Синтез "мира вещей Аристотеля" с "миром сознания Канта" - 7
Но идем дальше! Война войной, эпидемия эпидемией - а философия по расписанию. Таким образом, наше учение о форме и материи, изложенное в восьмой части нашей философии - «Что есть форма и бытие единичных вещей?» - довольно сильно отличается от учения Аристотеля. Мы, вслед за Аристотелем, признаем, что формы существуют объективно, и что эти формы имеют идеальную (нематериальную) природу - то есть уже не есть материя, а есть нечто, принципиально отличное от материи. И признаем, как и Аристотель, что эти формы существуют в самой материи, в единичных материальных вещах.
Но в то же время мы отрицаем, что эти формы - общие для многих единичных вещей (как, например, общая для всей лошадей форма «лошадь») - могут существовать как-то отдельно от единичных вещей - как чисто мыслимые формы или универсалии, порождаемые неким объективно существующим Умом космического бога-демиурга. Отдельно от единичных вещей формы могут существовать только в нашем разуме - в форме понятий (например, понятия «лошадь»), но из этого вовсе не следует, что и объективные формы могут существовать как-то отдельно от материи и единичных вещей.
И как и почему это возможно - мы и разъяснили в этой части изложения нашей философии. Мы признаем существование объективного Ratio, но это Ratio не есть какой-то космический Ум или Разум, способный порождать формы. Объективное Ratio - это всего лишь и только объективное единство объективного мира (включая единство материи во всех материальных вещах), и это Ratio есть уже принцип онтологический, существующий и присутствующий в нашем мире как модальность долженствования - долженствования к единству и бытию. И именно из этого стремления единичных материальных вещей к бытию и единству и порождаются все формы материи. Некоторых из них оказываются более устойчивыми и служат «кирпичиками» для появления из них более сложных форм материи, и появление таких все более сложных форм материи - из стремления всех вещей к бытию - и есть суть процесса эволюции форм материи. Но нигде эти формы не существуют отдельно от вещей, и все формы впервые возникают только с появлением вещей с такой формой - как форма человека впервые появилась только с появлением людей.
И мы также объяснили, почему эти формы являются идеальными и в чем состоит их идеальность. Идеальное не есть материя, а есть отношение единства между отдельными единичными вещами с их формами. Всякое отношение есть единство - единство двух или более вещей, и это отношение уже не есть ни сами эти вещи, ни материя, а есть нечто, принципиально отличное от материи и материальных вещей - то есть уже нечто идеальное. Как идеальным является, например, отношение «дружбы» между Петей и Машей. Но это отношение, как некая идеальная реальность, ничуть не менее важно, чем сами материальные вещи, и эта идеальная реальность выступает как некий регулятивный принцип единства, уже в значительной степени регулирующий и определяющий поведение и жизнь Пети и Маши.
Вот и в основе всякой формы - как идеальной реальности - лежит такой же регулятивный принцип единства - единства более простых форм материи в более сложной, когда все эти формы и их отношения между собой подчинены одному регулятивному принципу единства. И этот принцип единства, конечно, уже и есть то, что делает вещь причастной бытию - через стремление вещи к единству и к бытию посредством своей формы.
Поэтому в девятой части изложения нашей философии - «Что есть субъектность и субъективность?» (из четырех постов) - мы вновь обратились к проблемам онтологии. То есть ответили на вопрос, почему именно форма придает вещам бытие. Ведь, как нетрудно понять, этот регулятивный принцип единства, который связывает материю вещи в нечто одно - в единичную вещь с такой именно формой, и есть то, что мы ранее называли вещью-в-себе. В самом деле, ведь вещь-в-себе мы ранее определили именно как то, что придает вещам бытие и что является основой единства вещи, а через это единство - придает вещам бытие. И тогда соотношение материи, формы и единичной вещи к бытию можно изобразить в виде такой схемы:
Материя==>Форма==>Регулятивный принцип единства вещи==>Бытие
И в девятой части изложения нашей философии мы проанализировали такое важнейшее философское понятие, как «сущность». Это понятие ввели еще греки, очень глубокий анализ этого понятия (во многом актуальный для философии до сих пор) провел Аристотель, и мы дали свое понимание этого понятия - уже в рамках нашей онтологии.
И, как нетрудно понять из схемы выше, если и называть что-то «сущностью» вещи - то именно тот регулятивный принцип единства, которые лежит в основе ее формы и который делает вещь причастной бытию. Но этот регулятивный принцип единства вещи не существует как-то отдельно от формы и материи (как «душа» или «Я» человека не существуют отдельно от тела этого человека), и поэтому правильней под «сущностью» вещи понимать не этот регулятивный принцип единства сам по себе, и в его соотношении к форме. Единичная лошадь - это не просто единичная вещь, причастная бытию - это вещь с вполне определенной формой, формой лошади, и если мы говорим о «сущности» лошади, то мы понимаем под этим, конечно, не просто ее бытие, а бытие в такой именно форме. И, таким образом, понятие «сущности» сближается с понятием «форма».
И отсюда же становится понятным, почему в философии возник этот долгий спор о том, что понимать под «сущностью» - единичное бытие единичной вещи или нечто общее в единичных вещах (их форму). И вся проблема здесь в том, что существуют, конечно, только единичные вещи, но поскольку они существуют с какой-то формой - которую мы находим и в других вещах (как форму «лошадь» мы находим во многих лошадях) - то вроде бы под «сущностью» вещи следует понимать именно это общее в вещах - то есть их форму. Но этот спор в действительности во многом был надуманным, и возник он лишь в силу неправильного понимания того, что есть форма, и как через форму вещи причастны бытию.
Конечно, под «сущностью» правильней понимать единичное бытие - то есть бытие Пети или Маши, и правильней говорить о «сущности» Пети или Маши. Ведь их бытие единично, и это бытие они обретают через свою «сущность» - то есть через тот регулятивный принцип их единства, который и является их «Я» как «Я» Пети или «Я» Маши. Но это единство - есть единство формы, а через форму - единство материи их тел, а значит, говоря о «сущности» Пети или Маши, мы уже говорим не просто об их «Я» - которое остается не выявленным и есть их вещь-в-себе - а об их существовании как людей. То есть как о вещах с общей формой - формой «человек». И если это «Я» всегда остается не выявленным и единичным бытием, то форма «человек» уже есть нечто общее для всех людей, и поэтому под «сущностью» Пети или Маши можно понимать это общее в них, то есть понимать их форму.
Здесь нет никакого противоречия. Все зависит от того, как мы смотрим на вещи и что мы в них познаем. Если мы говорим об их бытии - то под «сущностью», конечно, нужно понимать их «Я», как онтологическую основу их бытия. Если же мы говорим о том, как Петя или Маша - эти их «Я» - существуют в материи, как материальные вещи, то мы уже должны говорить о том, как организована эта материя в человеческое тело, то есть в форму, и как эта форма человека соотнесена с регулятивным принципом единства формы - то есть как она соотнесена с «Я» Пети или Маши.
Что же касается понятий «сущность» и «вещи-в-себе» - то это просто одно и то же. Но аристотелевская «сущность» - это скорее понятие онтологическое, а кантианская «вещь-в-себе» - понятие скорее гносеологическое. Впрочем, и у греков было понимание, что через познание материи и формы мы стремимся к познанию «сущности» вещей. И мы утверждаем то же самое - через познание вещей-для мы познаем вещи-как-материя, а через познание вещей-как-материя мы познаем вещи-в-себе.