Русь нерусская(продолжение).
НО В МОЛОДОСТИ этот видный деятель трудился в ином направлении. В соответствии с замыслом вытеснить из церковной, общественной и научной жизни на Украине русский литературный язык он взялся превращать в культурный язык малорусское наречие, сочинил для него особое правописание (так называемую «кулишивку»), стал переводить на «украинский» Библию.
Дело оказалось не из лёгких. Наречие, употреблявшееся исключительно крестьянами, включало в себя только слова, необходимые в сельском быту, и для изложения Священного писания являлось совершенно непригодным. Писатель вынужден был выдумывать недостающие слова или прибегать к заимствованиям из польского языка.
Перевод получился непонятным. К примеру, фраза «Да уповает Израиль на Господа» превратилась у Кулиша в «Хай дуфае Сруль на Пана». Позднее - после того как книга вышла в свет - даже украинофилы признали его неудачным.
Таким же курьёзом обернулась попытка перевести «для народа» Высочайший манифест об отмене крепостного права. Представив свой труд на утверждение в канцелярию Государственного совета, Кулиш получил его обратно вместе с резолюцией, где переводчику не без иронии рекомендовалось «держаться сколь возможно ближе к тому языку и тем выражениям, кои употребляются ныне малороссийскими крестьянами». Но, потешаясь над подобными переводами, правительственные чиновники не были всё же расположены что-либо запрещать.
Положение изменилось в 1863 году. В Польше вспыхнуло антирусское восстание, к которому поспешили присоединиться многие украинские поляки. Напрасно В. Антонович и другие украинофилы предупреждали, что на Украине открытое вооружённое выступление обречено. Гордые шляхтичи рвались в бой.
Мятеж закончился катастрофой. Сознавая себя русскими, малороссийские крестьяне справедливо усмотрели в польском выступлении против русской власти угрозу собственным интересам. Вооружённые косами и вилами мужики, собравшись в отряды, бросились истреблять польских повстанцев. Фактически восстание на Украине было подавлено самим народом почти без участия армии. Часто, прибыв в какую-нибудь волость, где действовали мятежники, солдаты лишь принимали от населения связанных бунтовщиков и тела убитых повстанцев. Это был крах польского движения в Малороссии.
ВОССТАНИЕ наконец-то заставило власти обратить более пристальное внимание на деятельность поляков, в том числе и на их украинофильские потуги. Тут-то и выяснилось, что литературные усилия и языковые эксперименты над малорусским наречием не так безобидны, как это казалось ранее. Требовалось принимать меры. Так появилось на свет знаменитое «не было, нет и быть не может», которое приписывается министру внутренних дел П.А. Валуеву.
Большинство современных публицистов, упоминающих о «валуевском циркуляре», выдёргивают из него именно эту фразу и старательно избегают более подробного цитирования. Между тем знакомство с этим интересным документом приводит к несколько иным выводам, чем, те, которые навязывают сегодня общественному мнению борцы с «насильственной русификацией».
«Давно уже идут споры в нашей печати о возможности существования самостоятельной малороссийской литературы, - писал Валуев. - Поводом к этим спорам служили произведения некоторых писателей, отличившихся более или менее замечательным талантом или своею оригинальностью. В последнее время вопрос о малороссийской литературе получил иной характер вследствие обстоятельств чисто политических, не имеющих отношения к интересам собственно литературным».
Далее министр касался распространяемых украинофилами идей о желательности обучать школьников в Малороссии на местном, малороссийском наречии. «Возбуждение этого вопроса принято большинством малороссиян с негодованием, часто высказывающимся в печати. Они весьма основательно доказывают, что никакого особенного малороссийского языка нет, не было и быть не может и что наречие их, употребляемое простонародьем, есть тот же русский язык, только испорченный влиянием на него Польши; что общерусский язык так же понятен для малороссов, как и для великороссиян, и даже гораздо понятнее, чем теперь сочиняемый для них некоторыми малороссами, и в особенности поляками, так называемый украинский язык. Лиц того кружка, который усиливается доказать противное, большинство самих малороссов упрекает в сепаратистских замыслах, враждебных к России и гибельных для Малороссии. Явление это тем более прискорбно и заслуживает внимания, что оно совпадает с политическими замыслами поляков и едва ли не им обязано своим происхождением, судя по рукописям, поступившим в цензуру, и по тому, что большая часть малороссийских сочинений действительно поступает от поляков».
Принимая во внимание «с одной стороны, настоящее тревожное положение общества, волнуемого политическими событиями, а с другой стороны - имея в виду, что вопрос об обучении грамотности на местных наречиях не получил ещё окончательного разрешения в законодательном порядке», Валуев считал необходимым «впредь до соглашения с министром народного просвещения, обер-прокурором Священного Синода и шефом жандармов относительно печатания книг на малороссийском языке сделать по цензурному ведомству распоряжение, чтобы к печати дозволялись только такие произведения на этом языке, которые принадлежат к области изящной литературы».
КАК СЛЕДУЕТ из документа, министр внутренних дел П.А. Валуев вовсе не являлся украиноненавистником, каким хотят представить его сегодняшние украинизаторы. Он был знаком с литературой на малороссийском наречии, отмечал «более или менее замечательный талант» некоторых писателей и не имел ничего против издания по-малорусски художественных книг («изящной литературы»). Мнение: «Не было, нет и быть не может» принадлежало не министру, а самим украинцам и, конечно же, относилось не к народным говорам, а к «новому украинскому литературному языку», спешно сочиняемому украинофилами.
Не мог не учитывать Валуев и настроения жителей Малороссии. А они требовали, чтобы детей учили именно русскому литературному языку, а не местным просторечиям, непригодным для книги, школы, церкви (и уж тем более не «украинскому» языку). «Пробовал я, - рассказывал видный украинский учёный М.А. Максимович, - живя на моей горе (хутор Михайловская гора в Полтавской губернии. - Авт.) давать нашему деревенскому люду книжицы на нашем просторечии, что же выходило? Каждый раз очень скоро возвращали, прося наших русских книг».
Широкую известность получил случай с приехавшим в малорусское село молодым священником, который обратился к крестьянам с проповедью на народном наречии. Крестьяне очень обиделись, потому что батюшка говорил о Боге тем языком, каким они «в шинке лаются меж собой».
«Несмотря на литературное предложение, несмотря на весьма замечательные таланты, предлагавшие свои услуги, народ упорно игнорировал свою народность, - с сожалением писал украинофил Ф.М. Уманец. - Ему твердят о том, что из него может выйти нечто великое, а он упорно держится набитой дороги (т.е. не отделяется в национальном и культурном отношении от великороссов. - Авт.). Даже в Подольской губернии, как известно, всего менее испытавшей великорусское влияние, народ не только не стоял за малорусскую грамотность в народных школах, но, как положительно известно людям непредубеждённым и поставленным в близкие отношения к народу, был почти против неё».
И другой запретительный акт в Российской империи того периода - Эмский указ 1876 года - был направлен не на малорусское наречие, а против использования его в политических целях. Одним из непосредственных поводов к запрету, поясним, явилось издание украинофилами тенденциозного перевода повести Николая Гоголя «Тарас Бульба», где слова «Россия», «русская земля», «русский» были заменены на «Украина», «украинская земля», «украинец» и даже словосочетание «русский царь» оказалось заменённым на «украинский царь».
Указ запрещал ввоз в пределы Российской империи малорусских книг, изданных за границей (подразумевались прежде всего австрийские издания), и пресекал попытки искусственно распространить сферу действия простонародных говоров на науку и общественную жизнь. В то же время употребление этих говоров не запрещалось там, где их использование было естественным, к примеру в начальной школе.
ЭМСКИЙ УКАЗ 1876 года, вводивший ограничения для изданий на украинском языке, не касался литературы (кроме переводной). Художественные сочинения, этнографические сборники, популярные брошюры и т.п. как издавались до запретительных актов, так и продолжали издаваться. Помимо прочего, выходили очередные тома «Трудов этнографическо-статистической экспедиции в Западно-Русский край», хотя выяснилось, что экспедиция осуществлялась под руководством ярых украинофилов, к её научным целям были примешаны политические, а редактировал «Труды…» П.П. Чубинский (автор гимна «Ще не вмерла Украина…»), об антиправительственных настроениях которого властям было прекрасно известно.
Правда, был наложен запрет на «интеллигентские сюжеты» (то есть на такие произведения, где представители высших классов изъяснялись на украинском языке). Но, как признавали сами украинофилы, этот запрет лишь удерживал украинскую литературу в рамках реализма, поскольку культурных людей, говоривших на мове, просто не существовало в природе.
«Многие сознательные украинцы не умели говорить по-украински, и даже вожди украинского движения по-украински только шутили, а в серьёзных общественных делах пользовались московским языком, - писал видный политический деятель, один из организаторов Центральной рады, а позднее историк украинского театра Д. Антонович. - Фактически перед 1876 годом, перед запрещением интеллигентских сюжетов, украинская литература за очень небольшим исключением не выходила за рамки простонародных сюжетов, так как не чувствовала в этом надобности. Украинские писатели, взявшись за сюжеты не сельской жизни, употребляли московский язык».
ТО, ЧТО правительственные «репрессии» не были направлены против украинской культуры, доказывается ещё и тем фактом, что в том же 1863 году, когда был издан валуевский циркуляр, на сцене Мариинского театра в Петербурге впервые была поставлена опера С. Гулака-Артемовского «Запорожец за Дунаем», имевшая необычайный успех. Правда, в следующем сезоне оперу сняли с репертуара, но не потому, что кто-то хотел ущемить украинское искусство. Просто выяснилось, что музыку для оперы Гулак-Артемовский большей частью «позаимствовал» у Моцарта (из оперы «Похищение из сераля»), лишь добавив туда несколько народных мелодий и чуть-чуть переработав отдельные места. Разразился скандал. Театральные критики обвиняли композитора в плагиате.
Но, несмотря на конфуз в Петербурге, на Украине опера стала очень популярной. Как отмечал тот же Антонович, фрагменты из этого произведения «часто поют украинские любители пения, не подозревая, что они исполняют музыку Моцарта. Опера Моцарта «Похищение из сераля» на Украине никогда не исполняется, а «Запорожца за Дунаем» хорошо знает каждый украинский театрал».
НУЖНО ОТМЕТИТЬ, что тема плагиата неразрывно связана с «антиукраинскими репрессиями царизма». Во второй половине ХIХ - начале ХХ века главной целью «национально сознательных» писателей являлось доказывание самостоятельности украинской литературы. Лучшим средством для этого, по мнению украинофилов, было «кропание» литературных произведений, которых требовалось создать как можно больше. Работали не на качество, а на количество. А поскольку таланта катастрофически не хватало, сюжеты частенько заимствовались у других авторов (в основном у пишущих на русском), действие переносилось на украинскую почву, литературные герои переименовывались на местный манер, и таким образом создавался очередной «шедевр» «самостоятельной литературы».
Естественно, когда всё раскрывалось, вспыхивали скандалы, доходило даже до судебных процессов. Это вынуждало цензуру более внимательно относиться к сочинениям украинских авторов, что и трактовалось украинофилами как «преследование украинского слова».
Наиболее пышным цветом расцвёл плагиат в драматургии. На этом поприще «трудились» М.П. Старицкий, М.Л. Кропивницкий, И.К. Карпенко-Карый (Тобилевич), Н.К. Садовский (Тобилевич). Все они, кроме Старицкого, по происхождению были польскими шляхтичами.
«Одалживали» сюжеты они у А.Н. Островского, А.Ф. Писемского и других русских писателей. Особенно «прославился» Старицкий. Литературоведы позднее установили, что сюжеты всех его пьес, кроме одной, определённо «позаимствованы» у других (не только у общерусских литераторов, но и у деятелей провинциальной малорусской литературы).
«Многие сознательные украинцы не умели говорить по-украински, и даже вожди украинского движения по-украински только шутили, а в серьёзных общественных делах пользовались московским языком».
Д. Антонович, один из организаторов Центральной рады в 1917 году.
Старались не отставать украинофильские деятели и в других отраслях литературы. Так, при рассмотрении цензурой в 1894 году рукописи басен Л. Глибова было установлено, что из 107 помещённых там произведений 87 заимствованы у И.А. Крылова и лишь переведены на малорусское наречие (потом выяснилось, что цензор ещё не все заимствования обнаружил), а остальные взяты у других, менее известных русских авторов! Между тем издатели (сам Глибов к тому времени умер) пытались выдать эти басни за оригинальные сочинения «украинского байкаря».
Цензура книгу запретила, после чего посыпались жалобы на притеснения, и (самое интересное) украинофилы добились-таки разрешения издать сборник басен, хоть и в несколько сокращённом виде.
ПОДНИМАЯ тему «преследований», нельзя не коснуться ещё одной стороны проблемы, также тщательно сегодня замалчиваемой, - о сроках действия правительственных запретов. Мало кто знает, что валуевский циркуляр утратил силу сразу же вслед за подавлением в середине 1864 года польского мятежа. Уже во время судебной реформы (начатой в ноябре того же года) на малорусском наречии вышла брошюра, посвящённая новым принципам судоустройства. Брошюру издали в Екатеринославе (нынешний Днепропетровск). Цензура пропустила её беспрепятственно.
В 1890-х годах в России действовали уже четыре издательства, специализировавшиеся на выпуске украинских книг. Особенно большой размах приняла издательская деятельность Б. Гринченко в Чернигове. С 1894 по 1901 год он издал более 50 названий книг по 5 - 10 тысяч экземпляров каждого названия. Правда, вся эта печатная продукция не пользовалась спросом.
В том же Чернигове, когда в феврале 1897 года на заседании комиссии по народному образованию губернского земства рассматривался языковой вопрос, симпатизировавший украинофилам председатель комиссии Рудановский признался, что лично «накупил кипу малорусских книг Гринченко и ещё какого-то харьковца и передал в школу. Но, по отзыву учительницы, они мало читаются»…
КАК ВИДИМ, утверждения о притеснении украинского слова преувеличены. Фактически таких притеснений не было. Были преследования политиков, пытавшихся использовать искусственно создаваемый украинский язык для борьбы с государством.
Тех же, кто не занимался революционной пропагандой, репрессии не касались. «Из всех либеральничавших в России кружков и направлений никто менее не был «мучим», как украинофилы, и никто так ловко не устраивался на доходные места, как они», - признавал М.П. Драгоманов. «Из «мучимых» теперь украинофилов, - продолжал он, - я никого не знаю, кроме Ефименко, который сидит в ссылке в Холмогорах Архангельской губернии, но он был выслан за участие в революционном кружке харьковцев, более герценовском, чем украинофильском, и сидит долго в Холмогорах за взятый им псевдоним - Царедавенко».
Очевидно, что распространённость на Украине русского литературного языка и нераспространённость сочинённого по инициативе польских деятелей «украинского литературного языка» объяснялись вполне естественными причинами, а не какими-либо запретами и преследованиями. Малорусскую литературу никто не запрещал. Произведения украинских писателей, не только представителей российской Украины (Тараса Шевченко, Марко Вовчка, Панаса Мирного, Ивана Нечуя-Левицкого и других), но и галичан (Ивана Франко, Юрия Федьковича) печатались и распространялись и в Малороссии, и в Великороссии.
Видный участник украинофильского движения Д. Дорошенко, составивший библиографический указатель произведений «народной украинской литературы», изданных в 1894-1904 годах (когда ещё действовали положения Эмского указа), признавал, что в этот период «вышло довольно значительное количество украинских книг».
При этом авторы таких книг, пропагандируя украинский язык, сами оставались русскоязычными. Невероятно, но факт: русский язык был родным для большинства украинских писателей дореволюционной поры от Ивана Котляревского до Панаса Мирного. Сомневающиеся могут открыть хотя бы собрание сочинений того же Панаса Мирного и посмотреть, на каком языке переписывался он со своими детьми, или почитать опубликованные черновики писателя, чтобы убедиться, на каком языке составлял он планы своих украиноязычных произведений.
Известный украинофил поэт Павло Грабовский признавался в письме Ивану Франко: «У нас по Украине много таких, которые пишут по-украински, а говорят по-московски»…
Первоисточник http://www.redstar.ru/index.php?option=com_k2&view=item&id=15459