Сергей Роганов: осмысление смерти
К своему стыду должен признаться, что только на днях узнал о существовании такого интересного мыслителя, как Сергей Роганов (он, кстати, недавно появился в ЖЖ). Предлагаемое им осмысление смерти кому-то может показаться чрезмерно пессимистическим, но в глубине и оригинальности отказать невозможно. Эти размышления переходят грань «теории» и воспринимаются как личная позиция, как определенный образ жизни «в смерти».
Самое значительное произведение Роганова - это, конечно, Манифест HOMO MORTEM. По первому взгляду ясно, что написавший его человек в Валгалле удостоится беседы с Достоевским и Ницше. Очень редко в «писаниях о смерти» удается найти это сочетание соразмерного теме «пафоса» с иронией и... откровенным оптимизмом:
«...Я сдох как-то сразу, душным летом, где-то на диване между свежим номером «Правды», «Записками из подполья» Достоевского и новым переводом Хайдеггера. Я, человекобог, погиб сам по себе, без надрыва, не с револьвером у виска, а на обычном диване, после чашки кофе с обычной сигаретой! Я был так поражен, что тут же забыл и смерть эпохи, и смерть советского строя...
Я умер... хотя даже не сразу заметил когда. Все произошло так буднично, что удивляться было некогда и нечему. Наступил покой: что бы ни случилось теперь на моем веку, я навсегда останусь тем же самым. Я умер так, как будто кроме меня ничего больше не существует - ни разочарования, ни обид; ни всемирных планов, ни «последних» ценностей. Я остался прежним, только совершенно иным прежним.
Что-то случилось со временем... Оно остановилось и начался иной ход. Новой жизни, планов, набросков, дерзаний и стремлений хватало с избытком, только привычных будущего и прошлого не стало. Не стало того, что было, и того, что может и должно быть. Наступило мое продленное настоящее, «вечно» настоящее, то, что можешь удерживать всем своим существом, то, что удерживает меня самого в покое...
Каждый в конце концов становится пародией на самого себя, прежнего. Большое искусство - мертвому пародировать свою бывшую жизнь, стремление и становление, когда там, внутри осталось только то, что осталось - узкая полоска памяти о рассветах и восходах, о вселенной света, поднимающегося в тебе, когда-то поднимающегося...»
Другой интересный текст - Советская смерть как проект Homo mortem. В нем речь идет о судьбе целого поколения:
«Речь идет не о смерти сталинской империи - она принадлежала иным поколениям, а о смерти советского поколения, которое «взорвало реформами» собственную историю. ... Новая для нас потребность - осуществлять собственную смерть - выступает сначала как внешнее понуждение, которое, как будто, отбрасывает нас назад в собственном мире, но затем проступает, как пока еще скрытая потребность остаться самим собой, вопреки всем устремлениям за пределы своего «прежнего» советского существования. Неважно, каким образом эта нужда раскрывается перед поколением - в созерцании краха собственных замыслов и проектов или в повседневной действительности социальных реформ - и в том, и в другом случае, наше целое заставляет нас возвращаться к своему подлинному существу даже тогда, когда люди забываются иллюзиями политического возрождения или бесконечной игрой философии.
Мы не говорим о каком-то ином, более «достойном» или, наоборот, «поверженном» образе человека, мы говорим о своем скрытом выборе действовать как история, выбирать самих себя, как историю и действовать в истории, необратимом процессе, с началом и концом. Отказ от новых возможностей - простая потребность оставаться самим собой. Размышлять о необходимости человеческой смерти теперь - значит размышлять не о возможности самоубийства или о разрушении политических институтов власти, не о возможности для человека или поколения пребывать в облике «живого трупа», а о возможности завершения собственного существования.
...Теперь смерть конечного существа сама должна быть конечной, не мгновенным событием, а историей, в которую человек вступает в самом себе и раскрывает сам, как историю своего покоя; потребность и возможность осуществления смерти раскрывается как реальная земная история, которая имеет свое начало и свой конец, и, конечно, так же, как сам человек, не ограничивается пределами биологической природы. Смерть дана как мой настоящий путь, не история умирания - умирание целиком принадлежит прежней христианской жизни и не история моих размышлений о фундаментальном событии, а смерть как таковая - небытие.
Человеку дано «быть» и «не быть», не прекращая своего присутствия в реальном мире. Человеку дано присутствовать в мире собственным небытием. Небытие, как земная история, реальность, открывает человеку самое разрушающееся - покой. Разрушение - язык небытия, язык смерти, как таковой. Покой присутствует разрушением и только в разрушении он и выступает как абсолютный покой самого человека. Моя смерть раскрыла мое целое, и я не требую ни гибели, ни самоубийства, ни покорного ожидания неизбежного конца. Человек невозможен без смерти. Теперь это утверждение обрело свой смысл. «Невозможная возможность» раскрылась земной реальностью и позволила мне, в конце концов, присутствовать в мире, как человеку Земли, не требуя невозможного. Теперь я могу о себе говорить - я мертвый, я присутствую миром смерти, тем миром, который имеет свое место, свое пространство и время, но теперь, как абсолютно иное пространство-время моего пути.
Мы утратили господство бессмертия над началами культуры, мысли и истории. Эта недоступность господства раскрывает нас как существ, способных уходя, оставаться самими собой, как существ, способных не отбрасывать себя в отчаянии, как ненужную и бесполезную вещь, но утверждать свою былую подлинность разрушающимся покоем своего настоящего мира. Человек не рождается смертным, он становится смертным. Любая смерть завершится и исчезнет вместе с самим человеком. Теперь нам, преходящим, дано присутствовать в преходящем среди многих людей, в котором одни - начинают путь, другие - умирают. Мы обрели собственный покой и, конечно же, сами утратим все созданное нами, до самого последнего дня оставаясь такими, какими присутствуем для себя и других. ...
...Мир современных поколений умирает. Теперь он сохраняет и оберегает собственный покой, и это позволяет ему действительно разрушаться, а, значит, и сохраниться, в итоге, в памяти современников, как земной, человеческий мир. ... Умение уходить, открывая путь будущему в настоящем, становится первым уроком смертного человечества».
Еще один важный момент - умение автора видеть свои идеи как актуальные, продолжать их на уровне политического. Он обращается к «семидесятникам», к поколению Пелевина и Галковского:
С каждой трибуны, из каждой подворотни новой России разит семидесятыми. Подросли, оперились и теперь правим бал в новой России. Интеллигентная истерика в обнимку с кондовой поступью. Можно по-взрослому монотонно судить правительство, ограбившее народ, и требовать для всех законного права грабить самих себя коллективно. Можно по-детски настырно требовать своего куска - дети обижаются, когда наказывают и оставляют без сладкого. В минуты опасности и левые взрослые, и правые дети даже способны выступить как оппозиция, но после получения своей "законной порции" по-советски быстро успокоятся и разбегутся по сторонам. И в том, и в другом случае - никакой ответственности, хоть сено, хоть солома. Начистоту, семидесятые - какой бы политический лозунг или партию не предложили народу, вы всегда выберете самого себя. Вы выберете семидесятые. Мы всегда выбираем самих себя».
Dixit!
Самое значительное произведение Роганова - это, конечно, Манифест HOMO MORTEM. По первому взгляду ясно, что написавший его человек в Валгалле удостоится беседы с Достоевским и Ницше. Очень редко в «писаниях о смерти» удается найти это сочетание соразмерного теме «пафоса» с иронией и... откровенным оптимизмом:
«...Я сдох как-то сразу, душным летом, где-то на диване между свежим номером «Правды», «Записками из подполья» Достоевского и новым переводом Хайдеггера. Я, человекобог, погиб сам по себе, без надрыва, не с револьвером у виска, а на обычном диване, после чашки кофе с обычной сигаретой! Я был так поражен, что тут же забыл и смерть эпохи, и смерть советского строя...
Я умер... хотя даже не сразу заметил когда. Все произошло так буднично, что удивляться было некогда и нечему. Наступил покой: что бы ни случилось теперь на моем веку, я навсегда останусь тем же самым. Я умер так, как будто кроме меня ничего больше не существует - ни разочарования, ни обид; ни всемирных планов, ни «последних» ценностей. Я остался прежним, только совершенно иным прежним.
Что-то случилось со временем... Оно остановилось и начался иной ход. Новой жизни, планов, набросков, дерзаний и стремлений хватало с избытком, только привычных будущего и прошлого не стало. Не стало того, что было, и того, что может и должно быть. Наступило мое продленное настоящее, «вечно» настоящее, то, что можешь удерживать всем своим существом, то, что удерживает меня самого в покое...
Каждый в конце концов становится пародией на самого себя, прежнего. Большое искусство - мертвому пародировать свою бывшую жизнь, стремление и становление, когда там, внутри осталось только то, что осталось - узкая полоска памяти о рассветах и восходах, о вселенной света, поднимающегося в тебе, когда-то поднимающегося...»
Другой интересный текст - Советская смерть как проект Homo mortem. В нем речь идет о судьбе целого поколения:
«Речь идет не о смерти сталинской империи - она принадлежала иным поколениям, а о смерти советского поколения, которое «взорвало реформами» собственную историю. ... Новая для нас потребность - осуществлять собственную смерть - выступает сначала как внешнее понуждение, которое, как будто, отбрасывает нас назад в собственном мире, но затем проступает, как пока еще скрытая потребность остаться самим собой, вопреки всем устремлениям за пределы своего «прежнего» советского существования. Неважно, каким образом эта нужда раскрывается перед поколением - в созерцании краха собственных замыслов и проектов или в повседневной действительности социальных реформ - и в том, и в другом случае, наше целое заставляет нас возвращаться к своему подлинному существу даже тогда, когда люди забываются иллюзиями политического возрождения или бесконечной игрой философии.
Мы не говорим о каком-то ином, более «достойном» или, наоборот, «поверженном» образе человека, мы говорим о своем скрытом выборе действовать как история, выбирать самих себя, как историю и действовать в истории, необратимом процессе, с началом и концом. Отказ от новых возможностей - простая потребность оставаться самим собой. Размышлять о необходимости человеческой смерти теперь - значит размышлять не о возможности самоубийства или о разрушении политических институтов власти, не о возможности для человека или поколения пребывать в облике «живого трупа», а о возможности завершения собственного существования.
...Теперь смерть конечного существа сама должна быть конечной, не мгновенным событием, а историей, в которую человек вступает в самом себе и раскрывает сам, как историю своего покоя; потребность и возможность осуществления смерти раскрывается как реальная земная история, которая имеет свое начало и свой конец, и, конечно, так же, как сам человек, не ограничивается пределами биологической природы. Смерть дана как мой настоящий путь, не история умирания - умирание целиком принадлежит прежней христианской жизни и не история моих размышлений о фундаментальном событии, а смерть как таковая - небытие.
Человеку дано «быть» и «не быть», не прекращая своего присутствия в реальном мире. Человеку дано присутствовать в мире собственным небытием. Небытие, как земная история, реальность, открывает человеку самое разрушающееся - покой. Разрушение - язык небытия, язык смерти, как таковой. Покой присутствует разрушением и только в разрушении он и выступает как абсолютный покой самого человека. Моя смерть раскрыла мое целое, и я не требую ни гибели, ни самоубийства, ни покорного ожидания неизбежного конца. Человек невозможен без смерти. Теперь это утверждение обрело свой смысл. «Невозможная возможность» раскрылась земной реальностью и позволила мне, в конце концов, присутствовать в мире, как человеку Земли, не требуя невозможного. Теперь я могу о себе говорить - я мертвый, я присутствую миром смерти, тем миром, который имеет свое место, свое пространство и время, но теперь, как абсолютно иное пространство-время моего пути.
Мы утратили господство бессмертия над началами культуры, мысли и истории. Эта недоступность господства раскрывает нас как существ, способных уходя, оставаться самими собой, как существ, способных не отбрасывать себя в отчаянии, как ненужную и бесполезную вещь, но утверждать свою былую подлинность разрушающимся покоем своего настоящего мира. Человек не рождается смертным, он становится смертным. Любая смерть завершится и исчезнет вместе с самим человеком. Теперь нам, преходящим, дано присутствовать в преходящем среди многих людей, в котором одни - начинают путь, другие - умирают. Мы обрели собственный покой и, конечно же, сами утратим все созданное нами, до самого последнего дня оставаясь такими, какими присутствуем для себя и других. ...
...Мир современных поколений умирает. Теперь он сохраняет и оберегает собственный покой, и это позволяет ему действительно разрушаться, а, значит, и сохраниться, в итоге, в памяти современников, как земной, человеческий мир. ... Умение уходить, открывая путь будущему в настоящем, становится первым уроком смертного человечества».
Еще один важный момент - умение автора видеть свои идеи как актуальные, продолжать их на уровне политического. Он обращается к «семидесятникам», к поколению Пелевина и Галковского:
С каждой трибуны, из каждой подворотни новой России разит семидесятыми. Подросли, оперились и теперь правим бал в новой России. Интеллигентная истерика в обнимку с кондовой поступью. Можно по-взрослому монотонно судить правительство, ограбившее народ, и требовать для всех законного права грабить самих себя коллективно. Можно по-детски настырно требовать своего куска - дети обижаются, когда наказывают и оставляют без сладкого. В минуты опасности и левые взрослые, и правые дети даже способны выступить как оппозиция, но после получения своей "законной порции" по-советски быстро успокоятся и разбегутся по сторонам. И в том, и в другом случае - никакой ответственности, хоть сено, хоть солома. Начистоту, семидесятые - какой бы политический лозунг или партию не предложили народу, вы всегда выберете самого себя. Вы выберете семидесятые. Мы всегда выбираем самих себя».
Dixit!