"Через века"
Пару дней назад я разговаривал я с одним знакомым, человеком либеральным - и, разумеется, заукраинствующим. Разговор получился, как всегда в таких случаях, «бессмысленным и беспощадным», но одна любопытная деталюшка в нём всё же нашлась.
А именно - по ходу дела мой знакомый принялся клеймить за ватничество и колорадство писателя Захара Прилепина, чьи книжки он раньше любил и всем горячо рекомендовал. Когда я ему это припомнил, тот с гордостью сообщил - «Прилепин так обосрался как человек, что теперь я его не воспринимаю и как писателя».
Меня эта фраза чем-то зацепила. То есть со мной случилось дежавю: ощущение, что нечто подобное я где-то слышал или читал, только не о Прилепине. Причём не просто читал, а отметил про себя - «ага, ожидаемо».
Такие вещи меня раздражают и мешают думать, так что я потратил сколько-то времени на гугленье. Нашёл много интересного - например, речи Лукашенко по поводу Новороссии - но всё это было не то. Попытки взбодрить ослабевшую память тоже успеха не имели: в голову упорно лезли Милюков и почему-то Мальгин.
Честно говоря, я потратил на эту ерунду довольно много времени. «Ну вот вцепилось и всё тут».
Помог Лермонтов. Потому что, с печалью созерцая вакханалию цитирования немытойроссии, я - по недлинной цепочке ассоциаций - всё-таки вспомнил, откуда это про обосравшегося. Точнее, по какому поводу. Относительно недолгое гуглевание и послеующее википедирование подтвердило догадку и указало и на автора аналогичной фразы, и на её предмет.
Начнём с последнего. Предметом был ни кто иной, как Александр Сергеевич Пушкин.
А именно. В 1831 году Пушкин написал известное стихотворение «Клеветникам России», посвящённое - как он думал - французам, а точнее, их информационно-пропагандистской политикой в поддержку польских свободолюбцев. Стихотворение достаточно известно, чтобы его приводить здесь. Учитывая как обстоятельства восстания [1], так и предельно гнусную - по тогдашним вегетарианским временам так и особенно - французскую диффамационную компанию, стихотворение можно считать чем-то вроде рассерженного стука тростью в ответ на пушечный залп ядрами, начинёнными первосортным французским дерьмом. Увы, у нас для аналогичного залпа не было не только писателей, но и читателей. Их и для Пушкина-то не нашлось. Российская общественность - ползающая на коленях перед гордым шляхетством - Пушкина дружно осудила. Список обвинений был стандартен и с той поры не менялся: Пушкину приписали злокачественный патриотизм, пресмыкательство перед царём и двором (в этом его особенно страстно обвиняли крупные государственные сановники и прочие прекрасно пристроенные люди), предательство идеалов европейского просвещения и вообще «варварство и дикость». Многие приличнейшие люди разорвали по этому поводу личные отношения с Пушкиным - например, внучка фельдмаршала Кутузова Долли Фикельмон после выхода стихотворения перестала с Пушкиным здороваться - так что наше всё является чуть ли не первой нерукопожатой персоной в русской истории. Вяземский, которого поэт считал другом, аккуратно выливал на него - хотя больше попадало на Россию, - содержимое своей ночной вазы [2]. Оба брата Тургенева обсуждали и осуждали «варварство» Пушкина. И так далее и тому подобное: либеральная общественность - которая как раз тогда-то и сплотилась вокруг известных идей - задала Александру Сергеевичу хар-рошую трёпку.
Что касается автора фразы, то она принадлежит Николаю Александровичу Мельгунову.
Сей замечательный - безо всяких кавычек, это важно - человек прожил долгую (1804-1867) и очень продуктивную жизнь. Он получил прекрасное образование в петербургском Благородном Пансионе, служил в Московской архиве иностранных дел, был членом кружка любомудров, много переводил с немецкого (в том числе знаменитую книгу Тика и Ваккенродера «Размышления отшельника, любителя изящного»), а в 1834 году подал в отставку и уехал за границу. Там он живёт в Германии и во Франции, посвятив себя творческим досугам. В частности, он немало делает для ознакомления заграницы с русской литературой, в частности - был консультантом немецкого писателя Г. Кенига о русской литературе. Потом вернулся в Россию, занимался тут разными полезными делами, в том числе музыкальной критикой. При всём том был крайне плодовитым автором и написал огромное количество литературных и публицистических текстов (в основном под псевдонимами). Ну и, естественно, был знаком со множеством великих людей, начиная от Пушкина и Глинки и кончая, например, Герценом, с которым он плодотворно сотрудничал.
Разумеется, убеждения у него были правильные, либеральные. Так что в ситуации с «Клеветниками России» он не мог не дать отпор зарвавшемуся шовинисту Пушкину. Каковой, по его словам (написанным Степану Петровичу Шевырёву, тоже очень достойному человеку) - «мне так огадился как человек, что я потерял к нему уважение даже как к поэту, ибо одно с другим неразлучно».
Ну конечно же, слово «огадился» у Мельгунова не имеет того прямого обсценного смысла, как в словах нашего современника. Но мы - дети своего испорченного времени, и стоит всё же признать, что даже Прилепин вкупе с моим либеральным знакомым, при всех их достоинствах, всё-таки немножко не дотягивают до Пушкина и Мельгунова. И не то чтобы они в этом виноваты: просто век у нас не золотой.
Ну а так - я просто порадовался такой неожиданной перекличкой через века. Неожиданной, т.к. заподозрить своего визави в знакомстве с перепиской Шевырёва и Мельгунова я не могу. Ибо он не какой-нибудь филолог или там историк, а советский программист, взращённый на Стругацких. Да я и сам-то вспомнил про эту фразу лишь по случаю, так как некогда интересовался консерватизмом в русском искусстве и «где-то наткнулся».
И ещё больше я порадовался невероятной устойчивости убеждений, нравов и даже лексикона наших рукопожатцев. Перенеси любого из них в любой момент русской истории, и мы всегда будем точно знать, что он скажет по какому поводу, и даже - какими словами. С вышеуказанной поправкой, разумеется, а так - - -
[1] Достаточно вспомнить хотя бы то, что итальянское слово «банда» вошло в русский язык именно через польский: поляки называли «бандами» свои отряды, и называли весьма точно.
[2] При этом полякующим он не был и считал подавление восстания необходимостью - но необходимостью стыдной. На Пушкина он набросился именно потому, что тот посмел задеть французов и тем самым «опозорил нас перед Европой» (знакомый ход мысли, не так ли? - ага-ага).
)(
А именно - по ходу дела мой знакомый принялся клеймить за ватничество и колорадство писателя Захара Прилепина, чьи книжки он раньше любил и всем горячо рекомендовал. Когда я ему это припомнил, тот с гордостью сообщил - «Прилепин так обосрался как человек, что теперь я его не воспринимаю и как писателя».
Меня эта фраза чем-то зацепила. То есть со мной случилось дежавю: ощущение, что нечто подобное я где-то слышал или читал, только не о Прилепине. Причём не просто читал, а отметил про себя - «ага, ожидаемо».
Такие вещи меня раздражают и мешают думать, так что я потратил сколько-то времени на гугленье. Нашёл много интересного - например, речи Лукашенко по поводу Новороссии - но всё это было не то. Попытки взбодрить ослабевшую память тоже успеха не имели: в голову упорно лезли Милюков и почему-то Мальгин.
Честно говоря, я потратил на эту ерунду довольно много времени. «Ну вот вцепилось и всё тут».
Помог Лермонтов. Потому что, с печалью созерцая вакханалию цитирования немытойроссии, я - по недлинной цепочке ассоциаций - всё-таки вспомнил, откуда это про обосравшегося. Точнее, по какому поводу. Относительно недолгое гуглевание и послеующее википедирование подтвердило догадку и указало и на автора аналогичной фразы, и на её предмет.
Начнём с последнего. Предметом был ни кто иной, как Александр Сергеевич Пушкин.
А именно. В 1831 году Пушкин написал известное стихотворение «Клеветникам России», посвящённое - как он думал - французам, а точнее, их информационно-пропагандистской политикой в поддержку польских свободолюбцев. Стихотворение достаточно известно, чтобы его приводить здесь. Учитывая как обстоятельства восстания [1], так и предельно гнусную - по тогдашним вегетарианским временам так и особенно - французскую диффамационную компанию, стихотворение можно считать чем-то вроде рассерженного стука тростью в ответ на пушечный залп ядрами, начинёнными первосортным французским дерьмом. Увы, у нас для аналогичного залпа не было не только писателей, но и читателей. Их и для Пушкина-то не нашлось. Российская общественность - ползающая на коленях перед гордым шляхетством - Пушкина дружно осудила. Список обвинений был стандартен и с той поры не менялся: Пушкину приписали злокачественный патриотизм, пресмыкательство перед царём и двором (в этом его особенно страстно обвиняли крупные государственные сановники и прочие прекрасно пристроенные люди), предательство идеалов европейского просвещения и вообще «варварство и дикость». Многие приличнейшие люди разорвали по этому поводу личные отношения с Пушкиным - например, внучка фельдмаршала Кутузова Долли Фикельмон после выхода стихотворения перестала с Пушкиным здороваться - так что наше всё является чуть ли не первой нерукопожатой персоной в русской истории. Вяземский, которого поэт считал другом, аккуратно выливал на него - хотя больше попадало на Россию, - содержимое своей ночной вазы [2]. Оба брата Тургенева обсуждали и осуждали «варварство» Пушкина. И так далее и тому подобное: либеральная общественность - которая как раз тогда-то и сплотилась вокруг известных идей - задала Александру Сергеевичу хар-рошую трёпку.
Что касается автора фразы, то она принадлежит Николаю Александровичу Мельгунову.
Сей замечательный - безо всяких кавычек, это важно - человек прожил долгую (1804-1867) и очень продуктивную жизнь. Он получил прекрасное образование в петербургском Благородном Пансионе, служил в Московской архиве иностранных дел, был членом кружка любомудров, много переводил с немецкого (в том числе знаменитую книгу Тика и Ваккенродера «Размышления отшельника, любителя изящного»), а в 1834 году подал в отставку и уехал за границу. Там он живёт в Германии и во Франции, посвятив себя творческим досугам. В частности, он немало делает для ознакомления заграницы с русской литературой, в частности - был консультантом немецкого писателя Г. Кенига о русской литературе. Потом вернулся в Россию, занимался тут разными полезными делами, в том числе музыкальной критикой. При всём том был крайне плодовитым автором и написал огромное количество литературных и публицистических текстов (в основном под псевдонимами). Ну и, естественно, был знаком со множеством великих людей, начиная от Пушкина и Глинки и кончая, например, Герценом, с которым он плодотворно сотрудничал.
Разумеется, убеждения у него были правильные, либеральные. Так что в ситуации с «Клеветниками России» он не мог не дать отпор зарвавшемуся шовинисту Пушкину. Каковой, по его словам (написанным Степану Петровичу Шевырёву, тоже очень достойному человеку) - «мне так огадился как человек, что я потерял к нему уважение даже как к поэту, ибо одно с другим неразлучно».
Ну конечно же, слово «огадился» у Мельгунова не имеет того прямого обсценного смысла, как в словах нашего современника. Но мы - дети своего испорченного времени, и стоит всё же признать, что даже Прилепин вкупе с моим либеральным знакомым, при всех их достоинствах, всё-таки немножко не дотягивают до Пушкина и Мельгунова. И не то чтобы они в этом виноваты: просто век у нас не золотой.
Ну а так - я просто порадовался такой неожиданной перекличкой через века. Неожиданной, т.к. заподозрить своего визави в знакомстве с перепиской Шевырёва и Мельгунова я не могу. Ибо он не какой-нибудь филолог или там историк, а советский программист, взращённый на Стругацких. Да я и сам-то вспомнил про эту фразу лишь по случаю, так как некогда интересовался консерватизмом в русском искусстве и «где-то наткнулся».
И ещё больше я порадовался невероятной устойчивости убеждений, нравов и даже лексикона наших рукопожатцев. Перенеси любого из них в любой момент русской истории, и мы всегда будем точно знать, что он скажет по какому поводу, и даже - какими словами. С вышеуказанной поправкой, разумеется, а так - - -
[1] Достаточно вспомнить хотя бы то, что итальянское слово «банда» вошло в русский язык именно через польский: поляки называли «бандами» свои отряды, и называли весьма точно.
[2] При этом полякующим он не был и считал подавление восстания необходимостью - но необходимостью стыдной. На Пушкина он набросился именно потому, что тот посмел задеть французов и тем самым «опозорил нас перед Европой» (знакомый ход мысли, не так ли? - ага-ага).
)(