необыкновенный англезио
Респондент #322
[Респондент итальянского происхождения, его отец эмигрировал в Россию в 1898-м. Он был и сейчас снова является итальянским гражданином, хотя не знает итальянского. В 1938-м НКВД предложило ему, тогда инженеру, либо покинуть Советский Союз, либо принять советское гражданство. В 1939-м он выбрал последнее. - Инт.]
Я чрезвычайно волновался при приходе немцев. Я боялся, что меня репрессируют. Я работал в Донбассе. В течение девяти месяцев с декабря 1941-го фронт проходил недалеко от нашего города. Летом 1942-го в город вошли итальянцы. Меня вызвали в штаб и предложили работу городского головы. Сначала я отказался, но затем они прислали делегацию рабочих шахты, на которой я служил, и я согласился. Я оставался бургомистром до эвакуации в марте 1943-го. Затем, когда ненадолго вернулись немцы, я уже не был бургомистром. Я уехал с ними и затем в Николаевской области немцы сделали меня районным начальником в 1943-44-м. В моем подчинении было двадцать деревень.
[Город, в котором он был бургомистром, видимо, Красный Луч - Инт.]
Мы с нетерпением ждали немцев. Страна находилась в изоляции, мы ничего не знали о них, считали немцев культурными людьми. Еще до своего появления они разбрасывали листовки. Но мы бы ждали кого угодно - китайцев, негров, и уж тем более немцев.
Советы эвакуировали специалистов, но я спрятался. Из нашего города эвакуировали до 75% жителей, город был индустриальным центром, и фронт надолго задержался на подступах к нему - время для эвакуации было. Позже некоторые партийцы приходили ко мне и просили о помощи. К примеру, кузнец с нашей шахты, бедный человек с большой семьей, он остался.
У нас действительно не было переходного периода между советской и немецкой властью - немцы заняли город за несколько часов. Через несколько дней была обезврежена пара партизан, и с тех пор воцарился порядок. В первые несколько дней в городе стояли итальянцы. Они не создали никаких действующих оргструктур. Они поговорили со мной, назначили меня, предложили сформировать управу. Я знал людей, всегда стремился наладить с людьми хорошие отношения. Люди были довольны моей управой. Немцы на самом деле тоже были довольны.
Что вызвало мой гнев:
1) немецкая политика по отношению к евреям
2) их обращение с военнопленными.
Через несколько дней немцы сменили итальянцев. Они опубликовали в газете приказ всем евреям зарегистрироваться и принудительно носить желтые звезды - затем они стали гонять их на работу. Люди спрашивали меня, как и почему - но во главе немецкой биржи труда был довольно гуманный парень, хотя он никогда не посвящал меня в свои планы. Одна еврейская женщина, 32 лет, рассказала мне: она должна была идти на работу, а ее ребенок заболел. Я попросил положить ее в больницу, не зная как немцы к этому отнесутся. Переводчица-фольксдойч позже сказала мне, что немцы были весьма недовольны и сделали мне предупреждение.
В целом, в нашем городе осталось немного евреев, только самые бедные - ремесленники и пр., 120-140 человек. Однажды ночью их всех арестовали. Одна женщина, жившая по соседству, пришла ко мне на следующий день и все рассказала, она сказала, что не может больше сдерживаться: всех евреев заставили раздеться, отвели к стволу затопленной шахты и сбросили в нее - эта шахта была взорвана Советами. Детей сбрасывали вместе с остальными. Меня никто даже не проинформировал об акции против евреев, хотя комендант, майор Глюк, обращался со мной пристойно. Немцы вели себя так не только с евреями. Они восстановили против себя многих людей, отбирая у раскулаченных последнюю свинью; СД и жандармерия проводили обыски и конфисковывали имущество - это вылилось в систематический грабеж; появились бесконечные доносы и информаторы...
При Советах крестьянин должен был сдать 300-400 литров молока, при немцах 550-600, это было попросту невозможно. Интеллигенты, инженеры должны были копать окопы, на них лежал весь ручной труд, вся грязная работа. Один молодой инженер предупредил меня: "Я просто не могу больше этим заниматься, я собираюсь уйти в леса и присоединиться к партизанам." Я мог понять его. Позже я снова встретил его в Румынии.
Что касается военнопленных, вокруг их было немало. Они попали в окружение и их поймали. Моя мать носила им еду - они умирали от истощения. Один из охранников ударил ее по голове. Она пришла ко мне: "Что это за люди, с которыми ты сотрудничаешь, если они позволяют себе бить по голове мать бургомистра?"
Разочарование пришло быстро. Но что можно было поделать? Люди приходили ко мне и жаловались. Наш знакомый, 68-летний юрист благородного происхождения, пошел к немцам, чтобы предложить свои услуги, но они в буквальном смысле слова вышвырнули его из жандармерии. Он сказал мне: "Да они хуже, чем большевики".
Городская управа состояла из городского головы, двух его заместителей и секретариата. Руководящих чиновников назначал и снимал комендант. Конфискации проводились самими немцами, бургомистр зачастую о них не знал. Управа занималась проднормами, выдачей карточек и вещей, регистрацией жителей, выдачей временных паспортов, здравоохранением, школами (только до четвертого класса) и полицией (под контролем немецкой полевой жандармерии).
Сначала мы надеялись, что будет разрешено частное предпринимательство. Так как крупная промышленность была выведена Советами из строя, я надеялся организовать мелкое производство, частные фирмы. Я поставил этот вопрос перед ВиКдо [WirtschaftsКommando - немецкая организация, решавшая экономические вопросы на оккупированных территориях], но они отказали мне, сообщив, что прибудет группа немецких специалистов для создания угольного треста.
В Управе также были отделы: паспортный, торговый (весьма скромный: даже на рынке нельзя было торговать мясом и молоком), строительный (вкл. ремонт).
Когда пришли немцы, в городе оставались запасы угля. я хотел продать их населению и таким образом добыть для администрации деньги на первое время, но немцы не позволили, они объявили уголь немецкой собственностью. Затем немцы организовали компанию по восстановлению шахт, это все происходило без прямого сотрудничества с нами, с ними работала ВиКдо из Сталино. Один из двух шахтных стволов отремонтировали, но особых успехов они не добились, кроме того им не хватило времени довести работу до конца.
Торговли в общепринятом смысле не было. Появилось несколько комиссионных магазинов. В то же время городская управа открыла магазины, чтобы продавать продукты в ограниченном количестве по фиксированным ценам. С первых же дней с разрешения управы (которая всячески поддерживала подобные начинания) открылась несколько ресторанов. В умеренном масштабе существовало и мелкое предпринимательство: парикмахеры, бакалейщики и пр. Большая часть капитала, нужного для открытия этих заведений, была добыта грабежом. Торговая секция управы поддерживала предпринимательство еще и потому, что получала налог с каждого открытого магазина. У управы всегда был дефицит бюджета. Открылись мастерские по ремонту обуви, но даже я достал пару для себя лишь нелегально, через крайсландвирта [немецкий окружной сельхозначальник], который отвечал за подобные дела.
Электрическая и водонапорная станции были разрушены. Формально они принадлежали городу. Но фактически ничего отремонтировано не было. Электростанция была взорвана, и вместо нее построили временную.
В отношениях с немцами я часто обходил их требования. Я давал людям проездные документы, чтобы они могли на несколько месяцев поехать в Ростов и на Кубань закупить хлеба, я даже финансировал некоторые из этих частных поездок из казны управы. Без этого люди оказались бы на грани истощения. Официально город должен был жить за счет местных ресурсов и окрестностей. Позже этих людей поймали в Ростове. Немцы поставили мне на вид, но местные жители любили меня за это.
Городское население под оккупацией жило хуже, чем до того. Единственными, кто имел выгоды от оккупации, были спекулянты, владельцы кафе, ресторанов и комиссионных магазинов. Кое-кто даже сумел заработать немало денег, но даже они были недовольны. Расцвела спекуляция золотом, цены в Екатеринославе были вдвое выше, чем в Красном Луче. Хуже всего приходилось безработным.
Сначала, когда грозил голод, мы предлагали всем желающим в городе прийти и зарегистрироваться у нас. Мы посылали их в села, где было больше еды и больше работы.
В городе грабежей не было. Немцы сурово наказывали за случаи воровства. Местных уголовников в городе не осталось, по непроверенным слухам Советы то ли убили их, то ли эвакуировали из местной тюрьмы перед отступлением.
Полиция получала больше еды и лучшую одежду, и это привлекало людей. Они рассматривали себя как несущих охранную службу и не участвовали в немецком терроре. Все начальники полиции были не годны для этой работы, пока я был бургомистром, сменили троих, один был пьяницей, второй воровал и проводил нелегальные конфискации.
При назначениях немцы отдавали предпочтение бывшим "репрессированным".
Коммунисты все были зарегистрированы и стояли на учете, перед отступлением немцы их расстреляли, примерно 40 человек. Было множество доносов. Немцы обычно арестовывали людей, о которых шла речь, но зачастую отпускали их из-за недостатка доказательств. В нашем городе никого не вешали.
Моя сестра была доктором в госпитале в Донбассе. У них была медсестра-еврейка, чей муж пошел к немцам добровольцем. Немцы должны были ее убить как еврейку, но друзья ее спрятали.
В Донбассе при немцах сохранялись колхозы.
В октябре 1943-м, эвакуируясь на запад, я прибыл в Николаев и меня отправили регистрироваться на биржу труда. Они дали мне работу начальника николаевского сельского района. До меня этот пост занимал фольксдойч, но в тот момент немцы шли на уступки населению и назначали украинцев и русских. В районе было 20 деревенских управ, всего около 55000 жителей. Я объехал его и ознакомился с ситуацией. Я решил привлечь в администрацию интеллигенцию: докторов, учителей, агрономов; священников осталось немного. На тот момент крестьяне должны были сдавать немцам больше молока, чем при Советах.
Крестьяне были недовольны немецкой властью. Более всего они надеялись получить землю в собственное распоряжение. Я попросил их созвать конференцию сельскохозяйственных представителей, сделал доклад и затем попросил гебитскомиссара созвать всех деревенских старост и агрономов. Я предложил им потребовать возвращения земли крестьянам, конференция поддержала меня. Гебитскомиссар д-р Отто вызвал меня и сказал, что сейчас не время для этого из-за надвигающейся эвакуации области. Отто был довольно приличным человеком.
Другой проблемой, которая изрядно злила крестьян, были немецкие реквизиции. К примеру, у вдовы с пятью детьми отняли ее последнюю корову. Это меня сильно разгневало. Общие приказы о реквизициях посылались сверху, а крайсландвирты распределяли их, давая конкретные указания. у кого и что забирать.
Колхозная собственность оставалась почти в целости. Старосты назначались и сменялись мной. Нескольких я уволил за пьянство, за грубые манеры, за сервильность. Обычно я заменял их инженерами и пр., которых эвакуировали вместе со мной. Я считал, что неместные люди будут обладать большим авторитетом, даже если они не разбираются в сельском хозяйстве.
В нашей области не было волостей. Деревенские управы выполняли приказы, получаемые из районной управы, они также собирали сельскохозяйственную информацию и несли ответственность за предоставление рабочей силы для вывоза в Германию.
Если судить поверхностно, немцы благоволили к украинцам, но на деле они противились их стремлению к независимости. В Днепропетровске на некоторых магазинах были таблички "Только для украинцев". Однажды гестапо попросило меня дать адрес главы нашего отдела образования, который оказался активным украинским националистом; он спасся, потому что кто-то заранее его предупредил. Официальная переписка шла на украинском, но я вел все дела на русском. Тут все зависело лично от бургомистра, немцы не давали инструкций на этот счет. В Николаевской области сперва среди чиновников было много фольксдойчей, позже много эвакуированных с востока, в том числе украинцев. Там в школах преподавание шло на украинском, в то время как в Донбассе на русском. Немцы своим поведением провоцировали рост украинского партизанского движения. Население с симпатией относилось и ко мне, и к партизанам. В Донбассе я не ощущал никакого украинского сепаратизма, в Николаевской области ощущал, но значительно слабее, чем здесь, за границей.
В Николаевской области мне удавалось добыть у д-ра Отто дополнительные товары, чаще всего готовую продукцию, и распределять их среди крестьян, которые в них нуждались, как подарки. В целом люди высоко ценили человеческое отношение и внимание.
В Николаеве каждую субботу и воскресенье работал рынок. На нем было полно хороших вещей, это был богатый район. Велась существенная торговля с румынскими территориями, на которые жилось лучше и богаче. Здесь использовались также и карбованцы как эквивалент рубля.
МТС и совхозы остались прежними, мы ими не занимались, они подчинялись крайсландвиртам.
Очень сильное раздражение вызывал насильный вывоз рабочей силы в Германию. Биржа труда давала разнарядки, приказывая, что столько-то человек от общего числа жителей должны ехать в Германию. Сначала находились добровольцы, большей частью люди от 17 до 20 лет, которые надеялись, что вместо того, чтобы остаться на Украине, где им грозит истощение, лучше отправиться в Германию, где они смогут стать специалистами в какой-либо области. Потребовалось совсем немного времени, чтобы настроение переменилось, большей частью под влиянием писем тех, кто уехал в Германию. Я вспоминаю один пример: пятнадцатилетняя девочка пришла на станцию, и меня заставили посадить ее на поезд. Были бесконечные крики и пр. Я не мог сделать это и отправил ее домой. Меня вызвали на биржу труда, где я получил серьезный выговор за срыв немецких планов. После этого я отказывался хоть как-то заниматься трудовым призывом.
Биржа труда просила управу представить определенное число людей, этим занимались старосты районов. В Красном Луче не было времени, чтобы отправить всех. Отправляли совсем юных, от 14 лет и старше. Многие убегали, к чему относились довольно спокойно: родителей не наказывали за то, что их дети сбежали.
В Николаевском сельском районе вывоз рабочей силы в Германию происходил в гораздо большем масштабе - с 1941-го по 1944-й. Николаев был также ближе к немецкой границе. Преобладала та же система: мы передавали приказы гебитскомиссара старостам, в приказах стояло количество людей, которых надо предоставить. Но здесь жандармерия контролировала явку людей, используя при необходимости оружие. Бывали трагические случаи. Однажды я видел, как гнали детей. родители следовали за ними, но немцы не позволили родителям сопровождать детей. В 1942-м однажды утром я проснулся от ужасного шума: тысячи детей вели к станции под душераздирающие крики и плач, с обоих сторон улицы стояли жандармы, а параллельно колонне шли родители и родственники, тоже крича...
Если парень, который должен был уехать, не являлся, его родители могли быть наказаны, например, у них отбирали корову. Так они запугивали родителей, и дети чаще всего являлись.
У нас не было выхода. Если бы мы не собрали наши квоты, их бы увеличили в другом районе, что не давало никакого выигрыша. Я просил немцев сделать мне ряд уступок в этом вопросе, но они были непреклонны.
Несколько раз за время моей службы бургомистром в Красном Луче я сдавал мой "аусвайс" в немецкую комендатуру, я просто не мог больше держаться. Но что можно поделать? Они не принимали мою отставку, а я боялся навредить себе, если буду давить слишком сильно. Вначале, когда немцы пришли, все были полны надежд. И действительно, пока армия держала все под своим контролем, дела шли терпимо. Но позже... И потом, когда Советы начали наступление, ничего нельзя было поделать. Мы были так ожесточены по отношению к немцам, как только возможно, но мы знали, что не можем позволить себе снова попасть в руки Советов. Выхода не было. Чтобы проиллюстрировать как ожесточены были мы против немцев, скажу, что некоторые беспартийные специалисты, которые не работали напрямую на немцев, остались, когда вернулись Советы, к примеру, один мой друг, который был офицером врангелевской армии.
В 1944-м антинемецкие настроения были повсеместными, но затруднительно определить какой из различных факторов оказал наибольшее влияние на смену настроения: материальный, моральный, колхозы, вывоз рабочей силы или что-то другое.
Когда я был бургомистром Красного Луча, мы получили листовки, в которых говорилось о формировании РОА. Тогда мы действительно надеялись на то, что будет создано русское национальное правительство. Дела обстояли так, что нам не у кого было искать защиты. Люди приходили за защитой ко мне, но к кому я мог обратиться? Буквально перед отступлением немцев приехал офицер РОА и произнес речь перед народом, но из-за близости фронта было уже поздно что-либо предпринимать.
Ни у кого из нас не было конкретных идей относительно того, что случится в будущем. Кроме того мы вообще плохо ориентировались в общем положении вещей. Я просто плыл по течению, не зная, что принесет завтрашний день. Условия, в которых я лично находился, были вполне приемлемы, но у меня было много родственников и благодаря моему положению я получал для них ежедневно дополнительную буханку хлеба - городской комендант всыпал мне за это по первое число.
При тех условиях создать "третью силу" было невозможно. Все боялись друг друга. К примеру, я находился под наблюдением СД и агентов. В узком кругу ставился вопрос: "Что дальше?". Единственным конкретным выходом было уйти к партизанам, но позвольте сказать прямо: никто не желал победы Советов. Поэтому под оккупацией что-либо предпринимали лишь коммунисты, отъявленные сторонники нацизма, украинские националисты и уголовники.
[Интервью пришлось прервать на этом месте, так как интервьюер должен был возвращаться из Зальцбурга в Мюнхен. Поскольку материал еще не исчерпан, интервью, по возможности, будет продолжено в будущем - Инт.]
Итальянского бургомистра Красного Луча найти нетрудно. Рассказ об истории оккупации города по материалам, собранным научным сотрудником музея на р.Миус Ларисой Мартыненко, в некоторых деталях пересекается с интервью:
Первыми при занятии города вошли итальянские войска, ознаменовав свой приход грабежом мирного населения, арестами и расстрелами подозрительных им граждан.
Вступив в город, оккупанты приступили к созданию органов власти: городской управы и карательных органов: полиции, жандармерии, СД, комендатуры и полевой жандармерии.
В Красном Луче было создано 36 админрайонов, в которых было занято 36 старост и такое же количество помощников старост и до 180 человек сотских, плюс полиция, биржа труда, сельхозкомендатура, горуправа, как руководящий орган местной власти на местах. В горуправе работало 120 человек. Биржа труда занималась учетом трудоспособного населения и отправкой молодежи на каторжные работы в Германию, куда было отправлено до 6 тыс. человек. В одном из списков угнанных в рабство граждан Красного Луча ( в нем 343 фамилии) имеется графа - квалификация до оккупации города, в ней значится: санитарка, конторщик, продавец, учащийся, а также - ребенок, Пилитченко Г.А., ул.Коняевская,13.
Во главе городской управы был назначен Англезио И.Д. (итальянец по национальности), полиции - Голофаев П., известный своей беспримерной жестокостью по отношению к мирным жителям города, за что был награжден «железным крестом» и в дальнейшем переведен в область.
После организации органов власти оккупанты приступили к переписи и переучету населения города, разбив на несколько категорий, выделив в «особую» третью категорию членов ВКП(б), членов ВЛКСМ и семьи находящихся в рядах Красной Армии, В последствии эта категория жителей города, имея специальные пометки после регистрации, подвергалась жестокому преследованию...
В первые дни работы прежде всего начали проводить перепись населения, разделяя население на несколько групп: первая - лица преданные немецкой власти, вторая - основная масса населения, третья - члены партии, комсомольцы, служащие в рядах Красной Армии.
За время оккупации в городе по неполным данным было расстреляно, замучено , умерщвлено более 1700 чел. жителей города и окрестных поселков.
Основным местом расстрела, где по неполным данным находится более 1700 трупов расстрелянных граждан взятых для этой цели в основном из концлагеря шахты 17-16 «бис» - был ствол шахты 151 «Богдан» Краснолучского района, куда сбрасывали трупы расстрелянных.
После войны установлено, что глубина ствола этой шахты равна 120 м., к тому же затопленных водой, откачать которую из-за отсутствия электроэнергии было невозможно, а потому извлечение трупов не сразу после изгнания оккупантов, ни в последствии не было организовано.
До февраля месяца 1943 г. в городе существовал один концлагерь на шахте 17-17 «бис» где в основном находились в заключении коммунисты, комсомольцы, заключенные этого лагеря в большинстве своем были расстреляны. Комендантом названного лагеря продолжительное время был русский житель г.Красный Луч Лукин А.Н., в последствии пом.начальника жандармерии по оперативной части.
Вопрос решения судьбы советских граждан был не продолжителен. Заключенные стояли вереницей в очереди к комнате начальника «СД», ожидая вызова и задерживались на допросе две-три минуты, после этого его судьба была решена. Приговоренные к расстрелу из камер смертников грузились в автомашины. Будучи предварительно раздетыми под охраной вывозились на шахту 151 где перед расстрелом смертники снова раздевались до нательного белья, после чего жертву заставляли бежать к стволу шахты и после, у края расстреливали. Трупы мертвых падали в шахту. На этой шахте, кроме коммунистов и партизан немцы расстреливали женщин и детей.
Перед расстрелом жертв, граждане проживающие вблизи от места расстрела выселялись из квартир. Место расстрела оцеплялось охраной из жандармов, полицейских и немецких солдат и из жителей никого не допускали наблюдать чинимые немцами зверство. Лица, пытавшиеся наблюдать этот террор, обстреливались охраной, если были замечены.
Доступная нам информация о самом Иване Англезио минимальна. Другой эмигрант второй волны Родион Березов посвятил ему в 1952 г. книгу "Далекое и близкое", а в 1957 г. рассказ в мемуарном сборнике "Что было":
НЕОБЫКНОВЕННЫЙ АНГЛЕЗИО
Доминик Англезио в семнадцатилетнем возрасте приехал из Италии в Донбасс в поисках работы. Вскоре молодой разбитной итальянец, быстро научившийся русскому языку, женился на красавице украинке. От этого брака родился мальчик. Для отца он был Джиовани, для матери - Ваня. Ребенок был красив в отца и мать, умен, весел, подвижен, добродушен. Родители дали ему высшее образование. Он стал инженером. Имя отца Доминика было переделано в Демьяна. Так получился Иван Демьянович Англезио. В последнюю войну он остался на месте, отказавшись эвакуироваться на восток. При немцах был назначен городским головой. Когда приближались красные, Иван Демьянович запряг лошадь, погрузил на телегу вещи и вместе с двенадцатилетним сынишкой Толей двинулся на запад. В пути он познакомился с одним русским парнем, которому предложил быть кучером. Так они добрались до Зальцбурга, где им удалось раздобыть домик казарменного типа на берегу реки Зальцах. Общительный по своей натуре полуитальянец, полуукраинец, безукоризненно владеющий русским литературным языком, вскоре завел обширный круг знакомств из среды беженцев. Он посещал все лагери, приглядывался, прислушивался и... всех приглашал к себе в гости. В его доме с утра до вечера толпились люди. Приходили, закусывали, играли в карты, немного выпивали, оставались на ночь. Отказа в гостеприимстве не было никому. Казалось, что в доме Англезио - сплошной веселый праздник. Когда Ивана Демьяновича не было дома, приходившие сами зажигали керосинку, доставали из шкафа продукты и стряпали то, что им нравилось. Никто не спрашивал, откуда гостеприимный хозяин достает продукты, сколько у него денег и надолго ли их хватит при таком образе жизни?
Поклонник артистов, писателей, певцов и музыкантов, Англезио после первого концерта в лагерном театре, где я выступал в качестве конферансье, пригласил меня к себе и сказал, чтобы я чувствовал себя у него, как дома. С того момента мы сразу стали друзьями. Он часто устраивал у себя литературные вечера, на которые приглашал избранную, а не случайную публику:
- Какой толк звать на вечер ничего не смыслящих в поэзии? Слушая вас, они будут дремать и портить всем настроение.
Иван Демьянович верил в мои способности больше, чем я и надеялся, что рано или поздно я создам что-то весьма значительное, что «обессмертит» меня.
Позже, когда я, убежав из лагеря, поселился в Мауэркирхене вместе с Близниковыми, он приезжал к нам, как самый желанный гость. Казалось, что вместе с ним всходило солнце радости, искренности, дружбы и щедрости. Он не был скупым, делясь последним. О, сколько раз он выручал меня из беды!
- Чем я отплачу вам за ваше внимание ко мне, дорогой Иван Демьянович?
- Поменьше думайте об этом!
- Как же не думать? Ведь без вас мне был бы зарез!
- Нас познакомили обстоятельства, а обстоятельства всегда от Бога, значит, будем благодарить Его!
Позже, в Америке, я посвятил ему сборник рассказов: «Далекое и близкое», но это слишком незначительный знак внимания с моей стороны за любовь и бескорыстие русского итальянца. Теперь он в Америке вместе с женатым сыном. От сознания, что он жив, здоров и неутомимо трудится, радостно жить на свете. Такие люди, как Джиовани Англезио - редкость в наше эгоистическое время.
Иван, точнее тогда уже Джон, Англезио, прибыл в США, по всей видимости, в 1956 г., поселился в городе Фрэмингхэм, Массачусетс (благодарю за уточнение этой информации уважаемого lucas_v_leyden). По американским базам данных мы можем также уточнить дату рождения - 23.03.1904 и смерти - 20.09.1988. Сын Анатолий умер в 2007 г. О судьбе оставшейся в СССР сестры - Марии Демьяновны, которая была на год младше Ивана, сведений нет.
[Респондент итальянского происхождения, его отец эмигрировал в Россию в 1898-м. Он был и сейчас снова является итальянским гражданином, хотя не знает итальянского. В 1938-м НКВД предложило ему, тогда инженеру, либо покинуть Советский Союз, либо принять советское гражданство. В 1939-м он выбрал последнее. - Инт.]
Я чрезвычайно волновался при приходе немцев. Я боялся, что меня репрессируют. Я работал в Донбассе. В течение девяти месяцев с декабря 1941-го фронт проходил недалеко от нашего города. Летом 1942-го в город вошли итальянцы. Меня вызвали в штаб и предложили работу городского головы. Сначала я отказался, но затем они прислали делегацию рабочих шахты, на которой я служил, и я согласился. Я оставался бургомистром до эвакуации в марте 1943-го. Затем, когда ненадолго вернулись немцы, я уже не был бургомистром. Я уехал с ними и затем в Николаевской области немцы сделали меня районным начальником в 1943-44-м. В моем подчинении было двадцать деревень.
[Город, в котором он был бургомистром, видимо, Красный Луч - Инт.]
Мы с нетерпением ждали немцев. Страна находилась в изоляции, мы ничего не знали о них, считали немцев культурными людьми. Еще до своего появления они разбрасывали листовки. Но мы бы ждали кого угодно - китайцев, негров, и уж тем более немцев.
Советы эвакуировали специалистов, но я спрятался. Из нашего города эвакуировали до 75% жителей, город был индустриальным центром, и фронт надолго задержался на подступах к нему - время для эвакуации было. Позже некоторые партийцы приходили ко мне и просили о помощи. К примеру, кузнец с нашей шахты, бедный человек с большой семьей, он остался.
У нас действительно не было переходного периода между советской и немецкой властью - немцы заняли город за несколько часов. Через несколько дней была обезврежена пара партизан, и с тех пор воцарился порядок. В первые несколько дней в городе стояли итальянцы. Они не создали никаких действующих оргструктур. Они поговорили со мной, назначили меня, предложили сформировать управу. Я знал людей, всегда стремился наладить с людьми хорошие отношения. Люди были довольны моей управой. Немцы на самом деле тоже были довольны.
Что вызвало мой гнев:
1) немецкая политика по отношению к евреям
2) их обращение с военнопленными.
Через несколько дней немцы сменили итальянцев. Они опубликовали в газете приказ всем евреям зарегистрироваться и принудительно носить желтые звезды - затем они стали гонять их на работу. Люди спрашивали меня, как и почему - но во главе немецкой биржи труда был довольно гуманный парень, хотя он никогда не посвящал меня в свои планы. Одна еврейская женщина, 32 лет, рассказала мне: она должна была идти на работу, а ее ребенок заболел. Я попросил положить ее в больницу, не зная как немцы к этому отнесутся. Переводчица-фольксдойч позже сказала мне, что немцы были весьма недовольны и сделали мне предупреждение.
В целом, в нашем городе осталось немного евреев, только самые бедные - ремесленники и пр., 120-140 человек. Однажды ночью их всех арестовали. Одна женщина, жившая по соседству, пришла ко мне на следующий день и все рассказала, она сказала, что не может больше сдерживаться: всех евреев заставили раздеться, отвели к стволу затопленной шахты и сбросили в нее - эта шахта была взорвана Советами. Детей сбрасывали вместе с остальными. Меня никто даже не проинформировал об акции против евреев, хотя комендант, майор Глюк, обращался со мной пристойно. Немцы вели себя так не только с евреями. Они восстановили против себя многих людей, отбирая у раскулаченных последнюю свинью; СД и жандармерия проводили обыски и конфисковывали имущество - это вылилось в систематический грабеж; появились бесконечные доносы и информаторы...
При Советах крестьянин должен был сдать 300-400 литров молока, при немцах 550-600, это было попросту невозможно. Интеллигенты, инженеры должны были копать окопы, на них лежал весь ручной труд, вся грязная работа. Один молодой инженер предупредил меня: "Я просто не могу больше этим заниматься, я собираюсь уйти в леса и присоединиться к партизанам." Я мог понять его. Позже я снова встретил его в Румынии.
Что касается военнопленных, вокруг их было немало. Они попали в окружение и их поймали. Моя мать носила им еду - они умирали от истощения. Один из охранников ударил ее по голове. Она пришла ко мне: "Что это за люди, с которыми ты сотрудничаешь, если они позволяют себе бить по голове мать бургомистра?"
Разочарование пришло быстро. Но что можно было поделать? Люди приходили ко мне и жаловались. Наш знакомый, 68-летний юрист благородного происхождения, пошел к немцам, чтобы предложить свои услуги, но они в буквальном смысле слова вышвырнули его из жандармерии. Он сказал мне: "Да они хуже, чем большевики".
Городская управа состояла из городского головы, двух его заместителей и секретариата. Руководящих чиновников назначал и снимал комендант. Конфискации проводились самими немцами, бургомистр зачастую о них не знал. Управа занималась проднормами, выдачей карточек и вещей, регистрацией жителей, выдачей временных паспортов, здравоохранением, школами (только до четвертого класса) и полицией (под контролем немецкой полевой жандармерии).
Сначала мы надеялись, что будет разрешено частное предпринимательство. Так как крупная промышленность была выведена Советами из строя, я надеялся организовать мелкое производство, частные фирмы. Я поставил этот вопрос перед ВиКдо [WirtschaftsКommando - немецкая организация, решавшая экономические вопросы на оккупированных территориях], но они отказали мне, сообщив, что прибудет группа немецких специалистов для создания угольного треста.
В Управе также были отделы: паспортный, торговый (весьма скромный: даже на рынке нельзя было торговать мясом и молоком), строительный (вкл. ремонт).
Когда пришли немцы, в городе оставались запасы угля. я хотел продать их населению и таким образом добыть для администрации деньги на первое время, но немцы не позволили, они объявили уголь немецкой собственностью. Затем немцы организовали компанию по восстановлению шахт, это все происходило без прямого сотрудничества с нами, с ними работала ВиКдо из Сталино. Один из двух шахтных стволов отремонтировали, но особых успехов они не добились, кроме того им не хватило времени довести работу до конца.
Торговли в общепринятом смысле не было. Появилось несколько комиссионных магазинов. В то же время городская управа открыла магазины, чтобы продавать продукты в ограниченном количестве по фиксированным ценам. С первых же дней с разрешения управы (которая всячески поддерживала подобные начинания) открылась несколько ресторанов. В умеренном масштабе существовало и мелкое предпринимательство: парикмахеры, бакалейщики и пр. Большая часть капитала, нужного для открытия этих заведений, была добыта грабежом. Торговая секция управы поддерживала предпринимательство еще и потому, что получала налог с каждого открытого магазина. У управы всегда был дефицит бюджета. Открылись мастерские по ремонту обуви, но даже я достал пару для себя лишь нелегально, через крайсландвирта [немецкий окружной сельхозначальник], который отвечал за подобные дела.
Электрическая и водонапорная станции были разрушены. Формально они принадлежали городу. Но фактически ничего отремонтировано не было. Электростанция была взорвана, и вместо нее построили временную.
В отношениях с немцами я часто обходил их требования. Я давал людям проездные документы, чтобы они могли на несколько месяцев поехать в Ростов и на Кубань закупить хлеба, я даже финансировал некоторые из этих частных поездок из казны управы. Без этого люди оказались бы на грани истощения. Официально город должен был жить за счет местных ресурсов и окрестностей. Позже этих людей поймали в Ростове. Немцы поставили мне на вид, но местные жители любили меня за это.
Городское население под оккупацией жило хуже, чем до того. Единственными, кто имел выгоды от оккупации, были спекулянты, владельцы кафе, ресторанов и комиссионных магазинов. Кое-кто даже сумел заработать немало денег, но даже они были недовольны. Расцвела спекуляция золотом, цены в Екатеринославе были вдвое выше, чем в Красном Луче. Хуже всего приходилось безработным.
Сначала, когда грозил голод, мы предлагали всем желающим в городе прийти и зарегистрироваться у нас. Мы посылали их в села, где было больше еды и больше работы.
В городе грабежей не было. Немцы сурово наказывали за случаи воровства. Местных уголовников в городе не осталось, по непроверенным слухам Советы то ли убили их, то ли эвакуировали из местной тюрьмы перед отступлением.
Полиция получала больше еды и лучшую одежду, и это привлекало людей. Они рассматривали себя как несущих охранную службу и не участвовали в немецком терроре. Все начальники полиции были не годны для этой работы, пока я был бургомистром, сменили троих, один был пьяницей, второй воровал и проводил нелегальные конфискации.
При назначениях немцы отдавали предпочтение бывшим "репрессированным".
Коммунисты все были зарегистрированы и стояли на учете, перед отступлением немцы их расстреляли, примерно 40 человек. Было множество доносов. Немцы обычно арестовывали людей, о которых шла речь, но зачастую отпускали их из-за недостатка доказательств. В нашем городе никого не вешали.
Моя сестра была доктором в госпитале в Донбассе. У них была медсестра-еврейка, чей муж пошел к немцам добровольцем. Немцы должны были ее убить как еврейку, но друзья ее спрятали.
В Донбассе при немцах сохранялись колхозы.
В октябре 1943-м, эвакуируясь на запад, я прибыл в Николаев и меня отправили регистрироваться на биржу труда. Они дали мне работу начальника николаевского сельского района. До меня этот пост занимал фольксдойч, но в тот момент немцы шли на уступки населению и назначали украинцев и русских. В районе было 20 деревенских управ, всего около 55000 жителей. Я объехал его и ознакомился с ситуацией. Я решил привлечь в администрацию интеллигенцию: докторов, учителей, агрономов; священников осталось немного. На тот момент крестьяне должны были сдавать немцам больше молока, чем при Советах.
Крестьяне были недовольны немецкой властью. Более всего они надеялись получить землю в собственное распоряжение. Я попросил их созвать конференцию сельскохозяйственных представителей, сделал доклад и затем попросил гебитскомиссара созвать всех деревенских старост и агрономов. Я предложил им потребовать возвращения земли крестьянам, конференция поддержала меня. Гебитскомиссар д-р Отто вызвал меня и сказал, что сейчас не время для этого из-за надвигающейся эвакуации области. Отто был довольно приличным человеком.
Другой проблемой, которая изрядно злила крестьян, были немецкие реквизиции. К примеру, у вдовы с пятью детьми отняли ее последнюю корову. Это меня сильно разгневало. Общие приказы о реквизициях посылались сверху, а крайсландвирты распределяли их, давая конкретные указания. у кого и что забирать.
Колхозная собственность оставалась почти в целости. Старосты назначались и сменялись мной. Нескольких я уволил за пьянство, за грубые манеры, за сервильность. Обычно я заменял их инженерами и пр., которых эвакуировали вместе со мной. Я считал, что неместные люди будут обладать большим авторитетом, даже если они не разбираются в сельском хозяйстве.
В нашей области не было волостей. Деревенские управы выполняли приказы, получаемые из районной управы, они также собирали сельскохозяйственную информацию и несли ответственность за предоставление рабочей силы для вывоза в Германию.
Если судить поверхностно, немцы благоволили к украинцам, но на деле они противились их стремлению к независимости. В Днепропетровске на некоторых магазинах были таблички "Только для украинцев". Однажды гестапо попросило меня дать адрес главы нашего отдела образования, который оказался активным украинским националистом; он спасся, потому что кто-то заранее его предупредил. Официальная переписка шла на украинском, но я вел все дела на русском. Тут все зависело лично от бургомистра, немцы не давали инструкций на этот счет. В Николаевской области сперва среди чиновников было много фольксдойчей, позже много эвакуированных с востока, в том числе украинцев. Там в школах преподавание шло на украинском, в то время как в Донбассе на русском. Немцы своим поведением провоцировали рост украинского партизанского движения. Население с симпатией относилось и ко мне, и к партизанам. В Донбассе я не ощущал никакого украинского сепаратизма, в Николаевской области ощущал, но значительно слабее, чем здесь, за границей.
В Николаевской области мне удавалось добыть у д-ра Отто дополнительные товары, чаще всего готовую продукцию, и распределять их среди крестьян, которые в них нуждались, как подарки. В целом люди высоко ценили человеческое отношение и внимание.
В Николаеве каждую субботу и воскресенье работал рынок. На нем было полно хороших вещей, это был богатый район. Велась существенная торговля с румынскими территориями, на которые жилось лучше и богаче. Здесь использовались также и карбованцы как эквивалент рубля.
МТС и совхозы остались прежними, мы ими не занимались, они подчинялись крайсландвиртам.
Очень сильное раздражение вызывал насильный вывоз рабочей силы в Германию. Биржа труда давала разнарядки, приказывая, что столько-то человек от общего числа жителей должны ехать в Германию. Сначала находились добровольцы, большей частью люди от 17 до 20 лет, которые надеялись, что вместо того, чтобы остаться на Украине, где им грозит истощение, лучше отправиться в Германию, где они смогут стать специалистами в какой-либо области. Потребовалось совсем немного времени, чтобы настроение переменилось, большей частью под влиянием писем тех, кто уехал в Германию. Я вспоминаю один пример: пятнадцатилетняя девочка пришла на станцию, и меня заставили посадить ее на поезд. Были бесконечные крики и пр. Я не мог сделать это и отправил ее домой. Меня вызвали на биржу труда, где я получил серьезный выговор за срыв немецких планов. После этого я отказывался хоть как-то заниматься трудовым призывом.
Биржа труда просила управу представить определенное число людей, этим занимались старосты районов. В Красном Луче не было времени, чтобы отправить всех. Отправляли совсем юных, от 14 лет и старше. Многие убегали, к чему относились довольно спокойно: родителей не наказывали за то, что их дети сбежали.
В Николаевском сельском районе вывоз рабочей силы в Германию происходил в гораздо большем масштабе - с 1941-го по 1944-й. Николаев был также ближе к немецкой границе. Преобладала та же система: мы передавали приказы гебитскомиссара старостам, в приказах стояло количество людей, которых надо предоставить. Но здесь жандармерия контролировала явку людей, используя при необходимости оружие. Бывали трагические случаи. Однажды я видел, как гнали детей. родители следовали за ними, но немцы не позволили родителям сопровождать детей. В 1942-м однажды утром я проснулся от ужасного шума: тысячи детей вели к станции под душераздирающие крики и плач, с обоих сторон улицы стояли жандармы, а параллельно колонне шли родители и родственники, тоже крича...
Если парень, который должен был уехать, не являлся, его родители могли быть наказаны, например, у них отбирали корову. Так они запугивали родителей, и дети чаще всего являлись.
У нас не было выхода. Если бы мы не собрали наши квоты, их бы увеличили в другом районе, что не давало никакого выигрыша. Я просил немцев сделать мне ряд уступок в этом вопросе, но они были непреклонны.
Несколько раз за время моей службы бургомистром в Красном Луче я сдавал мой "аусвайс" в немецкую комендатуру, я просто не мог больше держаться. Но что можно поделать? Они не принимали мою отставку, а я боялся навредить себе, если буду давить слишком сильно. Вначале, когда немцы пришли, все были полны надежд. И действительно, пока армия держала все под своим контролем, дела шли терпимо. Но позже... И потом, когда Советы начали наступление, ничего нельзя было поделать. Мы были так ожесточены по отношению к немцам, как только возможно, но мы знали, что не можем позволить себе снова попасть в руки Советов. Выхода не было. Чтобы проиллюстрировать как ожесточены были мы против немцев, скажу, что некоторые беспартийные специалисты, которые не работали напрямую на немцев, остались, когда вернулись Советы, к примеру, один мой друг, который был офицером врангелевской армии.
В 1944-м антинемецкие настроения были повсеместными, но затруднительно определить какой из различных факторов оказал наибольшее влияние на смену настроения: материальный, моральный, колхозы, вывоз рабочей силы или что-то другое.
Когда я был бургомистром Красного Луча, мы получили листовки, в которых говорилось о формировании РОА. Тогда мы действительно надеялись на то, что будет создано русское национальное правительство. Дела обстояли так, что нам не у кого было искать защиты. Люди приходили за защитой ко мне, но к кому я мог обратиться? Буквально перед отступлением немцев приехал офицер РОА и произнес речь перед народом, но из-за близости фронта было уже поздно что-либо предпринимать.
Ни у кого из нас не было конкретных идей относительно того, что случится в будущем. Кроме того мы вообще плохо ориентировались в общем положении вещей. Я просто плыл по течению, не зная, что принесет завтрашний день. Условия, в которых я лично находился, были вполне приемлемы, но у меня было много родственников и благодаря моему положению я получал для них ежедневно дополнительную буханку хлеба - городской комендант всыпал мне за это по первое число.
При тех условиях создать "третью силу" было невозможно. Все боялись друг друга. К примеру, я находился под наблюдением СД и агентов. В узком кругу ставился вопрос: "Что дальше?". Единственным конкретным выходом было уйти к партизанам, но позвольте сказать прямо: никто не желал победы Советов. Поэтому под оккупацией что-либо предпринимали лишь коммунисты, отъявленные сторонники нацизма, украинские националисты и уголовники.
[Интервью пришлось прервать на этом месте, так как интервьюер должен был возвращаться из Зальцбурга в Мюнхен. Поскольку материал еще не исчерпан, интервью, по возможности, будет продолжено в будущем - Инт.]
Итальянского бургомистра Красного Луча найти нетрудно. Рассказ об истории оккупации города по материалам, собранным научным сотрудником музея на р.Миус Ларисой Мартыненко, в некоторых деталях пересекается с интервью:
Первыми при занятии города вошли итальянские войска, ознаменовав свой приход грабежом мирного населения, арестами и расстрелами подозрительных им граждан.
Вступив в город, оккупанты приступили к созданию органов власти: городской управы и карательных органов: полиции, жандармерии, СД, комендатуры и полевой жандармерии.
В Красном Луче было создано 36 админрайонов, в которых было занято 36 старост и такое же количество помощников старост и до 180 человек сотских, плюс полиция, биржа труда, сельхозкомендатура, горуправа, как руководящий орган местной власти на местах. В горуправе работало 120 человек. Биржа труда занималась учетом трудоспособного населения и отправкой молодежи на каторжные работы в Германию, куда было отправлено до 6 тыс. человек. В одном из списков угнанных в рабство граждан Красного Луча ( в нем 343 фамилии) имеется графа - квалификация до оккупации города, в ней значится: санитарка, конторщик, продавец, учащийся, а также - ребенок, Пилитченко Г.А., ул.Коняевская,13.
Во главе городской управы был назначен Англезио И.Д. (итальянец по национальности), полиции - Голофаев П., известный своей беспримерной жестокостью по отношению к мирным жителям города, за что был награжден «железным крестом» и в дальнейшем переведен в область.
После организации органов власти оккупанты приступили к переписи и переучету населения города, разбив на несколько категорий, выделив в «особую» третью категорию членов ВКП(б), членов ВЛКСМ и семьи находящихся в рядах Красной Армии, В последствии эта категория жителей города, имея специальные пометки после регистрации, подвергалась жестокому преследованию...
В первые дни работы прежде всего начали проводить перепись населения, разделяя население на несколько групп: первая - лица преданные немецкой власти, вторая - основная масса населения, третья - члены партии, комсомольцы, служащие в рядах Красной Армии.
За время оккупации в городе по неполным данным было расстреляно, замучено , умерщвлено более 1700 чел. жителей города и окрестных поселков.
Основным местом расстрела, где по неполным данным находится более 1700 трупов расстрелянных граждан взятых для этой цели в основном из концлагеря шахты 17-16 «бис» - был ствол шахты 151 «Богдан» Краснолучского района, куда сбрасывали трупы расстрелянных.
После войны установлено, что глубина ствола этой шахты равна 120 м., к тому же затопленных водой, откачать которую из-за отсутствия электроэнергии было невозможно, а потому извлечение трупов не сразу после изгнания оккупантов, ни в последствии не было организовано.
До февраля месяца 1943 г. в городе существовал один концлагерь на шахте 17-17 «бис» где в основном находились в заключении коммунисты, комсомольцы, заключенные этого лагеря в большинстве своем были расстреляны. Комендантом названного лагеря продолжительное время был русский житель г.Красный Луч Лукин А.Н., в последствии пом.начальника жандармерии по оперативной части.
Вопрос решения судьбы советских граждан был не продолжителен. Заключенные стояли вереницей в очереди к комнате начальника «СД», ожидая вызова и задерживались на допросе две-три минуты, после этого его судьба была решена. Приговоренные к расстрелу из камер смертников грузились в автомашины. Будучи предварительно раздетыми под охраной вывозились на шахту 151 где перед расстрелом смертники снова раздевались до нательного белья, после чего жертву заставляли бежать к стволу шахты и после, у края расстреливали. Трупы мертвых падали в шахту. На этой шахте, кроме коммунистов и партизан немцы расстреливали женщин и детей.
Перед расстрелом жертв, граждане проживающие вблизи от места расстрела выселялись из квартир. Место расстрела оцеплялось охраной из жандармов, полицейских и немецких солдат и из жителей никого не допускали наблюдать чинимые немцами зверство. Лица, пытавшиеся наблюдать этот террор, обстреливались охраной, если были замечены.
Доступная нам информация о самом Иване Англезио минимальна. Другой эмигрант второй волны Родион Березов посвятил ему в 1952 г. книгу "Далекое и близкое", а в 1957 г. рассказ в мемуарном сборнике "Что было":
НЕОБЫКНОВЕННЫЙ АНГЛЕЗИО
Доминик Англезио в семнадцатилетнем возрасте приехал из Италии в Донбасс в поисках работы. Вскоре молодой разбитной итальянец, быстро научившийся русскому языку, женился на красавице украинке. От этого брака родился мальчик. Для отца он был Джиовани, для матери - Ваня. Ребенок был красив в отца и мать, умен, весел, подвижен, добродушен. Родители дали ему высшее образование. Он стал инженером. Имя отца Доминика было переделано в Демьяна. Так получился Иван Демьянович Англезио. В последнюю войну он остался на месте, отказавшись эвакуироваться на восток. При немцах был назначен городским головой. Когда приближались красные, Иван Демьянович запряг лошадь, погрузил на телегу вещи и вместе с двенадцатилетним сынишкой Толей двинулся на запад. В пути он познакомился с одним русским парнем, которому предложил быть кучером. Так они добрались до Зальцбурга, где им удалось раздобыть домик казарменного типа на берегу реки Зальцах. Общительный по своей натуре полуитальянец, полуукраинец, безукоризненно владеющий русским литературным языком, вскоре завел обширный круг знакомств из среды беженцев. Он посещал все лагери, приглядывался, прислушивался и... всех приглашал к себе в гости. В его доме с утра до вечера толпились люди. Приходили, закусывали, играли в карты, немного выпивали, оставались на ночь. Отказа в гостеприимстве не было никому. Казалось, что в доме Англезио - сплошной веселый праздник. Когда Ивана Демьяновича не было дома, приходившие сами зажигали керосинку, доставали из шкафа продукты и стряпали то, что им нравилось. Никто не спрашивал, откуда гостеприимный хозяин достает продукты, сколько у него денег и надолго ли их хватит при таком образе жизни?
Поклонник артистов, писателей, певцов и музыкантов, Англезио после первого концерта в лагерном театре, где я выступал в качестве конферансье, пригласил меня к себе и сказал, чтобы я чувствовал себя у него, как дома. С того момента мы сразу стали друзьями. Он часто устраивал у себя литературные вечера, на которые приглашал избранную, а не случайную публику:
- Какой толк звать на вечер ничего не смыслящих в поэзии? Слушая вас, они будут дремать и портить всем настроение.
Иван Демьянович верил в мои способности больше, чем я и надеялся, что рано или поздно я создам что-то весьма значительное, что «обессмертит» меня.
Позже, когда я, убежав из лагеря, поселился в Мауэркирхене вместе с Близниковыми, он приезжал к нам, как самый желанный гость. Казалось, что вместе с ним всходило солнце радости, искренности, дружбы и щедрости. Он не был скупым, делясь последним. О, сколько раз он выручал меня из беды!
- Чем я отплачу вам за ваше внимание ко мне, дорогой Иван Демьянович?
- Поменьше думайте об этом!
- Как же не думать? Ведь без вас мне был бы зарез!
- Нас познакомили обстоятельства, а обстоятельства всегда от Бога, значит, будем благодарить Его!
Позже, в Америке, я посвятил ему сборник рассказов: «Далекое и близкое», но это слишком незначительный знак внимания с моей стороны за любовь и бескорыстие русского итальянца. Теперь он в Америке вместе с женатым сыном. От сознания, что он жив, здоров и неутомимо трудится, радостно жить на свете. Такие люди, как Джиовани Англезио - редкость в наше эгоистическое время.
Иван, точнее тогда уже Джон, Англезио, прибыл в США, по всей видимости, в 1956 г., поселился в городе Фрэмингхэм, Массачусетс (благодарю за уточнение этой информации уважаемого lucas_v_leyden). По американским базам данных мы можем также уточнить дату рождения - 23.03.1904 и смерти - 20.09.1988. Сын Анатолий умер в 2007 г. О судьбе оставшейся в СССР сестры - Марии Демьяновны, которая была на год младше Ивана, сведений нет.