зыковиана (14)
Я случайно узнал, что некоторые читатели сомневаются в документальности некоторых опубликованных мной материалов, например, недавно начатой серии допросов А.В.Туркула. Еще раз заверяю, что всё, выкладываемое мной под тэгом "документы", является публикацией или переводом оригинальных документов, написанием исторической беллетристики я не занимаюсь.
Бывают, конечно, случаи, когда уже сам исторический источник беллетризован, и это как раз удобный способ перекинуть мостик к сегодняшнему рассказу. Я откопировал его в военном бундесархиве около года назад, но до перевода руки долго не доходили - отчасти из-за нехватки времени, конечно, но отчасти и из-за слащавой, вернее даже сказать, китчевой манеры изложения. Что поделать, в начале 50-х немецкие издатели считали, что сухая мемуарная жвачка не найдет дорогу к сердцу читателя, и ее надо очеловечить, подзаправить чувствами и страстями. По этому канону сделаны первые немецкие книжки о власовском движении - Двингера и (с оговорками) Торвальда. Тому же рецепту следовала и автор третьей книги, но похоже слегка перебрала с пафосом и страстями как нетрезвая хозяйка с майонезом в новогоднем оливье. Рукопись отдали на исправление литобработчику, но спрос, как оказалось, был вполне удовлетворен Двингером и Торвальдом, поэтому третья книжка так и не вышла. Через 15 лет Артур Доллердт - тот самый литобработчик - все же напечатает свою книгу о Власове, но в совершенно ином жанре - времена и каноны уже изменятся. А неиспользованная рукопись так и останется лежать в его архиве.
Ее автор - Мелитта Видеман - родилась и выросла в России, в начале 30-х сотрудничала в геббельсовском Ангриффе, затем редактировала журнал Контра-Коминтерн, в котором в частности печатала мемуары К.И.Альбрехта (в своей обработке) и И.Л.Солоневича. После зарождения власовского движения стала ярой его сторонницей, перевод сопутствующих документов я уже публиковал.
Текст, повторюсь, довольно слащав, но в конце концов, когда как не в Новый год его выкладывать.
34. Мелитта Видеман (1900 - 1980)
ТАЙНА ЗЫКОВА
Свистал ветер, потрясая оконные рамы. Много бурь принесло это лето рокового 1944 года. Было около двух часов ночи. Власов работал по ночам и часто ложился очень поздно. Как правило, в такое время он сидел в окружении ближайших сотрудников или гостей с фронта в своем доме на Кибицвег перед радиоприемником, так как в столь поздний час новости из Советского Союза было лучше слышно.
В этот раз Власов пребывал в одиночестве. Радиоаппарат был настроен на московскую станцию, но приглушен. Передавали русские солдатские песни. Власов читал черновик прокламации Русского освободительного движения. Удастся ли хоть когда-нибудь представить на суд общественности надежды, цели, побудительные мотивы всех тех людей, которые последовали за ним?
Внезапно старый солдат поднял голову и прислушался. В прихожей прошуршали тихие, легкие, осторожные шаги. Высокая фигура встала из чересчур глубокого кресла, двигаясь стремительно и мягко как крупный хищник, в два шага достигла двери и резко открыла ее. В прихожей было темно. В те недели избегали лишнего освещения, так как не проходило ночи без авианалета на Берлин. Луч света из его комнаты осветил узкую лестницу, поднимавшуюся на верхний этаж, и он увидел женщину, осторожно спускавшуюся вниз. Черный блестящий шелк, покрытый цветастой китайской вышивкой, плотно обтягивал хрупкую изящную фигурку. Полная белая шея переходила в круглое детское лицо, огромные светло-голубые глаза под темными бровями смотрели на генерала, но не видели его. Одна тонкая ухоженная рука держалась за перила, другая смущенно приглаживала белокурые волосы, светлым ободом окружавшие маленькую голову.
Один шаг, и Власов оказался у лестницы, его огромная костлявая ладонь бережно легла на нежные женские пальчики:
- Женя, что вы делаете здесь посреди ночи? - тихо спросил он. Глубокий голос с легкой хрипотцой звучал с бархатным оттенком, который обычно появлялся, когда Власов пел.
Он ступил на лестницу, начавшую тихо поскрипывать под его массивным телом. Женщина оперлась левой рукой на его руку, он приобнял ее за плечи и повел наверх. В маленькой комнате, в которой теперь жила Женя, было темно. Слепым не нужно освещение, когда они встают. Генерал потянулся к выключателю у двери. Комнату наполнил неяркий свет.
- Женя, деточка, ложись, - Власов снял с плеч молодой женщины, дрожавшей сейчас мелкой дрожью, халат, который она сама долгими вечерами искусно украшала вышивкой, и мягко заставил ее лечь на кровать. Он укрыл ее одеялом до самой шеи. Он - в обычной жизни крайне неравнодушный к женским прелестям - сел на краешек кровати и с нежной заботой положил свою большую тяжелую ладонь на блестящие волосы.
Женщина плакала:
- Андрей Андреевич, Боже мой, разве не можем мы его искать, неужели нет никого, кто сможет его найти?
- Деточка, мы сделали все, что могли. Мы находимся в чужой стране, мы окружены врагами, обманом, предательством... Ты сама знаешь. Милетий Александрович тебе часто об этом говорил... Мы всегда это знали. И все-таки мы должны были поступать так, как поступали.
- Андрей Андреевич, но что будет теперь с нашим чудесным движением? Как же его продолжать... Я знаю, конечно, Вы стоите во главе...
Власов грустно рассмеялся:
- Продолжай, Женя, продолжай, ты права. В наших рядах немало достойных людей, но Милетия Александровича заменить некем. Он нужен нам, его ясный острый ум, его горячее сердце, которое билось во благо родины, его мужество в отношениях с немцами...
Женщина плакала теперь тихо, но из ее светлых, широко раскрытых глаз градом катились крупные слезы.
- Женя, милая, не обижайся, если я кое о чем спрошу тебя здесь, среди ночи. Не думаешь ли ты, что Милетий Александрович, возможно, исчез по собственной воле, что у него был какой-то план? Ты ведь знаешь, я нем как могила...
Женщина резким движением села на кровати.
- Нет, - крикнула она, задыхаясь, - нет, нет, нет... Госпожа В. тоже спрашивала меня об этом, ей я обязательно должна была сказать правду, ведь именно она в последние дни добыла для него почти три тысячи марок... Авансы за будущие гонорары... Но все деньги достались мне, потому что Милетий сказал, что если он отправится на фронт с этими эсэсовцами, а война будет проиграна, то мне нужны деньги хотя бы на первое время, хотя бы чтобы добраться до моего отца в Белграде. Нет, о нет! Вы ведь не знаете, как мы любили друг друга! Мы были как одно сердце, как одна душа. У него не было тайн от меня. Он рассказывал мне все: о его прошлом, о его планах, о самых тайных его мыслях. Он знал, что я скорее предпочту умереть, чем скажу хоть слово, если он попросил меня молчать... Нет, никогда бы он не исчез по своей воле, куда бы он ни отправился, не сказав о своих планах мне. О, он знал, что я не буду его удерживать, пусть даже он идет на верную смерть, если он считает этот путь правильным... Я бы возможно пошла вместе с ним на верную смерть, но ни словом не стала бы сбивать его с пути, который диктует ему его совесть. Бросить меня в темноте, в этой ужасной темноте, которая украла у меня дар зрения, нет, так бы он не поступил. Я в этом уверена столь же твердо, как и в том, что Бог есть...
Власов внимательно слушал этот прерывистый взволнованный монолог. Затем он снова уложил женщину на ее подушку, большая ладонь осталась лежать на ее ключице:
- Спи теперь, деточка, спи... Спасибо, что ты так открыто поговорила со мной. Ты знаешь, здесь вокруг нас не только враги, но и друзья, друзья, которые сделают все, чтобы найти Милетия Александровича... если он еще жив.
- Его уже нет в живых, - прошептала женщина еле слышно, - и так как он больше не видит света Божьего, ослепла и я... Господи, Господи всемогущий, забери и меня к себе, - она перекрестилась, - если бы это не было столь ужасным грехом, я бы хотела сегодня не верить в Бога, тогда я могла бы лишить себя жизни.
- Молчи, Женя, - хрипло сказал генерал, - ты знаешь, я не могу так верить как ты. Слишком глубоко проник червь сомнения, слишком изъел он наши сердца... Слишком, слишком много знаем мы о грехах церкви, о грехах христиан... Но Бог есть! Когда я в детстве стоял в темной церкви, глядя на яркий свет, на золото и драгоценные камни иконостаса, и пел в хоре чудесные древние песнопения, я узнал, что Бог есть. И этого я уже не смогу забыть... И пусть сегодня я не слишком высокого мнения о церковных делах, одно мне совершенно ясно: наш русский народ знает один из главнейших и ужаснейших секретов этого Бога: что мы, люди, должны страдать, если хотим вмешаться в его Божий промысел. И нашему народу суждено совершить нечто великое для всего мира, потому что он так глубоко, так ужасно, так терпеливо страдал и страдает... Есть что-то в древней пословице о народе, несущем свой крест... Смотри, теперь и ты несешь свой крест, Женечка.... И если ты будешь нести крест, твой тяжелый, большой крест храбро, то поможешь делу, которое хотел довести до конца Милетий Александрович... тогда ты станешь настоящей русской, такой, какой должна быть русская женщина.
Большие светлые глаза закрылись, те самые глаза, которые внезапно ослепли после бесследного исчезновения ее мужа, которого она любила больше всего на свете...
Власов прислушался: дыхание стало глубоким. Он тихо поднялся, выключил свет и большими, крадущимися, неслышными шагами вышел из маленькой комнаты, которую он предоставил Евгении Петровне, спутнице жизни Зыкова.
Генерал поднялся в свою комнату. Можно ложиться в постель, похоже, западные союзники великого Сталина взяли сегодня выходной. Сообщений о приближении бомбардировщиков все еще не было.
Но Власов еще долго не мог заснуть и размышлял. Странно, насколько чувствительной может быть женская душа... Женя ослепла, когда ее муж исчез, будто сомкнулись над ним темные глубокие воды... А его собственная жена, на родине? Что она делает? Жива ли она еще? Томится ли она - жена предателя родины - в тюрьме, в концентрационном лагере? Судьбы этого времени полны печали и страданий, полны тайн...
Александр Милетьевич [ошибка в оригинале - ИП] Зыков! Она права, его больше нет в живых. Какое-то из этих таинственных немецких ведомств, которые все вставляют друг другу палки в колеса, стерло его с лица земли. Из темноты, окруженный тайной, пришел он, в темноту, окруженный тайной, ушел.
Власов ясно помнил их первую встречу. Штрик-Штрикфельдт привез его на знаменитую Викторияштрассе, туда, где русские военнопленные работали против Сталина. Это была тихая улица, неподалеку торчала особенно унылая и скучная церковь. Помещения были безобразны и запущены, без малейшего следа уюта. Там работал Зыков. Власов с высоты своего роста испытующе взглянул на маленького человечка. Еврей, была его первая мысль. Зыков стоял прямо, ноги вместе, ступни разведены по сторонам. Форма без знаков различия была тщательно выглажена, темные блестящие, слегка кучерявые волосы зачесаны назад. Круглое лицо, казавшееся моложе, чем лицо сорокалетнего, было коричневого цвета с оливковым оттенком. Толстые губы, маленькие, красивые, женственные ладони. Так выглядел этот человек. Голос - очень глубокий, бархатный - мог однако звучать решительно, даже жестко. Но никто не слышал, как Зыков выходил из себя и кричал. Удивительно, но люди тем не менее боялись и ненавидели его. О нем курсировали самые дикие слухи. Конечно же, утверждалось, что он - еврей. Но утверждалось и что он - большевистский агент. Точно никто ничего не знал. Он мало рассказывал о себе. Он был не профессиональным солдатом, а политическим комиссаром части, дивизии, корпуса? Он был убежденным марксистом, но без всякого доктринерства... как и Сталин... Он был сотрудником Бухарина, заместителем редактора "Известий". Был ли он и вправду мужем дочери Бубнова (министра культуры СССР)? У него было двое детей, он был привязан к своей семье, типичный отец семейства... как многие евреи. И все-таки здесь на чужбине он сошелся с этой миниатюрной красивой русской женщиной. Евгения Петровна выросла в эмиграции. Ее отец, старый белый офицер, жил в Белграде. И Зыков отправился туда, чтобы заручиться согласием отца на этот странный и неравный брак. Женя была актрисой, натурой артистической. Посреди бомбардировок и политических сражений, в уверенности, что Сталин победит, эти двое оказались вместе в узкой комнатке одиноко стоящего дома на опушке немецкого леса под Берлином. Зыков обустроил ее, доставая все, как умеют только русские. Гостей всегда встречал накрытый стол. Но все закуски и выпивка были делом второстепенным. Этот русский островок был островом духа, островом муз. До глубокой ночи шли научные и политические дискуссии высочайшего уровня. С заинтересованностью, которая как раз для марксиста казалась весьма необычной, Зыков исследовал проблемы, остававшиеся для него в тени во время пребывания в России: квазинаучные дисциплины, западную психологию как средство управления людьми. А затем наступало время русских поэтов. Маленькая Женя читала меланхоличного, мелодичного Есенина, сам Зыков скандировал в порыве революционной страсти Маяковского. А иногда и тех самых знаменитых Скифов Александра Блока, которые так пророчески предсказали ход исторических событий нашего столетия.
Зыков... если он и был евреем, то стал очень хорошим русским... или россиянином... Да, что-то было в предложении профессора Э., также входившего в узкий круг книжников Дабендорфа, говорить в будущем не о русских, а о россиянах. Сегодня большевики говорят о "советских гражданах", о "советской родине", ведь Россия и русские - это лишь часть того великого целого, о котором идет речь и разрушению которого надо воспрепятствовать любой ценой! Сталин был грузином, предки Ленина были калмыками. "Огненный Феликс" Дзержинский, первый начальник Чека, который выковал меч революции - машину террора - был поляком. Этот Зыков, душа которого болела за Россию и все русское, был евреем или по крайней мере, полуевреем. Генерал Трухин, весьма его ценивший, был убежден в этом. А та немка, которая так замечательно умела разговорить замкнутых людей, после исчезновения Зыкова рассказала, что он признался ей, что был наполовину евреем. А еще говорят, что евреи трусливы! Этот Зыков никогда не был трусом. Когда стало ясно, что без СС не получить никакой свободы действий, он вызвался говорить с Гиммлером. Власов язвительно посмеивался про себя. Нет, человек, который выглядел как еврей, да к тому же малорослый, не произведет впечатления на Гиммлера. Это горькую пилюлю придется глотать самому Власову, с его 192 сантиметрами. И ведь подобные Гиммлеру люди хотели творить мировую историю. Как будто рост, а не мозг или сердце делают человека человеком.
И снова Власов задумался о маленькой белокурой женщине, ночующей в его доме. Кто вообще может заглянуть в сердца людей того времени! Типичный, верный, заботливый отец семейства Зыков оставил свою жену и детей где-то в далекой России, и здесь, на чужбине, среди опасности и неизвестности, сошелся с другой женщиной... Как так вышло? Власов размышлял. Вель Зыков не был единственным... Многие поступали так же. А сам он, Власов? Он любил свою жену, но она была так бесконечно далеко, как будто в другом мире, в другом времени. Никогда он не испытывал подобных чувств, ни за годы пребывания в Китае, ни в служебных разъездах по Советскому Союзу, ни во время войны. Но здесь люди оказывались будто на другой планете... небо было чужим, земля была чужой, в ней не было корней. И оставалось лишь одно: укорениться в другом человеке, чтобы жить, чтобы дышать, чтобы не иссохнуть.
Милетий Александрович! Удивительный человек. Как он работал! Так могут работать лишь евреи. Он только оказался на фронте и сразу попал в плен - в 1942 году под Батайском. Он предоставил себя в распоряжение немцев для политической работы против большевизма. И ему повезло. Тогда бесчисленных политических комиссаров расстреливали без разговоров. Наконец, в Берлине додумались, что такие люди могут пригодиться. И Зыков немедленно бросился в глаза - его ум, его уверенность, его мужество. Его доставили самолетом в Берлин и рассказали, будто с ним хочет поговорить Геббельс. Но встреча не состоялась. Кто знает, возможно, изобретательный Геббельс, поговорив с Зыковым и ознакомившись с его концепцией, сумел бы с помощью своего незаурядного интеллекта превратить восточный поход в освободительную борьбу народов России против большевистского террора вопреки безумию Розенберга, Коха и Бормана, потакавших антиславянской мании Гитлера? Возможно... но теперь уже поздно... слишком поздно...
Странно... Власов продолжал размышлять... почему они все поступали так, как поступали? Он сам, Зыков... Милетий Александрович многократно давал ему понять, что не верит в немецкую победу. Едва прибыв в Берлин, он за несколько дней написал брошюру об экономическом положении в Советском Союзе, которая произвела сенсацию и была немедленно опубликована. Источником всех данных Зыкову послужила его феноменальная память. Потом последовали газеты. Зыков руководил "Зарей", газетой для русских добровольческих соединений Освободительного движения, он создал "Доброволец". Если требовала необходимость, он диктовал машинистке весь номер газеты от первой до последней строчки, включая новости, литературный отдел и кроссворд. Но ни строчки не было написано кое-как, все статьи были точными и били в цель. У этого человека был необычный дар и необычная работоспособность. Он также внес решающий вклад в написание того открытого письма Власова, с которого началась деятельность РОА и которое имело на востоке столь оглушительный успех. И сейчас он подготовил первый черновик прокламации власовского движения, которая должна была разъяснить миру цели этого человека, которого считали предателем родины и который хотел стать ее спасителем.
Стояло ли за исчезновением Зыкова СС? Эта ужасная Германия с политической точки зрения являла собой хаос. Власов еше раз воспроизвел в памяти доклад, который сделал ему Зыков после переговоров с доверенным лицом Гиммлера, Гюнтером д'Алькеном.
До того д'Алькен упрямо придерживался в своей газете "Дас Шварце Корпс" антирусского курса, так называемого курса унтерменшей. Но сейчас, когда Красная Армия стояла на границах Германии, было принято решение перестроиться. Пропагандисты, писавшие об унтерменшах, стали вести пропаганду русского освободительного движения. Но так как они не имели о нем ни малейшего понятия, к этому решили подключить людей из РОА. Власов дал генералу Жиленкову задание сотрудничать с д'Алькеном. А Жиленков предложил Зыкова.
В начале июля на частной вилле молодого д'Алькена в Ваннзее состоялись переговоры. Зыков с присущей ему решимостью назвал вещи своими именами и объявил, что может работать лишь как русский с предоставлением ему полной свободы и независимости. Д'Алькену пришлась по душе эта позиция. Кроме того он нуждался в этих людях, без них новую пропагандистскую акцию не удалось бы сдвинуть с места. Он со всем согласился. Зыков сделал доклад Власову и стал готовиться к отъезду.
И вот наступил вечер перед отъездом на уже так приблизившийся к Германии фронт...
Важнейшие дела были сделаны. Зыков вел подготовку систематически, быстро, обращая внимание на все самое важное. Последние же часы он хотел провести с женщиной, которую любил.
Они сидели в маленькой, узкой комнате, в которой кроме кровати, шкафа, умывальника и комода помещались лишь небольшой стол и пара стульев. Дверь, ведущая в лес, была открыта. Веяло первой прохладой летнего вечера. Адъютант Зыкова, молодой, тихий, светловолосый Ножин, олицетворявший скромность, верность и надежность, был как всегда рядом. И снова, как и прежде, все мрачное, темное, угрожающее в этой жизни между пропастью настоящего и будущим без надежды, было отодвинуто в сторону благодаря храбрости, силе духа и самодисциплине. Беседовали - спокойно, весело, но и пылко - о движущих силах бытия, о духе, об искусстве, о неисчерпаемых, спасительных резервах той большой страны там, на востоке, любовь к которой наполняла сердца всех троих. Обворожительная маленькая женщина в широкой разноцветной клетчатой юбке из тафты и прозрачной белой блузке была так обаятельна! Искрящийся темперамент, пронизанный глубокой печалью... Зыков увлекся и, позабыв о всех заботах и задачах дня сегодняшнего, рассказывал о своей прошлой жизни на родине...
Чудесные годы в Москве! Он был профессором русской литературы в гимназии для девочек. Ах, эти старшеклассницы! Есть ли на свете женщины замечательнее, чем русские? Он схватил руку возлюбленной и поцеловал ее. Как пылали девичьи души для всего великого, прекрасного, чистого, для поэзии. Как он был счастлив, вводя эти юные сердца в сокровищницу русского поэтического искусства. Как светились их глаза, когда в классе читали письмо Татьяны Евгению Онегину, это чудесное откровение Пушкина о русской женщине... Москва...
Но не только Москва была его родиной. Как прекрасно, когда твоя родина величиной с полмира. Эти просторы! Эти масштабы! Это великодушие. Что знают в Европе о них. Десять тысяч километров на восток - и все еще у себя дома! Кто здесь, в этой западной тесноте, имеет понятие о красотах Алтая, о мягких, сочных, светло-зеленых травах по пояс, перемежаемых яркими цветами? И ветер свистит над этими просторами. И небо голубое и бездонное...
А Сибирь, о, эта Сибирь! В 1937 году я имел честь быть сосланным в знаменитое Березово, туда, где в царское время вынуждены были жить борцы за свободу. Целыми днями я мчал на лыжах по заснеженным лесам. Я подружился с охотниками. Мы ходили на промысел, добывали ценные меха. А потом весна, лето. Реки полны вкуснейшей рыбой. И рыбаки стали моими друзьями. И я ходил в лес вместе с юными девушками и древними старухами, мы собирали ягоды и грибы - сотни разных видов... Учитель деревенской школы заведовал березовским музеем, музеем революционеров... Там были письма, и история той чудесной эпохи, когда шла борьба против царизма, за свободу, за человеческое достоинство, за социализм. Ох, и прекрасное же было время, эти три года сибирской ссылки...
А потом началась война. И мне разрешили вернуться, призвали в армию, отправили на фронт...
И вот мы здесь. И мы снова боремся за свободу, на новом этапе великой борьбы за свободу всего человечества, на этапе, на котором наши народы идут в первых рядах...
Зыков прервался на полуслове. В дверь постучали. Снаружи стояла хозяйка дома:
- Господин Зыков, вас требуют к телефону у пекаря...
- О Господи, - сказала Евгения Петровна, - что там опять? Ведь обо всем уже договорено. Вы уезжаете завтра утром. А сегодня ты принадлежишь мне, тебя нельзя уходить. А потом снова начнется бомбардировка, и ты опоздаешь завтра на вокзал к поезду...
- Звонят из Дабендорфа или от Андрея Андреевича, - ответил Зыков, - я сейчас же вернусь, сегодня я точно никуда не уеду!
- Любимый, возьми тогда с собой Ножина. Мне так будет спокойнее, смотри, в лесу уже совсем темно.
Зыков засмеялся, Ножин усмехнулся, поклонился красавице Жене и последовал за шефом.
- Не хотите взять шинели и фуражки, - крикнула Женя вслед, - уже холодно.
Но Зыков лишь усмехнулся, махнул рукой и исчез в темноте.
Он исчез и больше никогда не вернулся.
Женя ждала... Прошло полтора часа. Ее била дрожь. Как может телефонный разговор быть таким долгим? Она ждала дальше. Еще через час она спустилась к хозяйке дома и ломающимся голосом попросила пойти с ней к пекарю. Хозяйка посмотрела на белую как мел Женю и, не сказав ни слова, последовала за ней. С большим трудом удалось поднять жену пекаря. В маленькой деревушке в 70 километрах от Берлина не очень охотно открывали двери в часы затемнения посреди ночи...
Нет, господа Зыков и Ножин у них не были, но их видели. Высокий человек сопровождал их к темному лимузину. Они возбужденно беседовали. Затем они уехали в направлении Берлина.
Женя молчала. Он знала: произошло нечто ужасное. Если бы Зыкова вызвали в Берлин, он никогда бы не уехал, не попрощавщись и без головного убора - это он-то, всегда так внимательно следивший за своей формой. Да и револьвер, который носил обычно с собой, в этот раз он оставил дома...
Женя позже не могла вспомнить, что делала той ночью. Едва забрезжил рассвет, она позвонила в лагерь Дабендорф, в главный штаб РОА. Она позвонила Власову. Никто ничего не знал.
И тогда - медленно и со скрипом - аппарат пришел в движение. Д'Алькену пришлось отправиться на восточный фронт без своего важнейшего сотрудника. Он обещал задействовать весь свой авторитет, чтобы найти исчезнувшего. Он его не нашел...
У гестапо, обычно сверхусердного, не оказалось бензина, чтобы ехать в Рангсдорф. Офицеру из Дабендорфа пришлось забирать чиновника на машине, принадлежащей лагерю. Пока добрались на место, был уже полдень. Население деревушки приняло активное участие в поиске. Спрашивали, уточняли, прочесывали всю местность. Ничего! Высокого человека, забравшего Зыкова, раньше уже видели в Рангсдорфе, но никто его не знал.
Евгения Петровна была вне себя. Она беспрерывно плакала. Ее знобило. Власов приказал перевезти ее к нему, на Кибицвег. И там она внезапно без всякого внешнего воздействия ослепла. Это известное заболевание, которое имеет психический характер, род истерии.
Гестапо не проявляло своего обычного усердия. Оно активно распространяло слух, что Зыков, на которого и так смотрели с недоверием, вернулся к своим восточным хозяевам, направившим его в Германию. По другой версии его выкрал НКВД. И хотя это было бы неописуемым срамом для гестапо, там и пальцем не шевелили.
За дело взялся абвер. Офицер абвера в Дабендорфе фон Клейст подготовил конфиденциальную докладную записку, в которой прямым текстом писал, что Зыкова похитило само гестапо. Борьба всех против всех на тонущем корабле гитлеровского государства шла и внутри СС. Вполне возможно, например, что Мюллер, глава четвертого отдела СД и гестапо, отдела борьбы с коммунизмом, выкрал Зыкова у своего конкурента д'Алькена. Но возможны и другие варианты, невозможного тогда не существовало!
После поражения Германии среди русских эмигрантов и за границей вообще продолжали курсировать слухи о Зыкове и его трагическом конце. Одно французское издательство издало под заглавием "Я выбираю виселицу" мнимые дневниковые записи Власова, которые содержат такое количество ложных сведений, что для доказательства их поддельности даже не надо знать, что Власов никогда не вел дневника. В этой поделке фигурирует некто Козловский, которого кое-кто принимает за Зыкова. Но тот, кто знал этих людей и их отношения, понимает, что это не соответствует действительности. Зыков был убежденным русским патриотом несмотря на свое полуеврейское происхождение, которое, однако, он признал лишь один-единственный раз. Зыков одобрял октябрьскую революцию и социализм. Но он осознано и решительно отвергал сталинскую диктатуру и террор. И он был слишком умен, трезв и опытен, чтобы понимать, что для него нет пути назад - даже в том случае, если изначально он получил какое-то большевистское задание, что, однако, противоречило бы фактам.
Русская газета "Посев", выходящая в Лимбурге, напечатала в 1949 году статью о власовском движении. В ней о судьбе Зыкова сообщалось вот что: летом 1946 года бывшие узники концлагеря под Нюрнбергом рассказали, что летом 1944 года к ним в лагерь доставили двух бывших советских офицеров, которых вскоре после того расстреляли. По мнению газеты "Посев", ими были Зыков и Ножин. Как бы то ни было судьба их по прежнему остается покрытой мраком неизвестности.
Евгения Петровна пропала без вести...
BA- MA Msg 2/17806, перевод мой
Бывают, конечно, случаи, когда уже сам исторический источник беллетризован, и это как раз удобный способ перекинуть мостик к сегодняшнему рассказу. Я откопировал его в военном бундесархиве около года назад, но до перевода руки долго не доходили - отчасти из-за нехватки времени, конечно, но отчасти и из-за слащавой, вернее даже сказать, китчевой манеры изложения. Что поделать, в начале 50-х немецкие издатели считали, что сухая мемуарная жвачка не найдет дорогу к сердцу читателя, и ее надо очеловечить, подзаправить чувствами и страстями. По этому канону сделаны первые немецкие книжки о власовском движении - Двингера и (с оговорками) Торвальда. Тому же рецепту следовала и автор третьей книги, но похоже слегка перебрала с пафосом и страстями как нетрезвая хозяйка с майонезом в новогоднем оливье. Рукопись отдали на исправление литобработчику, но спрос, как оказалось, был вполне удовлетворен Двингером и Торвальдом, поэтому третья книжка так и не вышла. Через 15 лет Артур Доллердт - тот самый литобработчик - все же напечатает свою книгу о Власове, но в совершенно ином жанре - времена и каноны уже изменятся. А неиспользованная рукопись так и останется лежать в его архиве.
Ее автор - Мелитта Видеман - родилась и выросла в России, в начале 30-х сотрудничала в геббельсовском Ангриффе, затем редактировала журнал Контра-Коминтерн, в котором в частности печатала мемуары К.И.Альбрехта (в своей обработке) и И.Л.Солоневича. После зарождения власовского движения стала ярой его сторонницей, перевод сопутствующих документов я уже публиковал.
Текст, повторюсь, довольно слащав, но в конце концов, когда как не в Новый год его выкладывать.
34. Мелитта Видеман (1900 - 1980)
ТАЙНА ЗЫКОВА
Свистал ветер, потрясая оконные рамы. Много бурь принесло это лето рокового 1944 года. Было около двух часов ночи. Власов работал по ночам и часто ложился очень поздно. Как правило, в такое время он сидел в окружении ближайших сотрудников или гостей с фронта в своем доме на Кибицвег перед радиоприемником, так как в столь поздний час новости из Советского Союза было лучше слышно.
В этот раз Власов пребывал в одиночестве. Радиоаппарат был настроен на московскую станцию, но приглушен. Передавали русские солдатские песни. Власов читал черновик прокламации Русского освободительного движения. Удастся ли хоть когда-нибудь представить на суд общественности надежды, цели, побудительные мотивы всех тех людей, которые последовали за ним?
Внезапно старый солдат поднял голову и прислушался. В прихожей прошуршали тихие, легкие, осторожные шаги. Высокая фигура встала из чересчур глубокого кресла, двигаясь стремительно и мягко как крупный хищник, в два шага достигла двери и резко открыла ее. В прихожей было темно. В те недели избегали лишнего освещения, так как не проходило ночи без авианалета на Берлин. Луч света из его комнаты осветил узкую лестницу, поднимавшуюся на верхний этаж, и он увидел женщину, осторожно спускавшуюся вниз. Черный блестящий шелк, покрытый цветастой китайской вышивкой, плотно обтягивал хрупкую изящную фигурку. Полная белая шея переходила в круглое детское лицо, огромные светло-голубые глаза под темными бровями смотрели на генерала, но не видели его. Одна тонкая ухоженная рука держалась за перила, другая смущенно приглаживала белокурые волосы, светлым ободом окружавшие маленькую голову.
Один шаг, и Власов оказался у лестницы, его огромная костлявая ладонь бережно легла на нежные женские пальчики:
- Женя, что вы делаете здесь посреди ночи? - тихо спросил он. Глубокий голос с легкой хрипотцой звучал с бархатным оттенком, который обычно появлялся, когда Власов пел.
Он ступил на лестницу, начавшую тихо поскрипывать под его массивным телом. Женщина оперлась левой рукой на его руку, он приобнял ее за плечи и повел наверх. В маленькой комнате, в которой теперь жила Женя, было темно. Слепым не нужно освещение, когда они встают. Генерал потянулся к выключателю у двери. Комнату наполнил неяркий свет.
- Женя, деточка, ложись, - Власов снял с плеч молодой женщины, дрожавшей сейчас мелкой дрожью, халат, который она сама долгими вечерами искусно украшала вышивкой, и мягко заставил ее лечь на кровать. Он укрыл ее одеялом до самой шеи. Он - в обычной жизни крайне неравнодушный к женским прелестям - сел на краешек кровати и с нежной заботой положил свою большую тяжелую ладонь на блестящие волосы.
Женщина плакала:
- Андрей Андреевич, Боже мой, разве не можем мы его искать, неужели нет никого, кто сможет его найти?
- Деточка, мы сделали все, что могли. Мы находимся в чужой стране, мы окружены врагами, обманом, предательством... Ты сама знаешь. Милетий Александрович тебе часто об этом говорил... Мы всегда это знали. И все-таки мы должны были поступать так, как поступали.
- Андрей Андреевич, но что будет теперь с нашим чудесным движением? Как же его продолжать... Я знаю, конечно, Вы стоите во главе...
Власов грустно рассмеялся:
- Продолжай, Женя, продолжай, ты права. В наших рядах немало достойных людей, но Милетия Александровича заменить некем. Он нужен нам, его ясный острый ум, его горячее сердце, которое билось во благо родины, его мужество в отношениях с немцами...
Женщина плакала теперь тихо, но из ее светлых, широко раскрытых глаз градом катились крупные слезы.
- Женя, милая, не обижайся, если я кое о чем спрошу тебя здесь, среди ночи. Не думаешь ли ты, что Милетий Александрович, возможно, исчез по собственной воле, что у него был какой-то план? Ты ведь знаешь, я нем как могила...
Женщина резким движением села на кровати.
- Нет, - крикнула она, задыхаясь, - нет, нет, нет... Госпожа В. тоже спрашивала меня об этом, ей я обязательно должна была сказать правду, ведь именно она в последние дни добыла для него почти три тысячи марок... Авансы за будущие гонорары... Но все деньги достались мне, потому что Милетий сказал, что если он отправится на фронт с этими эсэсовцами, а война будет проиграна, то мне нужны деньги хотя бы на первое время, хотя бы чтобы добраться до моего отца в Белграде. Нет, о нет! Вы ведь не знаете, как мы любили друг друга! Мы были как одно сердце, как одна душа. У него не было тайн от меня. Он рассказывал мне все: о его прошлом, о его планах, о самых тайных его мыслях. Он знал, что я скорее предпочту умереть, чем скажу хоть слово, если он попросил меня молчать... Нет, никогда бы он не исчез по своей воле, куда бы он ни отправился, не сказав о своих планах мне. О, он знал, что я не буду его удерживать, пусть даже он идет на верную смерть, если он считает этот путь правильным... Я бы возможно пошла вместе с ним на верную смерть, но ни словом не стала бы сбивать его с пути, который диктует ему его совесть. Бросить меня в темноте, в этой ужасной темноте, которая украла у меня дар зрения, нет, так бы он не поступил. Я в этом уверена столь же твердо, как и в том, что Бог есть...
Власов внимательно слушал этот прерывистый взволнованный монолог. Затем он снова уложил женщину на ее подушку, большая ладонь осталась лежать на ее ключице:
- Спи теперь, деточка, спи... Спасибо, что ты так открыто поговорила со мной. Ты знаешь, здесь вокруг нас не только враги, но и друзья, друзья, которые сделают все, чтобы найти Милетия Александровича... если он еще жив.
- Его уже нет в живых, - прошептала женщина еле слышно, - и так как он больше не видит света Божьего, ослепла и я... Господи, Господи всемогущий, забери и меня к себе, - она перекрестилась, - если бы это не было столь ужасным грехом, я бы хотела сегодня не верить в Бога, тогда я могла бы лишить себя жизни.
- Молчи, Женя, - хрипло сказал генерал, - ты знаешь, я не могу так верить как ты. Слишком глубоко проник червь сомнения, слишком изъел он наши сердца... Слишком, слишком много знаем мы о грехах церкви, о грехах христиан... Но Бог есть! Когда я в детстве стоял в темной церкви, глядя на яркий свет, на золото и драгоценные камни иконостаса, и пел в хоре чудесные древние песнопения, я узнал, что Бог есть. И этого я уже не смогу забыть... И пусть сегодня я не слишком высокого мнения о церковных делах, одно мне совершенно ясно: наш русский народ знает один из главнейших и ужаснейших секретов этого Бога: что мы, люди, должны страдать, если хотим вмешаться в его Божий промысел. И нашему народу суждено совершить нечто великое для всего мира, потому что он так глубоко, так ужасно, так терпеливо страдал и страдает... Есть что-то в древней пословице о народе, несущем свой крест... Смотри, теперь и ты несешь свой крест, Женечка.... И если ты будешь нести крест, твой тяжелый, большой крест храбро, то поможешь делу, которое хотел довести до конца Милетий Александрович... тогда ты станешь настоящей русской, такой, какой должна быть русская женщина.
Большие светлые глаза закрылись, те самые глаза, которые внезапно ослепли после бесследного исчезновения ее мужа, которого она любила больше всего на свете...
Власов прислушался: дыхание стало глубоким. Он тихо поднялся, выключил свет и большими, крадущимися, неслышными шагами вышел из маленькой комнаты, которую он предоставил Евгении Петровне, спутнице жизни Зыкова.
Генерал поднялся в свою комнату. Можно ложиться в постель, похоже, западные союзники великого Сталина взяли сегодня выходной. Сообщений о приближении бомбардировщиков все еще не было.
Но Власов еще долго не мог заснуть и размышлял. Странно, насколько чувствительной может быть женская душа... Женя ослепла, когда ее муж исчез, будто сомкнулись над ним темные глубокие воды... А его собственная жена, на родине? Что она делает? Жива ли она еще? Томится ли она - жена предателя родины - в тюрьме, в концентрационном лагере? Судьбы этого времени полны печали и страданий, полны тайн...
Александр Милетьевич [ошибка в оригинале - ИП] Зыков! Она права, его больше нет в живых. Какое-то из этих таинственных немецких ведомств, которые все вставляют друг другу палки в колеса, стерло его с лица земли. Из темноты, окруженный тайной, пришел он, в темноту, окруженный тайной, ушел.
Власов ясно помнил их первую встречу. Штрик-Штрикфельдт привез его на знаменитую Викторияштрассе, туда, где русские военнопленные работали против Сталина. Это была тихая улица, неподалеку торчала особенно унылая и скучная церковь. Помещения были безобразны и запущены, без малейшего следа уюта. Там работал Зыков. Власов с высоты своего роста испытующе взглянул на маленького человечка. Еврей, была его первая мысль. Зыков стоял прямо, ноги вместе, ступни разведены по сторонам. Форма без знаков различия была тщательно выглажена, темные блестящие, слегка кучерявые волосы зачесаны назад. Круглое лицо, казавшееся моложе, чем лицо сорокалетнего, было коричневого цвета с оливковым оттенком. Толстые губы, маленькие, красивые, женственные ладони. Так выглядел этот человек. Голос - очень глубокий, бархатный - мог однако звучать решительно, даже жестко. Но никто не слышал, как Зыков выходил из себя и кричал. Удивительно, но люди тем не менее боялись и ненавидели его. О нем курсировали самые дикие слухи. Конечно же, утверждалось, что он - еврей. Но утверждалось и что он - большевистский агент. Точно никто ничего не знал. Он мало рассказывал о себе. Он был не профессиональным солдатом, а политическим комиссаром части, дивизии, корпуса? Он был убежденным марксистом, но без всякого доктринерства... как и Сталин... Он был сотрудником Бухарина, заместителем редактора "Известий". Был ли он и вправду мужем дочери Бубнова (министра культуры СССР)? У него было двое детей, он был привязан к своей семье, типичный отец семейства... как многие евреи. И все-таки здесь на чужбине он сошелся с этой миниатюрной красивой русской женщиной. Евгения Петровна выросла в эмиграции. Ее отец, старый белый офицер, жил в Белграде. И Зыков отправился туда, чтобы заручиться согласием отца на этот странный и неравный брак. Женя была актрисой, натурой артистической. Посреди бомбардировок и политических сражений, в уверенности, что Сталин победит, эти двое оказались вместе в узкой комнатке одиноко стоящего дома на опушке немецкого леса под Берлином. Зыков обустроил ее, доставая все, как умеют только русские. Гостей всегда встречал накрытый стол. Но все закуски и выпивка были делом второстепенным. Этот русский островок был островом духа, островом муз. До глубокой ночи шли научные и политические дискуссии высочайшего уровня. С заинтересованностью, которая как раз для марксиста казалась весьма необычной, Зыков исследовал проблемы, остававшиеся для него в тени во время пребывания в России: квазинаучные дисциплины, западную психологию как средство управления людьми. А затем наступало время русских поэтов. Маленькая Женя читала меланхоличного, мелодичного Есенина, сам Зыков скандировал в порыве революционной страсти Маяковского. А иногда и тех самых знаменитых Скифов Александра Блока, которые так пророчески предсказали ход исторических событий нашего столетия.
Зыков... если он и был евреем, то стал очень хорошим русским... или россиянином... Да, что-то было в предложении профессора Э., также входившего в узкий круг книжников Дабендорфа, говорить в будущем не о русских, а о россиянах. Сегодня большевики говорят о "советских гражданах", о "советской родине", ведь Россия и русские - это лишь часть того великого целого, о котором идет речь и разрушению которого надо воспрепятствовать любой ценой! Сталин был грузином, предки Ленина были калмыками. "Огненный Феликс" Дзержинский, первый начальник Чека, который выковал меч революции - машину террора - был поляком. Этот Зыков, душа которого болела за Россию и все русское, был евреем или по крайней мере, полуевреем. Генерал Трухин, весьма его ценивший, был убежден в этом. А та немка, которая так замечательно умела разговорить замкнутых людей, после исчезновения Зыкова рассказала, что он признался ей, что был наполовину евреем. А еще говорят, что евреи трусливы! Этот Зыков никогда не был трусом. Когда стало ясно, что без СС не получить никакой свободы действий, он вызвался говорить с Гиммлером. Власов язвительно посмеивался про себя. Нет, человек, который выглядел как еврей, да к тому же малорослый, не произведет впечатления на Гиммлера. Это горькую пилюлю придется глотать самому Власову, с его 192 сантиметрами. И ведь подобные Гиммлеру люди хотели творить мировую историю. Как будто рост, а не мозг или сердце делают человека человеком.
И снова Власов задумался о маленькой белокурой женщине, ночующей в его доме. Кто вообще может заглянуть в сердца людей того времени! Типичный, верный, заботливый отец семейства Зыков оставил свою жену и детей где-то в далекой России, и здесь, на чужбине, среди опасности и неизвестности, сошелся с другой женщиной... Как так вышло? Власов размышлял. Вель Зыков не был единственным... Многие поступали так же. А сам он, Власов? Он любил свою жену, но она была так бесконечно далеко, как будто в другом мире, в другом времени. Никогда он не испытывал подобных чувств, ни за годы пребывания в Китае, ни в служебных разъездах по Советскому Союзу, ни во время войны. Но здесь люди оказывались будто на другой планете... небо было чужим, земля была чужой, в ней не было корней. И оставалось лишь одно: укорениться в другом человеке, чтобы жить, чтобы дышать, чтобы не иссохнуть.
Милетий Александрович! Удивительный человек. Как он работал! Так могут работать лишь евреи. Он только оказался на фронте и сразу попал в плен - в 1942 году под Батайском. Он предоставил себя в распоряжение немцев для политической работы против большевизма. И ему повезло. Тогда бесчисленных политических комиссаров расстреливали без разговоров. Наконец, в Берлине додумались, что такие люди могут пригодиться. И Зыков немедленно бросился в глаза - его ум, его уверенность, его мужество. Его доставили самолетом в Берлин и рассказали, будто с ним хочет поговорить Геббельс. Но встреча не состоялась. Кто знает, возможно, изобретательный Геббельс, поговорив с Зыковым и ознакомившись с его концепцией, сумел бы с помощью своего незаурядного интеллекта превратить восточный поход в освободительную борьбу народов России против большевистского террора вопреки безумию Розенберга, Коха и Бормана, потакавших антиславянской мании Гитлера? Возможно... но теперь уже поздно... слишком поздно...
Странно... Власов продолжал размышлять... почему они все поступали так, как поступали? Он сам, Зыков... Милетий Александрович многократно давал ему понять, что не верит в немецкую победу. Едва прибыв в Берлин, он за несколько дней написал брошюру об экономическом положении в Советском Союзе, которая произвела сенсацию и была немедленно опубликована. Источником всех данных Зыкову послужила его феноменальная память. Потом последовали газеты. Зыков руководил "Зарей", газетой для русских добровольческих соединений Освободительного движения, он создал "Доброволец". Если требовала необходимость, он диктовал машинистке весь номер газеты от первой до последней строчки, включая новости, литературный отдел и кроссворд. Но ни строчки не было написано кое-как, все статьи были точными и били в цель. У этого человека был необычный дар и необычная работоспособность. Он также внес решающий вклад в написание того открытого письма Власова, с которого началась деятельность РОА и которое имело на востоке столь оглушительный успех. И сейчас он подготовил первый черновик прокламации власовского движения, которая должна была разъяснить миру цели этого человека, которого считали предателем родины и который хотел стать ее спасителем.
Стояло ли за исчезновением Зыкова СС? Эта ужасная Германия с политической точки зрения являла собой хаос. Власов еше раз воспроизвел в памяти доклад, который сделал ему Зыков после переговоров с доверенным лицом Гиммлера, Гюнтером д'Алькеном.
До того д'Алькен упрямо придерживался в своей газете "Дас Шварце Корпс" антирусского курса, так называемого курса унтерменшей. Но сейчас, когда Красная Армия стояла на границах Германии, было принято решение перестроиться. Пропагандисты, писавшие об унтерменшах, стали вести пропаганду русского освободительного движения. Но так как они не имели о нем ни малейшего понятия, к этому решили подключить людей из РОА. Власов дал генералу Жиленкову задание сотрудничать с д'Алькеном. А Жиленков предложил Зыкова.
В начале июля на частной вилле молодого д'Алькена в Ваннзее состоялись переговоры. Зыков с присущей ему решимостью назвал вещи своими именами и объявил, что может работать лишь как русский с предоставлением ему полной свободы и независимости. Д'Алькену пришлась по душе эта позиция. Кроме того он нуждался в этих людях, без них новую пропагандистскую акцию не удалось бы сдвинуть с места. Он со всем согласился. Зыков сделал доклад Власову и стал готовиться к отъезду.
И вот наступил вечер перед отъездом на уже так приблизившийся к Германии фронт...
Важнейшие дела были сделаны. Зыков вел подготовку систематически, быстро, обращая внимание на все самое важное. Последние же часы он хотел провести с женщиной, которую любил.
Они сидели в маленькой, узкой комнате, в которой кроме кровати, шкафа, умывальника и комода помещались лишь небольшой стол и пара стульев. Дверь, ведущая в лес, была открыта. Веяло первой прохладой летнего вечера. Адъютант Зыкова, молодой, тихий, светловолосый Ножин, олицетворявший скромность, верность и надежность, был как всегда рядом. И снова, как и прежде, все мрачное, темное, угрожающее в этой жизни между пропастью настоящего и будущим без надежды, было отодвинуто в сторону благодаря храбрости, силе духа и самодисциплине. Беседовали - спокойно, весело, но и пылко - о движущих силах бытия, о духе, об искусстве, о неисчерпаемых, спасительных резервах той большой страны там, на востоке, любовь к которой наполняла сердца всех троих. Обворожительная маленькая женщина в широкой разноцветной клетчатой юбке из тафты и прозрачной белой блузке была так обаятельна! Искрящийся темперамент, пронизанный глубокой печалью... Зыков увлекся и, позабыв о всех заботах и задачах дня сегодняшнего, рассказывал о своей прошлой жизни на родине...
Чудесные годы в Москве! Он был профессором русской литературы в гимназии для девочек. Ах, эти старшеклассницы! Есть ли на свете женщины замечательнее, чем русские? Он схватил руку возлюбленной и поцеловал ее. Как пылали девичьи души для всего великого, прекрасного, чистого, для поэзии. Как он был счастлив, вводя эти юные сердца в сокровищницу русского поэтического искусства. Как светились их глаза, когда в классе читали письмо Татьяны Евгению Онегину, это чудесное откровение Пушкина о русской женщине... Москва...
Но не только Москва была его родиной. Как прекрасно, когда твоя родина величиной с полмира. Эти просторы! Эти масштабы! Это великодушие. Что знают в Европе о них. Десять тысяч километров на восток - и все еще у себя дома! Кто здесь, в этой западной тесноте, имеет понятие о красотах Алтая, о мягких, сочных, светло-зеленых травах по пояс, перемежаемых яркими цветами? И ветер свистит над этими просторами. И небо голубое и бездонное...
А Сибирь, о, эта Сибирь! В 1937 году я имел честь быть сосланным в знаменитое Березово, туда, где в царское время вынуждены были жить борцы за свободу. Целыми днями я мчал на лыжах по заснеженным лесам. Я подружился с охотниками. Мы ходили на промысел, добывали ценные меха. А потом весна, лето. Реки полны вкуснейшей рыбой. И рыбаки стали моими друзьями. И я ходил в лес вместе с юными девушками и древними старухами, мы собирали ягоды и грибы - сотни разных видов... Учитель деревенской школы заведовал березовским музеем, музеем революционеров... Там были письма, и история той чудесной эпохи, когда шла борьба против царизма, за свободу, за человеческое достоинство, за социализм. Ох, и прекрасное же было время, эти три года сибирской ссылки...
А потом началась война. И мне разрешили вернуться, призвали в армию, отправили на фронт...
И вот мы здесь. И мы снова боремся за свободу, на новом этапе великой борьбы за свободу всего человечества, на этапе, на котором наши народы идут в первых рядах...
Зыков прервался на полуслове. В дверь постучали. Снаружи стояла хозяйка дома:
- Господин Зыков, вас требуют к телефону у пекаря...
- О Господи, - сказала Евгения Петровна, - что там опять? Ведь обо всем уже договорено. Вы уезжаете завтра утром. А сегодня ты принадлежишь мне, тебя нельзя уходить. А потом снова начнется бомбардировка, и ты опоздаешь завтра на вокзал к поезду...
- Звонят из Дабендорфа или от Андрея Андреевича, - ответил Зыков, - я сейчас же вернусь, сегодня я точно никуда не уеду!
- Любимый, возьми тогда с собой Ножина. Мне так будет спокойнее, смотри, в лесу уже совсем темно.
Зыков засмеялся, Ножин усмехнулся, поклонился красавице Жене и последовал за шефом.
- Не хотите взять шинели и фуражки, - крикнула Женя вслед, - уже холодно.
Но Зыков лишь усмехнулся, махнул рукой и исчез в темноте.
Он исчез и больше никогда не вернулся.
Женя ждала... Прошло полтора часа. Ее била дрожь. Как может телефонный разговор быть таким долгим? Она ждала дальше. Еще через час она спустилась к хозяйке дома и ломающимся голосом попросила пойти с ней к пекарю. Хозяйка посмотрела на белую как мел Женю и, не сказав ни слова, последовала за ней. С большим трудом удалось поднять жену пекаря. В маленькой деревушке в 70 километрах от Берлина не очень охотно открывали двери в часы затемнения посреди ночи...
Нет, господа Зыков и Ножин у них не были, но их видели. Высокий человек сопровождал их к темному лимузину. Они возбужденно беседовали. Затем они уехали в направлении Берлина.
Женя молчала. Он знала: произошло нечто ужасное. Если бы Зыкова вызвали в Берлин, он никогда бы не уехал, не попрощавщись и без головного убора - это он-то, всегда так внимательно следивший за своей формой. Да и револьвер, который носил обычно с собой, в этот раз он оставил дома...
Женя позже не могла вспомнить, что делала той ночью. Едва забрезжил рассвет, она позвонила в лагерь Дабендорф, в главный штаб РОА. Она позвонила Власову. Никто ничего не знал.
И тогда - медленно и со скрипом - аппарат пришел в движение. Д'Алькену пришлось отправиться на восточный фронт без своего важнейшего сотрудника. Он обещал задействовать весь свой авторитет, чтобы найти исчезнувшего. Он его не нашел...
У гестапо, обычно сверхусердного, не оказалось бензина, чтобы ехать в Рангсдорф. Офицеру из Дабендорфа пришлось забирать чиновника на машине, принадлежащей лагерю. Пока добрались на место, был уже полдень. Население деревушки приняло активное участие в поиске. Спрашивали, уточняли, прочесывали всю местность. Ничего! Высокого человека, забравшего Зыкова, раньше уже видели в Рангсдорфе, но никто его не знал.
Евгения Петровна была вне себя. Она беспрерывно плакала. Ее знобило. Власов приказал перевезти ее к нему, на Кибицвег. И там она внезапно без всякого внешнего воздействия ослепла. Это известное заболевание, которое имеет психический характер, род истерии.
Гестапо не проявляло своего обычного усердия. Оно активно распространяло слух, что Зыков, на которого и так смотрели с недоверием, вернулся к своим восточным хозяевам, направившим его в Германию. По другой версии его выкрал НКВД. И хотя это было бы неописуемым срамом для гестапо, там и пальцем не шевелили.
За дело взялся абвер. Офицер абвера в Дабендорфе фон Клейст подготовил конфиденциальную докладную записку, в которой прямым текстом писал, что Зыкова похитило само гестапо. Борьба всех против всех на тонущем корабле гитлеровского государства шла и внутри СС. Вполне возможно, например, что Мюллер, глава четвертого отдела СД и гестапо, отдела борьбы с коммунизмом, выкрал Зыкова у своего конкурента д'Алькена. Но возможны и другие варианты, невозможного тогда не существовало!
После поражения Германии среди русских эмигрантов и за границей вообще продолжали курсировать слухи о Зыкове и его трагическом конце. Одно французское издательство издало под заглавием "Я выбираю виселицу" мнимые дневниковые записи Власова, которые содержат такое количество ложных сведений, что для доказательства их поддельности даже не надо знать, что Власов никогда не вел дневника. В этой поделке фигурирует некто Козловский, которого кое-кто принимает за Зыкова. Но тот, кто знал этих людей и их отношения, понимает, что это не соответствует действительности. Зыков был убежденным русским патриотом несмотря на свое полуеврейское происхождение, которое, однако, он признал лишь один-единственный раз. Зыков одобрял октябрьскую революцию и социализм. Но он осознано и решительно отвергал сталинскую диктатуру и террор. И он был слишком умен, трезв и опытен, чтобы понимать, что для него нет пути назад - даже в том случае, если изначально он получил какое-то большевистское задание, что, однако, противоречило бы фактам.
Русская газета "Посев", выходящая в Лимбурге, напечатала в 1949 году статью о власовском движении. В ней о судьбе Зыкова сообщалось вот что: летом 1946 года бывшие узники концлагеря под Нюрнбергом рассказали, что летом 1944 года к ним в лагерь доставили двух бывших советских офицеров, которых вскоре после того расстреляли. По мнению газеты "Посев", ими были Зыков и Ножин. Как бы то ни было судьба их по прежнему остается покрытой мраком неизвестности.
Евгения Петровна пропала без вести...
BA- MA Msg 2/17806, перевод мой