Что есть форма и бытие единичных вещей? - 10
Таким образом, то, что в учении Аристотеля можно считать простительными (и исправимыми) недостатками, у католиков превратилось не просто в чудовищное искажение христианства (и без того у католиков еретическое), но в искажение всего человеческого духа, всех основ т.н. «западной цивилизации». Бог-демиург Аристотеля был вполне уместен в языческом мировоззрении, и скорее олицетворял гармонию греческого космоса, то есть не был личным богом и не требовал какого-то почитания, наряду с другими греческими богами. К тому же греки и обычных своих богов могли запросто послать, так как боги у них были довольно шаловливые и безнравственные, и в противостоянии богам, судьбе и року греки даже видели особый героизм. И поэтому формы этого бога-демиурга никак не лишали греков свободы.
И совсем другое дело - те же формы в том же понимании в католической теологии, где Бог был Един, и это был Бог трансцендентный, всемогущий и всеведущий, и при этом Бог-Личность, и Бог любви и свободы. И если этот Бог создавал все формы, то католик уже «себе не принадлежал», а принадлежал то ли католической Церкви и Папе Римскому, то ли самому дьяволу. И теперь все в его жизни можно было приписать «божественной воле», и подобно тому, как поросенок превращается в свинью, независимо от своего желания и воли, благодаря своей форме - так же и католик уже был заранее «приписан» к своей форме, не только как человек, но и как член какого-либо сословия и корпорации.
А протестанты уже прямо заговорили о «божественном предопределении», то есть о том, что не только спасение человека, но и то, будет ли он богачом или бедняком, женатым или холостяком - все это уже было предопределено до рождения протестанта, и от его воли здесь зависело так же мало, как мало зависело от воли поросенка то, что он по мере роста непременно превратится в свинью (или превратится в блюдо на столе еще до того, как он превратится в свинью). Но это учение протестантов, в сущности, уже содержалось в католицизме, просто протестанты честно довели до логического конца то, о чем католики еще боялись сказать прямо, и что они еще пытались прикрыть схоластическими тонкостями, хотя схожие идеи о «божественном предопределении» можно встретить еще у Августина Блаженного, одного из основателей и «идеологов» всей католической доктрины. Впрочем, и среди католиков позднее появилось немало открытых сторонников этого взгляда - так, голландский католический богослов Янсений (1585-1638) прямо учил, что никакой свободы воли не существует, и что спасутся только те, кто к этому предопределен. Хотя, конечно, с православной точки зрения, все это выглядит дико, ведь все эти католико-протестантские взгляды по сути лишали человека всякой свободы, даже свободы воли.
Фома Аквинский (1225-1274). Этот толстяк, которого католики считают "святым", всю жизнь изучал Аристотеля, и в итоге систематизировал католическую схоластику в учение томизма. Самой большой радостью в его жизни было обретение некоторых глав из трудов Аристотеля - хотя в солнечном Константинополе знали все труды Аристотеля, и даже у мусульман Аристотель был известен в более полном учении. Представьте дикость и варварство Европы того времени, если даже многие свои знания об античной философии эти европейские варвары получили от мавров в Испании!
Но, какими бы глупыми, дикими и невежественными ни были католики и все эти европейские варвары, конечно, в какой-то момент даже они начали подозревать, а потом и догадываться, что «что-то здесь не так». То есть что Аристотель, видимо, где-то ошибался. То, что главная проблема состояла в том, что они вообще решили «присобачить» философию Аристотеля в качестве «подпорки» для своего еретического католицизма - этого эти варвары признать никак не могли, так как только благодаря Аристотелю они и научились хоть чуть-чуть шевелить своими мозгами, и могли выдавать себя за «ученых» и «мудрецов», и даже иногда за «богословов» и «философов». И поэтому эти варвары стали думать, как бы им так подправить свою теологию, чтобы решить возникшие трудности - в том числе в объяснении всякого движения и развития.
И первой такой серьезной попыткой можно считать учение Николая Кузанского. Немца. Что уже говорит само за себя. Кузанский попытался придать католической теологии некий «динамизм», и у него Бог «развертывался» в природе через противоречия. То есть это его учение, в сущности, и было началом той самой немецкой «диалектики», и Фихте, Шеллинг и Гегель просто пошли по этой проторенной дорожке. И, как и у них всех, учение Кузанского представляло из себя какой-то дикий языческий пантеизм с элементами христианского богословия и рационализма.
Но, надо заметить, что это и вообще было свойственно почти всей западной философии, за очень редким исключением - вроде Декарта и Канта. Декарту все же хватило ума отделить материальную субстанцию от мыслящий (Спинозе не хватило ума даже на это), а Кант и вовсе был очень особенным. Но все остальное - это какое-то совершенно дикое язычество, где строгие логические рассуждения и элементы рационализма легко сочетались с самыми дикими и примитивными языческими представлениями, когда все вещи не просто одушевлялись, но и наделялись сознанием. Я уже упоминал - в связи с аристотелевской «энтелехией» - учение Лейбница, у которого все монады были наделены самосознанием, но Лейбниц там был не один такой странный. Скажем, в Париже Лейбниц познакомился с Гассенди, французским священником и философом, который считал себя «материалистом» и был последователем учения Эпикура об атомах. Однако он был уверен, что у всех предметов есть душа, которая не только наделена чувственностью, но и способностью «смутно рассуждать». И это был католический священник!
Так что немецкий пантеизм в духе Фихте или Шеллинга, в котором сознанием и душой весь мир наделялся даже более, чем у греческих язычников-неоплатоников, вовсе не был чем-то странным для европейских «умов». Язычество в Европе никуда не делось, и оно принимало форму не только различных оккультных учений или форму поганого масонства, но и чисто пантеистических философских систем, в которых логическое и рациональное тесно переплеталось с грубыми языческими представлениями, составляя какое-то чудовищное и уродливое зрелище. Язычество греков было органичным, как органичным был весь греческий мир и греческая мысль, и поэтому греческая философия оказалась очень продуктивной. Западная философия - это какое-то нагромождение чудовищ, выползших из нездоровых католических и протестантских голов обращенных в «христианство» европейских варваров и дикарей-язычников. И за всем этим - абсолютная бесплодность всей западной философии, где предметы наделялись душой и сознанием так, как этого нельзя было встретить ни у греков, ни у других язычников античности.
Ну, а потом «явился Гегель». Про этого товарища я уже довольно подробно писал, и мне добавить к сказанному нечего. Дальше примитивного пантеизма и все той же схоластики западная мысль так и не сдвинулась. И, откровенно говоря, «лучше бы они даже и не пробовали», так как если со всей западной философией в итоге «случился Гегель» - то это окончательный приговор. Что происходит с дураками, если их «научить Богу молиться» - хорошо известно, но когда европейские дикари научились «философии», с ними случилось нечто гораздо худшее - с ними случился Гегель и Карл Маркс.