Никольский С.М. Как я стал математиком.
Никольский С.М. Как я стал математиком. - М.: ИЛК и РЛ, 2005. - 40 с. - (Библиотечка Архимед. Вып. 1)
(начало)
По окончании университета меня оставили в нем работать. Считалось, что я остаюсь здесь на научную работу. Но на самом деле я должен был быть преподавателем этого университета. Это был 29-й год. Но там произошли какие-то события, которые, может быть, очень характеризуют меня. Представляете себе, лето, жарко, мы окончили университет и должны были ехать на каникулы.
А перед этим нам объявили уже, кто и где должен будет работать. Это было распределение Наркомпроса (министерства), находившегося в Харькове - тогда это была столица Украины. Нравилось это или нет, но все с распределением смирились, и никто не отлынивал. А в моей графе было написано, что я остаюсь в Днепропетровской области. Это означало, что меня используют в Днепропетровском университете. Лето проходит. Я больше обитал летом на Днепре. А общежитие, в котором я жил, было пустое, все уехали. Полно клопов. И, конечно, они все напали на меня. Кончилось тем, что я располагался спать на столе посреди комнаты, но они все равно лезли на потолок и с потолка падали на меня, - правда, в меньшем количестве.
А тут уже скоро будет новый учебный год - 25-26 августа. Все ребята приезжают, заходят в администрацию университета, получают какие-то командировки, даже подъемные деньги, покупают билеты - у них уже все было предопределено. Потом они уехали. А я опять остался один. Я пошел в деканат физмата, где меня, видимо, оставили, а там то ли секретарь сидела, то ли еще кто-то. Я спрашиваю: «А где я буду работать?». Мне отвечали очень неопределенно. А я с большим самомнением - я же вуз окончил. Невероятное самомнение было у меня. Я пошел в профком, потому что меня не только факультет оставлял, а факультет вместе с профкомом, это же было их общее постановление. В профкоме свои ребята, как говорится. И вот я одному говорю:
- Слушай, а как я буду работать?
А он отвечает:
- Сережа, ты, главное, не волнуйся. Начнется учебный год, мы тебя устроим.
А я на него разозлился:
- Как это вы меня будете устраивать?! Я вуз кончил! Я сам устроюсь!
И ушел.
Встречаю я на обратном пути нашего бывшего студента Жоржа Шепелева - он был нашим парторгом где-то на первых курсах. А со второго или с третьего курса он ушел из университета. Что значит ушел? Дело в том, что в это время было большое строительство в народном образовании. Много семилеток открывали, к ним отношение было как к гимназиям и плата была хорошая - выше средней. Студентов просто сманивали на работу, говорили: «Доучишься потом, а сейчас езжай в такой-то район, будешь самым лучшим... Ты же будешь богатей». И некоторые уезжали. Так и наш парторг уехал в Каменское (Днепродзержинск). Это считался большой город, тысяч 30 жителей, металлургический центр. Сделался он там директором вечернего рабфака и дальше не учился. А тут я выхожу из института после разговора в профкоме ему навстречу. «Жорж, это же безобразие! Я вуз кончил, а они меня будут устраивать».
Он был моего возраста, но более практичный, он мне все время поддакивал: «Да, - говорит, - все они сволочи... Плюнь ты на них, едем ко мне, будешь получать у меня на рабфаке 160 рублей. Там есть фабзавуч (фабрично-заводское училище), где будешь получать еще 150 рублей». За количество часов никто не беспокоился - мы были здоровые, крепкие. «Будешь получать 300 рублей. Квартирка там будет, платить будешь рублей 15-20 в месяц, ходить в ресторан будешь и так далее. Соглашайся». Пошли мы с ним ко мне в общежитие. «Где твоя корзина?» - тогда не чемоданы были, а корзины. «Это твоя рубашка?» - туда ее! «Это твои книжки?» - туда! Завязали корзину. «Пошли!»
Сели мы на трамвай, потом на пароход и приехали в Каменское. Устроил он меня, и я стал там работать. И не появлялся в Днепропетровск. Я не знаю, в чем там дело: искали меня или нет, если искали, то плохо. Думаю, что деканат не так уж и нуждался во мне, потому что меня оставляли как бы для научной работы.
В то время происходили большие преобразования у нас в стране, они сопровождались разными перестановками, арестами… Арестовывали каких-то директоров. И в народном образовании тоже. Надо было назначать других. В это время в Каменское приехал наш университетский секретарь комсомола. Он меня знал, и знал с хорошей стороны. Давали какую-то нагрузку и я ее выполнял, а другие не всегда выполняли. А туда он приехал, и его сделали директором техникума. Техникумы тогда считались высшими учебными заведениями. И он там где-то вращался в райкомах. Как только была какая-то перестановка и нужно было назначить человека на какую-то должность в народном образовании, он говорил: «А вы назначьте Никольского - и все будет хорошо». Не знаю точно, он меня порекомендовал или нет, но меня срочно назначили на должность, от которой я еле убежал.
А дело было так. В громадном фабзавуче было тысячи 2 или 3 учащихся. Директор этого фабзавуча не столько директорствовал, сколько был каким-то членом правления громаднейшего металлургического завода всесоюзного значения. У него там постоянно были какие-то дела, а в фабзавуче у него работали заместители - профессионалы. Когда этого директора арестовали, то решили и его заместителя прогнать. Освободилось место - и срочно назначили меня, даже без моего согласия.
Я не торопился принимать дела, а Шепелев мне все время говорил:
- Ты не член партии, ты комсомолец, они не имеют права тебя заставить. Ты же не хочешь, ну и не надо, я не советую тебе туда поступать.
Кончилось тем, что они приказали Шепелеву, уже как члену партии, чтобы он меня от себя уволил. А я все равно не хочу на эту должность идти.
В это время мы в Каменском питались исключительно в лучших ресторанах. Там и общались. Представляете, я получал на рабфаке и в фабзавуче рублей 300. Приду утром, возьму не просто котлетку с картошкой, а бифштекс по-гамбургски закажу. Подожду минут пятнадцать, и мне подают на медном блюде горячий даже не бифштекс по-гамбургски, а два бифштекса по-гамбургски, да еще под какими-то соусами. Я беру еще бутылку пива, и за все это плачу 50 копеек. Обед тоже 50 копеек. А ужинать уже и не хотелось - ходил в кондитерские и пил там кофе. Все питание мне обходилось полтора рубля в день, а получал я 300 рублей. А этот заместитель, которого выгоняли, тоже из Днепропетровска был и тоже приходил в этот ресторан. Он мне все время говорил:
- Когда же ты у меня примешь дела?
А я отвечал:
- Не хочу.
Прошло сколько-то дней, я не выдержал и сказал:
- Ладно, приму я от тебя дела.
Я уже был опытный человек и понимал, что принять этот пост - только бумажку подписать, и больше ничего. Я выхожу из ресторана, а навстречу мне Шепелев. Я говорю:
- Жорж, я сдался. Иду дела принимать.
А он мне:
- Не принимай. Они отняли тебя у меня. Ты скажи начальнику районного отдела образования, пусть он спросит секретаря обкома Ветрова (видите, я даже фамилию помню), но не первого, а какого-то там по агитации. Пусть он спросит Ветрова.
Ну какое мне дело? Я и говорю заместителю:
- Ты иди пока, а я зайду в Наробраз.
Прихожу к начальнику и говорю:
- Не буду я дела принимать.
А он мне:
- Тебе же хуже будет.
- А вы спросите Ветрова.
Он посмеялся надо мной:
- Пожалуйста, могу спросить. У них там специальная телефонная связь - вертушка. Берет он телефон, а этот Ветров на месте. Должность, на которую меня назначали, по области считалась номенклатурной. То есть выходит, что этот Ветров уже постановил, что я буду заместителем директора этого фабзавуча. Слышу, начальник говорит:
- Тут Никольский шебаршит.
Ответа не слышу, но, видимо, что-то вроде:
- Да-да, оставьте его в покое.
Начальник положил трубку, посмотрел на меня с удивлением и сказал:
- Езжай, куда хочешь.
Взял я свою корзинку и поехал обратно в Днепропетровск. В общем, вел я себя как мальчишка. Люди семейства заводят, квартиры получают, а я был такой. Ну мальчишка мальчишкой. Что-то есть во мне такое.
Приехал я в Днепропетровск и на другой день пошел к ректору.
- Так вот и так, - говорю, - хотите, я буду у вас работать.
А он мне:
- А, беглец! Куда же ты убежал? Ну иди, пусть на факультете тебе найдут работу.
Но я продолжаю:
- А где же я буду жить?
- Так мы тебе в студенческом общежитии комнату дадим.
- Не хочу я со студентами жить.
- У тебя же отдельная комната будет. Чего тебе надо?!
- Нет, я со студентами жить не хочу.
Тогда он сказал:
- Хорошо, мы напишем бумагу в Горсовет, чтобы тебе дали квартиру.
Это уже имело смысл. Это сейчас в Горсовет писать - пустое дело. А тогда это имело смысл, потому что тогда многих арестовывали и выгоняли из квартир. Я еще подумал:
- Зачем мне эта квартира?
Но тут же сказал:
- Хорошо, но я бегать с бумажками в Горсовет не буду. Пусть у вас бегают. Дайте мне просто готовую квартиру.
Он засмеялся. Я ему понравился, оказывается, я даже в этом уверен.
Позвал он коменданта и говорит:
- Слушай, найди ему какую-нибудь комнату.
- А где у меня? У меня нет никаких комнат.
Дирекция помещалась в отдельном довольно большом особняке. Ректор говорит:
- А за моей дверью пустая комната. Вот и помести его туда.
Комендант в ответ:
- Не могу, она освобождена для красного уголка.
- Для уголка другую найдем. Помести его туда, пускай там пока живет.
Так дали мне комнату, она имела отдельный выход. Я в этой комнате благополучно жил.
Позднее я узнал, почему Ветров так сказал. Знаете, и сейчас найдутся люди, которые смогут поставить мне что-то в строку. Дело в том, что осенью 29-го года произошла серия арестов на культурной почве. На этот раз на Украине в университетских городах арестовали деятелей украинской культуры, в Киеве и в Днепропетровске тоже. Причем в Киеве, кажется, Ефремов был такой академик, а его брат, профессор, был в Днепропетровском университете. Их обоих арестовали, они куда-то исчезли. Им приписывалось, что они создали специальную организацию, которая называлась «Спiлка вiдродження Украiни» - «Союз возрождения Украины». Арестовать-то арестовали, а этот Ветров из обкома приказал, чтобы вузы собрали преподавателей и чтобы преподаватели факт ареста обсудили, чтобы они со своей стороны осудили этого Ефремова. И в трех днепропетровских вузах прошли такие собрания. И в нашем университете тоже было такое собрание преподавателей. Там, конечно, кто-то выходил, кого надо ругал. Многие преподаватели не выступали, выходили больше коммунисты. А тут один коммунист философ (Молчанов его фамилия была) вышел и говорит: «А чего там разговаривать?! Давайте постановим, что всех этих из Спiлки вiдродження надо расстрелять».
Потом вышел доцент физмат факультета Борис Давыдович Франк. Он был сыном известного в Днепропетровске психиатра и учеником Г.А. Грузинцева. Сам он такой был плюгавенький, но хороший математик. Он был старше меня, раньше кончил университет и был ассистентом на физмат факультете. В то время в университетах стали вводить практические занятия (семинары). Когда я учился, эти семинары только-только пробивали себе дорогу. Считалось, что профессор читает лекции - и всё, а практических упражнений вести незачем. И в Москве было то же самое. Везде так было. По-видимому, это была такая западная точка зрения.
А уже в технических вузах, там всюду семинары были. Когда я еще был студентом, то наши студенты-общественники настаивали на том, чтобы ввести практические упражнения. Вот первый курс университета. Грузинцев читает «Введение в анализ» - так называлось дифференциальное исчисление, кажется. И вот он, не спеша, читал дедекиндовы сечения. К тому же он еще и болел. Так он со смаком читал несколько недель... А в это время студенты Горного института прошли уже практические упражнения, они уже знали, что производная от sin x есть cos x, что производная от sin 2x есть cos 2x, помноженное на 2, и так далее. Я все это знал, а ребята, что поступали со мной, не знали. Они жили в одном общежитии с «горняками», и видели, что те спокойно что-то там такое дифференцируют, решают задачи на какие-то максимумы, а они этого не знают и видят, что Грузинцев задерживает учение. Тогда ввели необязательные семинары, причем даже не присоединяли их ни к какому курсу. Вот на эти семинары и был приглашен Б.Д. Франк.
Вышел этот плюгавенький Франк, руки у него тряслись, несмотря на то, что отец у него был хороший врач. Вышел и говорит: «Не будем это постанавливать. Будет суд, суд и решит. Как это можно постановить о человеке, что его надо расстрелять, когда мы дела как следует не знаем». Тут собрание оживилось, люди стали выступать, а Молчанов и говорит: «Куда это годится? Что там говорит этот Франк?! Он ничего не понимает! Ему не место у нас в университете с такими выступлениями». Так они все-таки постановили, по-видимому, чтобы всех этих из Спiлки вiдродження расстрелять, а под конец написали, что Франка надо уволить из университета.
Мне уже потом рассказывали, что кто-то спросил: «А кто же будет преподавать?» А в ответ: «Надо отыскать Никольского». И это всё, конечно, было известно Ветрову, для которого политика была важнее, чем фабзавуч. Вот почему он сказал: «Оставьте Никольского». Так я стал работать в университете. У Франка было 24 часа в неделю, их и отдали мне. Я сразу ввел практические занятия по ряду предметов, главным образом по анализу. Там были упражнения по дифференциальному исчислению, по интегральному исчислению - это были отдельные предметы. Была дифференциальная геометрия, дифференциальные уравнения. Там 4 часа, там 4 часа, но никаких методических разработок и планов не было. Были там такие профессора, что надо было вести семинары тут же после их лекций. А были такие, как Исаак Ефимович Огиевецкий. Я мог подойти к нему и спросить: «Исаак Ефимович, что вы будете на той неделе читать?» А он и сам не знал, что будет читать на следующей неделе.
А я приходил на семинар после Беляева, который позже у немцев остался, и говорил:
- Что вам там читали?
- Перестановка членов у ряда.
- Давайте посмотрим, какие там задачи.
- Так мы ничего не поняли, расскажите вы нам.
Я тоже был не готов, но все-таки находил какие-то способы.
- Ну, - говорю я, - кто-нибудь что-нибудь записал? Пусть выйдет и расскажет, что записал.
Кто-то начинал рассказывать, а я смотрю и говорю:
- Это неверно.
- Как неверно? Это так Беляев говорил.
А я говорю:
- Но это совсем не доказательство…
Все это, конечно, доходило до Беляева. В общем, это была довольно тяжелая работа, и я был очень сильно занят. Ну а потом работы становилось все больше, проходили годы. Преподавательский состав был небольшой, в особенности высший преподавательский состав. Мне все больше и больше стали давать чтение лекций. Потом я уже читал общий курс математики на физическом факультете. Потом спецкурсы давали, вроде теории определителя n-го порядка. Устроили спецкурс, поделили его на группы. В общем, все больше и больше я стал читать теоретические вопросы. Время было такое, что стоимость рубля понижалась, и надо было больше работать. Мне предлагали работу и в технических вузах. Там я тоже читал лекции. Читал в Горном институте, читал в Транспортном.
Не успели Транспортный институт организовать, как через два года его разделили на две части. Первой частью заведовал Огиевецкий, который работал и в университете. А второй частью назначили заведовать меня. Я мальчишка, не имел никаких научных степеней, но заведовал кафедрой. Уже позже, после кандидатской работы, я нашел себе более выгодное совместительство - в Фармацевтическом институте. Там на всю математику давалось 100 часов: 50 часов на лекции, 50 часов на семинары. Надо было и производную пройти, и аналитическую геометрию, и интеграл, и определенный интеграл - и все это за 50 часов! А в технических вузах на математику давалось 350 часов. Я взял своего Доронина, которого сделал потом кандидатом, он вел семинары. Ну, это был такой курс, в духе того, что знал мой отец, то есть в духе того, как мы хотим учить в школе. Никаких эпсилонов, никаких дельта. Все на интуитивной основе. Дельта х стремится к нулю, а как стремится, чего стремится, это уже не будем задумываться. Так что в преподавании многих вопросов у меня набирался большой опыт.
4.
С начала 30-х годов в Днепропетровск мне стали систематически приезжать читать лекции из Москвы профессора А.Н. Колмогоров и его друг П.С. Александров.
Как я уже сказал, был у нас в Днепропетровске профессор Исаак Ефимович Огиевецкий, были традиции, перенесенные с Запада. От Гильберта - это через Г.А. Грузинцева, из Харьковского университета. До 30-го года в Днепропетровске было три вуза: университет (Институт народного образования), Горный институт и Медицинский институт. Горный институт - это было солидное учебное заведение, организованное еще до революции. И назывался он Горное училище. Это было высшее учебное заведение, как Бауманское училище в Москве. В Горном институте были солидные лаборатории, работало много физиков, химиков. Был большой отдел, где велась научная работа по химии, хотя для подготовки будущих горняков им это и не нужно было. Физические лаборатории были хорошие. Там был приличный профессор математики. Это про него Г.А. Грузинцев говорил: «Сергей Паконович читает «горнякам» математику так, что лошадям понятно».
А тут в 30-м году началась индустриализация страны. В индустриальном Днепропетровске сделали девять вузов. Из Горного института получилось три - Горный, Металлургический и Химико-технологический институты. Из Строительного техникума сделали Строительный институт. Из Железнодорожного техникума сделали Транспортный институт. Всюду должна быть высшая математика. Всюду была кафедра высшей математики. Наши профессора поделили между собой институты и имели по три кафедры: Беляев, Огиевецкий и другие.
Огиевецкий умел вести себя как самый важный математик в городе. Он был председателем математического общества в Днепропетровске и посещал ректоров институтов. Он говорил: «Вот сделали новые вузы, кафедры высшей математики. А кто там будет преподавать? Все те же преподаватели, что учились в университете. А чему их учили? Их же готовили в учителя». Огиевецкий говорил, что придется математиков набирать из закончивших университет, но они требуют переподготовки, дополнительного обучения, типа аспирантского. Он предложил создать денежный фонд и приглашать лучших математиков страны, чтобы они приезжали и читали циклы лекций для обучения наших преподавателей. Тогда это было более свободно, не так бюрократично, как это стало при советской власти, в последнее время.
Директора вузов могли более свободно расходовать средства, не так были связаны и опутаны какими-то официальными правилами. Каждый директор просто давал 1000 рублей... Он давал в физико-математическое общество, а физико-математическое общество рассылало приглашения. Огиевецкий вел переписку. Лекторы приезжали, читали, а он хорошо платил. Лектор, приехавший из Москвы, читал после обеда, в то время, когда преподаватели были более свободны. Ему платил университет за час двумя или тремя часами, а физико-математическое общество доплачивало и того больше. Приглашали на месяц, а лектор читал только три недели, получалось в шестикратном, а то и в десятикратном размере. Приглашенным лекторам удавалось устроить хорошую оплату.
Здесь, в Москве, то же самое происходило. Я могу сослаться на письма А.Н. Колмогорова к П.С. Александрову. Если он вел какое-то занятие в университете, то получал только за один час, но он мог совмещать еще в другом техническом вузе. А там ему могли изыскать возможность не требовать выполнения всех записанных за ним часов. Профессора Московского университета тоже имели по три кафедры. И таким образом как-то обеспечивали свои материальные возможности. Но все-таки, для того чтобы работать в другом вузе, они должны были приходить на ученый совет и так далее. Приезжали А.Н. Колмогоров и П.С. Александров к нам в мае-июне или в сентябре-октябре. В Москве уже было холодно, а тут... Для днепропетровцев вода холодная, а для них нет. Они целый день находились на пляже. Там прекрасные пляжи, город расположен на большой реке. На этой реке острова, очень живописные, с пляжами. Они там до обеда все время купались, загорали на солнце, - может быть, они там и теоремы доказывали. А часа в три они обедали, потом шли и читали 2-3 часа лекции. И все это обслуживалось довольно хорошо: жили в хорошей гостинице.
А.Н. Колмогоров говорил мне так: «Мы эти деньги, которые получаем у вас в Днепропетровске, тратим на дрова». Они с Павлом Сергеевичем купили дачу за городом. Но дача - это уже нечто частное. И если ее надо топить, то надо топить как-то частным образом, покупать дрова, иметь там прислугу и так далее. Так что вот эта материальная сторона играла роль, безусловно. Так вот, А.Н. Колмогоров и П.С. Александров стали приезжать в Днепропетровск именно благодаря умелым приглашениям Огиевецкого. Он переписывался с тем же самым А.Н. Колмогоровым, из переписки которого с П.С. Александровым видно, что он делал какие-то расчеты, что вот он в Днепропетровске получит столько-то денег, тогда можно будет что-то такое приобрести.
Они купались и читали лекции, а я слушал их. От Павла Сергеевича я узнал общую топологию, а от Андрея Николаевича много по анализу слышал. А.Н. Колмогоров внес большой вклад в теорию функций, в теорию вероятностей и статистику. В Москве Андрей Николаевич управлял теорией вероятностей и статистикой, но это не мешало ему получать серьезные результаты по теории функций.
Я тоже был очень большой любитель купания и гребли на лодках. Мы уже тогда с ними начали плавать. Сначала я встречал их на островах. Они приезжие, читали лекции, а я был один из тех, кто достаточно разумно реагировал на их лекции, что-то переспрашивал. Они это сразу замечали. Поэтому я с ними быстро познакомился. А потом они оказываются на острове, и я на острове. Они были общительные, с мальчишками или студентами заговаривали, студенты с ними заговаривали. Знали, что приехали какие-то профессора из Москвы, вели с ними разговоры на научные и ненаучные темы. Я тоже заводил эти разговоры.
Помнится, что еще в 1930 году, когда ректор Федоровский принял меня на работу, был такой случай. Поселился я в ту комнату, что освободили для красного уголка. У меня было полно денег - я привез их из Каменского, - а комната пустая. Пошел я в магазин, купил стол, хорошую кровать с тумбочкой (на такой кровати Сталин спал, как я потом видел). Стулья купил. Все это привезли, поставили. Деньги у меня есть. Я в какую-то столовую хожу, нормально питаюсь, читаю лекции, занят бываю. Проходит месяц, два, а, может, и три... Встречает меня кассир:
- Никольский... - он знал меня еще как студента, - ты чего это зарплату не приходишь получать?
А я говорю:
- Зарплату?! Так у меня деньги есть.
- Да, но мне надо ведомость закрыть, а из-за тебя бумаги лежат. Все получили, а ты нет.
- Ладно, приду.
Прихожу я, а мне выписывают зарплату за два месяца что-то такое по 90 рублей.
- Так этого мало! - говорю.
- Мало-мало, хватит с тебя.
- Да это никуда не годится, мне этого недостаточно.
Он вроде как со мной поспорил, а потом и говорит:
- Чего ты мне говоришь? Я тут ни причем. Иди в дирекцию, там и говори.
Пошел я прямо к ректору, и говорю:
- Вот вы меня назначили. А какое вы мне жалование платите?! Я работал на рабфаке, в фабзавуче, получал 300 рублей. Перешел сюда на научную работу... Я не требую, чтобы вы мне платили 300 рублей, но все-таки 90 мне недостаточно.
- А сколько бы ты хотел?
- Ну, хотя бы 150 чтобы было.
- Позвать сюда бухгалтера!
Позвали бухгалтера. У того все сведения и часы записаны.
- Что же вы так платите? - спросил ректор бухгалтера.
- Так он же ассистент.
Оказывается, там профессорам и преподавателям платили большие ставки, а у ассистентов какие-то совсем маленькие ставки были. Франк, который жил при отце-профессоре, вопрос оплаты не поднимал. Бухгалтер проверил все сведения:
- Все в порядке, все платим как полагается.
- Сделайте ему больше.
- А сколько ему надо?
- Ну, хоть рублей 150.
Тогда бухгалтер начинает спрашивать:
- Какие там у тебя часы? Так… это мы поставим тебе по преподавательским, а это по ассистентским.
И считает на счетах. Получается 230. Это много. Зачеркивает. Потом получается 115. Уже я говорю «мало». Так подобрали 180.
Так что оплата труда давала стимул, надо было повышать свою квалификацию, становиться преподавателем, кандидатом наук.
Вскоре мне объявили, что я принят на курсы подготовки в аспирантуру. Это еще в 30-м году. А там все ребята, которые были приняты, были партийцы, они в партбюро заседали. Это было развитие идеи пролетаризации вузов. Партбюро постанавливало, кого принять на эти курсы из преподавателей. Стали на партбюро перечислять, а ректор говорит: «Никольского запишите». А те в один голос: «Так он и так все это знает». То есть, нечего ему на курсы поступать. Они, конечно, были правы, я знал гораздо больше, чем они. А ректор говорит: «Пусть деньги получает».
Потом его арестовали, и он куда-то исчез. В университете я получал 180 рублей, да с июня по сентябрь шли эти курсы. По ним еще 170 рублей давали, чистыми, без налогов. Это были курсы для студентов Горного и Транспортного институтов. Читали какие-то разделы математики, повышенные, дополнительные к инженерным курсам, теоретическую механику, а мы ее уже проходили. (Это я, конечно, уже знал.) Потом там была философия еще. Потом я заболел, у меня ревматизм начался. Поехал я на курорт, а мне эти 170 рублей все равно платили. Но по окончании этих курсов тех ребят в аспирантуру зачислили, а меня нет, потому что говорили, что Никольский и так все знает. Огиевецкий, между прочим, ни слова не сказал.
Так я продолжал работать, читал какие-то курсы, в 32-м году в газете прочитал, что Механико-математический институт в Харькове, исследовательский, объявляет прием в заочную аспирантуру. Я взял и написал туда письмо по указанному адресу: «Как к вам поступить?» Они прислали мне анкету. В то время не писали отдельные характеристики, а в конце анкеты внизу стояли три подписи: директор института, секретарь парторганизации и председатель профсоюзной организации, где я работаю. Должны были быть три подписи и печать. Это вместо характеристики. А характеристика - это все, что написано в анкете. Дирекция заверяла все, что там было написано.
Мне прислали такую анкету: «Заполните, пусть вам подпишет треугольник, и пришлите». Я пошел в профком, так как я уже не был комсомольцем - вышел по возрасту. В профкоме мне подписали, и я отдал анкету в дирекцию. В дирекции довольно долго никто не реагировал. И вдруг увидела меня директорша (Рынская ее фамилия) и говорит:
- Товарищ Никольский, я вам вашу анкету не подпишу.
- Как это не подпишите?! Я работаю у вас, а вы не хотите мне подписать.
- Я знаю, что вы работаете, но вы убежите от нас.
- Но я же хочу учиться!
- Нет-нет, я вам не подпишу, - а потом добавила, - а чего там, поступайте к нам.
- А тут не у кого учиться.
- Нет-нет, я вам не подпишу. Поступайте к нам в аспирантуру. Я вас с 1 сентября 32-го года зачислю. Вы уже за три месяца получите по 170 рублей за месяц.
Это были деньги. И она меня зачислила. Конечно, Огиевецкий считался моим руководителем. Он так до конца и считался моим руководителем. Что изменилось? Только то, что я стал получать стипендию. А так официально надо было на языки ходить. Тогда почему-то французский учили. Я бы лучше пошел на немецкий. Из английского я даже слова не знал. Нет, пожалуй, одно слово из английского я знал: of - это для меня был весь английский язык.
В 33-м году, я думаю, что к лету, приехал А.Н. Колмогоров. Знаете, как А.Н. Колмогоров говорил? Вы думаете, что он со мной возился, какие-то теоремы со мной доказывал? Да нет. Он сказал:
- Я слышал, что вы в аспирантуру поступили? - он знал эту обстановку. - Я вам советую: пусть они командируют вас в Москву на мехмат. Там будут вам условия, для того чтобы побыть в аспирантуре.
Помню, что с женой где-то в 33-м году проезжал я через Москву, уже, видимо, после этого разговора. А на мехмате там был такой исследовательский институт, директором которого был А.Н. Колмогоров. Наверное, А.Н. Колмогоров мне что-то сказал по этому поводу. И я летом туда зашел. А там сидел заместитель А.Н. Колмогорова. Он коммунист был, потом его арестовали. Я говорю, что я вот из Днепропетровска, Андрей Николаевич меня знает. Я хотел бы прикрепиться. Можно или как? А он стал важничать:
- А вы мемуары читали?
- Нет, - говорю, - не читал. Какие мемуары?!
Узнал я, где находился А.Н. Колмогоров (оказывается, не так далеко от университета) и посетил его. Тогда с телефонами не очень было. Пришел я, помню, в такую хорошую квартиру, в старом стиле. А хорошие квартиры были с двумя входами: один вход черный, другой - парадный. И все ходили через черный. А потом все эти квартиры в советское время были переделаны - по крайней мере, пополам разделены. Я пришел, а там какая-то женщина, вроде она стирала. По-видимому, это тетка А.Н. Колмогорова. Я спросил:
- Можно Андрея Николаевича?
- Андрея Николаевича нет, он в Наркомпросе на совещании.
Ну, в общем, я как-то так и не добился А.Н. Колмогорова, а в 34-м году приехал сюда, в Москву и зачислился на мехмат. Мне дали общежитие в районе ВДНХ. Там недалеко есть какое-то графское поместье. На выходе из усадьбы помню какой-то пруд. Около пруда были настроены такие советские дома очень легкого типа - это и были общежития Московского университета.
Меня поместили в это общежитие. Холод там был невероятный. Моя жена довольно быстро переехала в Москву со старшим сыном Юрой. Она приехала и нашла комнату на даче. Тайнинская - это по Северной дороге, недалеко от Мытищ. У нее родители из рабочего рода, металлурги. Сняли комнату у какой-то своей родственницы. Клоповник невероятный. Но мы там жили, а я оттуда ездил на мехмат, ходил раз в неделю на семинар по функциональному анализу. Сидел все время в математическом кабинете. Как правило, являлся туда чуть ли не в 9 часов утра. В перерывах курил и общался с новыми знакомыми. Анатолий Иванович Мальцев стал моим другом на почве этого общения.
Ну а с А.Н. Колмогоровым, пока я полтора года был в аспирантуре, я встречался, наверное, не больше трех раз. Я там пробыл до 35-го года, защитил кандидатскую диссертацию и приехал опять в Днепропетровск. В Днепропетровске было девять вузов и там давно уже были всякие профессора, но они должны были заново получить звания, согласно новым постановлениям. И, как правило, они не считали нужным перезащищать свои докторские звания, а ждали... Был пункт в постановлении, в котором говорилось, что старых профессоров можно переутвердить без защиты, но при помощи специальных отзывов и заседаний. И они ждали, что их как-то так переутвердят. А тогда в 35-м году в Днепропетровске, возможно, я был единственный кандидат наук с новой ученой степенью. Я и в газету попал, - спрашивали, как это случилось, что вы стали ученым?
К тому времени я написал статью в «Доклады» по предложению А.Н. Колмогорова, еще, наверное, в 35-м или, может быть, в 36-м году, а она вышла в 38-м. Это была первая моя научная работа. Тогда еще не было таких жестких требований, чтобы до защиты были публикации. Но твердо считалось, что кандидатскую степень получает человек, который доказал, что он может научно работать. Но там не требовалось, чтобы был внесен научный вклад. По математике степень давали тем, кто, так или иначе, внес в математику научный вклад. А вот когда хотели дать научную степень тому, кто не внес научный вклад, то часто писали, что он удовлетворяет всем требованиям, которые нужны для того, чтобы кандидатская степень была.
А.Н. Колмогоров продолжал приезжать, он включил меня в новую тематику по теории приближения функций. Он сам там некоторые вещи сделал и предложил мне работать в этой тематике. Более того, он организовал семинар в Днепропетровске по этим вопросам. Туда вошли желающие преподаватели и студенты старших курсов мехмата. Но когда А.Н. Колмогоров уезжал, я в его отсутствие семинар собирал. И это было успешно. Я фактически руководил этим семинаром. И очень часто наши доклады заключались в том, что либо я что-нибудь рассказывал новое, что я получил, либо эти молодые люди рассказывали о своих результатах по темам, которые они получили от А.Н. Колмогорова. Семинар был очень активным.
В 40-м году семинар закончил свою работу. Я с января 41-го года уехал в Москву. Деятельность семинара продолжалась два года. И за это время были защищены две кандидатские работы по нашей тематике. А научных работ, которые были напечатаны в хороших журналах, было три - вот эти две, по которым прошли защиты, и еще Вербицкий кандидатскую защитил, только не по той специальности. В 40-м году А.Н. Колмогоров прислал мне открытку и больше не приезжал. А Павел Сергеевич Александров приезжал.
А.Н. Колмогорова сделали академиком и выбрали его секретарем отделения, - видимо, он уже был сильно занят. Но он мне написал открытку: «В Институте Стеклова объявляется прием в докторантуру. Попробуйте поступить, может быть и поступите». Жена очень хотела, чтобы мы переехали в Москву, и я послал открытку. Но мне надо было получить какие-то характеристики от университета. Тут мне, наконец, посчастливилось. Объективно, я даже об этом и не думал.
В Днепропетровске директорша университета мне говорила, что мы тебе не дадим характеристику, что ты нам нужен. Ни за что мне бы характеристику не дали, но все дело в том, что в 40-м году Днепропетровский университет, как и другие университеты, получил распоряжение сверху: рекомендовать в сталинскую докторантуру способных людей. Сталин приказал! Заседало партбюро, и оно рекомендовало трех человек в сталинскую докторантуру, среди них и меня. Они же не могли решиться рекомендовать того, кто плохо знает. Это было ответственное дело. Выписали на меня нужные характеристики и послали, но меня не взяли в сталинскую докторантуру, а когда А.Н. Колмогоров написал мне, что надо поступать в докторантуру в стекловский институт, то мне не надо было никаких характеристик. Я просто ссылался на то, что меня рекомендовали в сталинскую докторантуру - и всё.
Семинар днепропетровский, конечно, прекратил свою работу, потому что А.Н. Колмогоров перестал к нам ездить, я переехал в Москву, а потом война была. Город был разрушен, но теория приближения функций в Днепропетровске не была разрушена. После войны какие-то молодые люди опять вернулись в Днепропетровск. И я стал туда наезжать в летнее время. Уже А.Н. Колмогоров с П.С. Александровым туда не ездили. И я там читал лекции. И мы как бы продолжали тот семинар. Я потом написал книжку, имевшую отчасти популярный, отчасти сильно научный характер, - «Квадратурные формулы». Это, собственно, новые удачные способы приближенного вычисления интегралов. Их потом развивали днепропетровцы. Я занимался этой темой и другими проблемами.
После войны Днепропетровский университет присылал в командировку в Институт Стеклова молодых людей, имея в виду, что они будут тут заниматься научно некоторое время в качестве докторантов под моим руководством. И вот моя руководящая деятельность (немножко заочная) привела к тому, что у меня по Днепропетровску защищено больше десятка кандидатских диссертаций. И создались выдающиеся математики, которые уже стали иметь свои школы. Это А.Ф. Тиман - он так доктором наук и остался, профессором. Потом Н.П. Корнейчук сделался академиком Украинской Академии наук. В.К. Дзядык сделался членом-корреспондентом Украинской Академии наук. Есть еще В.П. Моторный, член-корреспондент Украинской Академии наук, он продолжает жить в Днепропетровске.
А деятельность моя в Москве начинается с 41-го года. В книжке воспоминаний у меня это уже описано.
23 февраля 2005 г.
Источник: http://www.shevkin.ru/
http://www.shevkin.ru/?action=Page&ID=411
http://www.shevkin.ru/?action=Page&ID=412
Издания МИАН
С. М. Никольский Воспоминания
файл в формате pdf (620 Кб)
файл в формате ps (1.6 Мб)
***