разъяснение непонятных вопросов
Респондент #433
Дата и место интервью: 8, 15 февраля 1951 г., Мюнхен
[Респондент - полковник, полупрофессиональный историк и апологет власовского движения - то есть с одной стороны хорошо информирован касательно определенных деталей, но с другой стороны субъективен в отношении многих вопросов. Интервью скорее состоит из разъяснения вопросов, непонятных интервьюеру, чем систематически анализирует всю деятельность респондента]
Лучший информатор относительно эпизода с Гилем - Калугин.
Три русских ди-пи, служивших во время войны в гестапо - Музыченко, Гречко и Меншуков.
После того как Кестринг был назначен генералом добровольческих соединений, Власов не захотел наносить ему визит. Трухин также отказался, послав вместо себя полковника Позднякова. Это было сразу после рождения сына Кестринга, и он был довольно дружелюбен. Позже, будучи в Берлине, он в свою очередь отказался нанести визит Власову. Они встретились в Дабендорфе. В 1943-м Поздняков снова отправился к Кестрингу, чтобы убедить его отпустить офицеров-белоэмигрантов в РОА. Кестринг сомневался, согласятся ли они. Когда позже немалое количество этих офицеров потребовало перевести их в РОА, Кестринг пошел на попятную. Тем не менее русские были убеждены в проказацкой и прокавказской ориентации Кестринга.
Что касается казаков - в Югославии находился 25 [так!] казацкий корпус под началом генерала фон Паннвица, состоявший из двух дивизий, которыми командовали полковники Шульце и Вагнер, и третьей бригады Кононова. В Италии стационировалась отдельная дивизия Доманова (подчиненная Краснову). 25 корпус успешно сражался против советской гвардейской дивизии в Югославии. Существовала вражда между соединениями Паннвица и Доманова, частично из-за недовольства пронемецкой ориентацией Краснова (казаки убили одного немецкого командира эскадрона). В декабре 1944-январе 1945-го полковник Кулаков из казацкого корпуса, одноногий новый эмигрант, отправился к Краснову, чтобы узнать его мнение о будущих перспективах. Краснов даже отказался присутствовать на предстоящей казацкой конференции. Тогда 25 корпус сам провел свой фронтовой съезд - предположительно он насчитывал 72000 человек, включая около 30% неказаков - бывших красноармейев. Съезд проголосовал за признание власовского движения и присоединение к нему. Паннвиц сначала был против, но затем согласился. Кононов был отправлен к Власову, встреча состоялась невдалеке от чешской границы. Немцы сообщили нам о передаче казацкого корпуса Власову, и Власов издал приказ казацкому корпусу двигаться в направлении его войск (апрель 1945-го). Кононов лжет, когда утверждает сейчас, что Власов назначил его командующим казацкими силами.
Около марта 1945 г. полковник Херре со своим штабом прибыл в штаб Трухина, чтобы обсудить возможность реорганизации Русского Охранного Корпуса, действовавшего в Сербии. Херре хотел сменить его командира - Штейфона и хотел использовать офицеров РОА для реорганизации. Офицеры Корпуса были белоэмигрантами, не участвовавшими в боевых действиях 25 лет, корпус постоянно нес тяжелые потери. В массе своей солдаты были белоэмигрантами, к которым добавилось некоторое количество военнопленных. Последние были крайне недовольны кумовством и старомодными порядками в Корпусе ("ваше превосходительство"). Трухин и Поздняков провели совещание по этому вопросу в результате чего Трухин хотел сделать Боярского командиром Корпуса, если тот будет включен в состав РОА. Если же в таком включении будет отказано, Трухин дал Позднякову инструкцию прервать переговоры. Херре был против включения в РОА. Тогда Трухин предложил сделать Штейфона ответственным за социальное обеспечение РОА. Переговоры продолжились, но не принесли успеха, и Корпус так никогда и не стал частью РОА. Однако, контакт был установлен, особенно через новых офицеров, закончивших немецкие офицерские школы и направленных в Корпус.
Кестринг и Михель не любили Дабендорф, поскольку слишком многие люди, вышедшие оттуда, требовали затем перевести их в РОА. Херре симпатизировал РОА, кажется, это стало причиной его перевода в Италию. Однако, когда был создан КОНР, он стал офицером связи при штабе первой дивизии.
Полковник Архипов, белоэмигрант (сейчас в США), был командиром полка в первой дивизии. Сам Власов был против пражского кульбита в мае 1945-го. Буняченко держал его почти как пленного. Но Архипов принижает роль Власова в этих переговорах, утверждая, что "Власов покинул" ключевое совещание до того, как было принято решение.
Когда первая дивизия вышла на позиции к Одеру, но еще до того, как она вступила там в бой, случился конфликт между Буняченко и Яковлевым. Яковлев, старший пропагандист в звании майора, утверждал, что время для эффективных военных действий прошло и что девизом дня должно быть "пропаганда, а не военная сила". Буняченко за это обвинил его в "деморализации дивизии" и вскоре арестовал. Случилось так, что Власов в тот момент находился в штабе и приказал выпустить Яковлева. После этого Яковлева перевели в офицерский резерв.
Когда был поднят вопрос, кто должен возглавить первую дивизию, Власов и Трухин хотели поставить Боярского. Но Кестринг как раз получил телеграмму, что Буняченко переводится из Франции (он был старшим офицером РОА во Франции и сражался там до осени 1944-го, когда его на самолете вывезли из осажденной крепости), с того момента немцы считали, что на него можно положиться. Трухин предложил назначить Боярского его заместителем, Власов согласился со словами "почему бы и нет". Поведение Буняченко во Франции было полностью пронемецким. Он был политически инертным, но упрямым человеком. Ему потребовалось много времени, чтобы изменить свою позицию, но зато изменил он ее радикально. В канун Праги нельзя было найти большего врага немцев.
Казанцев не принимал участия в написании Пражского манифеста. Один черновик подготовил Жиленков, другой - Зайцев и Штифанов. Предположительно и Яковлев приложил руку. Затем Ковальчук "скомбинировал" различные тексты. Влияние НТС на манифест было незначительным.
Трухин был членом исполнительного бюро НТС, с 1945-го однако НТС называл Меандрова своим лидером среди власовцев. Изначальное назначение Трухина было связано с активностью НТС в Дабендорфе. На деле после Пражского манифеста (ноябрь 1944-го) Трухин порвал с НТС и даже запретил собрания НТС в своем штабе. В штабе существовали значительные разногласия в вопросе "кто главный враг?" Трухин, Боярский, Поздняков считали, что Сталин - "враг номер один". После арестов НТСовцев НТС стал считать Гитлера "врагом номер один". На этой основе и произошел раскол между Трухиным и НТС.
Яропуд был военным инженером в Красной Армии. Когда он попал в плен и был доставлен в Вульхайде, он утверждал, что был полковником. Он закончил курсы в Дабендорфе и стал пропагандистом. Осенью 1944-го он вернулся туда. Так как в РОА было немного инженеров, мы сделали его начальником инженерной службы. Он был малообразованным раздражительным человеком, не "политической фигурой", а "самозванцем" (сейчас он в Марокко).
В 1943-м вышел немецкий киножурнал о Дабендорфе. Посмотреть: Записи первой антибольшевистской конференции в Дабендорфе.
У Власова было две жены: Эльза, которую к нему направило гестапо как управляющую его виллой и позже Хельга [так!], "баронесса", сейчас предположительно в Швейцарии (ср. Schweizer Illustrierte от 10 января 1951 г.)
"Крестьянская республика Россоно" (к юго-западу от Ленинграда) при немецкой оккупации была полубандитским районом. Ее девиз гласил "второй Кронштадт". Советские партизаны пытались войти в контакт с ними и склонить их на свою сторону (в начале 1944-го), но безуспешно. Позже Советы очистили регион и ликвидировали "республику". В этой "республике" были
1) красноармейцы, окруженные в 1941-м
2) дезертиры из немецких соединений
3) местные крестьяне.
По сравнению с "республикой Зуева" она была гораздо более беззаконной. Население их не любило из-за того, что они воровали женщин и коров.
Сам я прибыл в Шталаг Шлифенуфер летом 1942-го. Я там провел два месяца, затем был переведен в Вульхайде, а затем в Хоэнштайн как старший пропагандист. В марте 1943-го я прибыл в Дабендорф, где стал стал командиром второй офицерской роты- Затем я был начальником русского лагеря в Люкенвальде, где шел отбор людей, предназначаемых для Дабендорфа, а затем заместителем Трухина в Дабендорфе.
Весной 1944-го я был отправлен в штаб северного фронта как старший пропагандист РОА и как неофициальный представитель Власова в балтийских странах. Накануне взятия Советами Риги я вернулся в Берлин и стал начальником командного отдела (кадры) РОА.
(Следующий абзац не предназначен для публикации) Иван Иванович Иванов был ленинградским инженером. В 1942-м он перешел через линию фронта к немцам и предложил командованию официально создать соединение русской армии, действующее на занятой Советами территории без немецкого персонала. Он надеялся, что стоит лишь поднять бунт, как он получит немалую поддержку со стороны населения. Многие немцы не доверяли ему. Однако он был послан в Берлин, принят Геббельсом, освобожден от статуса военнопленного и зачислен в СС. Независимо от него на СС работали Фрелих, Румянцев, Туркул, Бессонов (последний уже умер) в Ораниенбурге, предположительно набирая кадры для диверсионных групп, которые эсэсовцы хотели оградить от всяких политических связей.
Одной ночью на Шлифенуфер Зыков рассказал нам, что Геббельс вызывал его для беседы. Это было когда Штрикфельдт познакомил Власова с компанией, готовившей 20 июля, Ренне, Лорингхофеном, Штауффенбергом. Было решено спрятать власовский проект под крылом отдела ОКВ/Пропаганда. Военная оппозиция возможно рассчитывала на поддержку Власова в случае свержения СС. У СС была своя русская группа, в которую входил Жиленков, она концентрировалась вокруг РОНА [так!].
Боярский был тесно связан с этой линией, которая характеризовалась отсутствием явной политической программы. Бригада Иванова была позже расформирована. Вторая попытка - Осинторф - стала также провалом. Проект Иванова был прекращен; я подозреваю, что он был клинически ненормален. Еще в 1943-м немцы стояли перед альтернативой, выбирая между ивановской и зыковско-власовской линиями. Последнюю поддерживало армейское командование. В результате Иванов был переведен на вторые роли, и вскоре занялся дешевой монархистско-антисемитской пропагандой, из-за чего его возненавидели все бывшие коммунисты.
Вслед за приемом Зыкова Геббельсом, была организована встреча между Зыковым и Власовым. Их программа победила. Но подспудно "сугубо военная" линия оказалась сильнее пропагандистской. Частично это объясняется собственными предпочтениями Зыкова. Когда Зыкова убрали, СС предприняло новую попытку вернуть себе влияние, на этот раз поставив на своего давнего союзника Жиленкова. (Жиленков раскрыл свое настоящее имя в 1942-м, месяцы спустя после взятия в плен, когда его обвиняли в воровстве). Из-за его связей с СС времен РОНА, немцы имели возможность давить на Жиленкова. Эсэсовцы помогали ему со спиртным и с женщинами. В какой-то момент казалось, что СС хочет превратить Жиленкова в противовес Власову, но в итоге Трухин и Власов взяли с Жиленкова слово, что тот не "предаст" РОА.
Попытка СС продвигать Жиленкова включала отправку д’Алькеном группы пропагандистов РОА с Жиленковым в Словакию, однако, эта миссия не имела особого успеха.
Накануне Праги Штрик-Штрикфельдт как временный глава абвера ОКХ воспрепятствовал нашему аресту. Приказ отменить арест состава редакции был ранее дан не Мартином, а Лорингхофеном. Мы часто подозревали Штрика в связях с британцами, его друг Мозах был открытым англофилом.
После моего возвращения из Риги осенью 1944-го со мной попытался выйти на контакт британский агент в Берлине. Я доложил об этом своему начальству, спросив должен ли я встречаться с ним. Власов был категорически против. Трухин послал меня на встречу, но как "частное лицо". Агент выказал прекрасное понимание наших проблем. Но вторая встреча так никогда и не состоялась.
Изначальное немецкое разрешение осени 1944-го касалось создания пяти дивизий. Для трех у меня были готовы офицерские кадры, но мы не могли набрать солдат (в-основном остарбайтеров).
Я убежден, что одним из элементов плана СС , связанного с "власовской акцией", было стремление ослабить армию. До того как мы покинули Хойберг (начало 1945-го?) наши штабы узнали, что существует эсэсовский документ, предписывающий персоналу внешне помогать РОА, а на деле тянуть время.
Мы получили разрешение забрать 30000 военнопленных из Норвегии, и я послал Зверева, чтобы произвести отбор. Многие не стремились вступать в РОА, поскольку условия в Норвегии были лучше. В итоге прибыло около 300 человек. Главным образом мы стремились заполучить офицеров, в которых испытывали недостаток.
Мы знали, что среди нас есть карьеристы, особенно белоэмигранты вроде Ионина, которые сообщали немцам о наших действиях. Поэтому мы никогда не посылали через них конфиденциальную информацию.
В Дании немцы вели себя лучше. У нас там располагалась пара батальонов в довольно привилегированных условиях. Обычно мы посылали в Данию тех, кому угрожали в Германии (например, Боярского, Спиридонова перед арестом и пр) В каждом батальоне был небольшой отдел пропаганды. Позже датские батальоны присоединились к первой дивизии.
В РОА было три главных пропагандистских отдела
1) в Италии под руководством Кривошапова. Сейчас он парижский представитель НТС (подозревается в связях с НКВД, спросите через Столыпина Владимира Ив. Брандта в Париже)
2) в Риге, где служили 60000 человек, включая хиви
3) во Франции, но в 1944-м он полностью сошел на нет, единственный оставшийся в живых - К.Крылов.
Мой рижский отдел считался пробным шаром. Позже Штрик-Штрикфельдт хотел расшириться и создать подобные организации в группах армий Центр и Юг. Я не имел права давать приказы пропагандистам группы армий Север, но на деле все 150 человек прислушивались ко мне. Я получал копии всех распространяемых листовок и пр. Мое бюро стало символическим центром для них, они получали здесь информацию и в свою очередь делились своей. Немцы вскоре заметили, что народ считает меня "официальным" представителем. Один батальон на фронте потребовал перевести его под начало Власова, позже он вошел во вторую дивизию.
Около 2000 русских сирот было эвакуировано из СССР в Латвию - дети в возрасте до 7 лет. Немцы "распределили" их большей частью среди русских семей в Риге. В июле 1944-го вышел приказ "выдать" этих детей для эвакуации в Германию. Дюжины женщин осаждали меня, прося помочь им сохранить детей. Я направился к Алексееву и д-ру Левицкому (русский комитет в Риге), но они сказали: мол, это приказ Лозе. Тогда я направился к Лозе, предупредив его о серьезном воздействии, которое этот приказ окажет на мораль. В итоге Лозе согласился и отозвал приказ.
В каждом полку был офицер-пропагандист. В штабах дивизий были собственные пропагандистские соединения как и в каждом армейском корпусе. Каждая немецкая армия на восточном фронте имела пропагандистскую роту, на самом деле, даже две: русскую и немецкую. Все три группы армий имели отделы пропаганды, в которых служили и русские. Отдел пропаганды Норд возглавлял майор Гизлер, формально я не был его подчиненным, вместо этого немцы приставили ко мне как к представителю штаба Трухина офицера связи. Я получал копии всех месячных рапортов пропагандистов отделу пропаганды Норд.
С каждым новым дезертиром беседовал не контрразведчик, а пропагандист. В свою очередь, я переправлял эту информацию к Власову. Пропагандисты также пытались найти подходящих людей для кадров РОА, их посылали в Ригу и затем в Дабендорф.
В Риге я организовал курсы фронтовых пропагандистов, их возглавлял М.Залевский. Позже, частично не информируя немцев, мы открыли спецкурсы для дезертиров и бывших партизан.
На уровне дивизий пропаганда была непосредственно направлена на врага: ракеты с листовками, радио, громкоговорители и пр. Пропаганда с участием авиации планировалась на армейском уровне. Существовала общая координация пропаганды, но каждое соединение пыталось учитывать местные условия.
Один из моих пропагандистов Семен Боженко однажды выступал с мегафоном у Нарвы. Между окопами на обеих берегах реки было 80 метров. Боженко говорил 10-12 минут, после чего начался вражеский огонь в его сторону. Когда ему представилась возможность, он продолжил: "Поберегите ваши боеприпасы для Сталина". На что получил ответ: "Не волнуйся, для этого у нас еще осталось достаточно".
Девушки-пропагандистки также были эффективны, в том числе вытсупая по радио (ср. Рукопись в Harvard RRC)
Пропагандисты делились на две группы: часть была из Дабендорфа, а часть послана непосредственно немцами, некоторые из них служили секретными информаторами. Немцы набирали их из русских рот, чаще всего самых худших или тех, кого одобрил абвер.
Некоторое число военнопленных из района Минск-Белосток были переведены в лагерь Хоэнштайн. Я знал некоторых из них раньше, и меня направили туда как пропагандиста. За год, что мы не виделись, многие из них в результате немецкого обращения приняли просоветскую ориентацию - мои старые друзья были довольно откровенны со мной. В лагере были случаи просоветского террора. Очевидно, среди медиков были советские агенты. Одной ночью заведующий баней, имевший привилегированный статус, был найден с пробитой головой. Другой унтер-офицер, который выдавал политруков, был найден мертвым. Я вел неформальные беседы с людьми в бараках. Во время одного спора внезапно выключился свет. Ничего не произошло, но пара человек использовала темноту, чтобы сказать мне: "Не разговаривай с нами. Мы не можем помочь. Немцы проиграли войну. После войны мы должны будем отправиться домой и для нас будет лучше не иметь дела с Власовым". На такие заявления я отвечал отсылками к советскому приказу, что все военнопленные - предатели.
Нам не разрешалось "рекрутировать" людей в РОА. Однажды прибыл майор люфтваффе, который искал персонал для зенитных частей в тылу. Для нас (т.е.для РОА) такое "соревнование" было сильно невыгодным. Он требовал, чтобы я произнес на русском речь, агитируя за него. Я согласился и, хотя рядом стоял зондерфюрер, знавший русский, сумел добавить пару слов и про РОА. В итоге в зенитчики записались немногие. Мы также знали, кто среди военнопленных немецкий информатор, зачастую мы сообщали это другим военнопленным, что помогало настраивать их в нашу пользу.
У некоторых соединений была особенно антинемецкая репутация, и немцы знали об этом. Такая репутация была у "пятой роты" (резервной) в Дабендорфе, которой командовал Кружин и немцы возвращали его людей обратно. Но были и гнилые личности. В Люкенвальде один парень с "коммерческими наклонностями" торговал часами, портсигарами и пр. Я отправил его в Дабендорф, но Трухин написал мне письмо с резкими упреками, мол, зачем я прислал ему такую сволочь.
В простых батальонах на фронте человеческий материал был хуже, чем в лагерях военнопленных. Происходило это потому, что немцы набирали их из тех, кого считали годными. В лагерях немцы в-общем сильно не вмешивались, потому что для них работа там была синекурой.
Однажды в 1944-м трое из нас (я, поручик Рогожин и майор Элбин) отправились в лагерь новых военнопленных в поисках врачей. Мы увидели синяки у большого количества недавних дезертиров, они боялись разговаривать. Позже мы выяснили, что их избили украинские полицейские, а за ними и немцы, поскольку украинцы сказали им, что эти военнопленные - коммунисты. Ходили слухи, что глава украинских полицейских сам бывший чекист. Когда я вмешался, немецкий капитан из абвера попытался воспрепятствовать моему отъезду из лагеря, обвиняя меня в "подрыве авторитета немецких офицеров". Это был ужасный бардак: просоветские настроения среди масс военнопленных и немцы, настроенные против военнопленных. Деллингсхаузену впоследствии удалось добиться смещения начальника лагеря.
В Белостоке главой "секретной" полиции был Войцеховский, утверждавший что был на Колыме. Я думаю, что он служил в НКВД. Он безо всякой нужды избивал людей. В целом военнопленные не проявляли враждебности к бывшим политрукам, но он вычислял их, сам их допрашивал и избивал. Во главе военнопленных этого лагеря стоял человек по имени Леонид Тверской. Леня был очевидно евреем, но сумел занять эту позицию из-за хорошего знания немецкого. Зондерфюрер знал об еврействе Лени, но он был приличным человеком. Леня называл себя грузином, но старался спрятаться, когда в лагерь приезжали инспекции. Но он боялся Войцеховского и когда началась эпидемия тифа, и ни один немец четыре месяца не появлялся в лагере, он не отваживался сделать хоть что-то, чтобы остановить Войцеховского. Войцеховский обычно обыскивал пожитки военнопленных и конфисковывал для себя съестное. Еда ежемесячно поступала от крестьян, на которых работали пленные. Однажды полицейский взвод, которому Войцеховский разрешил пойти в город в кино, сбежал и присоединился к партизанам в Беловежской пуще.
Иванов был монархистом, но не нацистом. Контрразведка РОА убедила Власова и Трухина - правдиво или облыжно - что Иванов готовит заговор с целью лишить их жизни. Поручик Ахминов был обвинен в соучастии. Я отослал Ахминова переводчиком в Хойберг. Трухин, которому он не нравился, позже встретил его там и устроил мне разнос.Но я настаивал, что доказательств подготовки заговора нет, и я уверен, что контрразведка раздула эту историю. Тем не менее по приказу Управления Безопасности РОА немцы арестовали Ахминова и его жену. Но реальных улик против него не было, и его отпустили. Ахминов клялся, что он ничего не знает о заговоре. Группа Иванова (Эристов, Голицын и пр.) была слишком скомпрометирована, чтобы сгодиться немцам. Но Трухин действительно опасался их. В начале немцы отклонили план Иванова, потому что они наступали; когда они отступали, было уже слишком поздно его осуществить.
Большинство активных членов НТС присоединилось к абверу и подобным частям, даже не будучи настроено полностью пронацистски. Немцы использовали их для своей пользы. Сам Байдалаков также сотрудничал с гестапо. Хомутов (Лохмутов) по приказу НТС основал партию Каминского, люди из НТС заняли в ней позиции политических комиссаров и помогали набору членов. Ильинский и Алексеев работали с РНСРП [так!] в Полоцке, через моего секретаря я узнал, что они писали доносы через немецкую полевую полицию. В 1942-м программа НТС была перепечатана и опубликована Каминским в Риге. В какой-то момент СД собиралась передать весь политический сектор РОА НТС, но военные в РОА воспротивились партийной монополии.
Для дальнейшей проверки: НТС в абвере Ост: капитан Воробьев - Редлих, Юнг.
В 1944-м я запретил своему балтийскому штабу вступать в НТС или любую другую партию. Один человек несмотря на это вступил, и я отослал его обратно в Дабендорф. Немцы у линии фронта обращались с нами гораздо лучше. Изменение приказов с моей стороны было ответом на действия Ильинского и Алексеева, которые боялись меня.
Однажды в 1944-м Алексеев приехал ко мне в штаб пропаганды, утверждая, что Каминский послал его установить контакт с Власовым. Власов ответил матом, что с такими негодяями он не хочет вести никаких дел. Я сказал Алексееву что Власов не в состоянии принять Каминского или встретиться с ним. Я предложил, чтобы Каминский приехал в Берлин. Вскоре Алексеев вернулся с новым предложением: он отправится в Берлин на переговоры. В этот раз Власов ответил: пусть сначала Каминский публично объявит свою программу и заявит, что признает главенство РОА (а не СС). В 1943-м, когда Каминский был в Берлине, Власов отказался встретиться с ним. В 1944-м Каминский хотел порвать с СС и уже был готов вести переговоры с Власовым. Среди последних пополнений дивизии Каминского было немало хороших солдат, как мы впоследствии выяснили. Когда часть остатков дивизии была передана нам, Белай остался в офицерском резерве, мы не хотели давать ему никакую должность. Он был приличным человеком. Его люди в массе своей были типичным советским младшим командным составом, некоторые были неграмотны.
Касательно эпизода с Осинторфом, все началось с разговора за обедом между СС, Ивановым, Сахаровым и Кромиади. Роль Кромиади была минимальной. Они присвоили себе (русские) звания, не признанные немцами: Иванов был "генерал-лейтенантом", Сахаров - "полковником" и начальником штаба, Кромиади - "полковником" и командиром. Иванов позже стал начальником школы подготовки диверсантов, в которой к РОА относились одобрительно. Как белоэмигрант он был довольно упрямым и зацикленным на чинах, и мне было нелегко убедить его принять "признанное" звание, он добился, что его сделали подполковником. Сахаров, сын колчаковского генерала, воевал во время гражданской войны в Испании на стороне националистов и получил там звание лейтенанта. Он был ужасным пьяницей и я не хотел отправлять его на строевую службу. Поэтому он оказался адъютантом Власова. После долгих переговоров, во время которых Сахаров напрямую позвонил Кестрингу, требуя "по приказу Власова" (что было ложью) звание полковника, его сделали подполковником.
В Псковской области сами крестьяне немедленно разделили колхозы. В этой местности было несколько женщин-бургомистров.
На севере, я думаю, одной из немецких ошибок была ориентация на пожилых людей. Это отвратило остатки молодежи, которая приняла просоветскую ориентацию. (расспросить жену Калюжного).
Отдел пропаганды Север возглавлял д-р Балл. Редактором "За Родину" в Риге был Стенрос, сейчас в британской зоне (спросить Анисимова), еврей, выдававший себя за шведа. Он также писал гнилые антисемитские пасквили. Когда я упрекнул его за это, он сказал, что их требует зондерфюрер Шмидт. Тогда я убедил цензоров, что подобные антисемитские пасквили как минимум нежелательны с точки зрения немецкой пропаганды. Но Стенрос продолжал публикации. Я пригрозил уволить его и тогда он признался мне, что сам еврей.
Я получал довольно много жалоб относительно разных повседневных мелочей. Пропагандисты, писатели, артисты постоянно приходили с мелкими просьбами. Но когда я пожаловался Баллу, он заявил "Я тут босс" и попытался вышвырнуть меня из Риги.
Периодически проводились конференции пропагандистов. Меня обычно приглашали на рижские совещания восточных пропагандистов. Мой немецкий офицер связи не позволял мне рассказывать им о власовском движении.
У меня были кое-какие связи с 15 латышским батальоном. Поскольку латыши недолюбливали русских из Латгалии, тех перевели в отдельное соединение. Позже я забрал его в РОА.
[Расспросить #433 про Фрелиха] После споров с Фрелихом об отступлении я был отозван из Риги, очевидно потому, что немцы боялись, что я возьму мое соединение и перейду к красным. Некоторых из наших пропагандистов порой арестовывали, но в 1944-м никого не расстреляли.
Мильруд (сейчас капитан CIC Томпсон), сын рижского редактора "Сегодня" сам был во время войны редактором. Я назначил Константина Гримма местным редактором "Добровольца"_ присоединенного к другим изданиям. Фронтовые газеты нашего соединения редактировал профессор Леонтьев. Моей главной работой были листовки. До этого немецкий офицер сам правил их немецкий перевод, после чего они переводились обратно - с кошмарным результатом. Сначала немцы отвергали мои изменения, но затем стали соглашаться и часто консультировались со мной.
В первой группе дабендорфских курсантов был Сергей [так!] Давыденков - энергичный и интеллигентный молодой офицер. Он против своей воле стал командиром роты и запросил перевод на фронт. Но позже он говорил мне: "Из этого не вышло ничего хорошего. Там было полно коммунистов. Единственным выходом была работа напрямую с немцами." Он начал писать статьи, и я перевел его в редакцию "Зари" и "Добровольца". Но поскольку он был на деле антивласовцем, мы решили послать его во Францию. В результате он произнес в Париже речь, газетные сообщения о которой верны. Затем его попросили выйти из РОА. Тогда через Краснова он присоединился к казакам. Но тем не менее он, видимо, был человеком чести.
Эристов был редактором "Голоса Крыма". Когда он попросился работать у нас, не было причин не взять его, хотя он слишком уж ценил немцев. Он стал капитаном. Позже, когда он показал свою подлинную сущность, у Власова не хватило мужества вышвырнуть его, в таких делах Власов всегда был нерешителен.
Гаркуша во время войны носил имя Терновой.
Подполковник Кравченко был очевидно немецким агентом, работал на абвер или гестапо. Он был казак, белоэмигрант. Сначала он попал в личную охрану Власова, но позже его убрали из нее.
Пражская конференция в ноябре 1944-го была совместно подготовлена тремя лицами: Меандровым (от пропаганды), Жеребковым (в качестве "техническогго эксперта") и Поздняковым (от военных). Это трио было предложено немцами, они представили Жеребкова двум остальным (которые его не знали) как опытного организатора. На самом деле, оказалось, что у него есть всевозможные связи и способности, и он очень помогал нам в таких делах как заказы, приглашения, пресса, флаги и пр., в которых советские офицеры не слишком разбирались. Таким образом он стал членом КОНР. Только позже мы выяснили прошлое Жеребкова.
Сам Сахаров не принимал участия в его "битве" на Одере, в этот день он был болен.
Перфильев, плодовитый писатель, после войны совершенно неверно воссоздает историю казаков. Большое количество его информации попросту неверно.
Об Охранном Корпусе спросить Кононова и Самыгина.
У Позднякова хранится дневник генерала Бородина.
Респондент.
Дата и место интервью: 8, 15 февраля 1951 г., Мюнхен
[Респондент - полковник, полупрофессиональный историк и апологет власовского движения - то есть с одной стороны хорошо информирован касательно определенных деталей, но с другой стороны субъективен в отношении многих вопросов. Интервью скорее состоит из разъяснения вопросов, непонятных интервьюеру, чем систематически анализирует всю деятельность респондента]
Лучший информатор относительно эпизода с Гилем - Калугин.
Три русских ди-пи, служивших во время войны в гестапо - Музыченко, Гречко и Меншуков.
После того как Кестринг был назначен генералом добровольческих соединений, Власов не захотел наносить ему визит. Трухин также отказался, послав вместо себя полковника Позднякова. Это было сразу после рождения сына Кестринга, и он был довольно дружелюбен. Позже, будучи в Берлине, он в свою очередь отказался нанести визит Власову. Они встретились в Дабендорфе. В 1943-м Поздняков снова отправился к Кестрингу, чтобы убедить его отпустить офицеров-белоэмигрантов в РОА. Кестринг сомневался, согласятся ли они. Когда позже немалое количество этих офицеров потребовало перевести их в РОА, Кестринг пошел на попятную. Тем не менее русские были убеждены в проказацкой и прокавказской ориентации Кестринга.
Что касается казаков - в Югославии находился 25 [так!] казацкий корпус под началом генерала фон Паннвица, состоявший из двух дивизий, которыми командовали полковники Шульце и Вагнер, и третьей бригады Кононова. В Италии стационировалась отдельная дивизия Доманова (подчиненная Краснову). 25 корпус успешно сражался против советской гвардейской дивизии в Югославии. Существовала вражда между соединениями Паннвица и Доманова, частично из-за недовольства пронемецкой ориентацией Краснова (казаки убили одного немецкого командира эскадрона). В декабре 1944-январе 1945-го полковник Кулаков из казацкого корпуса, одноногий новый эмигрант, отправился к Краснову, чтобы узнать его мнение о будущих перспективах. Краснов даже отказался присутствовать на предстоящей казацкой конференции. Тогда 25 корпус сам провел свой фронтовой съезд - предположительно он насчитывал 72000 человек, включая около 30% неказаков - бывших красноармейев. Съезд проголосовал за признание власовского движения и присоединение к нему. Паннвиц сначала был против, но затем согласился. Кононов был отправлен к Власову, встреча состоялась невдалеке от чешской границы. Немцы сообщили нам о передаче казацкого корпуса Власову, и Власов издал приказ казацкому корпусу двигаться в направлении его войск (апрель 1945-го). Кононов лжет, когда утверждает сейчас, что Власов назначил его командующим казацкими силами.
Около марта 1945 г. полковник Херре со своим штабом прибыл в штаб Трухина, чтобы обсудить возможность реорганизации Русского Охранного Корпуса, действовавшего в Сербии. Херре хотел сменить его командира - Штейфона и хотел использовать офицеров РОА для реорганизации. Офицеры Корпуса были белоэмигрантами, не участвовавшими в боевых действиях 25 лет, корпус постоянно нес тяжелые потери. В массе своей солдаты были белоэмигрантами, к которым добавилось некоторое количество военнопленных. Последние были крайне недовольны кумовством и старомодными порядками в Корпусе ("ваше превосходительство"). Трухин и Поздняков провели совещание по этому вопросу в результате чего Трухин хотел сделать Боярского командиром Корпуса, если тот будет включен в состав РОА. Если же в таком включении будет отказано, Трухин дал Позднякову инструкцию прервать переговоры. Херре был против включения в РОА. Тогда Трухин предложил сделать Штейфона ответственным за социальное обеспечение РОА. Переговоры продолжились, но не принесли успеха, и Корпус так никогда и не стал частью РОА. Однако, контакт был установлен, особенно через новых офицеров, закончивших немецкие офицерские школы и направленных в Корпус.
Кестринг и Михель не любили Дабендорф, поскольку слишком многие люди, вышедшие оттуда, требовали затем перевести их в РОА. Херре симпатизировал РОА, кажется, это стало причиной его перевода в Италию. Однако, когда был создан КОНР, он стал офицером связи при штабе первой дивизии.
Полковник Архипов, белоэмигрант (сейчас в США), был командиром полка в первой дивизии. Сам Власов был против пражского кульбита в мае 1945-го. Буняченко держал его почти как пленного. Но Архипов принижает роль Власова в этих переговорах, утверждая, что "Власов покинул" ключевое совещание до того, как было принято решение.
Когда первая дивизия вышла на позиции к Одеру, но еще до того, как она вступила там в бой, случился конфликт между Буняченко и Яковлевым. Яковлев, старший пропагандист в звании майора, утверждал, что время для эффективных военных действий прошло и что девизом дня должно быть "пропаганда, а не военная сила". Буняченко за это обвинил его в "деморализации дивизии" и вскоре арестовал. Случилось так, что Власов в тот момент находился в штабе и приказал выпустить Яковлева. После этого Яковлева перевели в офицерский резерв.
Когда был поднят вопрос, кто должен возглавить первую дивизию, Власов и Трухин хотели поставить Боярского. Но Кестринг как раз получил телеграмму, что Буняченко переводится из Франции (он был старшим офицером РОА во Франции и сражался там до осени 1944-го, когда его на самолете вывезли из осажденной крепости), с того момента немцы считали, что на него можно положиться. Трухин предложил назначить Боярского его заместителем, Власов согласился со словами "почему бы и нет". Поведение Буняченко во Франции было полностью пронемецким. Он был политически инертным, но упрямым человеком. Ему потребовалось много времени, чтобы изменить свою позицию, но зато изменил он ее радикально. В канун Праги нельзя было найти большего врага немцев.
Казанцев не принимал участия в написании Пражского манифеста. Один черновик подготовил Жиленков, другой - Зайцев и Штифанов. Предположительно и Яковлев приложил руку. Затем Ковальчук "скомбинировал" различные тексты. Влияние НТС на манифест было незначительным.
Трухин был членом исполнительного бюро НТС, с 1945-го однако НТС называл Меандрова своим лидером среди власовцев. Изначальное назначение Трухина было связано с активностью НТС в Дабендорфе. На деле после Пражского манифеста (ноябрь 1944-го) Трухин порвал с НТС и даже запретил собрания НТС в своем штабе. В штабе существовали значительные разногласия в вопросе "кто главный враг?" Трухин, Боярский, Поздняков считали, что Сталин - "враг номер один". После арестов НТСовцев НТС стал считать Гитлера "врагом номер один". На этой основе и произошел раскол между Трухиным и НТС.
Яропуд был военным инженером в Красной Армии. Когда он попал в плен и был доставлен в Вульхайде, он утверждал, что был полковником. Он закончил курсы в Дабендорфе и стал пропагандистом. Осенью 1944-го он вернулся туда. Так как в РОА было немного инженеров, мы сделали его начальником инженерной службы. Он был малообразованным раздражительным человеком, не "политической фигурой", а "самозванцем" (сейчас он в Марокко).
В 1943-м вышел немецкий киножурнал о Дабендорфе. Посмотреть: Записи первой антибольшевистской конференции в Дабендорфе.
У Власова было две жены: Эльза, которую к нему направило гестапо как управляющую его виллой и позже Хельга [так!], "баронесса", сейчас предположительно в Швейцарии (ср. Schweizer Illustrierte от 10 января 1951 г.)
"Крестьянская республика Россоно" (к юго-западу от Ленинграда) при немецкой оккупации была полубандитским районом. Ее девиз гласил "второй Кронштадт". Советские партизаны пытались войти в контакт с ними и склонить их на свою сторону (в начале 1944-го), но безуспешно. Позже Советы очистили регион и ликвидировали "республику". В этой "республике" были
1) красноармейцы, окруженные в 1941-м
2) дезертиры из немецких соединений
3) местные крестьяне.
По сравнению с "республикой Зуева" она была гораздо более беззаконной. Население их не любило из-за того, что они воровали женщин и коров.
Сам я прибыл в Шталаг Шлифенуфер летом 1942-го. Я там провел два месяца, затем был переведен в Вульхайде, а затем в Хоэнштайн как старший пропагандист. В марте 1943-го я прибыл в Дабендорф, где стал стал командиром второй офицерской роты- Затем я был начальником русского лагеря в Люкенвальде, где шел отбор людей, предназначаемых для Дабендорфа, а затем заместителем Трухина в Дабендорфе.
Весной 1944-го я был отправлен в штаб северного фронта как старший пропагандист РОА и как неофициальный представитель Власова в балтийских странах. Накануне взятия Советами Риги я вернулся в Берлин и стал начальником командного отдела (кадры) РОА.
(Следующий абзац не предназначен для публикации) Иван Иванович Иванов был ленинградским инженером. В 1942-м он перешел через линию фронта к немцам и предложил командованию официально создать соединение русской армии, действующее на занятой Советами территории без немецкого персонала. Он надеялся, что стоит лишь поднять бунт, как он получит немалую поддержку со стороны населения. Многие немцы не доверяли ему. Однако он был послан в Берлин, принят Геббельсом, освобожден от статуса военнопленного и зачислен в СС. Независимо от него на СС работали Фрелих, Румянцев, Туркул, Бессонов (последний уже умер) в Ораниенбурге, предположительно набирая кадры для диверсионных групп, которые эсэсовцы хотели оградить от всяких политических связей.
Одной ночью на Шлифенуфер Зыков рассказал нам, что Геббельс вызывал его для беседы. Это было когда Штрикфельдт познакомил Власова с компанией, готовившей 20 июля, Ренне, Лорингхофеном, Штауффенбергом. Было решено спрятать власовский проект под крылом отдела ОКВ/Пропаганда. Военная оппозиция возможно рассчитывала на поддержку Власова в случае свержения СС. У СС была своя русская группа, в которую входил Жиленков, она концентрировалась вокруг РОНА [так!].
Боярский был тесно связан с этой линией, которая характеризовалась отсутствием явной политической программы. Бригада Иванова была позже расформирована. Вторая попытка - Осинторф - стала также провалом. Проект Иванова был прекращен; я подозреваю, что он был клинически ненормален. Еще в 1943-м немцы стояли перед альтернативой, выбирая между ивановской и зыковско-власовской линиями. Последнюю поддерживало армейское командование. В результате Иванов был переведен на вторые роли, и вскоре занялся дешевой монархистско-антисемитской пропагандой, из-за чего его возненавидели все бывшие коммунисты.
Вслед за приемом Зыкова Геббельсом, была организована встреча между Зыковым и Власовым. Их программа победила. Но подспудно "сугубо военная" линия оказалась сильнее пропагандистской. Частично это объясняется собственными предпочтениями Зыкова. Когда Зыкова убрали, СС предприняло новую попытку вернуть себе влияние, на этот раз поставив на своего давнего союзника Жиленкова. (Жиленков раскрыл свое настоящее имя в 1942-м, месяцы спустя после взятия в плен, когда его обвиняли в воровстве). Из-за его связей с СС времен РОНА, немцы имели возможность давить на Жиленкова. Эсэсовцы помогали ему со спиртным и с женщинами. В какой-то момент казалось, что СС хочет превратить Жиленкова в противовес Власову, но в итоге Трухин и Власов взяли с Жиленкова слово, что тот не "предаст" РОА.
Попытка СС продвигать Жиленкова включала отправку д’Алькеном группы пропагандистов РОА с Жиленковым в Словакию, однако, эта миссия не имела особого успеха.
Накануне Праги Штрик-Штрикфельдт как временный глава абвера ОКХ воспрепятствовал нашему аресту. Приказ отменить арест состава редакции был ранее дан не Мартином, а Лорингхофеном. Мы часто подозревали Штрика в связях с британцами, его друг Мозах был открытым англофилом.
После моего возвращения из Риги осенью 1944-го со мной попытался выйти на контакт британский агент в Берлине. Я доложил об этом своему начальству, спросив должен ли я встречаться с ним. Власов был категорически против. Трухин послал меня на встречу, но как "частное лицо". Агент выказал прекрасное понимание наших проблем. Но вторая встреча так никогда и не состоялась.
Изначальное немецкое разрешение осени 1944-го касалось создания пяти дивизий. Для трех у меня были готовы офицерские кадры, но мы не могли набрать солдат (в-основном остарбайтеров).
Я убежден, что одним из элементов плана СС , связанного с "власовской акцией", было стремление ослабить армию. До того как мы покинули Хойберг (начало 1945-го?) наши штабы узнали, что существует эсэсовский документ, предписывающий персоналу внешне помогать РОА, а на деле тянуть время.
Мы получили разрешение забрать 30000 военнопленных из Норвегии, и я послал Зверева, чтобы произвести отбор. Многие не стремились вступать в РОА, поскольку условия в Норвегии были лучше. В итоге прибыло около 300 человек. Главным образом мы стремились заполучить офицеров, в которых испытывали недостаток.
Мы знали, что среди нас есть карьеристы, особенно белоэмигранты вроде Ионина, которые сообщали немцам о наших действиях. Поэтому мы никогда не посылали через них конфиденциальную информацию.
В Дании немцы вели себя лучше. У нас там располагалась пара батальонов в довольно привилегированных условиях. Обычно мы посылали в Данию тех, кому угрожали в Германии (например, Боярского, Спиридонова перед арестом и пр) В каждом батальоне был небольшой отдел пропаганды. Позже датские батальоны присоединились к первой дивизии.
В РОА было три главных пропагандистских отдела
1) в Италии под руководством Кривошапова. Сейчас он парижский представитель НТС (подозревается в связях с НКВД, спросите через Столыпина Владимира Ив. Брандта в Париже)
2) в Риге, где служили 60000 человек, включая хиви
3) во Франции, но в 1944-м он полностью сошел на нет, единственный оставшийся в живых - К.Крылов.
Мой рижский отдел считался пробным шаром. Позже Штрик-Штрикфельдт хотел расшириться и создать подобные организации в группах армий Центр и Юг. Я не имел права давать приказы пропагандистам группы армий Север, но на деле все 150 человек прислушивались ко мне. Я получал копии всех распространяемых листовок и пр. Мое бюро стало символическим центром для них, они получали здесь информацию и в свою очередь делились своей. Немцы вскоре заметили, что народ считает меня "официальным" представителем. Один батальон на фронте потребовал перевести его под начало Власова, позже он вошел во вторую дивизию.
Около 2000 русских сирот было эвакуировано из СССР в Латвию - дети в возрасте до 7 лет. Немцы "распределили" их большей частью среди русских семей в Риге. В июле 1944-го вышел приказ "выдать" этих детей для эвакуации в Германию. Дюжины женщин осаждали меня, прося помочь им сохранить детей. Я направился к Алексееву и д-ру Левицкому (русский комитет в Риге), но они сказали: мол, это приказ Лозе. Тогда я направился к Лозе, предупредив его о серьезном воздействии, которое этот приказ окажет на мораль. В итоге Лозе согласился и отозвал приказ.
В каждом полку был офицер-пропагандист. В штабах дивизий были собственные пропагандистские соединения как и в каждом армейском корпусе. Каждая немецкая армия на восточном фронте имела пропагандистскую роту, на самом деле, даже две: русскую и немецкую. Все три группы армий имели отделы пропаганды, в которых служили и русские. Отдел пропаганды Норд возглавлял майор Гизлер, формально я не был его подчиненным, вместо этого немцы приставили ко мне как к представителю штаба Трухина офицера связи. Я получал копии всех месячных рапортов пропагандистов отделу пропаганды Норд.
С каждым новым дезертиром беседовал не контрразведчик, а пропагандист. В свою очередь, я переправлял эту информацию к Власову. Пропагандисты также пытались найти подходящих людей для кадров РОА, их посылали в Ригу и затем в Дабендорф.
В Риге я организовал курсы фронтовых пропагандистов, их возглавлял М.Залевский. Позже, частично не информируя немцев, мы открыли спецкурсы для дезертиров и бывших партизан.
На уровне дивизий пропаганда была непосредственно направлена на врага: ракеты с листовками, радио, громкоговорители и пр. Пропаганда с участием авиации планировалась на армейском уровне. Существовала общая координация пропаганды, но каждое соединение пыталось учитывать местные условия.
Один из моих пропагандистов Семен Боженко однажды выступал с мегафоном у Нарвы. Между окопами на обеих берегах реки было 80 метров. Боженко говорил 10-12 минут, после чего начался вражеский огонь в его сторону. Когда ему представилась возможность, он продолжил: "Поберегите ваши боеприпасы для Сталина". На что получил ответ: "Не волнуйся, для этого у нас еще осталось достаточно".
Девушки-пропагандистки также были эффективны, в том числе вытсупая по радио (ср. Рукопись в Harvard RRC)
Пропагандисты делились на две группы: часть была из Дабендорфа, а часть послана непосредственно немцами, некоторые из них служили секретными информаторами. Немцы набирали их из русских рот, чаще всего самых худших или тех, кого одобрил абвер.
Некоторое число военнопленных из района Минск-Белосток были переведены в лагерь Хоэнштайн. Я знал некоторых из них раньше, и меня направили туда как пропагандиста. За год, что мы не виделись, многие из них в результате немецкого обращения приняли просоветскую ориентацию - мои старые друзья были довольно откровенны со мной. В лагере были случаи просоветского террора. Очевидно, среди медиков были советские агенты. Одной ночью заведующий баней, имевший привилегированный статус, был найден с пробитой головой. Другой унтер-офицер, который выдавал политруков, был найден мертвым. Я вел неформальные беседы с людьми в бараках. Во время одного спора внезапно выключился свет. Ничего не произошло, но пара человек использовала темноту, чтобы сказать мне: "Не разговаривай с нами. Мы не можем помочь. Немцы проиграли войну. После войны мы должны будем отправиться домой и для нас будет лучше не иметь дела с Власовым". На такие заявления я отвечал отсылками к советскому приказу, что все военнопленные - предатели.
Нам не разрешалось "рекрутировать" людей в РОА. Однажды прибыл майор люфтваффе, который искал персонал для зенитных частей в тылу. Для нас (т.е.для РОА) такое "соревнование" было сильно невыгодным. Он требовал, чтобы я произнес на русском речь, агитируя за него. Я согласился и, хотя рядом стоял зондерфюрер, знавший русский, сумел добавить пару слов и про РОА. В итоге в зенитчики записались немногие. Мы также знали, кто среди военнопленных немецкий информатор, зачастую мы сообщали это другим военнопленным, что помогало настраивать их в нашу пользу.
У некоторых соединений была особенно антинемецкая репутация, и немцы знали об этом. Такая репутация была у "пятой роты" (резервной) в Дабендорфе, которой командовал Кружин и немцы возвращали его людей обратно. Но были и гнилые личности. В Люкенвальде один парень с "коммерческими наклонностями" торговал часами, портсигарами и пр. Я отправил его в Дабендорф, но Трухин написал мне письмо с резкими упреками, мол, зачем я прислал ему такую сволочь.
В простых батальонах на фронте человеческий материал был хуже, чем в лагерях военнопленных. Происходило это потому, что немцы набирали их из тех, кого считали годными. В лагерях немцы в-общем сильно не вмешивались, потому что для них работа там была синекурой.
Однажды в 1944-м трое из нас (я, поручик Рогожин и майор Элбин) отправились в лагерь новых военнопленных в поисках врачей. Мы увидели синяки у большого количества недавних дезертиров, они боялись разговаривать. Позже мы выяснили, что их избили украинские полицейские, а за ними и немцы, поскольку украинцы сказали им, что эти военнопленные - коммунисты. Ходили слухи, что глава украинских полицейских сам бывший чекист. Когда я вмешался, немецкий капитан из абвера попытался воспрепятствовать моему отъезду из лагеря, обвиняя меня в "подрыве авторитета немецких офицеров". Это был ужасный бардак: просоветские настроения среди масс военнопленных и немцы, настроенные против военнопленных. Деллингсхаузену впоследствии удалось добиться смещения начальника лагеря.
В Белостоке главой "секретной" полиции был Войцеховский, утверждавший что был на Колыме. Я думаю, что он служил в НКВД. Он безо всякой нужды избивал людей. В целом военнопленные не проявляли враждебности к бывшим политрукам, но он вычислял их, сам их допрашивал и избивал. Во главе военнопленных этого лагеря стоял человек по имени Леонид Тверской. Леня был очевидно евреем, но сумел занять эту позицию из-за хорошего знания немецкого. Зондерфюрер знал об еврействе Лени, но он был приличным человеком. Леня называл себя грузином, но старался спрятаться, когда в лагерь приезжали инспекции. Но он боялся Войцеховского и когда началась эпидемия тифа, и ни один немец четыре месяца не появлялся в лагере, он не отваживался сделать хоть что-то, чтобы остановить Войцеховского. Войцеховский обычно обыскивал пожитки военнопленных и конфисковывал для себя съестное. Еда ежемесячно поступала от крестьян, на которых работали пленные. Однажды полицейский взвод, которому Войцеховский разрешил пойти в город в кино, сбежал и присоединился к партизанам в Беловежской пуще.
Иванов был монархистом, но не нацистом. Контрразведка РОА убедила Власова и Трухина - правдиво или облыжно - что Иванов готовит заговор с целью лишить их жизни. Поручик Ахминов был обвинен в соучастии. Я отослал Ахминова переводчиком в Хойберг. Трухин, которому он не нравился, позже встретил его там и устроил мне разнос.Но я настаивал, что доказательств подготовки заговора нет, и я уверен, что контрразведка раздула эту историю. Тем не менее по приказу Управления Безопасности РОА немцы арестовали Ахминова и его жену. Но реальных улик против него не было, и его отпустили. Ахминов клялся, что он ничего не знает о заговоре. Группа Иванова (Эристов, Голицын и пр.) была слишком скомпрометирована, чтобы сгодиться немцам. Но Трухин действительно опасался их. В начале немцы отклонили план Иванова, потому что они наступали; когда они отступали, было уже слишком поздно его осуществить.
Большинство активных членов НТС присоединилось к абверу и подобным частям, даже не будучи настроено полностью пронацистски. Немцы использовали их для своей пользы. Сам Байдалаков также сотрудничал с гестапо. Хомутов (Лохмутов) по приказу НТС основал партию Каминского, люди из НТС заняли в ней позиции политических комиссаров и помогали набору членов. Ильинский и Алексеев работали с РНСРП [так!] в Полоцке, через моего секретаря я узнал, что они писали доносы через немецкую полевую полицию. В 1942-м программа НТС была перепечатана и опубликована Каминским в Риге. В какой-то момент СД собиралась передать весь политический сектор РОА НТС, но военные в РОА воспротивились партийной монополии.
Для дальнейшей проверки: НТС в абвере Ост: капитан Воробьев - Редлих, Юнг.
В 1944-м я запретил своему балтийскому штабу вступать в НТС или любую другую партию. Один человек несмотря на это вступил, и я отослал его обратно в Дабендорф. Немцы у линии фронта обращались с нами гораздо лучше. Изменение приказов с моей стороны было ответом на действия Ильинского и Алексеева, которые боялись меня.
Однажды в 1944-м Алексеев приехал ко мне в штаб пропаганды, утверждая, что Каминский послал его установить контакт с Власовым. Власов ответил матом, что с такими негодяями он не хочет вести никаких дел. Я сказал Алексееву что Власов не в состоянии принять Каминского или встретиться с ним. Я предложил, чтобы Каминский приехал в Берлин. Вскоре Алексеев вернулся с новым предложением: он отправится в Берлин на переговоры. В этот раз Власов ответил: пусть сначала Каминский публично объявит свою программу и заявит, что признает главенство РОА (а не СС). В 1943-м, когда Каминский был в Берлине, Власов отказался встретиться с ним. В 1944-м Каминский хотел порвать с СС и уже был готов вести переговоры с Власовым. Среди последних пополнений дивизии Каминского было немало хороших солдат, как мы впоследствии выяснили. Когда часть остатков дивизии была передана нам, Белай остался в офицерском резерве, мы не хотели давать ему никакую должность. Он был приличным человеком. Его люди в массе своей были типичным советским младшим командным составом, некоторые были неграмотны.
Касательно эпизода с Осинторфом, все началось с разговора за обедом между СС, Ивановым, Сахаровым и Кромиади. Роль Кромиади была минимальной. Они присвоили себе (русские) звания, не признанные немцами: Иванов был "генерал-лейтенантом", Сахаров - "полковником" и начальником штаба, Кромиади - "полковником" и командиром. Иванов позже стал начальником школы подготовки диверсантов, в которой к РОА относились одобрительно. Как белоэмигрант он был довольно упрямым и зацикленным на чинах, и мне было нелегко убедить его принять "признанное" звание, он добился, что его сделали подполковником. Сахаров, сын колчаковского генерала, воевал во время гражданской войны в Испании на стороне националистов и получил там звание лейтенанта. Он был ужасным пьяницей и я не хотел отправлять его на строевую службу. Поэтому он оказался адъютантом Власова. После долгих переговоров, во время которых Сахаров напрямую позвонил Кестрингу, требуя "по приказу Власова" (что было ложью) звание полковника, его сделали подполковником.
В Псковской области сами крестьяне немедленно разделили колхозы. В этой местности было несколько женщин-бургомистров.
На севере, я думаю, одной из немецких ошибок была ориентация на пожилых людей. Это отвратило остатки молодежи, которая приняла просоветскую ориентацию. (расспросить жену Калюжного).
Отдел пропаганды Север возглавлял д-р Балл. Редактором "За Родину" в Риге был Стенрос, сейчас в британской зоне (спросить Анисимова), еврей, выдававший себя за шведа. Он также писал гнилые антисемитские пасквили. Когда я упрекнул его за это, он сказал, что их требует зондерфюрер Шмидт. Тогда я убедил цензоров, что подобные антисемитские пасквили как минимум нежелательны с точки зрения немецкой пропаганды. Но Стенрос продолжал публикации. Я пригрозил уволить его и тогда он признался мне, что сам еврей.
Я получал довольно много жалоб относительно разных повседневных мелочей. Пропагандисты, писатели, артисты постоянно приходили с мелкими просьбами. Но когда я пожаловался Баллу, он заявил "Я тут босс" и попытался вышвырнуть меня из Риги.
Периодически проводились конференции пропагандистов. Меня обычно приглашали на рижские совещания восточных пропагандистов. Мой немецкий офицер связи не позволял мне рассказывать им о власовском движении.
У меня были кое-какие связи с 15 латышским батальоном. Поскольку латыши недолюбливали русских из Латгалии, тех перевели в отдельное соединение. Позже я забрал его в РОА.
[Расспросить #433 про Фрелиха] После споров с Фрелихом об отступлении я был отозван из Риги, очевидно потому, что немцы боялись, что я возьму мое соединение и перейду к красным. Некоторых из наших пропагандистов порой арестовывали, но в 1944-м никого не расстреляли.
Мильруд (сейчас капитан CIC Томпсон), сын рижского редактора "Сегодня" сам был во время войны редактором. Я назначил Константина Гримма местным редактором "Добровольца"_ присоединенного к другим изданиям. Фронтовые газеты нашего соединения редактировал профессор Леонтьев. Моей главной работой были листовки. До этого немецкий офицер сам правил их немецкий перевод, после чего они переводились обратно - с кошмарным результатом. Сначала немцы отвергали мои изменения, но затем стали соглашаться и часто консультировались со мной.
В первой группе дабендорфских курсантов был Сергей [так!] Давыденков - энергичный и интеллигентный молодой офицер. Он против своей воле стал командиром роты и запросил перевод на фронт. Но позже он говорил мне: "Из этого не вышло ничего хорошего. Там было полно коммунистов. Единственным выходом была работа напрямую с немцами." Он начал писать статьи, и я перевел его в редакцию "Зари" и "Добровольца". Но поскольку он был на деле антивласовцем, мы решили послать его во Францию. В результате он произнес в Париже речь, газетные сообщения о которой верны. Затем его попросили выйти из РОА. Тогда через Краснова он присоединился к казакам. Но тем не менее он, видимо, был человеком чести.
Эристов был редактором "Голоса Крыма". Когда он попросился работать у нас, не было причин не взять его, хотя он слишком уж ценил немцев. Он стал капитаном. Позже, когда он показал свою подлинную сущность, у Власова не хватило мужества вышвырнуть его, в таких делах Власов всегда был нерешителен.
Гаркуша во время войны носил имя Терновой.
Подполковник Кравченко был очевидно немецким агентом, работал на абвер или гестапо. Он был казак, белоэмигрант. Сначала он попал в личную охрану Власова, но позже его убрали из нее.
Пражская конференция в ноябре 1944-го была совместно подготовлена тремя лицами: Меандровым (от пропаганды), Жеребковым (в качестве "техническогго эксперта") и Поздняковым (от военных). Это трио было предложено немцами, они представили Жеребкова двум остальным (которые его не знали) как опытного организатора. На самом деле, оказалось, что у него есть всевозможные связи и способности, и он очень помогал нам в таких делах как заказы, приглашения, пресса, флаги и пр., в которых советские офицеры не слишком разбирались. Таким образом он стал членом КОНР. Только позже мы выяснили прошлое Жеребкова.
Сам Сахаров не принимал участия в его "битве" на Одере, в этот день он был болен.
Перфильев, плодовитый писатель, после войны совершенно неверно воссоздает историю казаков. Большое количество его информации попросту неверно.
Об Охранном Корпусе спросить Кононова и Самыгина.
У Позднякова хранится дневник генерала Бородина.
Респондент.