Народ изгаляется в адрес Ельцина. Кому ж высказаться, как не мне? Я с ним провел шесть часов с глазу на глаз. В сентябре 1988 года стал первым журналистом, опубликовавшим в России (иркутская "молодежка") большое интервью с Б.Н. после изгнания его из партийного рая. Чуть раньше успел Ольбик, но то было в Латвии и о сугубо партийных делах. А я постарался дать портрет. И напророчил ему возврат в
большую политику. Прочитав финал интервью, Ельцин только отмахнулся: "Э-э"... Потом был очерк в газете, смешно сказать, "Советский цирк" рядом с рубрикой "Жизнь замечательных зверей". Тогда было безразлично, где публиковаться: ксерокопии тут же появлялись на заборах в Москве. Можно сказать, не последнюю роль сыграл в прорыве информационной блокады вокруг него. Одно время, выхватывая меня взглядом в Кремле из шоблы "парламентских корреспондентов", он подмигивал и энергично поднимал палец кверху...
О нем надо писать либо очень длинно, либо коротко. Длинно нет возможности. Постараюсь покороче. Не знаю, получится ли. Поехали...
Идея интервью с опальным Ельциным родилась у меня в телефонном разговоре с коллегами из Иркутска, откуда я только что вернулся. "А что если..." Легко сказать, как до него добраться? Тупо беру справочник, ищу приемную Госстроя, звоню. Попадаю на его помощника Льва Суханова. Тот говорит: позвони завтра в 14. 00. "Завтра в 14.00" я оказался в переходе на Пушкинской, кручу диск телефона-автомата. Суханов: "Минуточку". И вдруг на другом конце провода: "Шта-а?" Мама дорогая, Сам! Прошу учесть, какое было время и кем тогда был Ельцин. Небожитель! Член ПБ (кандидат, неважно)! От неожиданности сбивчиво начинаю его убалтывать. Он не верит, что публикация возможна. Я уверяю: ребята лягут костьми. И тут трубка аппарата начинает предательски пикать, предупреждая, что время разговора истекает. Думаю, сейчас он меня примет за чекиста. "Я из перехода звоню, Борис Николаевич!" Договорились: составляю вопросы, и если они ему понравятся, рискнем. Так мы встретились с его кабинете 1-го зама председателя Госстроя.
Всего встреч было три, примерно по два часа каждая. Интервью. Согласование текста. И последняя, на которой я практически пожинал лавры (за счет ребят из Иркутска, легших на амбразуру). Мы даже обменялись с Б.Н. анекдотами...
Впечатления? Тогда это был видный дядька с сединой красивого зеленовато-пепельного отлива. Доброжелателен. Живой. Вот это, наверное, главное впечатление. Этим он тогда разительно отличался от партномеклатуры. Конечно, тот Ельцин «фильтровал базар», и еще как, Горбачева фамилию ни разу не упомянул, только иногда показывал пальцем в потолок. Его кабинет, понятно, прослушивался. Однако были скользкие темы, на которые он отматывал на полную катушку. Например, когда речь зашла о заседании Московского горкома, где его топтали. Видно было, что в нем сидит колоссальная жажда реванша. Это, несомненно, было пружиной его дальнейшей деятельности.
Говорил Б.Н. косноязычно, при расшифровке я замучался. Однако он оказался хорошим правщиком. Я реально удивился. Ельцин довольно легко находил синонимы, подчас неочевидные. Позднее говорили, что он сам правил свои тексты - думаю, это правда. Реакции на все очень быстрые, проблемы возникали на стадии формулирования. Звериное чутье на людей, никаким «дураком» Ельцин, конечно же, не был. В последний раз он меня удивил вот чем. На третьей «презентационной» встрече даю ему подписать фотографию сына. Стандартный снимок, годовалый мальчик на лошадке. Спрашивает: как зовут? «Егор» (Георгий вообще-то). Он аж крякнул. Тогда все бегали со значками «Егор, ты не прав»? Задумался. Пишет: «Егор, будь всю жизнь прав. С приветом, Борис». Каково?! Храню снимок до сих пор. "Исторический».
Анекдотами мы обменялись вот какими. Я: «Горбачев вызывает дух Сталина и спрашивает, что делать. Сталин: советую вам двэ вэщи: расстрэлять Палытбюро и пэрекрасить Казанский вокзал в зеленый цвет. Горбачев: а зачем вокзал-то перекрашивать? Сталин: это харашо,
товарыщ Горбачев, что первое прэдложение у вас нэ вызвало вопросов!» Ельцин смеялся до слез. Рассказывает в порядке алаверды: «На выставке мод в Париже Раиса Максимовна получила премию за шубу из шкуры убитого Ельцина». Смотрит вопросительно. Чувствует, что получилось мрачновато. Замяли…
Теперь о том, что вызвало у меня в ту пору недоумение, а позднее постепенно объяснилось. Он, мягко говоря, не всегда говорил правду. Однако особенностью его вранья было то, что он в ту же минуту начинал верить в то, что говорил. В этом смысле не совсем как бы и врал,
поймай его за руку - еще бы и обиделся. Например, задаю ему популярный в то время вопрос о промышленных стоках в Байкал. Он говорит, что, придя в Госстрой, вник в проблему и тут же наложил вето на «трубу». Может быть, чуть менее категорично. Но мы-то знали, что заслуга была не совсем его…Или о деле директора Елисеевского гастронома. Разгром торговой мафии народная молва стойко приписывала Б.Н. Разумеется, я поинтересовался деталями. С чего началось? Ельцин рассказывает, как во время его визита в гастроном продавщица
что-то шепнула, он ее направил к помощнику, и потом все завертелось. Позднее я познакомился со следователем О., который вел это дело и регулярно докладывал Ельцину. О. недоверчиво воспринял эту версию: «Нет, все началось при Андропове. А Ельцин не мешал». (Еще следователь был удручен тем обстоятельством, что то ли Соколову, то ли Трегубову обещали жизнь, он все рассказал, а его расстреляли…)
Вспоминаю и такое. «Что читаете, Борис Николаевич?» Он ведь, по его словам, просыпался в 5 утра и до 7 читал. Подбирает ответ (именно «подбирает», с учетом тогдашней моды). Назовем «Пожар» Распутина. По экономике - назовем Шмелева. А Селюнина? Нет, этого рано - оставим Шмелева. Сейчас мне кажется, что в этом подбирании политически корректных слов он мало чем отличался от других политиков. Думаю, ощущение некоей фальши исходило от всех «исторических фигур» - Цезаря, Наполеона и т.д., не хочу их сравнивать. Люди всегда на сцене, раскроешься - получишь удар…Позабавил меня такой момент. Ельцин говорит: «Недавно в «Юности» прочитал хороший материал «Размышления 30-летней» Натальи Шантырь. Видели?» Нет, говорю. «Эх вы, журналисты…» Вернувшись домой, нашел журнал со статьей. Ничего не понимаю: махровое музыковедение. Наверное, думаю, перепутал. И вдруг в тексте нахожу слово: «Ельцин»! (Автор угадала в Б.Н. будущего дирижера оркестром).
Пора закругляться. Суммирую свои впечатления. Тогда они были безусловно положительными. Мужик, сгусток энергии. На нем аршинными буквами было написано, что у него большое будущее. Когда Коржаков причисляет к своей особой заслуге, что он помогал Б.Н. в дни опалы, это чепуха. Многие, включая меня, согласились бы ему служить в конце 80-х. Очередь стояла. Ельцин, безусловно, историческая фигура. Не расшифровываю - за недостатком места. Спорить с теми, кто называет его сегодня преступником, людоедом, чуть ли не в одиночку развалившим Союз, не считаю нужным. Ни ума, ни благородства, ни самокритичности, ни просто художественно воображения в этих людях нет. Пусть рассказывают свои сказки тем, кто помоложе. Мы кое-что помним. Конечно, и Ельцин ко многому руку приложил. Думаю, с течением времени отношение к его фигуре Ельцина будет меняться в лучшую сторону. Так произошло со мной. Примерно в 1990 году после его полетов вокруг статуи Свободы, а главное, в предчувствии катастрофы я от него отшатнулся. Опубликовал критический очерк о нем в одной из газет (оставаясь в рамках приличия и, разумеется, не используя информацию, полученную в доверительной обстановке). В 1991 году столкнулся в Кремле со Львом Сухановым. Он мне: «А нам сказали, что вы о Борисе Николаевиче плохо отзывались». Видимо, подбирали кадры в команду…Вряд ли я о Ельцине так уж плохо отзывался. Но служить ему тогда точно не хотел. «Им» сказали. Могли бы самого спросить. Так и собирают до сих пор информацию через черт знает какие руки.