Кургинян. Может ли интеллигент быть харизматическим лидером?
Человеческое общество подобно муравейнику. В муравейнике каждый обитатель имеет жесткую функцию, знает свою цель - выполнение своей задачи, и проживает жизнь в соответствии со своим предназначением, не задаваясь вопросами о том, почему ему досталась именно эта функция, или что было бы, если бы он стал заниматься чем-то еще, или как можно было бы радикально поменять образ жизни всего муравейника. Он включен в систему на естественных, органических, предзаданных началах и не подвергает эту включенность вопросу или сомнению.
Это отсутствие рефлексии в конечном итоге уберегает всю систему, позволяя ей успешно воспроизводиться и функционировать. И с другой стороны, позволяет каждому члену муравейника быть защищенным, - знание своего места гарантирует индивиду стабильность существования.
То же самое можно наблюдать в традиционном патриархальном обществе, где каждый человек знает свое место. Крестьянин пашет, рабочий мануфактуры занимается производством, женщины ведут хозяйство и воспитывают детей. Община и все общество обеспечивают каждому относительную гарантированную стабильность.
Так продолжается до тех пор, пока не появляются "мыслящие люди", получившие образование, и вследствие этого охваченные рефлексией: "Кто я? И почему я должен делать именно то, что все остальные?" Народ себе такого вопроса не задаёт - он просто живёт, интуитивно чувствует верность и непреложность имеющихся устоев, и сами вопросы ему не нужны, ему не надо выговаривать это в слове.
(Здесь уместно упомянуть идею о том, что грехопадение Адама и Евы связано с появлением рациональности. Бог привел к ним зверей, которые были поименованы, - посредством этого у людей появилось мышление, язык, способность к классификации (вообще в эпизоде приведения зверей мною найдено 14 смысловых этажей).
Появление хорошо образованного человека - это в каком-то смысле грехопадение по отношению к обществу, поскольку отдельный человек как бы разворачивается по отношению к целому, противопоставляет себя ему, говоря уже "я и они". Мыслящий человек неизбежно задаётся вопросом: "Почему я должен быть как они?", - ведь он теперь, владея всей земной мудростью, чувствует себя выше необразованной толпы.
Осознание системы муравейника, в которой живут остальные, автоматически выводит его вовне, за пределы этой системы; увидевши её враз со стороны, он уже не может ей принадлежать, так как уже не может уйти от своей мучительно переживаемой обособленности. Причем чем более человек развит, тем более он оторван от общества. Возникает целое сословие таких людей - интеллигенция, которые живут совершенно иными ценностями: они противопоставляют себя обществу с одной стороны, и власти - с другой.
Эта оторванность индивида от целого переживается крайне болезненно. Поэтому она, как и всё болезненное, должна быть каким-то образом компенсирована. Это внутреннее противоречие, нуждающееся в преодолении.
Образованный человек относится к народу двойственно. С одной стороны, он смотрит на него свысока, как на толпу, безвольные шестерёнки механизма, в отличие от него, обладающего автономным мышлением и свободой воли. А с другой стороны, такой человек не может не чувствовать свою обязанность народу, труд которого позволил ему заниматься своей интеллектуальной работой, свою вину за оторванность и свою обязанность использовать добытые им знания на пользу общества. У интеллигента возникает чувство ДОЛГА ПЕРЕД НАРОДОМ, который надо ВЕРНУТЬ.
Мыслящий человек может отдать этот долг только определенным образом. С одной стороны, он мог бы попытаться вновь включиться в систему, преодолеть эту оторванность, вернуться в лоно традиционных устоев жизни, перестать рефлексировать, умствовать. Но вполне ясно, и выше было показано, что этот путь "назад" уже невозможен, этот процесс необратим, развернутость уже свершилась.
Второй, более вероятный, путь: наоборот, увлечь народ, общество за собой, "перетянуть на свою сторону", поднять к своему уровню, используя свои знания, - "пасти народы". Это возможно сделать, обретя власть над ними - либо непосредственно, либо через влияние на правителя, Государя, став приближенным советником и реализуя свою волю его могуществом.
Следовательно, необходимо признать, что это стремление властвовать мыслящего человека является способом преодолеть ощущение оторванности от народа. Таким образом, СТРЕМЛЕНИЕ ИНТЕЛЛИГЕНТА К ВЛАСТИ ИМЕЕТ КОМПЕНСАТОРНУЮ, НЕВРОТИЧЕСКУЮ ПРИРОДУ. То есть это стремление нездоро́во в своей основе: это ни что иное, как попытка преодоления той самой развернутости, "страшной далекости", попытка разрешения противоречия, пропасти между традиционно живущим по вековым законам обществом и выпавшим из него одиночкой-интеллигентом.
То есть, можно сказать, что власть нужна интеллигенту в первую очередь для преодоления личностного конфликта, грубо говоря, для решения его собственных проблем существования, для разрешения его личного противоречия с миром.
Но одновременно, власть нужна мыслящему человеку и как способ реализации его потенциала, добытого им знания: "Я интеллигент, я знаю, как народу будет лучше, создаю определенную концепцию, и веду в соответсвиии с ней народ за собой". При этом тешится и собственное обострённое тщеславие, которое у интеллигентов очень сильно развито, утверждается его собственное "Я". Интеллигенту, находящемуся в промежуточном положении между народом и властью, надо вследствие этого шаткого положения самоутвердиться, доказать собственную правоту, собственное интеллектуальное величие путем успешной реализации своих идей.
Невротическая, извращенная природа стремления к власти чутко чувствуется народом. И главное последствие этого в том, что ИНТЕЛЛИГЕНТ НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ХАРИЗМАТИЧЕСКИМ ЛИДЕРОМ.
Харизматическим лидером может быть тот, кто сам вышел из народа, органически включен в народную жизнь, имеет народный менталитет, не развернут по отношению к нему. Теоретически, им может быть и образованный человек, если он не занимался противопоставлением себя простому народу. У такого лидера и стремление к власти будет органическим, в отличие от интеллигента. Харизматический лидер просто берет власть, не задаваясь "проклятыми вопросами", не занимаясь болезненными переживаниями своей оторванности от толпы. Такие интеллигентские переживания, такая неорганичность претендента на власть изначально несет в себе червоточину, не позволяющую ему стать действительно харизматическим лидером.
У интеллигента есть уверенность в том, что он знает, что нужно народу. Имея выдающееся образование, мышление, умея видеть законы жизни общества со стороны, он полагает себя способным предложить свой путь, свой рецепт счастья для общества. Выдумав свою собственную теорию (которая, кстати говоря, будучи разработанной оторванным от общества индивидом, и сама несет в себе отпечаток этой оторванности, а значит, изначально условна, искусственна).
И этой уверенностью в том, что лидер знает лучше, что нужно народу, чем сам народ, интеллигент отличается от харизматического лидера. Харизматический, народный лидер правит в рамках традиции.
Для харизматического лидера власть органична. Для интеллигента - это головокружительный опыт; добившийся власти, он будет упиваться наслаждением реализации своих идей (подобно тому, как опытный таксист "просто ведет" машину, а только что севшая за руль девушка охвачена целой гаммой чувств, упивается процессом езды!). У интеллигента во власти ярко проявляется собственное "Я", самолюбование, наслаждение подчинением толпы, самоупоение властвованием. Эти чувства могут быть так глубоко запрятаны в его душе, что совершенно не осознаются им.
Можно привести еще одну аналогию. Кажется, Иоанн Кронштадтский заметил, что "когда интеллигент приходит в церковь, он начинает её поучать". Интеллигент и в церкви неорганичен. Простой человек, став христианином, идет по этому пути, не сомневаясь и строго соблюдая предписываемые правила. Интеллигент всё ставит под вопрос и "поучает".
В конечном счете, весь этот комплекс проблем упирается в то, что интеллигент индивидуалистичен. Его "Я" противопоставлено народу. У харизматического лидера этой индивидуалистичности, противопоставления нет. Он ощущает себя его частью, таким же винтиком, но оказавшимся наверху. Харизматичный лидер говорит "Мы", интеллигент говорит "Я".
Именно в этом комплексе проблем кроется ответ на вопрос, почему многие не считают Кургиняна способным стать харизматическим лидером. Они чувствуют в нем выходца из интеллигентских слоев, и значит, ту самую онтологическую интеллигентскую оторванность от народа. Кургинян - именно интеллигент. С того момента, как он признал свою интеллигентность, принадлежность к сословию мыслящих людей, кончилась его харизма.
А здесь у меня рассуждения о Ленине, был ли он харизматическим лидером (в набранный текст не вошло):
Приложение. Достоевский об интеллигенции и народе.
"Именно народ наш любит точно так же правду для правды, а не для красы. И пусть он груб, и безобразен, и грешен, и неприметен, но приди его срок и начнись дело всеобщей всенародной правды, и вас изумит та степень свободы духа, которую проявит он перед гнетом материализма, страстей, денежной и имущественной похоти и даже перед страхом самой жесточайшей мученической смерти. И все этоон сделает и проявит просто, твердо, не требуя ни наград, ни похвал, собою не красуясь: «Во что верую, то и исповедую». Тут даже самые ожесточенные спорщики насчет «ретроградства» идеалов народных не могут иметь никакого слова, ибо дело вовсе уже не в том: ретрограден идеал или нет? А лишь в способности проявления величайшей воли ради подвига великодушия. (Эту смешную идейку о «ретроградстве» идеалов я ввел здесь ради полного беспристрастия).
Знаете, господа, надо ставить дело прямо: я прямо полагаю, что нам вовсе и нечему учить такой народ. Это софизм, разумеется, но он иногда приходит на ум. О, конечно, мы образованнее его, но чему мы, однако, научим его - вот беда! Я, разумеется, не про ремесла говорю, не про технику, не про математические знания, - этому и немцы заезжие по найму научат, если мы не научим, нет, а мы-то чему? Мы ведь русские, братья этому народу, а стало быть, обязаны просветить его. Нравственное-то, высшее-то что ему передадим, что разъясним и чем осветим эти «темные» души? Просвещение народа - это, господа, наше право и наша обязанность, право это в высшем христианском смысле: кто знает доброе, кто знает истинное слово жизни, тот должен, обязан сообщить его незнающему, блуждающему во тьме брату своему, так по Евангелию. Ну и что же мы сообщим блуждающему, чего бы он сам не знал лучше нашего? Прежде всего, конечно, что учение полезно и что надо учиться, так ли? Но народ еще прежде нашего сказал, что «ученье - свет, неученье - тьма». Уничтожению предрассудков, например, низвержению идолов? Но ведь в нас самих такая бездна предрассудков, а идолов мы столько себе наставили, что народ прямо скажет нам: «Врачу - исцелися сам». (А идолов наших он отлично умеет уже разглядывать!) Что же, самоуважению, собственному достоинству? Но народ наш, весь, в целом своем, граздо более нашего уважает себя, гораздо глубже нашего чтит и понимает свое достоинство. В самом деле, мы самолюбивы ужасно, но ведь мы совсем не уважаем себя, и собственного достоинства в нас вовсе нет никакого и даже ни в чем. Ну нам ли, например, научить народ уважению к чужим убеждениям? Народ наш доказал еще с Петра Великого - уважение к чужим убеждениям, а мы и между собою не прощаем друг другу ни малейшего отклонения в убеждениях наших и чуть-чуть несогласных с нами считаем уже прямо за подлецов, забывая, что, кто так легко склонен терять уважение к другим, тот прежде всего не уважает себя. Ну нам ли учить народ вере в себя самого и в свои силы? У народа есть Фомы Даниловы и их тысячи, а мы совсем и не верим в русские силы, да и неверие это считаем за высшее просвещение и чуть не за доблесть. Ну чему же, наконец, мы научить можем? Мы гнушаемся, до злобы почти, всем тем, что любит и чтит народ наш и к чему рвется его сердце. Ну какие же мы народолюбцы? Возразят, что тем больше, стало быть, любим народ, коли гнушаемся его невежеством, желая ему лучшего. О нет, господа, совсем нет: если б мы вправду и на деле любили народ, а не в статейках и книжках, то мы бы поближе подошли к нему и озаботились бы изучить то, что теперь совсем наобум, по европейским шаблонам, желаем в нем истребить: тогда, может, и сами научились бы столь многому, чего и представить теперь даже не можем.
Есть у нас, впрочем, одно утешение, одна великая наша гордость перед народом нашим, а потому-то мы так и презираем его: это то, что он национален и стоит на том изо всей силы, а мы - общечеловеческих убеждений, да и цель свою поставили в общечеловечности, а стало быть, безмерно над ним возвысились. Ну вот в этом и весь раздор наш, весь и разрыв с народом, и я прямо провозглашаю: уладь мы этот пункт, найди мы точку примирения, и разом кончилась бы вся наша рознь с народом. А ведь этот пункт есть, ведь его найти чрезвычайно легко. Решительно повторяю, что самые даже радикальные несогласия наши в сущности один лишь мираж. Но что же это за пункт примирения?"
03.10.2015