Накануне
Вселенской родительской (мясопустной) субботы - поминаю и ушедшего десять лет назад Владимира Парамонова:
июнь 2000 г., в саду у ВВП, с ним и моей ЛФ
портрет ВВП работы воткинского скульптора Александра Кривошеина
ВВП и Александр Кривошеин на 50-летнем юбилее ВВП, ноябрь 1995, музей истории и культуры г. Воткинска
* * *
…Крепкий чай по-морскому, с солью и перцем. Непременный атрибут и участник наших первых встреч с Владимиром Васильевичем Парамоновым у него дома, в маленькой квартире на улице Рабочей, 13. Он заваривал его только сам и щедро угощал дорогих гостей.
Каковым я стал с января 1987 года, когда ВВП взял надо мной "литературное шефство" - прямо на занятии городского литературного объединения, которым в то время он лишь недавно стал руководить и куда я пришёл с общей тетрадью ещё неумелых, но уже необщих стихотворений, суть которых Парамонов сразу окрестил искренностью на пределе…
Несмотря на разницу в 24 года, мы легко и быстро сошлись (хотя я довольно долго не мог называть его на "ты"), Владимир Васильевич приоткрыл для меня огромный мир русской поэзии - прежде всего, давая книги на прочтение - а многие просто дарил. Однако ни о каком сам- и там-издате речи не было. Парамонов был тогда, если можно так выразиться, правоверным коммунистом (тем более, в полузакрытом провинциальном городе с оборонным производством) - и поэтому знал и любил многое из официально издаваемого, к чему приучал и меня (и вещи были - хорошие), но, как теперь понятно, был, в общем, девственным читателем в отношении литературы запрещённой и неразрешённой. Сейчас уже трудно представить, но ещё летом 1987 года ВВП делился со мной нешуточной тревогой, повторяя при этом пропагандистские штампы: "Ты слышал, у нас собираются печатать Солженицына! Но это же литературный власовец!". Уже взламывались тотальные запреты Советской власти на литературу и информацию вообще - но до нас всё тогда доходило медленно. Особенно в плане переосмысления и переоценки. Конечно, трудно было перестроить своё отношение к неподцензурным книгам и авторам, воспитанное советской пропагандой в жестокой строгости. Честно говоря, имя того же Солженицына я и сам тогда услышал впервые - а сколько ещё предстояло узнать!
И узнавали. Вместе, за упомянутым крепким чаем по-морскому, и порознь. А также обсуждали мои новые вирши, приносимые на оценку и критику ВВП как минимум еженедельно. А ещё я давал ему на прочтение регулярно ведомые в то время свои дневники - настолько откровенные порой, что Владимир Васильевич, сам ведший дневники много лет, однажды воскликнул: "Саша! Прикройся!". Имея ввиду, что предельная искренность может быть реально и буквально опасной для её носителя. Я внял совету, хотя и не сразу, на собственном опыте убедившись в его справедливости.
Парамонов был моим непосредственным литературным наставником, но никогда у меня не возникало желания писать "под Парамонова". И под кого-либо из классиков и современников - тоже. Только - под самого себя, по возможности неповторимо. Что ВВП приветствовал и поддерживал. От довольно многословной лирики, большей частью, "сырой" - я постепенно перешёл к сжатым формам, поэтическому минимализму. Во многом благодаря постоянному общению с ВВП у него дома и на занятиях городского ЛИТО к концу того же 1987- го у меня появились первые полноценные стихотворные удачи. Помню, некоторое время спустя Парамонов, ругая других членов ЛИТО за "лишние слова" в стихах, обмолвился: "Единственный человек среди вас, к кому у меня в этом вопросе нет претензий - это Саша. Наоборот, хочется, чтобы он писал больше, "расшифровывая" свои стихи…".
Удивительное и, думается, не совсем случайное совпадение: родительский дом Владимира Васильевича под номером 37, где он вырос и где до середины 1990-х годов жили дедушка и бабушка его сыновей - Константина и Антона - Раиса Дмитриевна и Василий Иванович - до сих пор стоит на улице Труда, на которой до 1993 года стоял и мой родительский дом (№22). И Парамонов сам неоднократно навещал меня здесь…
Но не всё было столь "гладко" в наших отношениях. В конце июля 1988 года, например, произошёл случай, едва не ставший трагическим. Надо сказать, что весь этот год я переживал острый внешний и внутренний кризис, доводивший меня - Господи, прости! - до серьёзных мыслей о самоубийстве... И вот в один из пасмурных дней мы встретились с Владимиром Васильевичем утром у него дома, а потом несколько часов провели вместе, выехав "в город". И всё это время он, не зная, но, всё-таки, вероятно, догадываясь о глубоком смятении в моей душе - пытался "учить меня жизни". И был по-своему прав. Как я теперь это понимаю. Но тогда для меня это было почти невыносимо. Однако - я терпел. Но когда, возвращаясь "из города" на автобусе, мы завели речь о поэзии - случилось страшное. То есть, воистину страшное для 19-летнего человека - увы, без определённых религиозных ориентиров - у которого в тот момент оставалась чуть ли не единственная зацепка за эту жизнь - стихи. Причём, к тому моменту уже были написаны некоторые мои тексты, традиционно входящие в, так сказать, личный золотой фонд. Ну, например,
ТРАГИКОМИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД
Я протягиваю руки…-
Нет в ответ.
Я протягиваю губы…-
Нет в ответ.
Я - протягиваю ноги. -
Нет так нет…
Мою вполне невинную фразу "я в своих стихах…" Парамонов неожиданно раздражённо прервал: "Саша, не называй то, что ты пишешь - стихами!". Такого внезапного, как мне показалось в тот миг, вероломства я стерпеть уже не мог. И молча сошёл через закрытую дверь. То есть, автобус как раз ещё стоял на остановке - и готовился тронуться, затворив двери. Но протестующий мой порыв был настолько силён, что я принудительно отодвинул створку - и выбежал прочь. Что было дальше - пусть останется фигурой умолчания, скажу только, тот вечер пережить мне было очень трудно. И следующее утро - тоже. Но, слава Богу, пережил - и, разумеется, помирился с Владимиром Васильевичем, уже не впервые, но ещё и не привычно подтвердив аксиому: что нас не убивает - то нас развивает...
Мы продолжали дружески общаться - и в конце января 1989-го Владимир Васильевич крепко пожал мне руку за стихотворение "Песня лосося", сказав о нём "без обиняков" как о моём первом по-настоящему хорошем и профессиональном стихотворении. Шло время, я продолжал творчески развивался, а Владимир Васильевич из-за своей большой занятости всё реже появлялся на занятиях руководимого им ЛИТО. И, наконец, в ноябре 1991 года настал "момент истины". Мне, только что вернувшемуся с победой из Москвы со Всесоюзного фестиваля молодой поэзии, организованного Товариществом молодых литераторов "Вавилон", от Парамонова было передано руководство городским литобъединением. Надо сказать, что, поначалу с энтузиазмом взявшийся за это дело и главной его целью считая просветительскую деятельность и выход за "местные рамки" я, в силу инертности и замкнутости на себе, любимых, большинства остальных членов ЛИТО - и в силу собственной занятости - через некоторое время тоже оставил его. Вскоре после 50-летия ЛИТО и выхода посвящённого ему первого коллективного поэтического альманаха "Мы - воткинцы" (в 1993 г.), куда вошли и лучшие стихотворения Парамонова конца 1980-х - начала 1990- х гг.
А в 1994-95 гг. мы с Владимиром Васильевичем вместе работали корреспондентами в редакции газеты "Вега". Помнится, под Новый 1995-й год случилась первая годовщина со дня выхода первого номера газеты - и ВВП принёс целую галерею удачных дружеских шаржей на сотрудников (и на меня в том числе), напечатанную в юбилейном выпуске (а мой ЖЖ-юзерпик к этому посту сделан именно из этого шаржика). Следует отметить, что Парамонов всегда был любителем изобразительного искусства - и не только как зритель. В его архивах остались сотни рисунков - в основном, портреты с натуры и по памяти - друзей, знакомых, сослуживцев и т. д. А ещё за много лет работы для души он стал настоящим мастером в резьбе по дереву. Десятки его, как правило, небольших по размеру деревянных скульптур сейчас хранятся в некоторых воткинских домах, в семье поэта, а также в фондах Музея истории и культуры г. Воткинска…
…К чему скрывать горькую правду - Владимир Васильевич, увы, был подвержен старому русскому пороку - пьянству. Которое, в конце концов, стало одной из главных причин его раннего ухода из жизни (ещё бы, пить с инфарктом в таких количествах, какие позволял себе ВВП - было постоянным смертельным риском...). Есть ли этому оправдание - не знаю, но объяснение - есть. С конца 1980-х годов Парамонов мучительно переоценивал и переосмысливал уже пережитое и быстро меняющееся происходящее, личное и общее - от семейного до планетарного масштабов. Можно сказать, он испытывал постоянный катарсис - очищение души в творчестве через непрекращающуюся и только усиливающуюся боль. И сам признавался, что буквально наступает на горло собственной песне - в угоду стихам на злобу дня. Годы спустя видно, что далеко не все они равноценны - однако в лучших сквозь сиюминутную злобу дня проступает, я сказал бы, Доброта Вечности…
Именно эта боль и алкогольная "анестезия" привели его к первому инфаркту в 1996-м. Так получилось, что я беседовал с патологоанатомом, буквально державшим в своих руках сердце ВВП во время медицинского вскрытия. И этот человек поведал мне, что его, Парамонова, миокард - был в сплошных рубцах - то есть, поэт перенёс ещё несколько инфарктов, что называется, "на ногах", не обращаясь в больницу. Так что поводы поберечь своё здоровье у него были весьма и весьма основательные, особенно в последние годы. Но он себя, увы, не щадил - ни в творческом, ни в нетрезвом плане. К сожалению, свою несколько дрожащую с похмелья руку приложили здесь и друзья Парамонова, близкие и разные. И я в том числе - в чём с искренним трепетом душевным раскаиваюсь...
После скоропостижной кончины Владимира Васильевича 1 февраля 2001 г. у меня даже написалось такое - в целом цикле стихотворений его памяти:
Так скользко было. Снег и шёл, и падал,
Не тая на губах - как смерть твоя…
Что мне сказать? Мы все, конечно, падлы -
И первый падла, безусловно - я.
Тепло и время тратили беспечно
Твои - до ледяного до конца.
Что нам сказать? Прости нас, друг сердечный!
До встречи там, где холодны сердца…
Будучи интуитивно чутким человеком, Парамонов предчувствовал свой скорый уход из жизни. В его последнем рабочем блокноте обнаружилось, например, вот эти четверостишия, датированные январём 2001-го:
Не любит время с ним пустой игры.
И ты учти, испытывая трепет,
Что время терпит только до поры,
А как пора - оно уже не терпит.. .
и
Вот и окончен праздник наш.
И память дымкой затянуло.
Лыжня перечеркнула пляж,
Как будто жизнь перечеркнула...
Ну, и стишки с центоном, составленные из двух восмистиший, сочинённых ещё в начале 2000-х - памяти и ВВП, и других любимых поэтов:
за спину Бродского не спрятать
свой грузно пухнущий живот
сыграл он с этой жизнью в прятки,
теперь в бессмертии живёт
и Парамонову за спину
седой не спрятать головы -
он тоже канул, тоже кинул,
в малоизвестности, увы...
ни жить, ни петь почти не стоит -
в Россию поплывёт кровать.
портной тачает, плотник строит,
ведут к оврагу убивать
умрёшь - начнёшь опять сначала,
чтобы и вправду было так:
ночь, ледяная рябь канала -
и весь в черёмухе овраг...
июнь 2000 г., в саду у ВВП, с ним и моей ЛФ
портрет ВВП работы воткинского скульптора Александра Кривошеина
ВВП и Александр Кривошеин на 50-летнем юбилее ВВП, ноябрь 1995, музей истории и культуры г. Воткинска
* * *
…Крепкий чай по-морскому, с солью и перцем. Непременный атрибут и участник наших первых встреч с Владимиром Васильевичем Парамоновым у него дома, в маленькой квартире на улице Рабочей, 13. Он заваривал его только сам и щедро угощал дорогих гостей.
Каковым я стал с января 1987 года, когда ВВП взял надо мной "литературное шефство" - прямо на занятии городского литературного объединения, которым в то время он лишь недавно стал руководить и куда я пришёл с общей тетрадью ещё неумелых, но уже необщих стихотворений, суть которых Парамонов сразу окрестил искренностью на пределе…
Несмотря на разницу в 24 года, мы легко и быстро сошлись (хотя я довольно долго не мог называть его на "ты"), Владимир Васильевич приоткрыл для меня огромный мир русской поэзии - прежде всего, давая книги на прочтение - а многие просто дарил. Однако ни о каком сам- и там-издате речи не было. Парамонов был тогда, если можно так выразиться, правоверным коммунистом (тем более, в полузакрытом провинциальном городе с оборонным производством) - и поэтому знал и любил многое из официально издаваемого, к чему приучал и меня (и вещи были - хорошие), но, как теперь понятно, был, в общем, девственным читателем в отношении литературы запрещённой и неразрешённой. Сейчас уже трудно представить, но ещё летом 1987 года ВВП делился со мной нешуточной тревогой, повторяя при этом пропагандистские штампы: "Ты слышал, у нас собираются печатать Солженицына! Но это же литературный власовец!". Уже взламывались тотальные запреты Советской власти на литературу и информацию вообще - но до нас всё тогда доходило медленно. Особенно в плане переосмысления и переоценки. Конечно, трудно было перестроить своё отношение к неподцензурным книгам и авторам, воспитанное советской пропагандой в жестокой строгости. Честно говоря, имя того же Солженицына я и сам тогда услышал впервые - а сколько ещё предстояло узнать!
И узнавали. Вместе, за упомянутым крепким чаем по-морскому, и порознь. А также обсуждали мои новые вирши, приносимые на оценку и критику ВВП как минимум еженедельно. А ещё я давал ему на прочтение регулярно ведомые в то время свои дневники - настолько откровенные порой, что Владимир Васильевич, сам ведший дневники много лет, однажды воскликнул: "Саша! Прикройся!". Имея ввиду, что предельная искренность может быть реально и буквально опасной для её носителя. Я внял совету, хотя и не сразу, на собственном опыте убедившись в его справедливости.
Парамонов был моим непосредственным литературным наставником, но никогда у меня не возникало желания писать "под Парамонова". И под кого-либо из классиков и современников - тоже. Только - под самого себя, по возможности неповторимо. Что ВВП приветствовал и поддерживал. От довольно многословной лирики, большей частью, "сырой" - я постепенно перешёл к сжатым формам, поэтическому минимализму. Во многом благодаря постоянному общению с ВВП у него дома и на занятиях городского ЛИТО к концу того же 1987- го у меня появились первые полноценные стихотворные удачи. Помню, некоторое время спустя Парамонов, ругая других членов ЛИТО за "лишние слова" в стихах, обмолвился: "Единственный человек среди вас, к кому у меня в этом вопросе нет претензий - это Саша. Наоборот, хочется, чтобы он писал больше, "расшифровывая" свои стихи…".
Удивительное и, думается, не совсем случайное совпадение: родительский дом Владимира Васильевича под номером 37, где он вырос и где до середины 1990-х годов жили дедушка и бабушка его сыновей - Константина и Антона - Раиса Дмитриевна и Василий Иванович - до сих пор стоит на улице Труда, на которой до 1993 года стоял и мой родительский дом (№22). И Парамонов сам неоднократно навещал меня здесь…
Но не всё было столь "гладко" в наших отношениях. В конце июля 1988 года, например, произошёл случай, едва не ставший трагическим. Надо сказать, что весь этот год я переживал острый внешний и внутренний кризис, доводивший меня - Господи, прости! - до серьёзных мыслей о самоубийстве... И вот в один из пасмурных дней мы встретились с Владимиром Васильевичем утром у него дома, а потом несколько часов провели вместе, выехав "в город". И всё это время он, не зная, но, всё-таки, вероятно, догадываясь о глубоком смятении в моей душе - пытался "учить меня жизни". И был по-своему прав. Как я теперь это понимаю. Но тогда для меня это было почти невыносимо. Однако - я терпел. Но когда, возвращаясь "из города" на автобусе, мы завели речь о поэзии - случилось страшное. То есть, воистину страшное для 19-летнего человека - увы, без определённых религиозных ориентиров - у которого в тот момент оставалась чуть ли не единственная зацепка за эту жизнь - стихи. Причём, к тому моменту уже были написаны некоторые мои тексты, традиционно входящие в, так сказать, личный золотой фонд. Ну, например,
ТРАГИКОМИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД
Я протягиваю руки…-
Нет в ответ.
Я протягиваю губы…-
Нет в ответ.
Я - протягиваю ноги. -
Нет так нет…
Мою вполне невинную фразу "я в своих стихах…" Парамонов неожиданно раздражённо прервал: "Саша, не называй то, что ты пишешь - стихами!". Такого внезапного, как мне показалось в тот миг, вероломства я стерпеть уже не мог. И молча сошёл через закрытую дверь. То есть, автобус как раз ещё стоял на остановке - и готовился тронуться, затворив двери. Но протестующий мой порыв был настолько силён, что я принудительно отодвинул створку - и выбежал прочь. Что было дальше - пусть останется фигурой умолчания, скажу только, тот вечер пережить мне было очень трудно. И следующее утро - тоже. Но, слава Богу, пережил - и, разумеется, помирился с Владимиром Васильевичем, уже не впервые, но ещё и не привычно подтвердив аксиому: что нас не убивает - то нас развивает...
Мы продолжали дружески общаться - и в конце января 1989-го Владимир Васильевич крепко пожал мне руку за стихотворение "Песня лосося", сказав о нём "без обиняков" как о моём первом по-настоящему хорошем и профессиональном стихотворении. Шло время, я продолжал творчески развивался, а Владимир Васильевич из-за своей большой занятости всё реже появлялся на занятиях руководимого им ЛИТО. И, наконец, в ноябре 1991 года настал "момент истины". Мне, только что вернувшемуся с победой из Москвы со Всесоюзного фестиваля молодой поэзии, организованного Товариществом молодых литераторов "Вавилон", от Парамонова было передано руководство городским литобъединением. Надо сказать, что, поначалу с энтузиазмом взявшийся за это дело и главной его целью считая просветительскую деятельность и выход за "местные рамки" я, в силу инертности и замкнутости на себе, любимых, большинства остальных членов ЛИТО - и в силу собственной занятости - через некоторое время тоже оставил его. Вскоре после 50-летия ЛИТО и выхода посвящённого ему первого коллективного поэтического альманаха "Мы - воткинцы" (в 1993 г.), куда вошли и лучшие стихотворения Парамонова конца 1980-х - начала 1990- х гг.
А в 1994-95 гг. мы с Владимиром Васильевичем вместе работали корреспондентами в редакции газеты "Вега". Помнится, под Новый 1995-й год случилась первая годовщина со дня выхода первого номера газеты - и ВВП принёс целую галерею удачных дружеских шаржей на сотрудников (и на меня в том числе), напечатанную в юбилейном выпуске (а мой ЖЖ-юзерпик к этому посту сделан именно из этого шаржика). Следует отметить, что Парамонов всегда был любителем изобразительного искусства - и не только как зритель. В его архивах остались сотни рисунков - в основном, портреты с натуры и по памяти - друзей, знакомых, сослуживцев и т. д. А ещё за много лет работы для души он стал настоящим мастером в резьбе по дереву. Десятки его, как правило, небольших по размеру деревянных скульптур сейчас хранятся в некоторых воткинских домах, в семье поэта, а также в фондах Музея истории и культуры г. Воткинска…
…К чему скрывать горькую правду - Владимир Васильевич, увы, был подвержен старому русскому пороку - пьянству. Которое, в конце концов, стало одной из главных причин его раннего ухода из жизни (ещё бы, пить с инфарктом в таких количествах, какие позволял себе ВВП - было постоянным смертельным риском...). Есть ли этому оправдание - не знаю, но объяснение - есть. С конца 1980-х годов Парамонов мучительно переоценивал и переосмысливал уже пережитое и быстро меняющееся происходящее, личное и общее - от семейного до планетарного масштабов. Можно сказать, он испытывал постоянный катарсис - очищение души в творчестве через непрекращающуюся и только усиливающуюся боль. И сам признавался, что буквально наступает на горло собственной песне - в угоду стихам на злобу дня. Годы спустя видно, что далеко не все они равноценны - однако в лучших сквозь сиюминутную злобу дня проступает, я сказал бы, Доброта Вечности…
Именно эта боль и алкогольная "анестезия" привели его к первому инфаркту в 1996-м. Так получилось, что я беседовал с патологоанатомом, буквально державшим в своих руках сердце ВВП во время медицинского вскрытия. И этот человек поведал мне, что его, Парамонова, миокард - был в сплошных рубцах - то есть, поэт перенёс ещё несколько инфарктов, что называется, "на ногах", не обращаясь в больницу. Так что поводы поберечь своё здоровье у него были весьма и весьма основательные, особенно в последние годы. Но он себя, увы, не щадил - ни в творческом, ни в нетрезвом плане. К сожалению, свою несколько дрожащую с похмелья руку приложили здесь и друзья Парамонова, близкие и разные. И я в том числе - в чём с искренним трепетом душевным раскаиваюсь...
После скоропостижной кончины Владимира Васильевича 1 февраля 2001 г. у меня даже написалось такое - в целом цикле стихотворений его памяти:
Так скользко было. Снег и шёл, и падал,
Не тая на губах - как смерть твоя…
Что мне сказать? Мы все, конечно, падлы -
И первый падла, безусловно - я.
Тепло и время тратили беспечно
Твои - до ледяного до конца.
Что нам сказать? Прости нас, друг сердечный!
До встречи там, где холодны сердца…
Будучи интуитивно чутким человеком, Парамонов предчувствовал свой скорый уход из жизни. В его последнем рабочем блокноте обнаружилось, например, вот эти четверостишия, датированные январём 2001-го:
Не любит время с ним пустой игры.
И ты учти, испытывая трепет,
Что время терпит только до поры,
А как пора - оно уже не терпит.. .
и
Вот и окончен праздник наш.
И память дымкой затянуло.
Лыжня перечеркнула пляж,
Как будто жизнь перечеркнула...
Ну, и стишки с центоном, составленные из двух восмистиший, сочинённых ещё в начале 2000-х - памяти и ВВП, и других любимых поэтов:
за спину Бродского не спрятать
свой грузно пухнущий живот
сыграл он с этой жизнью в прятки,
теперь в бессмертии живёт
и Парамонову за спину
седой не спрятать головы -
он тоже канул, тоже кинул,
в малоизвестности, увы...
ни жить, ни петь почти не стоит -
в Россию поплывёт кровать.
портной тачает, плотник строит,
ведут к оврагу убивать
умрёшь - начнёшь опять сначала,
чтобы и вправду было так:
ночь, ледяная рябь канала -
и весь в черёмухе овраг...