радиопередачи стали значительно интереснее
Респондент #439
Дата интервью - 10 февраля 1951 г.
Я жил в Смоленске с 1923 г., с 1938 г. я был профессором. После нападения немцев я остался на месте, потому что боялся, что буду арестован Советами. Немцы вошли в город 15 июля 1941-го. При них я возглавил жилищный отдел городской управы. На этом посту я находился до марта 1942 г., затем перешел в отдел социальной помощи. Весной 1943-го я стал директором театра и оставался им до 20 сентября 1943-го, когда мы покинули город.
Немецкие самолеты бомбили город уже в июне, что вызвало панику. С развитием германского наступления беспорядка становилось все больше. Наш педагогический институт должны были эвакуировать в Тамбов, но не успели, лишь спрятали самое ценное оборудование.
28 июля [правильно: июня - ИП] Смоленск горел. Население бежало из города, дороги были наводнены детьми и членами семей. Шпиономания была ужасной: меня тоже арестовали на несколько дней. Я не знал, стоит ли рисковать и оставаться, в конце концов мы отправились в деревню в 12 км от Смоленска. Под бомбежкой моя мать потеряла рассудок. Наконец, я вернулся в Смоленск прямо к появлению немцев. 14 июля Красная Армия отступила, а 15-го через город прошли немцы. Красная Армия рассыпалась. На биостанции за городом, где я был, население встречало немцев как освободителей.
Из ста тысяч в городе осталось около 40 тысяч человек, но многие, отправившиеся на восток, далеко не ушли и потом вернулись. Моя квартира, библиотека, рукописи - всё было уничтожено огнем.
Начальником городской управы назначили члена юрколлегии (адвоката), человека «высокого» социального происхождения. Его заместителем был проф. Базилевский, физик, который позже, когда Советы вернулись, остался в городе и свидетельствовал о Катыни на Нюрнбергском трибунале. Начальником отдела просвещения стал доцент-математик, начальником отдела городского врача - доктор, начальником отдела строительства - инженер, занимавший подобный пост и при Советах.
Почти все чины администрации жили в Смоленске и до войны. Немцы знали о бывших советских чиновниках, оставшихся в городе. Сначала «репрессий» почти не было, хотя в сельской местности было иначе. Евреев согнали в гетто и позже, около весны 1942-го, убили, очевидно газом. Население об этом знало.
Трудности в моей области деятельности вызывались тем, что хотя населения осталось мало, неразрушенного жилья было пропорционально еще меньше (четверть). Были проблемы с пищей, главным источником была торговля на рынке, за высокие цены. Город распределял хлеб очень низкого качества, раздачи были, однако, в большинстве своем спонтанными и спорадическими. Чины администрации могли пользоваться муниципальной столовой, которая снабжалась из остатков немецкой столовой. Работавшие на немцев и городские чиновники были сравнительно неплохо обеспечены материально. Рабочих осталось мало. У нас было 7-8 тысяч человек, прибывших в Смоленск с запада перед приходом немцев.
Город жил хуже, чем деревня. Немцы сохранили колхозы, но вначале требовали от них немногого. Муж моей сестры был страстным коммунистом. Его лишили большинства его владений, но он сохранил небольшой надел в колхозе. Моя сестра жила там и от случая к случаю привозила мне черствый и плохой хлеб. Под Смоленском выжило несколько единоличников (Советы сорвали крыши с их домов), они продолжали работать как раньше, в 1943-м они жили вполне безбедно. Благосостояние колхозников тоже улучшилось.
Отношение к немцам в значительной степени менялось. Большей частью оно зависело от наличия или отсутствия партизанской войны. Ее активизация повлекла жестокие карательные меры с немецкой стороны, это было между серединой 1942-го и весной 1943-го. Например, партизаны напали на немецкую автоколонну, крестьяне воспользовались ситуацией и растащили часть груза, немцы ответили тем, что сожгли деревню вместе со всеми ее обитателями (1942). К западу от Смоленска местность более лесиста, поэтому там действовало больше партизан.
Немецким комендантом Смоленска был зондерфюрер Гессе, ужиться с ним было нелегко. Городская администрация работала самостоятельно, но всегда выполняла его директивы. Кроме одного расстрела военнопленных был лишь один случай карательных мероприятий: однажды был перерезан немецкий кабель и в качестве предупреждения немцы взяли заложников. Саботаж не повторился, так что больше ничего не произошло. Партизан в городе не было, хотя несколько человек тут и там были расстреляны или повешены немцами.
Немного позже (осенью 1941 или позже?) в Смоленск была переведена и окружная администрация. Что касается городских дел, окружная администрация осуществляла лишь общий контроль, мы работали самостоятельно, но были подотчетны ей.
Шефом полиции был молодой радиоинженер, поступивший на работу к немцам из идеалистических соображений. [Информант уклоняется от вопросов о полиции - Инт.] Некоторые полицейские, попавшиеся на грабеже, были уволены. Шеф паспортного отдела неплохо заработал, выдавая документы, на которые получатели не имели права. Все должны были регистрироваться в полиции, и управа должна была ставить специальный штамп в каждый паспорт (в 1950-м Базилевский упомянул об этом, выступая в Смоленске).
Немцы не посещали совещания в управе, но бургомистр работал в постоянном контакте с комендантом. Немцы дали мне 24-часовой срок на реквизицию определенных домов. Мне не хватило времени, чтобы выселить жильцов, что вызвало нарекания со стороны немцев. Некоторые жильцы были по требованию немцев принудительно отправлены за 20-30 км от города. В итоге немцы расценили мою неспособность исполнить приказ о выселении как разновидность саботажа. Поэтому меня перевели в социальную помощь. Этот отдел занимался проблемами беженцев, столовой для них и домом престарелых. Мы выдавали 100-200 нуждающимся по 5-10 марок.
Источником средств города были налоги от торговли, аренды квартир и временного использования собственности (квартиры членов партии, магазины и пр.) Членов партии в городе осталось очень немного. Один преподаватель из нашего института остался, но был затем арестован немцами. Никто не мог сказать, кто был комсомольцем, а кто нет: различий не делалось. В целом в городе осталось мало молодежи: кого-то призвали в армию, кто-то бежал. Женщин было больше, чем мужчин.
Сначала отношение к немцам было вполне дружеским. Немцы развесили плакаты - «Гитлер - освободитель» и его портрет. Вскоре отношение изменилось, к примеру из-за обращения с военнопленными.
Моей дочери было восемнадцать. Ее призвали в советский санитарный батальон, но под Ельней она убежала и осенью 1941-го вернулась домой. По пути она видела расстрелянных военнопленных лежащих вдоль дороги на протяжении сорока километров, это произвело на нее неизгладимое впечатление.
Зимой 1941-42-го они [немцы] привезли старых эмигрантов, с которыми мы вполне ладили. Один из них стал заместителем бургомистра. Шефом окружной администрации был Островский [позже белорусский сепаратист - Инт.], старый эмигрант, изображавший из себя тогда русского до кончиков ногтей.
Политическая жизнь фактически отсутствовала. Материальные условия были слишком плохи для этого. Только узкий кружок солидаристов вел «конспиративную работу», но широкие слои населения не были в нее вовлечены.
Отдельные люди пытались вернуть свои прежние владения, но все их усилия заканчивались ничем. Позже, когда снова открылись суды, мелким домовладельцам вернули их дома. Суд занимался главным образом гражданскими делами, более серьезные проблемы решались гестапо. Бургомистр мог судить и выносить приговор на свое усмотрение, к примеру, за разбой, ограбление, партизанскую деятельность, при необходимости дело передавалось в гестапо.
Я и сам соприкоснулся с гестапо: в институте я был среди подписавших советскую резолюцию 22 июня против «фашистских собак». Ее напечатала местная газета. Из-за этого гестапо объявило меня советским агитатором. Меня вызвали и избили палкой. Затем меня отпустили, но я видел как жестоко обращались там с остальными.
Сам я несмотря на все чувствовал себя свободнее при немцах, радиопередачи стали значительно интереснее: более доступными и как-то ближе к нашим интересам.
Сначала люди отправлялись в Германию добровольно, ожидая лучших условий, оплаты, еды. Но вскоре мы выяснили, как обстоят дела. Немцы организовывали групповые экскурсии в Германию. Я поехал тоже и был впечатлен, но в то же время обратил внимание на отношение к военнопленным и остарбайтерам. Кроме того негативный эффект создали разрушения от бомбежек. Люди, возвращавшиеся из таких поездок, устраивали дома публичные лекции, которые не были чересчур пронемецкими по духу и не радовали присутствовавших на них немцев. Один, скрепя сердце, заметил, что Германия может (подразумевая, что может и не) выиграть войну. Вначале все верили в победу немцев. На митинге в начале оккупации бургомистр заявил: «Коммунисты никогда не вернутся». Но особенно после Сталинграда общественное мнение развернулось. Люди боялись возвращения Советов. Не было ни конкретных идей ни планов относительно будущего. Изменение отношения было связано и с сохранением колхозов. Сначала были попытки делить имущество, и немцы относились к этому снисходительно. Но затем всё ужесточилось. В результате город был изолирован от окружающих областей.
Бывшие торговцы и индивидуальные предприниматели открыли в городе комиссионные магазины, что было рентабельным занятием, хотя люди были бедны и порой мародерствовали. Также рентабельными были частные буфеты. Для открытия нужны были разрешения от немцев, позже от городской управы, которая строго контролировала выдачу: слишком много было злоупотреблений. Рынки стали свободнее. Но немцы организовывали облавы на рынках. За торговлю государственными товарами следовало строгое наказание.
Эвакуация была принудительной. Перед отступлением немцев нескольких человек ликвидировали. Базилевский был среди тех, кто решили остаться: он отправился в дом отдыха за несколько дней до ухода немцев. Некоторые работники городской управы оказались советскими агентами, возможно, Базилевский тоже.
[При немцах] не было открыто никаких заводов и фабрик, лишь маленькие столярные цеха и прочее в этом роде. И еще пивоварня. Была безработица, но большая часть населения была нетрудоспособна. Для срочных работ принудительно использовали 1) евреев 2) местную рабочую команду. Они чистили снег, дороги и пр. Городская администрация решала, кому идти работать. Такая поденная работа была назначением кратковременным, но принудительным.
Лишь немногие церкви сохранились. Собор и некоторые другие были заново открыты: при Советах собор использовался как антисоветский [оговорка, на самом деле антирелигиозный - ИП] музей. В церковные праздники в соборе проходили службы.
Я был поражен вандализмом некоторых немцев. Они разломали все научное оборудование в институте, уничтожили часть институтской библиотеки. Часть книг из соборного дома была отправлена в Германию. Музеи были разграблены, их экспонаты не были сохранены или использованы в научных целях.
Вести научную работу нам было запрещено. Школ было очень мало. В 1943-м была открыта учительская семинария. Использовались старые учебники. Были дискуссии о методах преподавания: немцы хотели, чтобы каждый учитель преподавал различные предметы, мы настаивали на специализации.
И в этом случае определить респондента оказалось не слишком сложно. В книге Б.Н.Ковалева "Коллаборационизм в России в 1941-1945 гг.: типы и формы" (Новгород, 2009) указано:
20 июля представители смоленской интеллигенции были собраны в комендатуре, где немецкий комендант заявил им следующее: «Вы должны вместе со всеми оставшимися интеллигентными людьми работать по организации жизни оставшегося в Смоленске населения». Бургомистром (или начальником города) согласился стать В. Г. Меньшагин. Ему назначили двух помощников - профессора Б. В. Базилевского и приехавшего вместе с немцами Г. Я. Гандзюка.
В ведении Базилевского находились отдел просвещения (во главе его стоял профессор В. Е. Ефимов), отдел искусства (во главе - художник В. М. Мушкетов), отдел городского врача (во главе - доцент К. Е. Ефимов), городского ветеринара (во главе - врач К. И. Семенов) и жилищный отдел (руководитель - профессор В.А. Меланьев).
Увы, единственным источником, где встречается сочетание "В.А. Меланьев", оказались книги самого Ковалева. Это пробудило у меня некие сомнения: редкий профессор обходится без того, чтобы написать пару книг или хотя бы статей; странно, что ничего не находится. Помог тот факт, что оккупационная администрация Смоленска (равно как Киева, Минска, Пскова и т.д. ) активно сотрудничала с оперштабом Розенберга. В архиве его, в списке разработок от 19 июня 1943 г. обнаружилось:
47) Prof.Melander Thema "Aufstandsbewegungen in Smolensk in bolschewistischer Zeit" (Повстанческое движение в Смоленске в большевистское время).
Итак, Меландер, а не Меланьев! Сразу же нашлась и биография:
Меландер Владимир Алексеевич
Родился 14(26) октября 1896 года в селе Козлово Балтутинской волости Ельнинского уезда Смоленской губернии. Из дворянской семьи. Его отец, Меландер Алексей Константинович, был членом Ельнинской земельной управы.
С 1901 по 1911 учился в Смоленской гимназии. В 1911 поступил на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета, который окончил в 1917 году.
Был действительным членом Общества изучения Смоленской губернии. Целью ОИСГ являлось исследование природных условий, экономики, сельского хозяйства Смоленской губернии. Владимир Алексеевич в период с 1912 по 1915 годы передал музею общества большое количество собственноручно изготовленных чучел животных и птиц.
С октября 1923 года занимал должность директора Смоленского губернского естественно-исторического музея. В этот же период работал на кафедре зоологии Смоленского государственного университета. После образования в октябре 1924 года Смоленского Государственного Областного музея был заведующим его естественно-историческим отделом, затем в 1926 году был назначен директором музея. Являлся председателем правления Смоленского общества краеведения. С 1930 года занимал должность заведующего кафедрой зоологии в Смоленском педагогическом институте. С 1935 года - декан факультета естествознания. В 1937 году утвержден в звании и.о. профессора кафедры зоологии и ему присвоена ученая степень кандидат биологических наук без защиты диссертации.
Имеет множество научных работ в области зоологии [в частности автор или соавтор книг "Животный мир Западной области" (1935), "Определитель млекопитающих Смоленской и смежных областей"(1938) - ИП].
Во время Отечественной войны оставался в оккупированном Смоленске и был вынужден покинуть страну во избежание репрессий со стороны советской власти.
После войны переехал на постоянное место жительства в США, город Нью-Йорк. В эмиграции работал таксидермистом в частной фирме.
Умер 25 февраля 1971 года
См. также родовое древо Меландеров и краткую биографию в "Записках Русской Академической группы в США" за 1971 г.
На фото: В.А. Меландер с женой Верой Васильевной и сыном Олегом в Нью Йорке. 1968 г.
Дата интервью - 10 февраля 1951 г.
Я жил в Смоленске с 1923 г., с 1938 г. я был профессором. После нападения немцев я остался на месте, потому что боялся, что буду арестован Советами. Немцы вошли в город 15 июля 1941-го. При них я возглавил жилищный отдел городской управы. На этом посту я находился до марта 1942 г., затем перешел в отдел социальной помощи. Весной 1943-го я стал директором театра и оставался им до 20 сентября 1943-го, когда мы покинули город.
Немецкие самолеты бомбили город уже в июне, что вызвало панику. С развитием германского наступления беспорядка становилось все больше. Наш педагогический институт должны были эвакуировать в Тамбов, но не успели, лишь спрятали самое ценное оборудование.
28 июля [правильно: июня - ИП] Смоленск горел. Население бежало из города, дороги были наводнены детьми и членами семей. Шпиономания была ужасной: меня тоже арестовали на несколько дней. Я не знал, стоит ли рисковать и оставаться, в конце концов мы отправились в деревню в 12 км от Смоленска. Под бомбежкой моя мать потеряла рассудок. Наконец, я вернулся в Смоленск прямо к появлению немцев. 14 июля Красная Армия отступила, а 15-го через город прошли немцы. Красная Армия рассыпалась. На биостанции за городом, где я был, население встречало немцев как освободителей.
Из ста тысяч в городе осталось около 40 тысяч человек, но многие, отправившиеся на восток, далеко не ушли и потом вернулись. Моя квартира, библиотека, рукописи - всё было уничтожено огнем.
Начальником городской управы назначили члена юрколлегии (адвоката), человека «высокого» социального происхождения. Его заместителем был проф. Базилевский, физик, который позже, когда Советы вернулись, остался в городе и свидетельствовал о Катыни на Нюрнбергском трибунале. Начальником отдела просвещения стал доцент-математик, начальником отдела городского врача - доктор, начальником отдела строительства - инженер, занимавший подобный пост и при Советах.
Почти все чины администрации жили в Смоленске и до войны. Немцы знали о бывших советских чиновниках, оставшихся в городе. Сначала «репрессий» почти не было, хотя в сельской местности было иначе. Евреев согнали в гетто и позже, около весны 1942-го, убили, очевидно газом. Население об этом знало.
Трудности в моей области деятельности вызывались тем, что хотя населения осталось мало, неразрушенного жилья было пропорционально еще меньше (четверть). Были проблемы с пищей, главным источником была торговля на рынке, за высокие цены. Город распределял хлеб очень низкого качества, раздачи были, однако, в большинстве своем спонтанными и спорадическими. Чины администрации могли пользоваться муниципальной столовой, которая снабжалась из остатков немецкой столовой. Работавшие на немцев и городские чиновники были сравнительно неплохо обеспечены материально. Рабочих осталось мало. У нас было 7-8 тысяч человек, прибывших в Смоленск с запада перед приходом немцев.
Город жил хуже, чем деревня. Немцы сохранили колхозы, но вначале требовали от них немногого. Муж моей сестры был страстным коммунистом. Его лишили большинства его владений, но он сохранил небольшой надел в колхозе. Моя сестра жила там и от случая к случаю привозила мне черствый и плохой хлеб. Под Смоленском выжило несколько единоличников (Советы сорвали крыши с их домов), они продолжали работать как раньше, в 1943-м они жили вполне безбедно. Благосостояние колхозников тоже улучшилось.
Отношение к немцам в значительной степени менялось. Большей частью оно зависело от наличия или отсутствия партизанской войны. Ее активизация повлекла жестокие карательные меры с немецкой стороны, это было между серединой 1942-го и весной 1943-го. Например, партизаны напали на немецкую автоколонну, крестьяне воспользовались ситуацией и растащили часть груза, немцы ответили тем, что сожгли деревню вместе со всеми ее обитателями (1942). К западу от Смоленска местность более лесиста, поэтому там действовало больше партизан.
Немецким комендантом Смоленска был зондерфюрер Гессе, ужиться с ним было нелегко. Городская администрация работала самостоятельно, но всегда выполняла его директивы. Кроме одного расстрела военнопленных был лишь один случай карательных мероприятий: однажды был перерезан немецкий кабель и в качестве предупреждения немцы взяли заложников. Саботаж не повторился, так что больше ничего не произошло. Партизан в городе не было, хотя несколько человек тут и там были расстреляны или повешены немцами.
Немного позже (осенью 1941 или позже?) в Смоленск была переведена и окружная администрация. Что касается городских дел, окружная администрация осуществляла лишь общий контроль, мы работали самостоятельно, но были подотчетны ей.
Шефом полиции был молодой радиоинженер, поступивший на работу к немцам из идеалистических соображений. [Информант уклоняется от вопросов о полиции - Инт.] Некоторые полицейские, попавшиеся на грабеже, были уволены. Шеф паспортного отдела неплохо заработал, выдавая документы, на которые получатели не имели права. Все должны были регистрироваться в полиции, и управа должна была ставить специальный штамп в каждый паспорт (в 1950-м Базилевский упомянул об этом, выступая в Смоленске).
Немцы не посещали совещания в управе, но бургомистр работал в постоянном контакте с комендантом. Немцы дали мне 24-часовой срок на реквизицию определенных домов. Мне не хватило времени, чтобы выселить жильцов, что вызвало нарекания со стороны немцев. Некоторые жильцы были по требованию немцев принудительно отправлены за 20-30 км от города. В итоге немцы расценили мою неспособность исполнить приказ о выселении как разновидность саботажа. Поэтому меня перевели в социальную помощь. Этот отдел занимался проблемами беженцев, столовой для них и домом престарелых. Мы выдавали 100-200 нуждающимся по 5-10 марок.
Источником средств города были налоги от торговли, аренды квартир и временного использования собственности (квартиры членов партии, магазины и пр.) Членов партии в городе осталось очень немного. Один преподаватель из нашего института остался, но был затем арестован немцами. Никто не мог сказать, кто был комсомольцем, а кто нет: различий не делалось. В целом в городе осталось мало молодежи: кого-то призвали в армию, кто-то бежал. Женщин было больше, чем мужчин.
Сначала отношение к немцам было вполне дружеским. Немцы развесили плакаты - «Гитлер - освободитель» и его портрет. Вскоре отношение изменилось, к примеру из-за обращения с военнопленными.
Моей дочери было восемнадцать. Ее призвали в советский санитарный батальон, но под Ельней она убежала и осенью 1941-го вернулась домой. По пути она видела расстрелянных военнопленных лежащих вдоль дороги на протяжении сорока километров, это произвело на нее неизгладимое впечатление.
Зимой 1941-42-го они [немцы] привезли старых эмигрантов, с которыми мы вполне ладили. Один из них стал заместителем бургомистра. Шефом окружной администрации был Островский [позже белорусский сепаратист - Инт.], старый эмигрант, изображавший из себя тогда русского до кончиков ногтей.
Политическая жизнь фактически отсутствовала. Материальные условия были слишком плохи для этого. Только узкий кружок солидаристов вел «конспиративную работу», но широкие слои населения не были в нее вовлечены.
Отдельные люди пытались вернуть свои прежние владения, но все их усилия заканчивались ничем. Позже, когда снова открылись суды, мелким домовладельцам вернули их дома. Суд занимался главным образом гражданскими делами, более серьезные проблемы решались гестапо. Бургомистр мог судить и выносить приговор на свое усмотрение, к примеру, за разбой, ограбление, партизанскую деятельность, при необходимости дело передавалось в гестапо.
Я и сам соприкоснулся с гестапо: в институте я был среди подписавших советскую резолюцию 22 июня против «фашистских собак». Ее напечатала местная газета. Из-за этого гестапо объявило меня советским агитатором. Меня вызвали и избили палкой. Затем меня отпустили, но я видел как жестоко обращались там с остальными.
Сам я несмотря на все чувствовал себя свободнее при немцах, радиопередачи стали значительно интереснее: более доступными и как-то ближе к нашим интересам.
Сначала люди отправлялись в Германию добровольно, ожидая лучших условий, оплаты, еды. Но вскоре мы выяснили, как обстоят дела. Немцы организовывали групповые экскурсии в Германию. Я поехал тоже и был впечатлен, но в то же время обратил внимание на отношение к военнопленным и остарбайтерам. Кроме того негативный эффект создали разрушения от бомбежек. Люди, возвращавшиеся из таких поездок, устраивали дома публичные лекции, которые не были чересчур пронемецкими по духу и не радовали присутствовавших на них немцев. Один, скрепя сердце, заметил, что Германия может (подразумевая, что может и не) выиграть войну. Вначале все верили в победу немцев. На митинге в начале оккупации бургомистр заявил: «Коммунисты никогда не вернутся». Но особенно после Сталинграда общественное мнение развернулось. Люди боялись возвращения Советов. Не было ни конкретных идей ни планов относительно будущего. Изменение отношения было связано и с сохранением колхозов. Сначала были попытки делить имущество, и немцы относились к этому снисходительно. Но затем всё ужесточилось. В результате город был изолирован от окружающих областей.
Бывшие торговцы и индивидуальные предприниматели открыли в городе комиссионные магазины, что было рентабельным занятием, хотя люди были бедны и порой мародерствовали. Также рентабельными были частные буфеты. Для открытия нужны были разрешения от немцев, позже от городской управы, которая строго контролировала выдачу: слишком много было злоупотреблений. Рынки стали свободнее. Но немцы организовывали облавы на рынках. За торговлю государственными товарами следовало строгое наказание.
Эвакуация была принудительной. Перед отступлением немцев нескольких человек ликвидировали. Базилевский был среди тех, кто решили остаться: он отправился в дом отдыха за несколько дней до ухода немцев. Некоторые работники городской управы оказались советскими агентами, возможно, Базилевский тоже.
[При немцах] не было открыто никаких заводов и фабрик, лишь маленькие столярные цеха и прочее в этом роде. И еще пивоварня. Была безработица, но большая часть населения была нетрудоспособна. Для срочных работ принудительно использовали 1) евреев 2) местную рабочую команду. Они чистили снег, дороги и пр. Городская администрация решала, кому идти работать. Такая поденная работа была назначением кратковременным, но принудительным.
Лишь немногие церкви сохранились. Собор и некоторые другие были заново открыты: при Советах собор использовался как антисоветский [оговорка, на самом деле антирелигиозный - ИП] музей. В церковные праздники в соборе проходили службы.
Я был поражен вандализмом некоторых немцев. Они разломали все научное оборудование в институте, уничтожили часть институтской библиотеки. Часть книг из соборного дома была отправлена в Германию. Музеи были разграблены, их экспонаты не были сохранены или использованы в научных целях.
Вести научную работу нам было запрещено. Школ было очень мало. В 1943-м была открыта учительская семинария. Использовались старые учебники. Были дискуссии о методах преподавания: немцы хотели, чтобы каждый учитель преподавал различные предметы, мы настаивали на специализации.
И в этом случае определить респондента оказалось не слишком сложно. В книге Б.Н.Ковалева "Коллаборационизм в России в 1941-1945 гг.: типы и формы" (Новгород, 2009) указано:
20 июля представители смоленской интеллигенции были собраны в комендатуре, где немецкий комендант заявил им следующее: «Вы должны вместе со всеми оставшимися интеллигентными людьми работать по организации жизни оставшегося в Смоленске населения». Бургомистром (или начальником города) согласился стать В. Г. Меньшагин. Ему назначили двух помощников - профессора Б. В. Базилевского и приехавшего вместе с немцами Г. Я. Гандзюка.
В ведении Базилевского находились отдел просвещения (во главе его стоял профессор В. Е. Ефимов), отдел искусства (во главе - художник В. М. Мушкетов), отдел городского врача (во главе - доцент К. Е. Ефимов), городского ветеринара (во главе - врач К. И. Семенов) и жилищный отдел (руководитель - профессор В.А. Меланьев).
Увы, единственным источником, где встречается сочетание "В.А. Меланьев", оказались книги самого Ковалева. Это пробудило у меня некие сомнения: редкий профессор обходится без того, чтобы написать пару книг или хотя бы статей; странно, что ничего не находится. Помог тот факт, что оккупационная администрация Смоленска (равно как Киева, Минска, Пскова и т.д. ) активно сотрудничала с оперштабом Розенберга. В архиве его, в списке разработок от 19 июня 1943 г. обнаружилось:
47) Prof.Melander Thema "Aufstandsbewegungen in Smolensk in bolschewistischer Zeit" (Повстанческое движение в Смоленске в большевистское время).
Итак, Меландер, а не Меланьев! Сразу же нашлась и биография:
Меландер Владимир Алексеевич
Родился 14(26) октября 1896 года в селе Козлово Балтутинской волости Ельнинского уезда Смоленской губернии. Из дворянской семьи. Его отец, Меландер Алексей Константинович, был членом Ельнинской земельной управы.
С 1901 по 1911 учился в Смоленской гимназии. В 1911 поступил на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета, который окончил в 1917 году.
Был действительным членом Общества изучения Смоленской губернии. Целью ОИСГ являлось исследование природных условий, экономики, сельского хозяйства Смоленской губернии. Владимир Алексеевич в период с 1912 по 1915 годы передал музею общества большое количество собственноручно изготовленных чучел животных и птиц.
С октября 1923 года занимал должность директора Смоленского губернского естественно-исторического музея. В этот же период работал на кафедре зоологии Смоленского государственного университета. После образования в октябре 1924 года Смоленского Государственного Областного музея был заведующим его естественно-историческим отделом, затем в 1926 году был назначен директором музея. Являлся председателем правления Смоленского общества краеведения. С 1930 года занимал должность заведующего кафедрой зоологии в Смоленском педагогическом институте. С 1935 года - декан факультета естествознания. В 1937 году утвержден в звании и.о. профессора кафедры зоологии и ему присвоена ученая степень кандидат биологических наук без защиты диссертации.
Имеет множество научных работ в области зоологии [в частности автор или соавтор книг "Животный мир Западной области" (1935), "Определитель млекопитающих Смоленской и смежных областей"(1938) - ИП].
Во время Отечественной войны оставался в оккупированном Смоленске и был вынужден покинуть страну во избежание репрессий со стороны советской власти.
После войны переехал на постоянное место жительства в США, город Нью-Йорк. В эмиграции работал таксидермистом в частной фирме.
Умер 25 февраля 1971 года
См. также родовое древо Меландеров и краткую биографию в "Записках Русской Академической группы в США" за 1971 г.
На фото: В.А. Меландер с женой Верой Васильевной и сыном Олегом в Нью Йорке. 1968 г.