рассказ
буду признателен за указания на орфографические ошибки
Творожок от Патриарха
Хроники деревни Гадюкино - 5
Pharaoh's army got drownded
O Mary don't you weep! *
Bruce Springsteen (прогрессивный американский певец)
В Москву Катю провожали всей деревней. Даже секретарь партячейки батюшка Никандр пришел. Хотя в последнее время хворал. Женщины плакали, мужики смотрели угрюмо - потому что недобрые вести шли из Москвы, столицы Временно Оккупированной Территории. Опять же - когда под откос пустили единоросовский бронепоезд - нашли в сейфе секретные бумаги, из коих стало ясно, что грядут времена еще более мутные и смутные.
Но Катя, как человек молодой, ко всему относилась легко. Была она той русской красоты, которую называют тургеневской, то есть стройненькая и смугленькая, в отличие от другого русского типа: статные и светловолосые. Наверное, проход татар тысячника Чухлана оставил свой генетический след в Гадюкино. Но, несмотря на свою хрупкость, девушкой она была боевой и нисколько не боялась отправиться учиться в Москву, занятую врагами. Изучать она собралась небесную механику и баллистику, потому что с детства интересовалась космонавтикой, математику и физику знала на пятерки, астрономию же - которую в Гадюкино не отменяли, как и КПСС, чувствуя, очевидно, диалектическую связь между ними - могла бы уже преподавать и сама. А сход жителей поддержал ее в этом намерении, так как гадюкинцы сочли, что стране после Освобождения понадобятся продолжающие дело Королева специалисты, да и для самого Освобождения хороший баллистик иногда тоже даже вполне может пригодиться. Плюс один дальний родственник, бывший гадюкинец, а нынче житель Москвы, как раз уехал в Колумбию обучать тамошних коммунистов из ФАРК перепрограммировать американские дроны и прочим хай-тековским делам, полезным в современной партизанской борьбе - и на пару лет ей не нужно было думать об общаге или ином жилье.
Перекладными и по железке в Москву она добралась, в Университет поступила, естественно, без всяких проблем, друзей и подружек завела, город изучила.
Перед отъездом батюшка товарищ Никандр включил свой планшет, отбитый у проклятых единоросов, показал ей, кто в Москве-городе коммунист, а кто так, пукает только - и потому Катя никаких ошибок не сделала, в Левый Фронт сразу записалась, да Дашу Митину в Живом Журнале зафрендила.
Когда же москвичи, у которых поворовали голоса на выборах, зимой-весной ходили протестовать, Катя с друзьями была в первых рядах с красным флагом, кричала, что какому-то Путину надо уйти (Катя знала, что после дорогого товарища Брежнева в Кремле хороших людей не было, поэтому фамилиями всяких жуликов и не забивала свою голову), да освистывала либералов, которые зачем-то временами вылезали на сцену во время митингов - легко распознавая чужих классовым чутьем, которое каждый гадюкинец впитывает в себя с молоком матери.
Пока не случилось то, что случилось - в мае во время очередной демонстрации, когда полицаи создали умышленно или из-за непрофессионализма эффект бутылочного горлышка (близкая им тема во всех отношениях) и произошли весьма драматические беспорядки.
В то время, когда полицаи мутузили демонстрантов своими дубинами, Катя увидела, как здоровый мордоворот в черном полицейском шлеме-скафандре бил какого-то студентика-замухрышку, что вызвало у Кати гнев в ее юном молодом коммунистическом сердце. Подлетев к мордовороту с криком: «Ах жеш ты гадина фашистская!», она мордоворота легонько толкнула - а тот как раз на цыпочки встал, чтобы, значит, врезать проклятому педерасту еще посильнее - и от легкого толчка упал на спину. Быть может в этом и был тот эффект, о котором автор слышал в своем детстве, но так никогда и не имел возможности его проверить: что, якобы, если в бок машины, мчащейся со скоростью под 200 километров час, прыгнет лягушка, то машина слетит с трассы и, кувыркаясь, влетит в столб или дерево.
Все бы ничего, но сцену ту с разных точек снимали как сотрудники ФСБ, так и операторы федеральных каналов (то есть тоже в какой-то мере сотрудники ФСБ), поэтому уже вечером в программе «Патологанатомия протеста» она была показана в соответствующем виде - как к сотруднику правопорядка подбегает девица с красным флагом, сотрудника толкает и тот падает на спину, суча в воздухе ботинками образца НАТО 45-го размера.
И когда Катю немедленно заарестовали, то предъявили обвинение в нападении на стража порядка при исполнении.
Дело бы в иных обстоятельствах не стоило бы и выеденного яйца, но той зимой Россия опять была в точке бифуркации, что бы это выражение ни означало, а на практике это обернулось тем, что власти очень сильно струхнули. Показалось им пусть и не надолго, что пришел час отвечать за все, что наворотили. А потом, как это у трусливых людей принято, свою трусость не могли простить - правда не себе, а другим. И поэтому решили кое-кого из протестантов для острастки другим показательно наказать. И все это было бы пустое - стоило Кате лишь позвонить, и из Гадюкино приехал бы эшелон злых русских мужиков - да и Витька-сверхсрочник только-только из Сирии вернулся, где воевал с империализмом, и привез оттуда полную подводу трофейного новейшего вооружения - потому шансов у кремлевских фактически бы не было, но тут напал на простую девушку тот комплекс, что периодически (хотя и не так часто) вообще нападает на наших русских барышень - комплекс жертвенности. Тот самый комплекс, который когда-то вел совсем других тургеневских девушек в агитаторы, бомбистки, на каторгу, а то и на виселицу. И надо же случиться такой незадаче, что и Катя решила пройти свой путь до конца, то есть сразиться с кривосудием московским в одиночку, невзирая на все то, чем ей это грозит.
Надо сказать, что в отличие от многих товарищей, в тот день бывших с ней на площади, ее в тюрьме до суда держать не стали, потому быть может, что уж больно странная картина нарисовалась даже для привыкших к вранью государственных мужей и жен - маленькая хрупкая девчушка и здоровый лоб с демонстративной повязкой на голове. Так что до суда назначили Кате домашний арест. Который она сейчас и отбывала.
Тем не менее, срок ей грозил вполне даже реальный - потому что нашли у Кати еще кое-что - сделанное братом шило с наборной пластмассовой ручкой, которое у Кати всегда было с собой на случай встречи с маньяками, которыми Москва кишит. В ходе следствия значение шила выросло до грозного холодного оружия, а сама Катя превратилась в боевика-леворадикала, олицетворенной угрозы национальной безопасности страны.
***
Вот в этот день вечером, она вдруг вспомнила, что не купила молока и хлеба, хотя днем из дома и выходила - отмечалась в близлежащем полицейском участке - а значит, ни горячего молока на ночь, ни бутерброда утром. Вздохнув, она оделась, взяла свой рюкзачок и вышла на лестницу. Свет на лестнице опять не горел, но Катя, как девушка смелая, не испугалась. В кармане, правда, вместо конфискованного шила лежали ножницы, обмотанные изолентой, так что Катя чувствовала себя вполне уверенно. Однако, как только дверь за ней захлопнулось и она оказалась в темноте, чья-то стальная рука прижала Катю к стене. Сердце на мгновение остановилось.
- Ты это, ты не ори, не бойся, типа, - просипел прямо в ухо голос.
- Я это, я сержант полиции Тимченко, - голос продолжил. - За которого тебя закрыть хотят. Покушалась ты на меня, типа. Пару слов мне тебе сказать надо.
Катя немного успокоилась, хотя ножницы уже исхитрилась из кармана достать и почти уже собралась воткнуть в нижнюю часть живота предполагаемому насильнику. А насильник, который оказался вовсе и не насильником, а совсем наоборот, хотя тоже ничего хорошего, между нами откровенно говоря, продолжал:
- Слушай, ну не могу я не сказать. Хотя и запрещено. Ты не обижайся, а? Я ведь тоже деревенский, подмосковный, правда. Ну, нет у меня против тебя ничего, я бы и на следствии и на суде бы так и сказал - чего вы, козлы меня позорите, девчуха меня, мужика, значит, зверски избила. Ребятам из роты стыдно в глаза смотреть, а домой так хоть и не едь теперь - дети пальцами показывают. И девчонки все смеются, потерпевшим обзывают. А я же подраться - да я же после танцев двоих братьев Кудриных уделал, а против них в деревне никто. А тут такое вот…
Сержант тяжко вздохнул.
- А ведь начальство наше - это же ведь шакалье. С дежурства, когда в городе, половину настриженного - им отдай. А они свою половину - выше. Сечешь? Они там все - вор на воре. А ты за них еще иди, понимаешь, анус рви. И на Кавказ в командировку еще ехать. Сечешь? А там уже в нашей роте один двухсотый, да Пашке Ковальчуку ногу оторвало - на мину встал. И так тошно - да вот теперь еще и тебя, девка, на совесть вешают. Волки позорные.
Сержант снова вздохнул.
- Не обижайся ты, в общем. Я бы как чем мог помочь - я бы первым. Так ведь не так чего скажешь - все же вынут, и самого закроют. И не на пару годков, как тебя, а на всю десяточку. У них на всех папочка, только дернись…
- Ладно, - сказал сержант. - Прости ты меня, в общем. Жизнь у всех тут поганая, в этой Москве их проклятой.
И с этими словами сержант Катю отпустил, и, стуча сапогами, побежал по лестнице вниз. Хлопнула входная дверь и стало тихо.
***
Размышляя о произошедшем, Катя добралась пешком до ближайшего к дому гипермаркета, взяла корзинку и сложила туда все, что ей требовалось, да плюс вкусненькое, которым она себя раньше особо не баловала, а теперь вот побаловать решила - в свете предстоящей отсидки. И встала в очередь в кассу. Время было вечернее, народ после работы отоваривался, потому и очередь оказалась длинной. Что Катю нисколечко не раздражало - компьютер у нее конфисковали, поэтому из дел было только перечитать книгу «Что нужно знать и как вести себя при задержании, аресте и суде», ставшей лидером продаж на книжном рынке и опередившей даже книгу «Как самому собрать аэроплан и улететь отсюда подальше».
Вдруг сзади раздался женский шепот:
- Екатерина Андреевна, пожалуйста, выслушайте меня.
Катя хотела обернуться, но тот же голос сказал:
- Ради всего святого, не оборачивайтесь!
Катя не обернулась.
- Я ваша судья, Екатерина Андреевна, Крыштановская моя фамилия. Это я вас судить буду по делу о беспорядках.
Катя молчала.
- Простите меня, Екатерина Андреевна, - сказал судья. - Но я не могла не прийти и не сказать вам, как мне стыдно за то, что… Что я.. Что мне…
Хотя говорила женщина шепотом, но в голосе послышались слезы.
- За то, что мне придется вам два года лишения свободы дать. Поймите, у меня просто нет выбора. Если я откажусь - меня с работы уволят. А я одна воспитываю двоих детей, мужа как такового нет - нашел себе, подлец, молоденькую любовницу. А у меня двое пацанов, и младший аутист, и на него на одного знаете сколько денег нужно тратить - на врачей, на психологов, на специальную терапию. И что мне делать, если меня выбросят. А меня выбросят немедленно, стоит мне по закону поступить. Там ведь у них порядки как в банде - или ты с ними, или тебя съедят. Они страшные люди, Екатерина Андреевна. Более того…
Женщина явно подавила подступившие слезы.
- Они ведь и меня могут отправить в тюрьму - если я не буду играть по их правилам. Знаете, сколько раз приходилось идти не по закону, потому что мне так приказывали. И как только я проявлю честность - это мне все тут же припомнят. И с кем тогда мои мальчики останутся… Простите меня, Екатерина Андреевна.
Тут женщина зарыдала и быстрым шагом прошла мимо Кати, мимо кассы и быстро вышла в стеклянные раздвигающиеся двери гипермаркета. Люди удивленно оглядывались ей в след.
***
Катя оплатила свои покупки, переложила их в пакет и пошла к выходу. В дверях к ней неожиданно с двух сторон подошли мужчины в темных одинаковых куртках, один вынул из кармана удостоверение темно-коричневого цвета с какими-то буквами на нем.
- Гражданка, на пару слов.
Они очень аккуратно, но жестко направили Катю в сторону неприметной двери с табличкой «Только для персонала». За дверью оказалась маленькая комната, набитая пустыми корзинками, ведрами, швабрами, а на подоконнике сидел настоящий генерал. В фуражке, в форме с погонами, с большими звездами на них. Настоящий генерал, короче говоря. Он кивнул мужчинам: «Спасибо, можете быть свободны», а потом поставил перед Катей маленькую табуреточку:
- Сядьте, Катюша, хотя я у вас много времени не займу.
Катя села. Генерал остался стоять. Точнее, он стал ходить перед ней - три шага влево-три шага вправо. И начал говорить.
- Катюша, я начальник спецотдела по борьбе с экстремизмом. То есть тот, которого вы называете главным гестаповцем страны.
Он воздел руки к голове.
- Меня! Боевого офицера! Гестаповцем!
И продолжил:
- Мой дед брал Будапешт, понимаете! Я в Афганистане служил, был консультантом ХАД, службы безопасности республики. С душманами воевал, смерти в глаза смотрел, Ахмад Шаха Масуда чуть было живым не взял - и вот теперь я должен с такими как вы бороться. Вы понимаете, каково это? У меня ведь, в моем рюкзаке полевом, портрет команданте Че Гевары лежал - в пластик залитый, чтобы не испачкался. Как икона. Понимаете?
Генерал снял фуражку с высокой тульей, вытер носовым платком лоб.
- Я вам вот что скажу - между нами. Да дай мне кто сейчас приказ эту кремлевскую сволочь рвать - я бы ее как тузик грелку порвал. Лично. Ни один бы не ушел. Давил бы гадов на месте - и никаких задержанных. Сам бы ходил с пистолетом: министр - получи, министр, пулю в лоб. Член исполкома Единой России - на, член исполкома, свои девять грамм. Президент…
Тут генерал оборвал себя, посмотрел на потолок.
- Да что там говорить.
Он замолчал. Катя тоже молчала, с любопытством разглядывая генерала.
- Ну и что потом? - спросил генерал. - Что потом будет? Не знаете? Вот и я не знаю. У вас что - есть такая партия, как у Ленина? В которой Дзержинские и Бонч-Бруевичи? У вас есть специалисты, которые встанут за руль? Организаторы, менеджеры, специалисты? Вы не обижайтесь - но те, другие, которые до вас - у них же срока, отсидки, ссылки, каторги были. Вот вы, пройдите через то же самое, что они - у меня ведь книга любимая - рассказы Зощенко про Дзержинского, как он товарища умирающего на себе носил на прогулки в каземате - закалитесь, как те, и вот когда мусор отсеется от вас, станете вы как те, первые, людьми из стали - вот тогда власть и берите. А пока - вы уж не обессудьте - буду псом цепным за власть этих поганцев, а вас сажать и гнобить.
Он снова замолчал, явно ожидая реакции от Кати. Но та молчала. Так продолжалось довольно долго. Генерал надел фуражку, поправил китель. Сухо сказал:
- Можете идти. И разговора этого не было.
Катя поднялась с пластиковой табуреточки и ни слова не говоря вышла из подсобки.
***
На улице начинался дождь. Она была на полпути к дому, когда рядом неожиданно раздался резкий визг тормозов. Слева от Кати остановилась огромная черная машина, похожая на катафалк. Сбоку открылась дверь и кто-то сказал из темноты:
- Давайте до дому довезем, не стесняйтесь, Катя, садитесь.
Естественно, к чужим людям Катя никогда бы в машину не села - с нравственностью в Гадюкино было строго - однако обращение по имени показало, что данное приглашение можно рассматривать как продолжение всех предыдущих встреч сегодняшнего вечера - и Катю разобрало элементарное любопытство. Именно поэтому она забралась в машину без малейших колебаний.
Напротив нее сидел небольшой полноватый человечек с лицом, напомнившим ей игрушку из детства - Неваляшку. Такой же округлый и с детскими кучеряшками на голове.
- Катя, мне показалось важным сказать вам буквально пару слов, уж извините за столь бесцеремонное приглашение, - сказал человек, когда машина тронулась.
В салоне автомобиля было много различных приборов, пахло кожей и дорогим одеколоном. Человек нажал кнопочку какой-то стерео - или квадро? - системы. И отовсюду полился тихий, но приятный звук и голос на английском запел:
Sweet child in time
You'll see the line
The line that's drawn between
Good and bad…*
- Я эту песню, Катя, впервые услышал в вашем возрасте - и до сих мурашки по коже, - сказал человек. И на секунду замер, вслушиваясь в тревожную музыку - словно смакуя дорогой коньяк.
- Увы, - он тряхнул головой, словно отгоняя колдовское наваждение, лившееся из невидимых колонок - все очень плохо. Вы даже не можете представить, что происходит. И если бы вы знали…
Человек горько вздохнул.
- Я ведь знаю, Катя, кем вы меня считаете. Вы можете даже не говорить, я все знаю и так. Я же ведь совсем не дурак, Катя. У меня даже справка есть... Это, правда, шутка.
Человек горько усмехнулся.
Катя вообще-то и не знала, кто перед ней, поэтому и не смогла бы ничего сказать, даже если бы и хотела, но виду она подавать не стала и продолжала благоразумно молчать.
- А знаете, каково это жить - и знать, что будут писать про тебя в учебниках истории? Знаете, каково это - быть идиотом в глазах сотен миллионов ныне живущих и в глазах будущих поколений? Но я все равно выбрал это - это мой крест и мне его нести. Я ведь честно хотел, Катя, чтобы в этой стране, в которой люди любят плеть, научить их немножко демократии. Ведь свобода, Катя - это лучше, чем несвобода, и если бы этот народ понял это - мне все равно, что станет с моей исторической репутацией. Потому что есть вещи выше этого.
- Но ничего, ничего здесь нельзя сделать. Этому народу нужен только хозяин и палка, вот что я вам скажу - хозяин и палка. А стоит только хозяину отвернуться - тут же горлопаны и демагоги открывают рты…
Человек прервал сам себя:
- Я не про вас, Катя. Вы честная и искренняя девушка, вы в самом деле верите, что тут что-то можно изменить. Ни-че-го, Катя, здесь нельзя изменить. Ничего. Я уже даже в конце от безнадежности стал бадминтон пропагандировать - с намеком, понимаете? Как бы подтрунивал над ними над всеми. Но даже этого сигнала никто не понял. Только в своих блогах гадости про меня писали. А я ведь давал сигнал такой… Но и его не поняли. И не хотели понять. И вам, Катя, я советую - бросайте вы эту вашу политику, все бесполезно. Отсидите годик, второй вам простят - я лично позабочусь, вернетесь домой, выйдете замуж, заведете детей. И - если вдруг будете играть в бадминтон - у вас в деревне играют в бадминтон? - вспоминайте меня. Я хотел как лучше, честно…
Машина остановилась.
You'd better close your eyes
Bow your head
Wait for the ricochet... ***
Пропел человек из невидимых колонок.
- Прощайте, Катя, - сказал человек. На его лице было отчаяние, словно это ему, а не Кате, садиться в тюрьму. Дверь автоматически открылась и Катя увидела, что машина-катафалк стоит во дворе ее дома. Ни слова не говоря она вышла из машины.
***
Придя домой и оставив пальто и сапожки в прихожей, Катя отправилась на кухню, где выгрузила свои покупки, а потом пошла в комнату, чтобы переодеться и погрузиться в книгу, посвященную особенностям юридической системы Временно Оккупированной Территории. К ее немалому удивлению прямо в центре комнаты обнаружился черный плоский телевизор с диаметром экрана 32 дюйма и пультом, аккуратно положенным на табуреточку перед ним. Которого там отродясь не было - ни Катя, ни предыдущий хозяин, как настоящие гадюкинцы телевизиров не держали: если по телевизору нет передачи «Служу Советскому Союзу!», «Сельский час» или «Ленинский университет миллионов», то зачем такое устройство держать дома? Катя однако, нисколько не колеблясь, пульт взяла и без труда обнаружила красную кнопку, которая и запустила черное плоское устройство, предсказанное художником Малевичем в знаменитой картине. Загорелся экран и на нем появилось плоское изображение какого-то лысоватого человечка. Человечек напряженно смотрел прямо на Катю.
- Здравствуй, Катя! - сказал плоский лысоватый человечек. - Ты, наверное, очень удивлена, но я Президент Российской Федерации Владимир Владимирович Путин.
Катя от неожиданности только открыла рот, да машинально одернула топик.
- Ты не пугайся, Катюша, - ласково сказал президент этой самой загадочной Российской Федерации (Катя про такую никогда не слышала - про СССР слышала, про Россию слышала, а про вот Федерацию - ни разу - впрочем, мелкие детали маразма, творившегося на Временно Оккупированной Территории ее, как уже отмечалось выше, волновали мало).
- Понимаешь, Катенька, я бы хотел тебе объяснить, что происходит. Никому не хочу объяснять - а тебе хочу. Потому что ты, Катюша, не какой-то там хипстер или москвич (это слово человек произнес с некоторой брезгливостью), ты ведь плоть от плоти из народа, из самого центра страны, из деревни Гадюкино. И хотя ты и связалась не с теми людьми, не в то время и не в том месте, но ты все равно наша, плоть и кровинушка.
Катя хотела что-то сказать, но так называемый президент сделал знак рукой, призывая ее молчать.
- Знаю, знаю, Катюша, наговорили тебе враги про меня многое - да ты не верь. Не за себя - за Родину душа болит, за Русь-матушку, вокруг которой враг на вражине и вражиной погоняет. Полячишки, грузины, румынцы, чухонцы - все только и думают, как бы нагадить, как бы чего украсть или отобрать у человека русского. А народ наш, Катя - это же дети сущие. Кто ему с три короба наобещает - за тем он и пойдет, хотя бы и к пропасти на край, да и шагнет с нее. Ну и какая тут может быть демократия - когда не успеешь и моргнуть, как будет в Кремле жулик какой сидеть и от страны враз ничего не останется. Был уже один, до сих пор оправиться не можем. И закона тут нет, Екатерина, в этой нашей стране закон - тайга, прокурор - медведь, а судья - волк. Вот и все наше русское право в этом - как юрист тебе скажу. Так что, нет, Катерина, только princeps legibus solutus est - и ничего больше этой стране не подходит.
«Император свободен от всех законов государства», автоматически перевела Катя, учившая латынь на факультативных занятиях в родной гадюкинской школе у добрейшего и милейшего сельского учителя Абрама Иосифовича Каца, хотя есть и другой перевод: «Нет законов для правителя».
- Такой у нас, Катюшка, народ - и был он всегда таким и таким он до скончания веков останется. И все, что можно сделать в стране нашей - это держать и не пущать. И молиться, что в следующий раз народ пойдет крушить все направо да налево как можно позднее. Держать, не пущать да молиться, Катрин, вот и все, что у нас можно поделать.
И плоский человек на экране тяжело вздохнул.
- Так что, Катюша, посадим мы тебя, уж не обижайся. Много не дадим, так, двушечку, в хорошее место пошлем, чтобы тебя не забижали сильно. И, Катя-Катерина, я могу договориться - творожок тебе будут присылать особый, от Патриарха от нашего Кирилла, от Владимира Михайловича. Хорошо?
Человек в телевизоре смотрел на нее почти жалобно-умоляюще, словно от Катиных слов зависело что-то в его жизни.
Катя посмотрела на него и впервые за весь этот вечер сказала:
- Слушайте, да вы тут все по-моему психи конченые! Вам ведь лечиться надо!
И нажала красную кнопку на пульте, который продолжала держать в руках.
И плешивый человек исчез.
А Катя пошла искать свой мобильный, чтобы позвонить в деревню Гадюкино и поздравить родственников и односельчан с приближающейся очередной годовщиной Великой Октябрьской Социалистической Революции. Пока у нее еще была возможность это сделать. Ну и вообще поговорить с нормальными людьми.
21.10.2012, между Россией и Финляндией
Примечания.
* Армия Фараона утонула,
О Мэри, не плачь!
** Милое дитя во времени,
Ты увидишь линию,
Линию, прочерченную
между Добром и Злом...
*** Лучше закрой глаза, пригни голову
И жди, пока в тебя не попадет рикошетом.
Творожок от Патриарха
Хроники деревни Гадюкино - 5
Pharaoh's army got drownded
O Mary don't you weep! *
Bruce Springsteen (прогрессивный американский певец)
В Москву Катю провожали всей деревней. Даже секретарь партячейки батюшка Никандр пришел. Хотя в последнее время хворал. Женщины плакали, мужики смотрели угрюмо - потому что недобрые вести шли из Москвы, столицы Временно Оккупированной Территории. Опять же - когда под откос пустили единоросовский бронепоезд - нашли в сейфе секретные бумаги, из коих стало ясно, что грядут времена еще более мутные и смутные.
Но Катя, как человек молодой, ко всему относилась легко. Была она той русской красоты, которую называют тургеневской, то есть стройненькая и смугленькая, в отличие от другого русского типа: статные и светловолосые. Наверное, проход татар тысячника Чухлана оставил свой генетический след в Гадюкино. Но, несмотря на свою хрупкость, девушкой она была боевой и нисколько не боялась отправиться учиться в Москву, занятую врагами. Изучать она собралась небесную механику и баллистику, потому что с детства интересовалась космонавтикой, математику и физику знала на пятерки, астрономию же - которую в Гадюкино не отменяли, как и КПСС, чувствуя, очевидно, диалектическую связь между ними - могла бы уже преподавать и сама. А сход жителей поддержал ее в этом намерении, так как гадюкинцы сочли, что стране после Освобождения понадобятся продолжающие дело Королева специалисты, да и для самого Освобождения хороший баллистик иногда тоже даже вполне может пригодиться. Плюс один дальний родственник, бывший гадюкинец, а нынче житель Москвы, как раз уехал в Колумбию обучать тамошних коммунистов из ФАРК перепрограммировать американские дроны и прочим хай-тековским делам, полезным в современной партизанской борьбе - и на пару лет ей не нужно было думать об общаге или ином жилье.
Перекладными и по железке в Москву она добралась, в Университет поступила, естественно, без всяких проблем, друзей и подружек завела, город изучила.
Перед отъездом батюшка товарищ Никандр включил свой планшет, отбитый у проклятых единоросов, показал ей, кто в Москве-городе коммунист, а кто так, пукает только - и потому Катя никаких ошибок не сделала, в Левый Фронт сразу записалась, да Дашу Митину в Живом Журнале зафрендила.
Когда же москвичи, у которых поворовали голоса на выборах, зимой-весной ходили протестовать, Катя с друзьями была в первых рядах с красным флагом, кричала, что какому-то Путину надо уйти (Катя знала, что после дорогого товарища Брежнева в Кремле хороших людей не было, поэтому фамилиями всяких жуликов и не забивала свою голову), да освистывала либералов, которые зачем-то временами вылезали на сцену во время митингов - легко распознавая чужих классовым чутьем, которое каждый гадюкинец впитывает в себя с молоком матери.
Пока не случилось то, что случилось - в мае во время очередной демонстрации, когда полицаи создали умышленно или из-за непрофессионализма эффект бутылочного горлышка (близкая им тема во всех отношениях) и произошли весьма драматические беспорядки.
В то время, когда полицаи мутузили демонстрантов своими дубинами, Катя увидела, как здоровый мордоворот в черном полицейском шлеме-скафандре бил какого-то студентика-замухрышку, что вызвало у Кати гнев в ее юном молодом коммунистическом сердце. Подлетев к мордовороту с криком: «Ах жеш ты гадина фашистская!», она мордоворота легонько толкнула - а тот как раз на цыпочки встал, чтобы, значит, врезать проклятому педерасту еще посильнее - и от легкого толчка упал на спину. Быть может в этом и был тот эффект, о котором автор слышал в своем детстве, но так никогда и не имел возможности его проверить: что, якобы, если в бок машины, мчащейся со скоростью под 200 километров час, прыгнет лягушка, то машина слетит с трассы и, кувыркаясь, влетит в столб или дерево.
Все бы ничего, но сцену ту с разных точек снимали как сотрудники ФСБ, так и операторы федеральных каналов (то есть тоже в какой-то мере сотрудники ФСБ), поэтому уже вечером в программе «Патологанатомия протеста» она была показана в соответствующем виде - как к сотруднику правопорядка подбегает девица с красным флагом, сотрудника толкает и тот падает на спину, суча в воздухе ботинками образца НАТО 45-го размера.
И когда Катю немедленно заарестовали, то предъявили обвинение в нападении на стража порядка при исполнении.
Дело бы в иных обстоятельствах не стоило бы и выеденного яйца, но той зимой Россия опять была в точке бифуркации, что бы это выражение ни означало, а на практике это обернулось тем, что власти очень сильно струхнули. Показалось им пусть и не надолго, что пришел час отвечать за все, что наворотили. А потом, как это у трусливых людей принято, свою трусость не могли простить - правда не себе, а другим. И поэтому решили кое-кого из протестантов для острастки другим показательно наказать. И все это было бы пустое - стоило Кате лишь позвонить, и из Гадюкино приехал бы эшелон злых русских мужиков - да и Витька-сверхсрочник только-только из Сирии вернулся, где воевал с империализмом, и привез оттуда полную подводу трофейного новейшего вооружения - потому шансов у кремлевских фактически бы не было, но тут напал на простую девушку тот комплекс, что периодически (хотя и не так часто) вообще нападает на наших русских барышень - комплекс жертвенности. Тот самый комплекс, который когда-то вел совсем других тургеневских девушек в агитаторы, бомбистки, на каторгу, а то и на виселицу. И надо же случиться такой незадаче, что и Катя решила пройти свой путь до конца, то есть сразиться с кривосудием московским в одиночку, невзирая на все то, чем ей это грозит.
Надо сказать, что в отличие от многих товарищей, в тот день бывших с ней на площади, ее в тюрьме до суда держать не стали, потому быть может, что уж больно странная картина нарисовалась даже для привыкших к вранью государственных мужей и жен - маленькая хрупкая девчушка и здоровый лоб с демонстративной повязкой на голове. Так что до суда назначили Кате домашний арест. Который она сейчас и отбывала.
Тем не менее, срок ей грозил вполне даже реальный - потому что нашли у Кати еще кое-что - сделанное братом шило с наборной пластмассовой ручкой, которое у Кати всегда было с собой на случай встречи с маньяками, которыми Москва кишит. В ходе следствия значение шила выросло до грозного холодного оружия, а сама Катя превратилась в боевика-леворадикала, олицетворенной угрозы национальной безопасности страны.
***
Вот в этот день вечером, она вдруг вспомнила, что не купила молока и хлеба, хотя днем из дома и выходила - отмечалась в близлежащем полицейском участке - а значит, ни горячего молока на ночь, ни бутерброда утром. Вздохнув, она оделась, взяла свой рюкзачок и вышла на лестницу. Свет на лестнице опять не горел, но Катя, как девушка смелая, не испугалась. В кармане, правда, вместо конфискованного шила лежали ножницы, обмотанные изолентой, так что Катя чувствовала себя вполне уверенно. Однако, как только дверь за ней захлопнулось и она оказалась в темноте, чья-то стальная рука прижала Катю к стене. Сердце на мгновение остановилось.
- Ты это, ты не ори, не бойся, типа, - просипел прямо в ухо голос.
- Я это, я сержант полиции Тимченко, - голос продолжил. - За которого тебя закрыть хотят. Покушалась ты на меня, типа. Пару слов мне тебе сказать надо.
Катя немного успокоилась, хотя ножницы уже исхитрилась из кармана достать и почти уже собралась воткнуть в нижнюю часть живота предполагаемому насильнику. А насильник, который оказался вовсе и не насильником, а совсем наоборот, хотя тоже ничего хорошего, между нами откровенно говоря, продолжал:
- Слушай, ну не могу я не сказать. Хотя и запрещено. Ты не обижайся, а? Я ведь тоже деревенский, подмосковный, правда. Ну, нет у меня против тебя ничего, я бы и на следствии и на суде бы так и сказал - чего вы, козлы меня позорите, девчуха меня, мужика, значит, зверски избила. Ребятам из роты стыдно в глаза смотреть, а домой так хоть и не едь теперь - дети пальцами показывают. И девчонки все смеются, потерпевшим обзывают. А я же подраться - да я же после танцев двоих братьев Кудриных уделал, а против них в деревне никто. А тут такое вот…
Сержант тяжко вздохнул.
- А ведь начальство наше - это же ведь шакалье. С дежурства, когда в городе, половину настриженного - им отдай. А они свою половину - выше. Сечешь? Они там все - вор на воре. А ты за них еще иди, понимаешь, анус рви. И на Кавказ в командировку еще ехать. Сечешь? А там уже в нашей роте один двухсотый, да Пашке Ковальчуку ногу оторвало - на мину встал. И так тошно - да вот теперь еще и тебя, девка, на совесть вешают. Волки позорные.
Сержант снова вздохнул.
- Не обижайся ты, в общем. Я бы как чем мог помочь - я бы первым. Так ведь не так чего скажешь - все же вынут, и самого закроют. И не на пару годков, как тебя, а на всю десяточку. У них на всех папочка, только дернись…
- Ладно, - сказал сержант. - Прости ты меня, в общем. Жизнь у всех тут поганая, в этой Москве их проклятой.
И с этими словами сержант Катю отпустил, и, стуча сапогами, побежал по лестнице вниз. Хлопнула входная дверь и стало тихо.
***
Размышляя о произошедшем, Катя добралась пешком до ближайшего к дому гипермаркета, взяла корзинку и сложила туда все, что ей требовалось, да плюс вкусненькое, которым она себя раньше особо не баловала, а теперь вот побаловать решила - в свете предстоящей отсидки. И встала в очередь в кассу. Время было вечернее, народ после работы отоваривался, потому и очередь оказалась длинной. Что Катю нисколечко не раздражало - компьютер у нее конфисковали, поэтому из дел было только перечитать книгу «Что нужно знать и как вести себя при задержании, аресте и суде», ставшей лидером продаж на книжном рынке и опередившей даже книгу «Как самому собрать аэроплан и улететь отсюда подальше».
Вдруг сзади раздался женский шепот:
- Екатерина Андреевна, пожалуйста, выслушайте меня.
Катя хотела обернуться, но тот же голос сказал:
- Ради всего святого, не оборачивайтесь!
Катя не обернулась.
- Я ваша судья, Екатерина Андреевна, Крыштановская моя фамилия. Это я вас судить буду по делу о беспорядках.
Катя молчала.
- Простите меня, Екатерина Андреевна, - сказал судья. - Но я не могла не прийти и не сказать вам, как мне стыдно за то, что… Что я.. Что мне…
Хотя говорила женщина шепотом, но в голосе послышались слезы.
- За то, что мне придется вам два года лишения свободы дать. Поймите, у меня просто нет выбора. Если я откажусь - меня с работы уволят. А я одна воспитываю двоих детей, мужа как такового нет - нашел себе, подлец, молоденькую любовницу. А у меня двое пацанов, и младший аутист, и на него на одного знаете сколько денег нужно тратить - на врачей, на психологов, на специальную терапию. И что мне делать, если меня выбросят. А меня выбросят немедленно, стоит мне по закону поступить. Там ведь у них порядки как в банде - или ты с ними, или тебя съедят. Они страшные люди, Екатерина Андреевна. Более того…
Женщина явно подавила подступившие слезы.
- Они ведь и меня могут отправить в тюрьму - если я не буду играть по их правилам. Знаете, сколько раз приходилось идти не по закону, потому что мне так приказывали. И как только я проявлю честность - это мне все тут же припомнят. И с кем тогда мои мальчики останутся… Простите меня, Екатерина Андреевна.
Тут женщина зарыдала и быстрым шагом прошла мимо Кати, мимо кассы и быстро вышла в стеклянные раздвигающиеся двери гипермаркета. Люди удивленно оглядывались ей в след.
***
Катя оплатила свои покупки, переложила их в пакет и пошла к выходу. В дверях к ней неожиданно с двух сторон подошли мужчины в темных одинаковых куртках, один вынул из кармана удостоверение темно-коричневого цвета с какими-то буквами на нем.
- Гражданка, на пару слов.
Они очень аккуратно, но жестко направили Катю в сторону неприметной двери с табличкой «Только для персонала». За дверью оказалась маленькая комната, набитая пустыми корзинками, ведрами, швабрами, а на подоконнике сидел настоящий генерал. В фуражке, в форме с погонами, с большими звездами на них. Настоящий генерал, короче говоря. Он кивнул мужчинам: «Спасибо, можете быть свободны», а потом поставил перед Катей маленькую табуреточку:
- Сядьте, Катюша, хотя я у вас много времени не займу.
Катя села. Генерал остался стоять. Точнее, он стал ходить перед ней - три шага влево-три шага вправо. И начал говорить.
- Катюша, я начальник спецотдела по борьбе с экстремизмом. То есть тот, которого вы называете главным гестаповцем страны.
Он воздел руки к голове.
- Меня! Боевого офицера! Гестаповцем!
И продолжил:
- Мой дед брал Будапешт, понимаете! Я в Афганистане служил, был консультантом ХАД, службы безопасности республики. С душманами воевал, смерти в глаза смотрел, Ахмад Шаха Масуда чуть было живым не взял - и вот теперь я должен с такими как вы бороться. Вы понимаете, каково это? У меня ведь, в моем рюкзаке полевом, портрет команданте Че Гевары лежал - в пластик залитый, чтобы не испачкался. Как икона. Понимаете?
Генерал снял фуражку с высокой тульей, вытер носовым платком лоб.
- Я вам вот что скажу - между нами. Да дай мне кто сейчас приказ эту кремлевскую сволочь рвать - я бы ее как тузик грелку порвал. Лично. Ни один бы не ушел. Давил бы гадов на месте - и никаких задержанных. Сам бы ходил с пистолетом: министр - получи, министр, пулю в лоб. Член исполкома Единой России - на, член исполкома, свои девять грамм. Президент…
Тут генерал оборвал себя, посмотрел на потолок.
- Да что там говорить.
Он замолчал. Катя тоже молчала, с любопытством разглядывая генерала.
- Ну и что потом? - спросил генерал. - Что потом будет? Не знаете? Вот и я не знаю. У вас что - есть такая партия, как у Ленина? В которой Дзержинские и Бонч-Бруевичи? У вас есть специалисты, которые встанут за руль? Организаторы, менеджеры, специалисты? Вы не обижайтесь - но те, другие, которые до вас - у них же срока, отсидки, ссылки, каторги были. Вот вы, пройдите через то же самое, что они - у меня ведь книга любимая - рассказы Зощенко про Дзержинского, как он товарища умирающего на себе носил на прогулки в каземате - закалитесь, как те, и вот когда мусор отсеется от вас, станете вы как те, первые, людьми из стали - вот тогда власть и берите. А пока - вы уж не обессудьте - буду псом цепным за власть этих поганцев, а вас сажать и гнобить.
Он снова замолчал, явно ожидая реакции от Кати. Но та молчала. Так продолжалось довольно долго. Генерал надел фуражку, поправил китель. Сухо сказал:
- Можете идти. И разговора этого не было.
Катя поднялась с пластиковой табуреточки и ни слова не говоря вышла из подсобки.
***
На улице начинался дождь. Она была на полпути к дому, когда рядом неожиданно раздался резкий визг тормозов. Слева от Кати остановилась огромная черная машина, похожая на катафалк. Сбоку открылась дверь и кто-то сказал из темноты:
- Давайте до дому довезем, не стесняйтесь, Катя, садитесь.
Естественно, к чужим людям Катя никогда бы в машину не села - с нравственностью в Гадюкино было строго - однако обращение по имени показало, что данное приглашение можно рассматривать как продолжение всех предыдущих встреч сегодняшнего вечера - и Катю разобрало элементарное любопытство. Именно поэтому она забралась в машину без малейших колебаний.
Напротив нее сидел небольшой полноватый человечек с лицом, напомнившим ей игрушку из детства - Неваляшку. Такой же округлый и с детскими кучеряшками на голове.
- Катя, мне показалось важным сказать вам буквально пару слов, уж извините за столь бесцеремонное приглашение, - сказал человек, когда машина тронулась.
В салоне автомобиля было много различных приборов, пахло кожей и дорогим одеколоном. Человек нажал кнопочку какой-то стерео - или квадро? - системы. И отовсюду полился тихий, но приятный звук и голос на английском запел:
Sweet child in time
You'll see the line
The line that's drawn between
Good and bad…*
- Я эту песню, Катя, впервые услышал в вашем возрасте - и до сих мурашки по коже, - сказал человек. И на секунду замер, вслушиваясь в тревожную музыку - словно смакуя дорогой коньяк.
- Увы, - он тряхнул головой, словно отгоняя колдовское наваждение, лившееся из невидимых колонок - все очень плохо. Вы даже не можете представить, что происходит. И если бы вы знали…
Человек горько вздохнул.
- Я ведь знаю, Катя, кем вы меня считаете. Вы можете даже не говорить, я все знаю и так. Я же ведь совсем не дурак, Катя. У меня даже справка есть... Это, правда, шутка.
Человек горько усмехнулся.
Катя вообще-то и не знала, кто перед ней, поэтому и не смогла бы ничего сказать, даже если бы и хотела, но виду она подавать не стала и продолжала благоразумно молчать.
- А знаете, каково это жить - и знать, что будут писать про тебя в учебниках истории? Знаете, каково это - быть идиотом в глазах сотен миллионов ныне живущих и в глазах будущих поколений? Но я все равно выбрал это - это мой крест и мне его нести. Я ведь честно хотел, Катя, чтобы в этой стране, в которой люди любят плеть, научить их немножко демократии. Ведь свобода, Катя - это лучше, чем несвобода, и если бы этот народ понял это - мне все равно, что станет с моей исторической репутацией. Потому что есть вещи выше этого.
- Но ничего, ничего здесь нельзя сделать. Этому народу нужен только хозяин и палка, вот что я вам скажу - хозяин и палка. А стоит только хозяину отвернуться - тут же горлопаны и демагоги открывают рты…
Человек прервал сам себя:
- Я не про вас, Катя. Вы честная и искренняя девушка, вы в самом деле верите, что тут что-то можно изменить. Ни-че-го, Катя, здесь нельзя изменить. Ничего. Я уже даже в конце от безнадежности стал бадминтон пропагандировать - с намеком, понимаете? Как бы подтрунивал над ними над всеми. Но даже этого сигнала никто не понял. Только в своих блогах гадости про меня писали. А я ведь давал сигнал такой… Но и его не поняли. И не хотели понять. И вам, Катя, я советую - бросайте вы эту вашу политику, все бесполезно. Отсидите годик, второй вам простят - я лично позабочусь, вернетесь домой, выйдете замуж, заведете детей. И - если вдруг будете играть в бадминтон - у вас в деревне играют в бадминтон? - вспоминайте меня. Я хотел как лучше, честно…
Машина остановилась.
You'd better close your eyes
Bow your head
Wait for the ricochet... ***
Пропел человек из невидимых колонок.
- Прощайте, Катя, - сказал человек. На его лице было отчаяние, словно это ему, а не Кате, садиться в тюрьму. Дверь автоматически открылась и Катя увидела, что машина-катафалк стоит во дворе ее дома. Ни слова не говоря она вышла из машины.
***
Придя домой и оставив пальто и сапожки в прихожей, Катя отправилась на кухню, где выгрузила свои покупки, а потом пошла в комнату, чтобы переодеться и погрузиться в книгу, посвященную особенностям юридической системы Временно Оккупированной Территории. К ее немалому удивлению прямо в центре комнаты обнаружился черный плоский телевизор с диаметром экрана 32 дюйма и пультом, аккуратно положенным на табуреточку перед ним. Которого там отродясь не было - ни Катя, ни предыдущий хозяин, как настоящие гадюкинцы телевизиров не держали: если по телевизору нет передачи «Служу Советскому Союзу!», «Сельский час» или «Ленинский университет миллионов», то зачем такое устройство держать дома? Катя однако, нисколько не колеблясь, пульт взяла и без труда обнаружила красную кнопку, которая и запустила черное плоское устройство, предсказанное художником Малевичем в знаменитой картине. Загорелся экран и на нем появилось плоское изображение какого-то лысоватого человечка. Человечек напряженно смотрел прямо на Катю.
- Здравствуй, Катя! - сказал плоский лысоватый человечек. - Ты, наверное, очень удивлена, но я Президент Российской Федерации Владимир Владимирович Путин.
Катя от неожиданности только открыла рот, да машинально одернула топик.
- Ты не пугайся, Катюша, - ласково сказал президент этой самой загадочной Российской Федерации (Катя про такую никогда не слышала - про СССР слышала, про Россию слышала, а про вот Федерацию - ни разу - впрочем, мелкие детали маразма, творившегося на Временно Оккупированной Территории ее, как уже отмечалось выше, волновали мало).
- Понимаешь, Катенька, я бы хотел тебе объяснить, что происходит. Никому не хочу объяснять - а тебе хочу. Потому что ты, Катюша, не какой-то там хипстер или москвич (это слово человек произнес с некоторой брезгливостью), ты ведь плоть от плоти из народа, из самого центра страны, из деревни Гадюкино. И хотя ты и связалась не с теми людьми, не в то время и не в том месте, но ты все равно наша, плоть и кровинушка.
Катя хотела что-то сказать, но так называемый президент сделал знак рукой, призывая ее молчать.
- Знаю, знаю, Катюша, наговорили тебе враги про меня многое - да ты не верь. Не за себя - за Родину душа болит, за Русь-матушку, вокруг которой враг на вражине и вражиной погоняет. Полячишки, грузины, румынцы, чухонцы - все только и думают, как бы нагадить, как бы чего украсть или отобрать у человека русского. А народ наш, Катя - это же дети сущие. Кто ему с три короба наобещает - за тем он и пойдет, хотя бы и к пропасти на край, да и шагнет с нее. Ну и какая тут может быть демократия - когда не успеешь и моргнуть, как будет в Кремле жулик какой сидеть и от страны враз ничего не останется. Был уже один, до сих пор оправиться не можем. И закона тут нет, Екатерина, в этой нашей стране закон - тайга, прокурор - медведь, а судья - волк. Вот и все наше русское право в этом - как юрист тебе скажу. Так что, нет, Катерина, только princeps legibus solutus est - и ничего больше этой стране не подходит.
«Император свободен от всех законов государства», автоматически перевела Катя, учившая латынь на факультативных занятиях в родной гадюкинской школе у добрейшего и милейшего сельского учителя Абрама Иосифовича Каца, хотя есть и другой перевод: «Нет законов для правителя».
- Такой у нас, Катюшка, народ - и был он всегда таким и таким он до скончания веков останется. И все, что можно сделать в стране нашей - это держать и не пущать. И молиться, что в следующий раз народ пойдет крушить все направо да налево как можно позднее. Держать, не пущать да молиться, Катрин, вот и все, что у нас можно поделать.
И плоский человек на экране тяжело вздохнул.
- Так что, Катюша, посадим мы тебя, уж не обижайся. Много не дадим, так, двушечку, в хорошее место пошлем, чтобы тебя не забижали сильно. И, Катя-Катерина, я могу договориться - творожок тебе будут присылать особый, от Патриарха от нашего Кирилла, от Владимира Михайловича. Хорошо?
Человек в телевизоре смотрел на нее почти жалобно-умоляюще, словно от Катиных слов зависело что-то в его жизни.
Катя посмотрела на него и впервые за весь этот вечер сказала:
- Слушайте, да вы тут все по-моему психи конченые! Вам ведь лечиться надо!
И нажала красную кнопку на пульте, который продолжала держать в руках.
И плешивый человек исчез.
А Катя пошла искать свой мобильный, чтобы позвонить в деревню Гадюкино и поздравить родственников и односельчан с приближающейся очередной годовщиной Великой Октябрьской Социалистической Революции. Пока у нее еще была возможность это сделать. Ну и вообще поговорить с нормальными людьми.
21.10.2012, между Россией и Финляндией
Примечания.
* Армия Фараона утонула,
О Мэри, не плачь!
** Милое дитя во времени,
Ты увидишь линию,
Линию, прочерченную
между Добром и Злом...
*** Лучше закрой глаза, пригни голову
И жди, пока в тебя не попадет рикошетом.