"Волчок"
Сигарев вообще-то драматург. И главная особенность его письма это пронзительная достоверность, которая в комплекте с неизбежным в таких случаях натурализмом вывели его в число главный фигур так называемой новой драмы начала нулевых. Его коллегой по подмосткам того времени был Вырыпаев, не так давно отдуплившийся киноверсией собственной пьесы «Кислород», но к этой параллели мы вернемся чуть позже.
У пьес Сигарева есть одна малоприятная особенность. Иной раз несомненный талант играет с его обладателем злую штуку, и, начав за здравие, с яркой, характерной, запоминающейся сцены, автор не знает, что делать со всем этим богатством дальше, а потому заканчивает за упокой - какая-никакая, а развязка. Во всяком случая более-менее эффектная смерть хороший повод пустить финальные титры. Еще хуже то, что между началом и концовкой не происходит почти ничего, в фабульном отношении. И «Волчок» прекрасная тому иллюстрация. Автор вроде как тянет пару нитей, одна из которых построена на лингвистическом открытии, что «волчок» и «волк» однокоренные слова, а вторая сводится к посещениям кладбищ, в ходе которых героиня показывает себя талантливым ландшафтным дизайнером, работающим в пестрой индийской декоративной технике. Ни с началом, ни с концом эти эпизоды не связаны, и зачастую смотрятся как надуманные вставки, смысл существования которых определяется понятием «полный метр». Хотя кого такие мелочи остановят - было бы желание трактовать. На спор я сам могу прекраснейшим образом объяснить их назначение, причем соорудив по паре взаимоисключающих расшифровок для каждого случая, но это уже скорее спорт. Сигарев любит максимальное погружение зрителя, но от того его тексты иной раз существуют как глубоководные рыбы - их можно как-то оценить только погрузившись, но попробуй достать на поверхность и увидишь в руках мертвые лохмотья мяса.
В режиссерской ипостаси Сигарев тоже не однозначен - ему удалось соорудить вполне убедительную девочку, что вроде как сложнее, и почему-то не до конца достоверную мамашу, хотя, казалось бы, в чем проблема? Отчасти она в том, что события охватывают лет эдак двенадцать-четырнадцать, и если для одной героини потребовалось аж целых две девочки, то мамаша неизменна, как египетские пирамиды. Полтора десятка лет запоев, негигиеничных блядок и отсидки отложили на нее отпечаток в виде болячки на губе и отросших корней. Я понимаю, может понимать это в том смысле, что дочь всегда видит маму прежней, но тогда я не постесняюсь спросить, откуда в ней такая любовь к матери? У родительницы Сигарев вырезал все ответственные за материнский инстинкт органы, орудуя туповатым скальпелем биографических неурядиц. Дочь тоже не знала матери, пока та отбывала за убийство. Ах, это не документальный фильм, конечно.
И вот тут снова вспомню вырыпаевский «Кислород», ибо оба автора умудрились пальнуть в молоко, но сделали это очень по-разному, распилив поле предполагаемой неудачи поровну. Вырырпаев знатно дал маху по части формы, предложив зрителю полторачасовой комплект довольно убогих, чего уж там, экспериментов в области картинки, которые по-хорошему надо бы числить к видеоарту. И заодно почти умудрился угробить довольно интересный текст. Сигарев, внесший некогда в костную и архаичную на тот момент драматургию свежую струю по-документалистски выполненной реальности, в кино выглядит тяжеловесно и однообразно, пользуя сильные эмоции как папуас сони плэйстейшн. Нажал кнопку - запиликало. Шаман. В случае с кино работает редко упоминаемый, но действующий практически без сбоев закон. Я, зритель, переживая нечто сильно негативное, как бы даю автору аванс, а лучше сказать кредит. Который он - в той же товарно-денежной парадигме - должен вернуть, сообщив своей картиной нечто важное. Доказав, что я страдал не напрасно. А если кому-то кажется, что все это звучит наивно, то могу посоветовать сравнить записи из пыточной камеры со «Сладкой жизнью» и убедиться, что первые щекочут нервы многим сильнее, даром, что Феллини все равно круче террориста с веб-камерой.
На мой взгляд и «Кислород», и «Волчок» это революция с истекшим сроком годности, во вздувшемся пакете с надписью «новое». Театральным тенденциям начала нулевых вряд ли отыщется применение в кино десятых. Ибо их авторы любили десакрализировать и деконструировать все, что попадалось под руку, но такой подход неизбежно имеет ограниченный срок жизни. За счет разрушения нельзя жить вечно. Саранча, избавив природу от избытка биологической массы, вымирает, ибо не умеет размножаться. Освобождая природу заодно и от собственной биологической, уже не нужной, временной массы. А потом нужно расти. Придумывать. Изобретать. Ну да, рожать.
У пьес Сигарева есть одна малоприятная особенность. Иной раз несомненный талант играет с его обладателем злую штуку, и, начав за здравие, с яркой, характерной, запоминающейся сцены, автор не знает, что делать со всем этим богатством дальше, а потому заканчивает за упокой - какая-никакая, а развязка. Во всяком случая более-менее эффектная смерть хороший повод пустить финальные титры. Еще хуже то, что между началом и концовкой не происходит почти ничего, в фабульном отношении. И «Волчок» прекрасная тому иллюстрация. Автор вроде как тянет пару нитей, одна из которых построена на лингвистическом открытии, что «волчок» и «волк» однокоренные слова, а вторая сводится к посещениям кладбищ, в ходе которых героиня показывает себя талантливым ландшафтным дизайнером, работающим в пестрой индийской декоративной технике. Ни с началом, ни с концом эти эпизоды не связаны, и зачастую смотрятся как надуманные вставки, смысл существования которых определяется понятием «полный метр». Хотя кого такие мелочи остановят - было бы желание трактовать. На спор я сам могу прекраснейшим образом объяснить их назначение, причем соорудив по паре взаимоисключающих расшифровок для каждого случая, но это уже скорее спорт. Сигарев любит максимальное погружение зрителя, но от того его тексты иной раз существуют как глубоководные рыбы - их можно как-то оценить только погрузившись, но попробуй достать на поверхность и увидишь в руках мертвые лохмотья мяса.
В режиссерской ипостаси Сигарев тоже не однозначен - ему удалось соорудить вполне убедительную девочку, что вроде как сложнее, и почему-то не до конца достоверную мамашу, хотя, казалось бы, в чем проблема? Отчасти она в том, что события охватывают лет эдак двенадцать-четырнадцать, и если для одной героини потребовалось аж целых две девочки, то мамаша неизменна, как египетские пирамиды. Полтора десятка лет запоев, негигиеничных блядок и отсидки отложили на нее отпечаток в виде болячки на губе и отросших корней. Я понимаю, может понимать это в том смысле, что дочь всегда видит маму прежней, но тогда я не постесняюсь спросить, откуда в ней такая любовь к матери? У родительницы Сигарев вырезал все ответственные за материнский инстинкт органы, орудуя туповатым скальпелем биографических неурядиц. Дочь тоже не знала матери, пока та отбывала за убийство. Ах, это не документальный фильм, конечно.
И вот тут снова вспомню вырыпаевский «Кислород», ибо оба автора умудрились пальнуть в молоко, но сделали это очень по-разному, распилив поле предполагаемой неудачи поровну. Вырырпаев знатно дал маху по части формы, предложив зрителю полторачасовой комплект довольно убогих, чего уж там, экспериментов в области картинки, которые по-хорошему надо бы числить к видеоарту. И заодно почти умудрился угробить довольно интересный текст. Сигарев, внесший некогда в костную и архаичную на тот момент драматургию свежую струю по-документалистски выполненной реальности, в кино выглядит тяжеловесно и однообразно, пользуя сильные эмоции как папуас сони плэйстейшн. Нажал кнопку - запиликало. Шаман. В случае с кино работает редко упоминаемый, но действующий практически без сбоев закон. Я, зритель, переживая нечто сильно негативное, как бы даю автору аванс, а лучше сказать кредит. Который он - в той же товарно-денежной парадигме - должен вернуть, сообщив своей картиной нечто важное. Доказав, что я страдал не напрасно. А если кому-то кажется, что все это звучит наивно, то могу посоветовать сравнить записи из пыточной камеры со «Сладкой жизнью» и убедиться, что первые щекочут нервы многим сильнее, даром, что Феллини все равно круче террориста с веб-камерой.
На мой взгляд и «Кислород», и «Волчок» это революция с истекшим сроком годности, во вздувшемся пакете с надписью «новое». Театральным тенденциям начала нулевых вряд ли отыщется применение в кино десятых. Ибо их авторы любили десакрализировать и деконструировать все, что попадалось под руку, но такой подход неизбежно имеет ограниченный срок жизни. За счет разрушения нельзя жить вечно. Саранча, избавив природу от избытка биологической массы, вымирает, ибо не умеет размножаться. Освобождая природу заодно и от собственной биологической, уже не нужной, временной массы. А потом нужно расти. Придумывать. Изобретать. Ну да, рожать.