Мемуары Олега Кашина
Газета «Коммерсант» начала публикацию воображаемых мемуаров российских политиков. Героями первых двух выпусков стали одиозные в глазах авторов издания Владислав Сурков авторства Захара Прилепина и Василий Якеменко авторства Авдотьи Смирновой. Воображаемое, как всегда, было выдано за действительное - там и «раскаяние», и «президент Навальный», и вложенные в уста героев равновеликие прилепинские попытки возвеличить и смирновские старания поддеть своих персонажей.
Однако, как постулировал гениальный Исаак Ньютон, каждое действие рождает противодействие - и было бы странно, если бы столь претенциозное литературное творчество не породило ответа. Поэтому я, в надежде на то, что без «мемуаров» не останется в итоге ни один из тех, чьи имена не сходят с первых полос журналов и газет, начну альтернативную серию жизнеописаний с краткого отрывка из воспоминаний, которые мог бы написать сорок лет спустя Олег Кашин.
«...Журналистом быть в России хорошо. Что журналист напишет, то и будет - кто там разберет, что на самом деле происходит, если в газете написано «Путин ест младенцев». Спросят только - каких младенцев, печеных или жареных, светленьких или темненьких. Сиди и сочиняй, а потом, может и пресс-конференцию тебе устроят, если с выдумкой к сочинительству подойти, со старанием. Журналист журналиста никогда не обидит - должна же и у нас быть какая-то профессиональная этика. Поэтому когда произошел тот случай, с букетом и арматурой, каждый был на моей стороне, каждый помог, чем смог. Кто статеечку тиснул, кто - репортаж, а кто - портрет на первой полосе. «Мальчик, который выжил», меня назвали.
Тогда и версия первая придумалась. Мочить решил того, на кого и без меня смотрели недобро. В те годы таким человеком был Якеменко. Это уже потом в его честь назвали то озеро в Тверской области, впрочем, я отвлекся. Тогда наехать на него мне казалось таким очевидным, ничто не предвещало последствий. Главное, конечно, было заручиться поддержкой в верхах, поэтому, когда объявилась всем известная дама в розовом, и заявила, что она мне - крышу, а я - слово и дело, я согласился. Такие она мне золотые горы обещала, все, помню, твердила «Стану я владычицей морскою, а Сурков будет у меня на посылках». И у тебя, говорит, будет. Ну я поверил, и когда Якеменко против меня обвинения выдвинул, позвал Суркова в суд, за меня свидетельствовать. А он не пришел. Тут ко мне закрались первые подозрения, вспомнил, как из ее крокодиловой Биркин постоянно вываливались обрезки железной трубы, и как очаровательно она улыбалась, говоря «Это мне тепличку строить, цветы растить, букеты нынче дороги» и старательно запихивая железки поглубже...
...Помню, какой шок был у меня, когда объявили результаты следствия. Такого не ожидал никто - обзвоненные в ночь перед оглашением имени официального подозреваемого бильдредакторы, которых я убеждал повесить на первую полосу фотографию Якеменко, поверили моим клятвенным словам о точном варианте, полученном от следствия. Любой бы поверил, я сам поверил, когда меня перед этим прессовала эта, в розовом. Утром нас ждал такой удар, какого не помню даже от арматуры...
Дальнейшие события смутны - врачи, лазарет, мягкие стены. Помню как я кричал, звал маму, дворника, полицию. Тогда я и решил оставить журналистику на время. Раз в год санитары позволяют мне вспомнить прошлое, я снова заношу палец над айпадом, но потом вновь опускаю его бессильно. Меня никто не понимает, даже мои дети. Я чувствую, мне осталось недолго, и когда они приходят меня навестить, я всякий раз прошу их о последнем одолжении. Пусть на моем надгробье будет выбита эпитафия отечественной журналистике: «Путин ест младенцев. Я требую найти и наказать виновных»...
Однако, как постулировал гениальный Исаак Ньютон, каждое действие рождает противодействие - и было бы странно, если бы столь претенциозное литературное творчество не породило ответа. Поэтому я, в надежде на то, что без «мемуаров» не останется в итоге ни один из тех, чьи имена не сходят с первых полос журналов и газет, начну альтернативную серию жизнеописаний с краткого отрывка из воспоминаний, которые мог бы написать сорок лет спустя Олег Кашин.
«...Журналистом быть в России хорошо. Что журналист напишет, то и будет - кто там разберет, что на самом деле происходит, если в газете написано «Путин ест младенцев». Спросят только - каких младенцев, печеных или жареных, светленьких или темненьких. Сиди и сочиняй, а потом, может и пресс-конференцию тебе устроят, если с выдумкой к сочинительству подойти, со старанием. Журналист журналиста никогда не обидит - должна же и у нас быть какая-то профессиональная этика. Поэтому когда произошел тот случай, с букетом и арматурой, каждый был на моей стороне, каждый помог, чем смог. Кто статеечку тиснул, кто - репортаж, а кто - портрет на первой полосе. «Мальчик, который выжил», меня назвали.
Тогда и версия первая придумалась. Мочить решил того, на кого и без меня смотрели недобро. В те годы таким человеком был Якеменко. Это уже потом в его честь назвали то озеро в Тверской области, впрочем, я отвлекся. Тогда наехать на него мне казалось таким очевидным, ничто не предвещало последствий. Главное, конечно, было заручиться поддержкой в верхах, поэтому, когда объявилась всем известная дама в розовом, и заявила, что она мне - крышу, а я - слово и дело, я согласился. Такие она мне золотые горы обещала, все, помню, твердила «Стану я владычицей морскою, а Сурков будет у меня на посылках». И у тебя, говорит, будет. Ну я поверил, и когда Якеменко против меня обвинения выдвинул, позвал Суркова в суд, за меня свидетельствовать. А он не пришел. Тут ко мне закрались первые подозрения, вспомнил, как из ее крокодиловой Биркин постоянно вываливались обрезки железной трубы, и как очаровательно она улыбалась, говоря «Это мне тепличку строить, цветы растить, букеты нынче дороги» и старательно запихивая железки поглубже...
...Помню, какой шок был у меня, когда объявили результаты следствия. Такого не ожидал никто - обзвоненные в ночь перед оглашением имени официального подозреваемого бильдредакторы, которых я убеждал повесить на первую полосу фотографию Якеменко, поверили моим клятвенным словам о точном варианте, полученном от следствия. Любой бы поверил, я сам поверил, когда меня перед этим прессовала эта, в розовом. Утром нас ждал такой удар, какого не помню даже от арматуры...
Дальнейшие события смутны - врачи, лазарет, мягкие стены. Помню как я кричал, звал маму, дворника, полицию. Тогда я и решил оставить журналистику на время. Раз в год санитары позволяют мне вспомнить прошлое, я снова заношу палец над айпадом, но потом вновь опускаю его бессильно. Меня никто не понимает, даже мои дети. Я чувствую, мне осталось недолго, и когда они приходят меня навестить, я всякий раз прошу их о последнем одолжении. Пусть на моем надгробье будет выбита эпитафия отечественной журналистике: «Путин ест младенцев. Я требую найти и наказать виновных»...