Дом с привидениями
-- так теперь именуется моя рубрика в "Ностальгии", продолжающая занимательное домоведение. Вышел №6 -- и в силу слабодоступности журнала вывешиваю:
«Всё чуждо в доме новому жильцу…»
Дом Мурузи (Литейный проспект, 24 / Пантелеймоновская, 27)
На излёте застоя и в весёлые годы начала перестройки я время от времени наведывался сюда, чтобы лишний раз убедиться в «любовии народной» к герою моих тогдашних литературоведческих штудий. На фасаде, выходящем на Пантелеймоновскую (тогда ещё Пестеля) улицу, значилось: «Здесь жил великий поэт Иосиф Бродский». Как правило - зелёной краской на розовато-коричневом фоне. Под этим самопальным дацзыбао валялись окурки, стояли пустые бутылки, довольно часто лежали цветы. Сначала власти пытались бороться с неизменно возобновляемой надписью, потом махнули рукой. Теперь вот повесили взаправдашнюю мемориальную доску.
Народная тропа не зарастала - и это осознавалось как весомый аргумент в пользу небессмысленности поэтического творчества. Небессмысленности жизни вообще.
«Великий поэт» об ту пору ещё был жив, и в голове паломника всплывали куски из его, ещё не переведённого на русский, англоязычного эссе «Полторы комнаты»: «Здание представляло собой один из тех громадных брикетов в так называемом мавританском стиле… Ахматова однажды рассказала мне, как она с родителями ездила в пролетке смотреть на это чудо. В западном его крыле… некогда снимал квартиру Александр Блок. Что до нашей анфилады, то её занимала чета, чьё главенство было ощутимым как на предреволюционной русской литературной сцене, так и позднее в Париже в интеллектуальном климате русской эмиграции двадцатых и тридцатых годов: Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус. И как раз с балкона наших полутора комнат, изогнувшись гусеницей, Зинка выкрикивала оскорбления революционным матросам».
На этом самом балконе Бродский запечатлён незадолго до эмиграции своим отцом - профессиональным фотографом - в перспективе Спасо-Преображенского собора.
«Места имеют свою странную судьбу», - заметил великий французский историк Жан Мишле. Рассказ об истории Дома Мурузи следует начать задолго до того дня, как архитектор Серебряков весной 1874-го предложил греческому князю Мурузи проект необычайного, первого в России доходного дома в мавританском стиле. В 1800 году этот участок приобрёл под строительство действительный камергер Николай Резанов - тот самый, которого поёт Караченцов в рок-опере «Юнона и Авось». Отсюда в июле 1803г-го он, назначенный послом в Японию, отправился в своё знаменитое путешествие. Сюда же мечтал привезти юную американскую супругу - Кончиту. Кстати, мало кто знает, что до того, как стать прославленным коммерсантом и путешественником, Резанов служил правителем канцелярии Г.Р. Державина и обер-секретарём Сената, а заботу о своих детях от первого брака, уезжая, поручил другому замечательному поэту - Ивану Дмитриеву.
После запрета в 1848 году строить на Литейном проспекте деревянные здания, особняк Резанова, перешедший к тому времени во владение семейства Кочубеев, выглядел анахронизмом. В Петербурге с фантастической скоростью возводились так называемые «доходные дома» - и недаром за несколько лет до начала строительства Дома Мурузи именно здесь поместил Достоевский в романе «Идиот» дом генерала Епанчина.
Возведение необычайного здания, продолжавшееся два сезона (1885-1886), стало для Питерских жителей лакомой сенсацией. Газеты, эксплуатируя устоявшуюся формулу «архитектура - застывшая музыка», писали: «Автор-композитор доказал наглядно, что стиль арабского западного зодчества может вполне соответствовать нашему климату». Рассказывали, что архитектор для каменных арабесок специально скопировал в Испании цитаты из Корана. Мода на Восток - особенно после триумфального успеха «Аиды» Верди и недавнего покорения российской армией Средней Азии - становится повальной. Впрочем, уже через десяток лет после постройки дома фельетонист иронизировал: «Семирамида прославилась висячими садами, Хеопс - пирамидой, Тит - Колизеем, а вот заезжий князь Мурузи увековечил себя в Петербурге сооружением огромного дома во вкусе новейшей кондитерской архитектуры…»
По завершении строительства в Доме Мурузи располагалось 57 квартир и 7 магазинов. Здесь жил Николай Лесков. Здесь произошла история, легшая в основу «Гранатового браслета» - Куприн услышал её в гостях у жившего в Доме Мурузи камергера Любимова. Здесь останавливался в свои приезды из Москвы Андрей Белый, жил Владимир Пяст. А квартира Мережковских почти на четверть века стала главным интеллектуальным салоном тогдашнего Петербурга - в котором, кстати, помимо мистических посиделок символистов, происходили и знаменитые собрания «Религиозно-философского общества».
После революции в пустующей квартире князя Мурузи ненадолго разместился комитет партии эсеров, а когда большевики бывших соратников по борьбе прикрыли - она превратилась в одну из знаменитых воровских «малин», обжитых беспризорниками и бандитами. Весной 19-го года в квартиру случайно заглянул К.И. Чуковский. Перекрыв воду, беспрепятственно хлеставшую из всех кранов, Чуковский облюбовал квартиру под переводческую студию издательства «Всемирная литература». Занятия в студии вели Чуковский, Гумилёв, Замятин, Лозинский, Шкловский, а в числе слушателей были Адамович, Берберова, Зощенко, Каверин, Одоевцева, Оцуп, Николай Тихонов - до двухсот человек. Приходил и читал стихи Блок, наведывался возглавлявший издательство Горький. Здесь же в 1921 году Гумилёв, незадолго до гибели, организовал «Дом поэтов» - читали стихи, разыгрывали сценки, пили морковный чай с бутербродами, пытаясь воссоздать незабвенную атмосферу «Бродячей собаки». Здесь, «побывав во врангелевской тюрьме», (дневник Блока) читал стихи Мандельштам.
Сейчас в печати активно дискутируется вопрос о создании музея-квартиры Иосифа Бродского, который должен, по замыслу инициаторов, стать и музеем интеллектуальной жизни Питера ХХ века. Дай Бог, хотя выкупить и восстановить бывшие гигантские апартаменты Мережковских, вероятнее всего, ли удастся - слишком непосильные для культуры деньги. В Доме Мурузи расселяются коммуналки и обустраиваются новые элитные квартиры. Не об их ли респектабельных обитателях писал в октябре 1962-го начинающий стихотворец Бродский: «Всё чуждо в доме новому жильцу»?
«Всё чуждо в доме новому жильцу…»
Дом Мурузи (Литейный проспект, 24 / Пантелеймоновская, 27)
На излёте застоя и в весёлые годы начала перестройки я время от времени наведывался сюда, чтобы лишний раз убедиться в «любовии народной» к герою моих тогдашних литературоведческих штудий. На фасаде, выходящем на Пантелеймоновскую (тогда ещё Пестеля) улицу, значилось: «Здесь жил великий поэт Иосиф Бродский». Как правило - зелёной краской на розовато-коричневом фоне. Под этим самопальным дацзыбао валялись окурки, стояли пустые бутылки, довольно часто лежали цветы. Сначала власти пытались бороться с неизменно возобновляемой надписью, потом махнули рукой. Теперь вот повесили взаправдашнюю мемориальную доску.
Народная тропа не зарастала - и это осознавалось как весомый аргумент в пользу небессмысленности поэтического творчества. Небессмысленности жизни вообще.
«Великий поэт» об ту пору ещё был жив, и в голове паломника всплывали куски из его, ещё не переведённого на русский, англоязычного эссе «Полторы комнаты»: «Здание представляло собой один из тех громадных брикетов в так называемом мавританском стиле… Ахматова однажды рассказала мне, как она с родителями ездила в пролетке смотреть на это чудо. В западном его крыле… некогда снимал квартиру Александр Блок. Что до нашей анфилады, то её занимала чета, чьё главенство было ощутимым как на предреволюционной русской литературной сцене, так и позднее в Париже в интеллектуальном климате русской эмиграции двадцатых и тридцатых годов: Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус. И как раз с балкона наших полутора комнат, изогнувшись гусеницей, Зинка выкрикивала оскорбления революционным матросам».
На этом самом балконе Бродский запечатлён незадолго до эмиграции своим отцом - профессиональным фотографом - в перспективе Спасо-Преображенского собора.
«Места имеют свою странную судьбу», - заметил великий французский историк Жан Мишле. Рассказ об истории Дома Мурузи следует начать задолго до того дня, как архитектор Серебряков весной 1874-го предложил греческому князю Мурузи проект необычайного, первого в России доходного дома в мавританском стиле. В 1800 году этот участок приобрёл под строительство действительный камергер Николай Резанов - тот самый, которого поёт Караченцов в рок-опере «Юнона и Авось». Отсюда в июле 1803г-го он, назначенный послом в Японию, отправился в своё знаменитое путешествие. Сюда же мечтал привезти юную американскую супругу - Кончиту. Кстати, мало кто знает, что до того, как стать прославленным коммерсантом и путешественником, Резанов служил правителем канцелярии Г.Р. Державина и обер-секретарём Сената, а заботу о своих детях от первого брака, уезжая, поручил другому замечательному поэту - Ивану Дмитриеву.
После запрета в 1848 году строить на Литейном проспекте деревянные здания, особняк Резанова, перешедший к тому времени во владение семейства Кочубеев, выглядел анахронизмом. В Петербурге с фантастической скоростью возводились так называемые «доходные дома» - и недаром за несколько лет до начала строительства Дома Мурузи именно здесь поместил Достоевский в романе «Идиот» дом генерала Епанчина.
Возведение необычайного здания, продолжавшееся два сезона (1885-1886), стало для Питерских жителей лакомой сенсацией. Газеты, эксплуатируя устоявшуюся формулу «архитектура - застывшая музыка», писали: «Автор-композитор доказал наглядно, что стиль арабского западного зодчества может вполне соответствовать нашему климату». Рассказывали, что архитектор для каменных арабесок специально скопировал в Испании цитаты из Корана. Мода на Восток - особенно после триумфального успеха «Аиды» Верди и недавнего покорения российской армией Средней Азии - становится повальной. Впрочем, уже через десяток лет после постройки дома фельетонист иронизировал: «Семирамида прославилась висячими садами, Хеопс - пирамидой, Тит - Колизеем, а вот заезжий князь Мурузи увековечил себя в Петербурге сооружением огромного дома во вкусе новейшей кондитерской архитектуры…»
По завершении строительства в Доме Мурузи располагалось 57 квартир и 7 магазинов. Здесь жил Николай Лесков. Здесь произошла история, легшая в основу «Гранатового браслета» - Куприн услышал её в гостях у жившего в Доме Мурузи камергера Любимова. Здесь останавливался в свои приезды из Москвы Андрей Белый, жил Владимир Пяст. А квартира Мережковских почти на четверть века стала главным интеллектуальным салоном тогдашнего Петербурга - в котором, кстати, помимо мистических посиделок символистов, происходили и знаменитые собрания «Религиозно-философского общества».
После революции в пустующей квартире князя Мурузи ненадолго разместился комитет партии эсеров, а когда большевики бывших соратников по борьбе прикрыли - она превратилась в одну из знаменитых воровских «малин», обжитых беспризорниками и бандитами. Весной 19-го года в квартиру случайно заглянул К.И. Чуковский. Перекрыв воду, беспрепятственно хлеставшую из всех кранов, Чуковский облюбовал квартиру под переводческую студию издательства «Всемирная литература». Занятия в студии вели Чуковский, Гумилёв, Замятин, Лозинский, Шкловский, а в числе слушателей были Адамович, Берберова, Зощенко, Каверин, Одоевцева, Оцуп, Николай Тихонов - до двухсот человек. Приходил и читал стихи Блок, наведывался возглавлявший издательство Горький. Здесь же в 1921 году Гумилёв, незадолго до гибели, организовал «Дом поэтов» - читали стихи, разыгрывали сценки, пили морковный чай с бутербродами, пытаясь воссоздать незабвенную атмосферу «Бродячей собаки». Здесь, «побывав во врангелевской тюрьме», (дневник Блока) читал стихи Мандельштам.
Сейчас в печати активно дискутируется вопрос о создании музея-квартиры Иосифа Бродского, который должен, по замыслу инициаторов, стать и музеем интеллектуальной жизни Питера ХХ века. Дай Бог, хотя выкупить и восстановить бывшие гигантские апартаменты Мережковских, вероятнее всего, ли удастся - слишком непосильные для культуры деньги. В Доме Мурузи расселяются коммуналки и обустраиваются новые элитные квартиры. Не об их ли респектабельных обитателях писал в октябре 1962-го начинающий стихотворец Бродский: «Всё чуждо в доме новому жильцу»?