"Религия выжгла напалмом остатки какой-то любви и уважения друг к другу..."
"...То, что я хочу рассказать, будет, как мне кажется, иллюстрацией генезиса прихожан современной РПЦ. Как формировалось то, что мы видим сейчас - и к чему порой питаем широчайшую гамму эмоций, от брезгливости до умиления.
Я родился в первой половине 1980-х вторым из трёх детей в семье, где отец так и остался неверующим (в бытовом значении слова) человеком, а мать как раз незадолго до моего рождения, перепробовав разнообразные духовные практики, начиная от йоги и кончая традиционными бабками-знахарками, воцерковилась в РПЦ. Сначала она попала в подмосковную общину о. Аркадия Шатова, затем стала прихожанкой у о. Всеволода Шпиллера в Николе-в-Кузнецах.
Ещё через какое-то время, спустя пару лет после моего появления на свет, ей выпало сомнительное счастье стать духовной дочерью до сих пор пользующегося известностью духовного лица, которое сначала подвизалось в столице, а потом стало обитать в женском монастыре одного областного центра. Одно из первых детских воспоминаний у меня: мы с матерью едем куда-то ночью в поезде. Никаких деталей этой поездки не помню, кроме самого осознания факта, что ездила мать в Иваново к отцу А. (назовём его так).
Матушке моей и без отца А. было свойственно неофитское горение, а уж отец А. его усилил по максимуму. В доме не оставалось пространства, в котором не было бы религии; в каждой комнате были иконы. Мать и старшая сестра ходили дома в косынках; утро начиналось молитвами, просфорой и святой водой, а вечер - молитвами на сон грядущий. Формально детей к посту не принуждали, но еда (кроме как на ужин для отца) готовилась постная, а дети, понятное дело, мать обижать не хотели, ибо та страшно расстраивалась, когда отец «соблазнял» их мясом или молочной продукцией. Каждый субботний вечер и воскресное утро - в храм; в дополнение к этому - двунадесятые праздники и их всенощные.
Весь круг общения матери - такие же шарахнутые религией люди, с неофитскими болезнями той или иной степени тяжести. Редко, крайне редко (пару раз в год) бывали у нас в гостях родительские друзья времён их молодости. И с раннего детства я понял, что есть два мира. Мир людей, свободных от обязательств перед Богом, и мир людей, которые вынуждены жить по этим правилам. Двадцать лет спустя выкорчёвывание этой двойственности потребовало нескольких месяцев работы с психологом.
Отец смотрел на обилие религиозных практик вокруг себя с лёгким юмором и с не очень сильным раздражением, рассчитывая, что рано или поздно дети подрастут и сами разберутся, или даже надеясь, что со временем жена разочаруется «в попах», как он выражался. Из желания угодить ей, он, прагматик до мозга костей, согласился покреститься и повенчаться, поехав для это к указанному отцу А.: тот согласился сделать это без регистрации и, обратите внимание, не был сколь-либо смущён отсутствием у моего отца веры в Бога. Отец А. спросил у него: «Есть ли у Вас доказательства, что Бога нет?» - и, получив ответ «нету», произнёс: «Кто не против нас, тот с нами», - сочтя это достаточным оправданием для того, чтобы преподать таинства Крещения, Евхаристии и Брака человеку, который вовсе не собирается не то, чтобы жить как воцерковлённый христианин, а который вообще не исповедует Христа Богом.
Ну и самое основное: отец был занят зарабатыванием денег. Трое детей, жена зарабатывала после выхода из декрета не особо много, а на дворе был конец восьмидесятых. Не находя возможности как-то улучшить атмосферу в семье и повысить качество своего брака, отец всего себя вкладывал в то, чтобы в семье были деньги. И с большим (по тем временам) успехом.
Что я имею в виду под качеством брака? Ну что ж, родители давно не живут вместе, сами эту тему в разговорах со мной затрагивали, я уже давно сам отец и муж, поэтому скажу в открытую: судя по всему, до обращения моя мать была отнюдь не противницей разнообразных плотских радостей в постели. Но обращение свело это на нет. Я даже не говорю о сексе, отличном от вагинального; всё гораздо прозаичнее: секс в пост, в котором, согласно апостолу Павлу, жена мужу отказать не может, сводился просто к тому, чтобы… лечь. И это была рекомендация отца А. Дескать, если мужчина тебя хочет, то просто возьмёт, ты не сопротивляйся. А вот если ему нужны ласки и страсть - то значит, это не настоящая глубинная потребность, а просто желание себя побаловать - и нечего такому мужскому желанию потакать.
Отец и до этих перемен, вероятно, мог себе позволить что-то на стороне, но брак их это не разрушило. Но после обращения, с учётом количества постных дней в году, от супружеской жизни мало чего осталось. Вместо того чтобы лучше следить за собой как в косметическом, так и в интеллектуальном плане, дабы и после сорока оставаться для мужа интересней, чем молодая поросль, матушка моя всё свободное от работы и от ухода за детьми время уделяла религии.
Отцу приходилось конкурировать с матерью за детей. Отец давал технические, энциклопедические знания, мать - религиозные, причём чисто «практические»: речь не о детской библии (была и она), а о том, что ребёнок в 6 лет знал, что такое тропарь, кондак, икос, в какие посты можно рыбу, в какие нельзя, и т.д.
Ах да, забыл сказать. Когда в шесть лет мать застала меня рассматривающим и играющимся со своим половым органом (это не мастурбация, а просто обычное любопытство ребёнка к собственному телу), то повела меня на первую исповедь, где священник объяснил мне, что «пису трогать нельзя, иначе руки отсохнут». И это в семье, где отец был кандидат наук, где дед (покойный мамин отец) был большим начальником в одном из транспортных министерств, прадед - главным инженером завода, где книжные полки были забиты под завязку литературой самого разного рода, начиная от Стругацких с Брэдбери и заканчивая Айрис Мёрдок, Голсуорси и Эмилем Золя.
В 1990 году отец проиграл, увы, главную битву за свою семью. Сестра окончила школу (одну из лучших английских спецшкол в Москве). Писаной красавицей её, увы, назвать было никогда нельзя, но при должном уходе, ЗОЖ и косметике её вполне можно было бы назвать если уж не привлекательной, то по меньшей мере интересной. Однако давления религиозной матери сестра выдержать не смогла, усвоила все религиозные ценности и пропиталась ими до мозга костей. И уж не знаю, что её на это толкнуло - опущенная религиозными практиками ниже плинтуса самооценка, несчастная любовь или что-то ещё, но летом 1990 года она, взяв благословение на то у известного лаврского духовника отца Н. (который был также и духовным отцом отца А.), поставила семью перед фактом, что уходит в недавно открывшийся женский монастырь в Калужской области.
Родная мать, равно как и отец А., а также нынешние духовники мамы и сестры, некие отцы Ф. и Г. - иеромонахи из Данилова монастыря, сами готовящиеся к отправке в один из вновь открывшихся островных монастырей севера России, - безусловно, одобрили это. Ни один из них не призвал подождать, хотя бы закончить институт. Даже наоборот, один из них прямым текстом сказал: «Нужно уходить сейчас, до вуза, она пока ещё чистая и хочет быть с Богом. После вуза она уже напитается мирской жизнью; в монастырь не захочет». Т.е. священник открытым текстом признавал, что вставший на ноги, получивший опыт независимой (от религиозной матери) жизни человек в монастырь не захочет. Жаль, подобные высказывания со стороны священника нельзя квалифицировать как уголовное преступление.
Отец, в свою очередь, рассчитывал на то, что дочка протянет там несколько месяцев, прозреет, захочет нормальной молодёжной жизни, вернётся в Москву и поступит в вуз на следующий год. Благо армия ей не грозит - чего ж бояться? Бояться, однако, было чего. Об этом монастыре, где матушка с любимыми сестрами по нескольку раз в год ездила в Иерусалим, а остальные сестры жили в плохо отапливаемых бараках, уже есть немало публикаций, кому нужно - найдёт.
Для девочки из московской интеллигентной семьи, начитавшейся святых отцов, искренне верящей во вселенскую справедливость, такая настоятельница, такие монахини и такие порядки оказались непосильной встречей с реальностью. Сестра протянула в монастыре два года, даже приняла иноческий постриг… но закончилось всё в психбольнице с большим количеством антидепрессантов и нейролептиков. Клиническая депрессия. Потом забрали её домой, где она в буквальном смысле лежала и смотрела в потолок или (под воздействием лекарств) спала. Дальше ещё одна больница на несколько месяцев, выписка, попытка суицида, снова больница, снова выписка, снова попытка. Благо, деньги в семье на лекарства были (пожалуй, деньги - это единственное, что там осталось после того, как религия выжгла там напалмом остатки какой-то любви и уважения друг к другу).
Ремиссия, потом увлечение алкоголем, потом снова больница, снова выписка и ещё одна попытка самоубийства. Последняя известная мне попытка - ванная, полная красной воды - до сих пор стоит у меня перед глазами, хотя прошло шестнадцать лет. С тех пор длительная ремиссия, окончила заочно вуз. Да, материально она ни в чём не нуждается: и я, и брат достаточно крепко стоим на ногах, чтобы иметь возможность помогать ей, а недвижимость у неё есть. Но семьи и здоровья - нет. Приём разнообразных сочетаний сильнодействующих психотропных препаратов на протяжении четверти века не проходит даром.
Отец, однако, быстро учился. Он забрал меня и брата из т.н. «православной гимназии», куда нас отдала мать, и перевёл, прямо в середине учебного года, в ту же школу, которую два года назад закончила сестра.
Основателем и первым директором той гимназии была некая мадам, в прошлом ответственный партийный (или околопартийный) работник по имени Светлана. Никакого вменяемого опыта организации образовательного процесса, как я сейчас понимаю, у неё не было. Но в те хаотические времена (начало 1990-х) это не служило препятствием для того, чтобы открыть православную гимназию. Помещение для школы она арендовала у некоего детского сада со вздувшимися из-за затопления полами. Учителей брала Бог весть откуда.
Запомнилась экзальтированная выпускница иняза, навязывавшая родителям всех мало-мальски способных к языкам учеников частные занятия древнегреческим (благо, мой отец это пресёк); преподавательница русского языка и литературы, кичившаяся своим родством с Бальмонтом и учившая первоклассников презирать программу «Спокойной ночи, малыши»; преподавательница математики, всерьёз убеждавшая третьеклассников, что перед решением каждой задачи нужно произнести про себя молитву, а иначе правильного решения не найти.
Значительная часть образовательного процесса была посвящена подготовке к рождественскому и пасхальному спектаклям. Формально Закон Божий был только раз (или два раза, уже не помню) в неделю, но это с лихвой компенсировалось обязательными посещениями всенощных всем классом в тех случаях, когда кануны праздников выпадали на будние дни. К слову сказать, преподавателем Закона Божьего был отец Л. - в будущем известный специалист по библейскому ивриту. О нём и его семействе как классическом случае религиозной детоксикации я ещё напишу ниже.
Сама мадам Светлана запомнилась мне следующим. В отсутствие нормального преподавателя физкультуры она нашла какого-то парня лет 18-20, который согласился погонять с третьеклассниками в футбол (да, вот так просто - о том, что за травмы детей от мяча в случае чего отвечала бы она, Светлана не задумывалась). Родная мать недавно до того пропесочила меня, что оптинские старцы запрещали игру в футбол, считая её нечестивой. Я подошёл к директрисе во время перемены, и тихонько поведал ей о томящих меня сомнениях. О, какой букет эмоций я получил в ответ! Мадам наорала на меня, изрекла, что «гордость - это страшнейший из грехов», «послушание превыше всего», «делать надо то, что говорят старшие» и т.п.
Что отец упустил, переводя нас с братом из гимназии в нормальную школу, так это мою неготовность к социализации в здоровом коллективе. В отличие от брата, я не ходил в детский сад (мать отказалась отдавать, мотивируя тем, что она и так сидит в декрете с младшим) и провёл в этом дивном террариуме, где дети были преимущественно из таких же «шарахнутых» семей, целых три года. Поэтому в нормальной школе было сложновато. Но со временем стало легче и… где-то классу к шестому у меня появились моральные силы на то, чтобы прекратить ходить в церковь.
Естественно, это вызывало у матери сильнейшую обиду. Как же так, я должна была вырастить самого лучшего, самого благочестивого мальчика! При этом любой матери не нужно что-либо говорить, чтобы выказать недовольство своему ребёнку. Ребёнок всё чувствует, а мозгами понимает: заставить ходить в храм и молиться мать не может, это не общественная норма, да и отец не позволит. Мне (ребёнку) это нафиг не нужно, мне интересней с книжкой или кино по телевизору посмотреть. Мне не нужны посты, я люблю вкусно поесть. Один раз, я помню, она всё-таки пыталась именно что заставить меня читать утренние молитвы («мама, я не хочу» - «а я сказала, ты будешь»), но чувство самосохранения заставило её всё-таки пойти на попятный.
А в семье продолжался дурдом, в прямом и переносном смысле слова. Отец развёлся с матерью, но как человек благородный, он не только закрывал деньгами конкретные нужды детей, а давал деньги щедро самой матери. Эти деньги позволяли ей, по крайней мере, иметь хорошо набитый холодильник (в 1990-е годы это было немаловажно), что делало нашу квартиру прибежищем разного рода полумаргинальных персонажей.
Вот, например, некая Алла Ч., в прошлом музейный работник в Суздале, а ныне жена запрещённого в служении диакона из Питера, родившая ему четырёх детей одного за другим без всякого представления о том, как она при таком муженьке их будет содержать. В те времена - православнутая на всю голову недалекая дамочка, но необходимость кормить четверых детей несколько прочистила ей мозги. Воистину, Господь убогим помогает, потому что Алла Ч. смогла-таки поднять своих детей - кто-то помогал детской одеждой, кто-то деньгами, кто-то едой.
Спустя полтора десятилетия я нашел и внимательно изучил в одной из соцсетей как её профиль, так и страничку её старшей дочки. И вот тут увидел я потрясающую вещь: так называемую религиозную детоксикацию. Это не отход от религии сам по себе: это способность устроить свою жизнь так, что религия в ней занимает чётко лимитированное место, а остальная часть жизни - насыщена чем-то конструктивным (семья, профессия и т.п.). У дочки нет маминой неприкаянности. Да, формально дочка верующая, с мужем венчалась, все дела. Но дочка - нормальная современная девушка; уверен, что жила с мужем до брака (есть вещи, знаете ли, которые по глазам читаются и видны по фото в соцсетях), одевается модно, не стесняется собственной женственности.
Про детоксикацию ещё более яркий пример: дочки священника Л. Мне известно, что священник Л. только деток в гимназии обильно потчевал Законом Божьим, а вот в семье религиозное воспитание если и не было чётко дозировано, то, по крайней мере, нивелировано. Да и как иначе объяснить, что дочки, мягко говоря, свободны от религии - точнее, что религиозная детоксикация куда более явственна? Одна из дочек стала музыкантом, вторая - директор какого-то клуба развивающих занятий для детей. Обе не бедствуют в материальном плане, но если говорить про последнюю из них, то единственное в её жизни, что свидетельствует о религиозности - это многодетность (трое детей). Всё остальное - внешний вид, косметика (включая и татуаж), взгляд, активность в соцсетях, лексикон и т.д. - обычная светская девица, даже немного гламурная, я бы сказал, при этом весьма успешная. И удивительно, как в этот образ втиснуто следующее: в годовщину смерти о. Николая Гурьянова эта девица с умилением вспоминает на своей страничке в соцсети, как родители её в детстве привозили к этому старцу.
Кстати сказать, сам священник Л., интеллигент до мозга костей, зарабатывал на жизнь всегда не как священник, а как преподаватель и учёный. Приход у него был нищий подмосковный, до поры до времени отсутствие взносов в конвертах терпели в силу разных причин (статус преподавателя МДАиС, поддержка маститых московских протоиереев). Когда терпеть перестали, то отец Л. напряг свои связи по максимуму и устроился в один приход РПЦ заграницей.
Поразительно, насколько люди, за нашим столом в те годы демонстрировавшие абсолютно полную неотмирность и неприкаянность, искренне ставившие во главу всего духовную жизнь, подчинившие своё бытие церковному обиходу и уставу, со временем стали достаточно зубастыми, чтобы устроить свою жизнь и поставить на ноги детей. Более того, вызывает восхищение, какую непреклонность и независимость проявляют порой их дети. Мне-то было проще, у меня отец был абсолютно чужд всему этому. А каково было тем, у кого либо не было отца, либо отец и был главным проводником религии в жизнь семьи?
Ещё один пример носит более интересный характер. Есть достаточно известная московская династия священников. Отец И. и двое его сыновей. Отец И. уже ушёл в монастырь, оставив свою супругу-матушку нянчиться с внуками. Он священник весьма строгих нравов. Много, очень много писал в своих статьях про то, как необходимо выбирать невесту из благочестивой семьи. Его старший сын ему вторил, написал книгу о семье как о Малой Церкви. Оба они неоднократно давали интервью, в которых почти что впрямую говорилось о том, что спутника жизни должны подбирать родители, что без родительского одобрения счастливого брака не будет. Ну и традиционные православные завывания про то, что супружеская жизнь полна тягот, что материальные блага не важны, что семейная жизнь счастлива только при традиционном устройстве семьи.
Мне хорошо известна эта семья. Среди круга общения моей матери (одно время даже жила у нас) была некая дама, родившая в свое время внебрачного ребенка от диссидента - не самого известного, но лично знавшего первых лиц диссидентского движения. Лично это дама, хоть и воцерковлённая, была крайне вменяемой и до сих пор вызывает у меня глубочайшее уважение. Своему внебрачному ребёнку - дочери - она дала самое главное: свободу. Дочке никто не мешал увлекаться толкиенистикой и выбрать свой круг общения, в котором были далеко не только воцерковлённые православные. Да и с отцом, человеком крайне либеральных взглядов (хотя формально православным) она регулярно общалась. На почве толкиенистики она и сошлась с сыном вышеупомянутого основателя священнической династии.
Я уж не говорю про то, что третий ребёнок данного батюшки - дочка - вообще вышла замуж за иностранца (формально православного, т.к. есть белоэмигрантский дедушка; а реально - обычного западного человека) и уехала жить за границу. После замужества дочери в речах представителей священнической династии присутствует минимум патриотических интонаций и нравоучений. Не знаю, пытался ли отец И. удержать своих сына и дочь от таких браков, особенно сына: ведь выбор такой спутницы, выросшей в неполной семье, воспитанной либералом-отцом, резко противоречил всему тому, что проповедовал сам батюшка.
Думаю, что не пытался. Потому что большая часть священников и профессиональных православных, пусть и подсознательно, но чётко разделяют идеологию и теоретический modus vivendi для демонстрирования внешним, и реальный modus operandi для своей собственной семьи. Причём именно для семьи: себя самого-то приходится ограничивать (хотя вполне разумно), особенно если ты - фигура публичная, но вот уродовать жизнь родным детям мало кто желает. Уродуют жизнь себе и детям обычно профаны. Те, кто как моя мать, не за страх, а за совесть принял все правила православной «игры в бисер», и последовательно пытался заставить собственных детей кроить свою жизнь по тем же лекалам, втискивать себя в это прокрустово ложе.
Но вернёмся к тем, кто посещал наш дом. Ещё один интересный персонаж: некий иеромонах Ф. Точнее, это тогда он был иеромонахом. В начале 1990-х сей служитель Христов подвизался на Афоне, оттуда даже привозил своим духовным чадам настоящий греческий ладан. Потом стал служить на афонском подворье в Москве, а ещё через несколько лет был переведен в один из подмосковных монастырей. В те годы он производил странное впечатление: гибрид монаха и бизнесмена. Глаза грустные, взгляд отстранённый, но при этом ездил на мерседесе, имел мобильный телефон (в те годы!). Даже моей матери его увлечение бизнесом казалось странным. Надо сказать, что Ф. оказался честным человеком. В начале 2000-х он увлекся женщиной, у них родился ребенок. Об этом мало кто знал, он мог все скрыть, но предпочел честное решение и тихо ушел за штат, а потом уже и вовсе снял сан и женился.
Отнюдь не такой щепетильностью отличался иеромонах Л., в прошлом - послушник на том самом афонском подворье. В отличие от Ф., который не имел мирской профессии, и тем не менее не побоялся уйти в мир, господин Л. мирскую профессию имел. Он актёр. И надо сказать, в церкви он продолжает подвизаться на том же поприще. В Москве, правда, закрепиться не смог, но получил место служащего священника в некоем женском монастыре.
В иной ситуации это было бы крайне проблематично, но там случай нестандартный: настоятельница монастыря на ладан дышит, эдакая бабушка-божий-одуванчик, а храм и его хозяйство изолированы от основного монастыря и на отдельном балансе. Отец Л. нашел неплохих спонсоров из Москвы, а главное - открыл при монастыре летний лагерь для девочек предподросткового возраста. Естественно, семьи, отправлявшие девочек, кое-что жертвовали, и батюшке Л. кое-чего перепадало. Не думаю, что он педофил, но то, что он упивался своей властью над юными умами - было очевидно мне в те годы, что я посещал его обитель.
Общение с подобным господином извращало всё представление о чистоте, о юности, о том, какое будущее должно быть у девушки… потому что в представлении отца Л. никакого будущего нет. Есть только служение, борьба со страстями, молитва, жизнь в Церкви, служение, борьба… и далее по замкнутому кругу. Откуда у девушки должен браться муж, вообще непонятно (особенно с учётом того, что отец Л. вопреки любым разъяснениям священноначалия упорно стоял на том, что зарегистрированный в ЗАГСе брак всё равно без венчания остаётся блудом). А ведь именно в этом главная проблема подобных пропагандистов благочестия. Они не настолько радикальны, чтобы сказать «мир погряз во зле и думать о семейном счастье бессмысленно - надо спасаться в девстве»: они понимают, что такую идеологию будет тяжело продать. Поэтому продают они другую идеологию - «благочестивой семьи».
Но только нет их, этих благочестивых семей. Психически здоровым и хоть чего-то в жизни добившимся людям хочется вкусно есть круглый год, им хочется в выходные заниматься своими делами, а не идти в храм, мужчине и женщине хочется заниматься сексом с супругом так, как нравится, и тогда, когда хочется. И уж точно людям не хочется забивать религией мозг своим детям.
Есть семьи с более-менее благочестивым фасадом, это верно. А вот что за этим фасадом скрывается, зависит от множества факторов. Где-то полнейшая психопатия и бездумный диктат матери над детьми, а где-то вполне нормальные семьи, в которых никаких постов нет, родители не отказывают себе в жизненных удовольствиях, а церковь присутствует на периферии в виде посещения храма 5-6 раз в год, а то и реже. И практика моя показывает, что здоровая воцерковлённая семья возможна только в одном поколении (и эта семья либо священническая, либо неполная), а в следующем поколении, извините, будет либо психопатия, либо фасад.
В 1990-е годы моя мать уже не окормлялась более у отца А. в силу его географической удалённости и нехороших слухов о нем. Регулярным духовником ее был вышеупомянутый отец Ф., а духовным отцом, решавшим стратегические вопросы - некто отец Е. Сейчас Е. уже епископ, а тогда он был настоятелем одного провинциального монастыря. Матушка моя не могла придумать летом развлечения для себя и детей лучше, чем на 2-3 недели поехать в его дивный монастырь в качестве трудницы, ну и нас прицепом за собой взять. Хорошо ещё, работать не особо заставляли, и оставалось время просто подышать свежим воздухом и книжки почитать.
Но монастырский быт, особенно при наблюдении из года в год, просвечивал весьма ощутимо. Молодые ребята, 22-25 лет (если не младше) принимали иноческий постриг, затем монашеский, а ещё через пару лет… исчезали из монастыря. О них не вспоминали. Заправляли очень многим в монастыре две монахини, которые со времен царя гороха были духовными чадами отца Е. В их руках была и качественная еда, и подношения спонсоров. Транспорт или жильё, если шла речь о размещении московских паломников, выделял отец Е., но бензин и постельное бельё выдавал отнюдь не он.
Отец наместник слыл человеком молитвенным, но даже моя матушка в кулуарах могла сказать, что жалеть людей он не умеет, сам находит утешение в молитве, а тот факт, что у его монахов есть потребность в простом человеческом одобрении, похвале и утешении, ему непонятен.
Когда отца наместника избрали архиереем, кое-кто из его местных почитателей изрек: «Наконец-то в России будет хотя бы один верующий архиерей». И ему нельзя отказать в правоте: Е. действительно верующий человек, но верит он в Церковь и в абстрактного Христа. Рушить жизни подотчётных ему священников, ни в чём по среднероссийским меркам особо не провинившихся, запретами и извержениями, для него - что преферансисту пулю расписать. Я последний раз видел его осенью 2004 года, мы беседовали около часа. Это был уже забронзовевший иерарх; тот молитвенник, которого когда-то полюбили в провинциальном городке, скрылся где-то внутри. Да, кого-то, может, и радует, что он не голубой, не сребролюбец и не сластолюбец. Но он фанатик, не знающий реальной людской жизни. Да, крепкий хозяйственник. Но Сталин тоже был крепкий хозяйственник.
Гораздо позднее, в годы жизни за границей, мне посчастливилось столкнуться с духовенством иной формации: эмигрантской. С выходцами из так называемого «русского Парижа». Да, там на порядок меньше психологической травмы, агрессии, более качественное воспитание. Но основные психологические проблемы те же: нарциссизм, отсутствие адекватной самореализации, практическая невозможность совместить идеалы христианской жизни с практическими людскими потребностями.
За рубежом либералы, правда, подходят к этому по-другому. Они переписывают среднехристианский норматив про себя. Там можно годами не соблюдать посты, церковь посещать несколько раз в год, и чувствовать себя христианином. Отличие от России в том, что в России это нужно скрывать, это не стало нормой - по крайней мере среди духовенства и старшего поколения воцерковлённых верующих. А там это норма - норма, принесённая из обычаев дореволюционного высшего общества.
В одной из заграничных епархий РПЦ именно это противоречие было глубинной причиной конфликта между потомками старой эмиграции, слившимися с местными, перешедшими в православие протестантами - с одной стороны, и прибывшими в 1990-е годы новыми эмигрантами из России - с другой. Новоприбывшие принадлежали ровно к такому же поколению воцерковившихся, как и моя мать. И воцерковляли их в России точно такие же представители позднебрежневского духовенства, которые своих-то психологических проблем решить не смогли, жили в состоянии раздвоенности, и передали весь этот надрыв своим духовным чадам.
Духовные чада в неофитском горении перекроили свою жизнь: перестали спать с мужьями, измучали себя и ближних постами, ежедневными молитвами и регулярными паломничествами, елейным лексиконом, платочками и прочими внешними атрибутами православного христианства русского извода. Взамен они получали ощущение принадлежности к общине, ощущение собственной ценности. Кстати, мой отец годы спустя заметил, что мать в религии черпала именно это: «В профессии она первой стать не могла, как женщина собой довольна не была, а хотелось чего-то эдакого - и вот там она получила возможность быть самой пламенной верующей». Да и мать признавалась, что в церковь начала ходить потому, что очень хотелось «быть как эти люди (как члены общины)».
И вот, в этой епархии новоприбывшие столкнулись с тем, что можно быть полноправными членами общины, при этом не уродуя свою жизнь. Что священники спокойно причащают тех, кто не постился накануне, кто вообще, кроме страстной пятницы, не постится. Что молодые люди спокойно идут ещё по проторенному их родителями маршруту: начиная со студенческих лет, как теряют девственность, прекращают исповедоваться и причащаться. Далее исповедуются перед вступлением в брак, получают отпущение греха блуда, и живут евхаристической жизнью. А те, кто изменяют супругу, так же прекращают причащаться, кроме как на Пасху. Но это не мешает им приходить в храм, быть членом «русского клуба», наслаждаться церковным пением, считаться добропорядочным прихожанином и т.п.
И вот именно это вызывало ненависть у неофитов. Этот конкретный конфликт широко известен и описан в православной публицистике, но там написано, что новые иммигранты хотели иметь в церкви «русский клуб», а эмигранты хотели сохранить настоящую христианскую общину. Чушь. Я видел эту «общину» собственными глазами в течение нескольких лет и свидетельствую, что это был точно такой же клуб. Ну да, не совсем русский. Но русских бесило не это, а то, что в этом клубе не было самобичевания, ограничения чувственной сферы, обязательной фофудьи и показного благочестия разлива церковной Москвы 1980-х годов. Им хотелось, чтобы англичане и потомки белоэмигрантов приносили ту же кровавую жертву собственного комфорта и психического здоровья ради членства в клубе, каковую приносили они сами, начиная с момента своего воцерковления ещё в России (и которую им приходилось приносить во время паломнических поездок по российским монастырям).
Свою собственную христианскую жизнь я закончил уже давно. Как я писал выше, в школьные годы я просто перестал ходить в храм. В годы жизни за рубежом случился в моей жизни некоторый «религиозный ренессанс», но вызван он был исключительно тем, что там я столкнулся с совсем иным «клубом», и мне - как и моей матери в своё время - захотелось оказаться его членом. В те времена за рубежом для замкнутого студента из России с повышенным интеллектуальным цензом это была практически единственно возможная социализация.
Мне повезло, ибо клуб, как уже было сказано, имел очень высокое качество и скорее научил меня, как можно приобщаться культурной сокровищнице христианства, не обременяя себя религиозными практиками. Я пел в церковном хоре и читал с клироса, но это не мешало мне за пределами храма делать то же самое, что делают все студенты, и планировать свою будущую карьеру. Однако, как только я вернулся в Россию и столкнулся с тамошним «клубом» уже взрослым человеком, мне не захотелось продолжать. Там, за рубежом, были люди, ради общения с которыми имело смысл терпеть длинные службы, основные фрагменты которых уже знаешь наизусть; было ощущение причастности кругу избранных. Ну и эффект русского клуба, разумеется: в том европейском городе русский храм был единственным местом, где я был полноправный «свой», а в каком-то смысле и хозяин.
В России ничего это не было: первый год после возвращения ещё было интересно следить за церковной политикой, а потом затянула работа. Вышел из Церкви я, как оказалось, тем же маршрутом, который практикуется для временного выхода на Западе. Начав жить в незарегистрированном сожительстве со своей будущей женой, я прекратил причащаться и исповедоваться, а значит, отпала нужда и посещать храм. Когда я вступил в официальный брак, была возможность пойти, исповедоваться и снова начать жить евхаристической жизнью… но никаких благодатных даров от неё я не получаю, а трудозатрат на это - вагон и маленькая тележка.
Поэтому я ничего не стал делать. Уже потом пришли чтение литературы и понимание того, что вся современная экклезиология - это предмет такой шаткой веры, которая не может оставаться моей верой. Я банально не верю святым отцам, не верю в догматы, не верю в спасительность церковных таинств. Мне они просто не интересны. Земная жизнь слишком короткая, слишком красочная, слишком интересная, чтобы можно было, доверившись шаткой умозрительной конструкции, приносить её в жертву даже не Богу, а претендующей на божественной происхождение аскетической традиции.
Источник: http://ahilla.ru/blagochestivyj-fasad-religioznoj-detoksikatsii/