Ползком возвращаюсь :)))
Возвращаюсь в ЖЖ после длительнейшего перерыва. Вродь как пока живой. Планирую выбросить (вывесить тоисть) энное количество литкритических текстов, т.к. стишки покамест не пишутся, а писомыми переводами Псалмов недоволен.
Начинаю с пиаренья очередного номера "Ностальгии" -- там моя постоянная (надеюсь) рубрика обзывается "Дом с привидениями"
"Дурацкий дом"
Особняк Арсения Морозова, Воздвиженка, 16
Рассказывают, что на вопрос архитектора, в каком стиле заказчик хотел бы построить дом, последовал ответ: "Во всех стилях, у меня есть деньги!" Эпичности ответа, пожалуй, позавидовали бы даже отвязные новые русские незапамятной эпохи первоначального накопления капитала. Либо откупщик Тримальхион из Петрониевского "Сатирикона". Сам хозяин был младшеньким отпрыском мощного клана заводчиков Морозовых, владевших Тверскими мануфактурами. Он честно вжился в образ сумасбродного нувориша (нуво-раша?) - да так и сгинул, заигравшись в орлянку со смертью. Сгинул глупо, со скуки поставив на себе эксперимент: на спор прострелил ногу, чтобы доказать что не страшится боли, - и спустя несколько часов загнулся от заражения крови.
Свой псевдомавританский замок Арсений отстроил в самом конце XIX века рядом с особняком маменьки, знаменитой на всю Россию благотворительницы Варвары Морозовой, возглавившей клан после тяжёлой психической болезни мужа. Островский, кажется, первым поставил вопрос о неразрывной связи бешеных денег и безумия. Прототипом для его купца Хлынова из пьесы "Горячее сердце" послужил Михаил Хлудов, родной брат Варвары Морозовой, закатывавший у себя в Хлудовском тупике знаменитые костюмированные оргии, с боями гладиаторов и приручёнными тигрицами, и также окончивший дни в психушке. Варвара Алексеевна, страшившаяся этой двойной тяжёлой наследственности, честно пыталась воспитать детей образованными европейцами - так, живописи Арсюшу Морозова учил Константин Коровин, а в салоне у матушки, спонсировавшей издание журнала Михайловского "Русское богатство" и газеты Соболевского "Русские ведомости", собирались Чехов, Владимир Соловьёв, первые символисты. Её активным корреспондентом был Лев Толстой.
Но кондовый ген купеческого безумия оказался сильнее. Нехлюдов, герой романа Толстого "Воскресение", именно глядючи на возведение этого здания "в каком-то сложном, необыкновенном стиле", задавался вопросом: зачем нужно "строить этот глупый ненужный дворец какому-то глупому и ненужному человеку, одному из тех самых, которые разоряют и грабят их.
- Да, дурацкий дом, - сказал он вслух свою мысль".
Кстати, в свете этого пассажа становится говорящей фамилия главного героя романа - Нехлюдова - в пандан помянутому выше безумцу Хлудову, родному дяде хозяина "Дурацкого дома".
По части кутежей племянник от дяди старался не отставать. Однажды он пригласил сюда на ужин целый гвардейский полк. В столовой гостей встречало чучело медведя, державшего в лапах огромный серебряный лоток с чёрной икрой. С нынешней точки зрения ничего особенного - но по тем временам нечто невместное.
А где-то на задворках этого вертепа проходили тем временем заседания учительского союза - под патронажем добросердечной маменьки Варвары Морозовой.
После революции, с благословения Луначарского, в задание вселились активисты Пролеткульта. Здесь, за отделанными кованым железом балюстрадами балконов, за покрытым морскими раковинами фасадом, ковали они целомудренную и аскетичную культуру победившего пролетариата. Здесь жили идеологи Пролеткульта Александр Богданов и Алексей Гастев, ставили спектакли Всеволод Мейерхольд и Сергей Эйзенштейн, читали стихи Маяковский и Брюсов. Причудливым образом всё это напоминало очередной виток безумия - обладавшего, в отличие от безумия купеческого, кристальной высшей целью. Богданов погиб, поставив, подобно Арсению Морозову, эксперимент над самим собой - опыт по переливанию крови. Но, в отличие от незадачливого заводчика, погиб с пользой - оставив после себя, помимо социальных и культурных утопий, основанный им Институт переливания крови. А Гастева и Мейерхольда просто расстреляли.
В сентябре 1918 здесь, в чердачном помещении под самой крышей, поселились Есенин с Сергеем Клычковым. Здание в те годы было столь плотно набито творцами новой культуры, что спать Есенину приходилось в ванной.
С началом холодной войны в здании открылся Дом дружбы с народами зарубежных стран. Экзотическая архитектура намекала на экзотику стран третьего мира, с которыми настойчиво дружил СССР. И в этой "дружбе", несомненно, было своё, внутренне глубоко мотивированное безумие.
Я оказался в этих стенах лишь однажды - зато по чрезвычайно экзотическому поводу. В конце 90-х Игорь Сид - поэт, путешественник и безумец - сумел заразить своим безумием посла острова Мадагаскар в России. Заразить в полном смысле слова - внушить ему, что именно на Мадагаскаре, где согласно местной мифологии произрастает всеобщее Древо Мира, должна быть основана Всемирная Академия Поэзии. По этому поводу устроили приём, на котором собравшихся поэтов и безумцев потчевали чудесами национальной кухни - чуть ли не жареными лемурами. На том приёме я встретился и подружился со столь рано ушедшим от нас великим абхазским прозаиком Дауром Зантария - то есть дом всё-таки оправдал, хотя бы раз, своё название.
Выходя из метро "Арбатская" и скользнув взглядом по фасаду "Дурацкого дома", я вспоминаю, что вообще-то архитектор Мазырин возвёл замок на участке, где ранее находился на всю Москву известный цирк Гине. Цирк и получился.
Начинаю с пиаренья очередного номера "Ностальгии" -- там моя постоянная (надеюсь) рубрика обзывается "Дом с привидениями"
"Дурацкий дом"
Особняк Арсения Морозова, Воздвиженка, 16
Рассказывают, что на вопрос архитектора, в каком стиле заказчик хотел бы построить дом, последовал ответ: "Во всех стилях, у меня есть деньги!" Эпичности ответа, пожалуй, позавидовали бы даже отвязные новые русские незапамятной эпохи первоначального накопления капитала. Либо откупщик Тримальхион из Петрониевского "Сатирикона". Сам хозяин был младшеньким отпрыском мощного клана заводчиков Морозовых, владевших Тверскими мануфактурами. Он честно вжился в образ сумасбродного нувориша (нуво-раша?) - да так и сгинул, заигравшись в орлянку со смертью. Сгинул глупо, со скуки поставив на себе эксперимент: на спор прострелил ногу, чтобы доказать что не страшится боли, - и спустя несколько часов загнулся от заражения крови.
Свой псевдомавританский замок Арсений отстроил в самом конце XIX века рядом с особняком маменьки, знаменитой на всю Россию благотворительницы Варвары Морозовой, возглавившей клан после тяжёлой психической болезни мужа. Островский, кажется, первым поставил вопрос о неразрывной связи бешеных денег и безумия. Прототипом для его купца Хлынова из пьесы "Горячее сердце" послужил Михаил Хлудов, родной брат Варвары Морозовой, закатывавший у себя в Хлудовском тупике знаменитые костюмированные оргии, с боями гладиаторов и приручёнными тигрицами, и также окончивший дни в психушке. Варвара Алексеевна, страшившаяся этой двойной тяжёлой наследственности, честно пыталась воспитать детей образованными европейцами - так, живописи Арсюшу Морозова учил Константин Коровин, а в салоне у матушки, спонсировавшей издание журнала Михайловского "Русское богатство" и газеты Соболевского "Русские ведомости", собирались Чехов, Владимир Соловьёв, первые символисты. Её активным корреспондентом был Лев Толстой.
Но кондовый ген купеческого безумия оказался сильнее. Нехлюдов, герой романа Толстого "Воскресение", именно глядючи на возведение этого здания "в каком-то сложном, необыкновенном стиле", задавался вопросом: зачем нужно "строить этот глупый ненужный дворец какому-то глупому и ненужному человеку, одному из тех самых, которые разоряют и грабят их.
- Да, дурацкий дом, - сказал он вслух свою мысль".
Кстати, в свете этого пассажа становится говорящей фамилия главного героя романа - Нехлюдова - в пандан помянутому выше безумцу Хлудову, родному дяде хозяина "Дурацкого дома".
По части кутежей племянник от дяди старался не отставать. Однажды он пригласил сюда на ужин целый гвардейский полк. В столовой гостей встречало чучело медведя, державшего в лапах огромный серебряный лоток с чёрной икрой. С нынешней точки зрения ничего особенного - но по тем временам нечто невместное.
А где-то на задворках этого вертепа проходили тем временем заседания учительского союза - под патронажем добросердечной маменьки Варвары Морозовой.
После революции, с благословения Луначарского, в задание вселились активисты Пролеткульта. Здесь, за отделанными кованым железом балюстрадами балконов, за покрытым морскими раковинами фасадом, ковали они целомудренную и аскетичную культуру победившего пролетариата. Здесь жили идеологи Пролеткульта Александр Богданов и Алексей Гастев, ставили спектакли Всеволод Мейерхольд и Сергей Эйзенштейн, читали стихи Маяковский и Брюсов. Причудливым образом всё это напоминало очередной виток безумия - обладавшего, в отличие от безумия купеческого, кристальной высшей целью. Богданов погиб, поставив, подобно Арсению Морозову, эксперимент над самим собой - опыт по переливанию крови. Но, в отличие от незадачливого заводчика, погиб с пользой - оставив после себя, помимо социальных и культурных утопий, основанный им Институт переливания крови. А Гастева и Мейерхольда просто расстреляли.
В сентябре 1918 здесь, в чердачном помещении под самой крышей, поселились Есенин с Сергеем Клычковым. Здание в те годы было столь плотно набито творцами новой культуры, что спать Есенину приходилось в ванной.
С началом холодной войны в здании открылся Дом дружбы с народами зарубежных стран. Экзотическая архитектура намекала на экзотику стран третьего мира, с которыми настойчиво дружил СССР. И в этой "дружбе", несомненно, было своё, внутренне глубоко мотивированное безумие.
Я оказался в этих стенах лишь однажды - зато по чрезвычайно экзотическому поводу. В конце 90-х Игорь Сид - поэт, путешественник и безумец - сумел заразить своим безумием посла острова Мадагаскар в России. Заразить в полном смысле слова - внушить ему, что именно на Мадагаскаре, где согласно местной мифологии произрастает всеобщее Древо Мира, должна быть основана Всемирная Академия Поэзии. По этому поводу устроили приём, на котором собравшихся поэтов и безумцев потчевали чудесами национальной кухни - чуть ли не жареными лемурами. На том приёме я встретился и подружился со столь рано ушедшим от нас великим абхазским прозаиком Дауром Зантария - то есть дом всё-таки оправдал, хотя бы раз, своё название.
Выходя из метро "Арбатская" и скользнув взглядом по фасаду "Дурацкого дома", я вспоминаю, что вообще-то архитектор Мазырин возвёл замок на участке, где ранее находился на всю Москву известный цирк Гине. Цирк и получился.