Моя философия - 11
Итак, что же мы познаем? Усилиями всех этих безмозглых еврейчегов, - начиная с неокантианцев и Гуссерля с его феноменологией, - кантианство сегодня выродилось в бесконечные (и абсолютно пустые) упражнения на тему «исследования сознания». При этом предмет познания человека - то есть объективный мир - во всех этих пустых упражнениях еврейчегов если и присутствует, то только как «причина ощущений». Впрочем, многие из этих безмозглых еврейчегов и вовсе пытались доказать, что трансцендентальный предмет (то есть кантианская вещь-в-себе) есть такой же конструкт нашего сознания, как и все остальное: человеческое сознание представляет, что есть некая причина ощущений, хотя это тоже только представление нашего сознания, и поэтому никакого трансцендентального предмета в действительности не существует. То есть ударились в откровенный субъективный идеализм, только более изощренный, чем у Беркли.
И, надо признать, что основания для такого образа мыслей дал сам Кант, когда он заявлял о невозможности познания вещей-в-себе. Но Кант при этом, очевидно, исходил из благого побуждения показать необоснованность всяких метафизических построений, выходящих за пределы опыта - и этому он посвятил многие страницы своей «Критики чистого разума». Спекулятивная философия, выросшая из средневековой схоластики, хотя и была весьма продуктивной какое-то время, затем стала уже просто мешать развитию философии и науки, и Кант поэтому ввел свое категорическое требование для философии не пытаться выйти за пределы опыта и не придумывать какие-то метафизические сущности, то есть не пытаться что-то утверждать о вещи-в-себе, и для этого он постарался представить эту вещь-в-себе как в принципе непознаваемую трансцендентальную реальность.
Но так ли это? Действительно ли вещь-в-себе недоступна нашему познанию, и нам придется довольствоваться только познанием тех явлений, в которых эта вещь-в-себе открывается в нашем опыте в нашем сознании, а потом строить свои представления о том, что есть эта вещь-в-себе, которая всегда останется для нас непознаваемой?
Возьмем снова пример с яблоком. Безусловно, вкус яблока, который мы ощущаем при вкушении этого яблока, есть уже нечто субъективное, феномен нашего сознания - при этом настолько субъективное, что вкус конкретного яблока для конкретного человека (то есть конкретного сознания) вряд ли даже может быть как-то передан или сообщен другому человеку (то есть этот вкус, говоря языком современных словоблудов от философии, есть квалиа).
Но ведь это ощущение есть ощущение вкуса яблока. Не груши, и не винограда, а яблока. И это наше ощущение вкуса яблока определяется и задается нашим сознанием ровно в той же степени, что и яблоком. А значит, сколько бы субъективным ни было это наше ощущение, в нем мы познаем не просто наше собственное ощущение, а яблоко. Без яблока не было бы никакого ощущения «вкуса яблока» как феномена нашего сознания, а значит в этом феномене - хотя оно и принадлежит уже целиком нам, то есть нашему сознанию - присутствует и яблоко.
Как же это становится возможным? Как яблоко, оставаясь за пределами нашего сознания - то есть оставаясь вещью-в-себе - тем не менее, становится феноменом нашего сознания? Очень просто: яблоко, оставаясь яблоком и сохраняя свою сущность как вещи-в-себе, просто меняет свою форму - и становится нашим ощущением, то есть феноменом нашего сознания, как ощущение вкуса яблока.
И в этом нет ничего фантастического - с такими «превращениями» мы сталкиваемся постоянно. Например, в какой-то момент люди изобрели письменность и научились записывать слова и речь с помощью букв. Письменное слово, записанное с помощью букв, безусловно, отличается от того же слова, произнесенного с помощью звука и речи. Отличается даже физически: слово речи есть звук, который можно услышать, а письменное слово есть знак, который можно увидеть. Но это одно и то же слово, и между письменным словом и словом речи существует непосредственная связь, так что читая письменные слова, мы воспроизводим слова речи - то есть познаем эти слова и язык. Конечно, письменный язык отличается от языка устного, и при некоторых обстоятельствах мы можем даже утратить связь между ними (например, перестать знать, как звучат какие-то звуки или слова). Но этот язык - тот же самый.
И примерно то же самое происходит и в нашем процессе познания объективного мира. Безусловно, все, что мы видим, слышим или осязаем, есть наши ощущения, то есть феномены нашего сознания, которые уже принадлежат нашему сознанию и не являются самими вещами, которые вызвали эти ощущения. Но в этих ощущениях - содержание самих вещей, только уже в форме наших субъективных ощущений, отнесенных к нашему сознанию, и поэтому познавая и анализируя наши ощущения, мы познаем уже не просто феномены нашего сознания - мы познаем сами вещи, то есть объективный мир.
Между нашим сознанием и вещами-в-себе нет никакой непреодолимой преграды. Ну, то есть эта преграда, конечно, существует, но она постоянно преодолевается, и если физические тела становятся субъективными психическими явлениями - то есть нашими ощущениями, то в этих ощущениях мы познаем не только эти ощущения и свое сознание и самих себя - в этих ощущениях мы познаем сами вещи. И все это, как мне представляется, настолько очевидно, что должно быть понятно даже ребенку, и можно лишь удивляться, как всем этим еврейским прохвостам от философии удалось настолько запудрить людям мозги своей умственно отсталой ахинеей, что философия перестала верить, что человек познает именно объективный мир, а не просто феномены нашего сознания (со всеми этими интенциональностями, ноэмами и прочей чепухой).