Откуда берутся КираТаты
В постинге "Зачем Бог сотворил мир и создал человека: Татин вариант ответа" мы писали:
"Есть такой человек, мы называем его Шефчик, который очень много значит для разных людей, особенно же для тех, кто в 70-90-ых годах имел счастье/несчастье быть юным поэтом в городе Ленинграде. Шефчик вёл кружок для этих мутантов, официально прикреплённый к пионерско-комсомольской газете. То есть формально это был литературный кружок, а фактически - нечто подобное Ноевому ковчегу и лодке деда Мазая, но с отличием в лучшую сторону, поскольку Шефчик никого из нас не собирался потом есть. Напротив, Шефчик самоотверженно и неутомимо спасал нас от жадной пасти официоза, рутины и ксенофобии, жертвуя собственным комфортом и успехами, но нимало не побуждал нас к поэтической карьере."
Вячеслав Абрамович Лейкин - несравненный наш В.А., или Шефчик, любовно именуемый даже Наше Всё - несколько лет назад написал чудесную книгу под названием "Каждый четверг в четыреста сорок восьмой". Там весело, просто и безыскусно нарисована наша жизнь - можно сказать, то, что было главным в нашей жизни в означенные 70-е годы. Тата переступила порог достославной 448-ой в 1973, Кира - в 1975, так что значительная часть тех захватывающих событий, тех приключений духа, о которых повествует В.А., происходила прямо у нас на глазах, и мы смело можем свидетельствовать - книга абсолютно правдива.
Так что, ежели кого интересует, откуда берутся КираТаты и прочие многообразные-ни-с-чем-не-сообразные - от всей души рекомендуем эту книгу прочитать. Целиком в Сети её, судя по всему, ещё нет - однако частями она вполне доступна:
Каждый четверг в четыреста сорок восьмой. Часть 1
Каждый четверг в четыреста сорок восьмой. Избранные главы из части 2
(там, кстати, и лично про Тату отдельная главка имеется:))
Начало лейкинского повествования о трудах на поэто-дето-воспитательском поприще мы выкладываем здесь, под катом - ибо не в состоянии отказать себе и читателям в удовольствии испытать порцию свежего и острого наслаждения прямо сейчас:)))
Итак, рассказывает В.А.:
САМЫЙ ПЕРВЫЙ ЧЕТВЕРГ
Искал я когда-то давно работу, связанную с литературой.
Такое было у меня в то время странное настроение. И все мои друзья и приятели были в курсе этих поисков. Одни сочувствовали, другие обещали, а один нашел. Это был мой школьный друг, тогда уже довольно известный литературовед.
Он позвонил и спросил: - Слушай, как ты к детям относишься?
Я спросил: - В каком смысле?
Он спросил: - Ты их любишь?
Я спросил: - Кружок какой-нибудь?
Он спросил: - Литературное объединение юных поэтов при детской газете тебя устроит?
Я спросил: - Думаешь, возьмут?
Он спросил: - Ты что же, треплом меня считаешь? - И сказал, когда явиться, куда и к кому обратиться.
Я явился, обратился, договорился и вот в один из февральских четвергов 1972 года я впервые вошел в Четыреста Сорок Восьмую комнату известного всем здания на Фонтанке, называемого "Домом Прессы".
ОНИ уже ждали, смотрели на меня, молчали.
Я сообщил, как меня зовут, сказал, сколько мне лет, и прибавил, что в детстве тоже пытался сочинять стихи, но ничего хорошего из этого не вышло.
- А сейчас сочиняете? - спросила одна из них.
- Сейчас? Да, сочиняю.
- А книги есть?
- А книг почему-то нет.
Молчание сгущалось
- А давайте во что-нибудь сыграем, - предложил я. - В какую-нибудь литературную игру.
- А стихи мы будем сегодня читать? - сурово спросила девочка, которая перед этим молчала основательнее всех.
- Ах, ну да, конечно, - засуетился я. - Как же я про главное забыл?
Начали читать стихи. В основном, про зиму.
Запомнилось:
И ложатся ровно, как на полотно,
Розы, пальмы, липы на мое окно.
И еще:
Снег кружит,
Метель визжит.
Небо затуманено,
В звездах платье Анино.
(Что за Аня такая, я, правду сказать, не понял.)
И еще - у девочки, которую звали Сюзанна:
- Здравствуй, Зима.
- Здравствуй.
- Где же твой снег?
- Дома.
- Где же мороз?
- Дома.
- Иней твой где?
- Дома...
Совершенно завораживающий диалог, каменный такой, холодный.
За Сюзанной мальчик читал, Андрей:
А проснулись дети утром -
Полон снегу тихий сад.
Снегири на голых ветках,
Словно яблоки, висят.
И, наконец, самый старший среди них, восьмиклассник Женя. На этот раз стихи были не про зиму, а про осень. Про позднюю осень:
Готово снегом разразиться небо,
И холод наступает вдруг,
И ворон серый, замерзая,
Обходит дерево вокруг.
Пока они читали, я как-то вдруг успокоился и даже сориентировался.
- Ворон - черный, - сказал я Жене. - Это ворона серая.
- А как тогда самца вороны называть? - ехидно спросила Сюзанна.
- А так, наверное, и называть - самец вороны.
- Ага! - подхватила Сюзанна. - Самец вороны, замерзая, обходит дерево вокруг.
Я осторожно засмеялся. Кое-кто присоединился. Вроде бы дело пошло на лад.
- А теперь давайте все-таки поиграем. Пусть каждый возьмет лист бумаги...
- А обсуждение когда? - спросила суровая девочка, которая предложила читать стихи.
- Обсуждение? В каком смысле? - растерялся я.
- Стихи прочли? Прочли. Теперь их надо обсудить. Мне, например, не понравилась у Ляли рифма "плетня - одна". А у Андрея про снегирей. Конечно, красиво, но неточно. Снегири ведь сидят на ветках, а не висят. А он пишет - "висят". А яблоки сидеть не могут. Они как раз висят. Так что метафора получается неточная.
Я оторопел:
- И вы что же, - всегда вот так? Обсуждаете?
- Всегда, - сказали все.
- Но это ведь скучно, наверное?
- Зато полезно.
- А как же еще учиться? - спросила Сюзанна.
- И вы считаете, что так можно научиться писать стихи?
- Конечно, - сказала суровая. Вспомнил, ее звали Наташей. - Нас, например, учили, - продолжала Наташа. - И Вы должны учить.
И тут я разозлился.
- Во-первых, я никому ничего не должен. И вам в том числе. А во-вторых, занимаясь своими обсуждениями, вы рискуете стать какими-нибудь литературными надзирателями, а не поэтами. "Рифма плохая!" "Метафора неточная!" Может, и неточная, а я вот увидел эту снегиревую яблоню. И она мне понравилась.
Опять замолчали.
- Надо читать хорошие стихи хороших поэтов, - продолжал я уже спокойнее. - У них и учиться.
- А как же рисованию учат?! - выкрикнула Сюзанна. - По пять часов горшок какой-нибудь рисуют!
- А музыка? - подхватила Ляля. - Гаммы, гаммы, сплошные гаммы. Нотки эти шевелиться уже начинают. Как черви.
- Вот и чудесно! - обрадовался я. - Давайте и мы займемся гаммами. Поэтическими гаммами. Гаммы играют? Играют. Вот и мы будем играть.
- И здесь будут гаммы? Ну это вообще!..
- Не гаммы, успокойся. Будут игры. Литературные игры. Сейчас я вам все объясню. Возьмите по листу бумаги...
Взяли. Одни с любопытством, другие с предубеждением, но взяли.
- Записывайте, - и я начал диктовать. - "Жил на свете рыцарь бедный". Записали? Дальше - "Кто ответит на вопрос". Теперь двустишие - "сгорел закат, спустилась ночь и все разбойники уснули". И, наконец, две пары рифм: "атлет - приманка, скелет - шарманка". Записали?
Строчки про "рыцаря" и про "вопрос" вы должны подрифмовать, чтобы получилось двустишие. Складное, со смыслом и, по возможности, забавное.
Двустишие про разбойников нужно довести до состояния четверостишия.
Набор рифм с "атлетом" и "шарманкой" тоже должен воплотиться в четверостишие. Обычное "буриме". Слышали, наверное?
Оказалось - слышали.
- Пишите, а через полчаса сдадите свои листки. Можете не подписывать. Читать буду подряд, не называя имен. Так сказать, анонимно...
Через полчаса я вместе с ними бурно радовался той складной и остроумной чепухе, которую они напридумывали; да и не чепухе вовсе - некоторые строчки оказались просто превосходными.
Итак, "жил на свете рыцарь бедный"...
Во-первых, выяснилось, что "был он худенький и бледный", во-вторых, - "был он тихий и безвредный", в-третьих, - "позабывший клич победный", а в-четвертых, несчастный оказался еще и на руку нечист - "спер он руль велосипедный".
Дальше читаем: "кто ответит на вопрос".
Вопросы оказались самые разнообразные: от философского - "для чего он жил и рос" и озабоченно-житейского - "сколько стоит купорос" до загадочных - "где гнездится альбатрос" (а действительно, где?) и "почему моряк - матрос" (и в самом деле, почему?). А завершился этот список вопросом вполне невинным - "для чего сопливым нос".
Двустишие "сгорел закат, спустилась ночь и все разбойники уснули" получило самые неожиданные продолжения, но наиболее живую реакцию вызвал вот этот простодушный вариант:
Один не спит, ему невмочь:
Клопы несчастного куснули.
Буриме оказалось, во-первых, последним заданием, когда надо было уже спешить, а во-вторых, действительно, трудным. Но кое-что у них все-таки получилось:
На берегу пруда сидит атлет.
Но бесполезна на крючке приманка:
Здесь вместо рыб на дне лежит скелет
И ржавая разбитая шарманка.
Еще вариант:
Был я сильный, как атлет,
Аппетитный, как приманка,
Стал я тощий, как скелет,
И печальный, как шарманка.
И, наконец, совершенно блестящая строфа, которую даже и заподозрить трудно в том, что она всего-навсего результат буриме:
Увитый мышцами атлет,
Червям могильным ты приманка,
И твой обглоданный скелет
Уже оплакала шарманка...
Все последующие четверги в Четыреста Сорок Восьмой комнате проходили примерно так же, как и этот - мой самый первый Четверг, - сначала читали по кругу новые стихи, а затем играли.
Из главок, посвященных этим играм, собственно, и сложилась наша книга, необычная хотя бы уже и тем, что у нее более двух сотен авторов, юных и безмятежных, радостно и беззаветно влюбленных в поэзию.
"Есть такой человек, мы называем его Шефчик, который очень много значит для разных людей, особенно же для тех, кто в 70-90-ых годах имел счастье/несчастье быть юным поэтом в городе Ленинграде. Шефчик вёл кружок для этих мутантов, официально прикреплённый к пионерско-комсомольской газете. То есть формально это был литературный кружок, а фактически - нечто подобное Ноевому ковчегу и лодке деда Мазая, но с отличием в лучшую сторону, поскольку Шефчик никого из нас не собирался потом есть. Напротив, Шефчик самоотверженно и неутомимо спасал нас от жадной пасти официоза, рутины и ксенофобии, жертвуя собственным комфортом и успехами, но нимало не побуждал нас к поэтической карьере."
Вячеслав Абрамович Лейкин - несравненный наш В.А., или Шефчик, любовно именуемый даже Наше Всё - несколько лет назад написал чудесную книгу под названием "Каждый четверг в четыреста сорок восьмой". Там весело, просто и безыскусно нарисована наша жизнь - можно сказать, то, что было главным в нашей жизни в означенные 70-е годы. Тата переступила порог достославной 448-ой в 1973, Кира - в 1975, так что значительная часть тех захватывающих событий, тех приключений духа, о которых повествует В.А., происходила прямо у нас на глазах, и мы смело можем свидетельствовать - книга абсолютно правдива.
Так что, ежели кого интересует, откуда берутся КираТаты и прочие многообразные-ни-с-чем-не-сообразные - от всей души рекомендуем эту книгу прочитать. Целиком в Сети её, судя по всему, ещё нет - однако частями она вполне доступна:
Каждый четверг в четыреста сорок восьмой. Часть 1
Каждый четверг в четыреста сорок восьмой. Избранные главы из части 2
(там, кстати, и лично про Тату отдельная главка имеется:))
Начало лейкинского повествования о трудах на поэто-дето-воспитательском поприще мы выкладываем здесь, под катом - ибо не в состоянии отказать себе и читателям в удовольствии испытать порцию свежего и острого наслаждения прямо сейчас:)))
Итак, рассказывает В.А.:
САМЫЙ ПЕРВЫЙ ЧЕТВЕРГ
Искал я когда-то давно работу, связанную с литературой.
Такое было у меня в то время странное настроение. И все мои друзья и приятели были в курсе этих поисков. Одни сочувствовали, другие обещали, а один нашел. Это был мой школьный друг, тогда уже довольно известный литературовед.
Он позвонил и спросил: - Слушай, как ты к детям относишься?
Я спросил: - В каком смысле?
Он спросил: - Ты их любишь?
Я спросил: - Кружок какой-нибудь?
Он спросил: - Литературное объединение юных поэтов при детской газете тебя устроит?
Я спросил: - Думаешь, возьмут?
Он спросил: - Ты что же, треплом меня считаешь? - И сказал, когда явиться, куда и к кому обратиться.
Я явился, обратился, договорился и вот в один из февральских четвергов 1972 года я впервые вошел в Четыреста Сорок Восьмую комнату известного всем здания на Фонтанке, называемого "Домом Прессы".
ОНИ уже ждали, смотрели на меня, молчали.
Я сообщил, как меня зовут, сказал, сколько мне лет, и прибавил, что в детстве тоже пытался сочинять стихи, но ничего хорошего из этого не вышло.
- А сейчас сочиняете? - спросила одна из них.
- Сейчас? Да, сочиняю.
- А книги есть?
- А книг почему-то нет.
Молчание сгущалось
- А давайте во что-нибудь сыграем, - предложил я. - В какую-нибудь литературную игру.
- А стихи мы будем сегодня читать? - сурово спросила девочка, которая перед этим молчала основательнее всех.
- Ах, ну да, конечно, - засуетился я. - Как же я про главное забыл?
Начали читать стихи. В основном, про зиму.
Запомнилось:
И ложатся ровно, как на полотно,
Розы, пальмы, липы на мое окно.
И еще:
Снег кружит,
Метель визжит.
Небо затуманено,
В звездах платье Анино.
(Что за Аня такая, я, правду сказать, не понял.)
И еще - у девочки, которую звали Сюзанна:
- Здравствуй, Зима.
- Здравствуй.
- Где же твой снег?
- Дома.
- Где же мороз?
- Дома.
- Иней твой где?
- Дома...
Совершенно завораживающий диалог, каменный такой, холодный.
За Сюзанной мальчик читал, Андрей:
А проснулись дети утром -
Полон снегу тихий сад.
Снегири на голых ветках,
Словно яблоки, висят.
И, наконец, самый старший среди них, восьмиклассник Женя. На этот раз стихи были не про зиму, а про осень. Про позднюю осень:
Готово снегом разразиться небо,
И холод наступает вдруг,
И ворон серый, замерзая,
Обходит дерево вокруг.
Пока они читали, я как-то вдруг успокоился и даже сориентировался.
- Ворон - черный, - сказал я Жене. - Это ворона серая.
- А как тогда самца вороны называть? - ехидно спросила Сюзанна.
- А так, наверное, и называть - самец вороны.
- Ага! - подхватила Сюзанна. - Самец вороны, замерзая, обходит дерево вокруг.
Я осторожно засмеялся. Кое-кто присоединился. Вроде бы дело пошло на лад.
- А теперь давайте все-таки поиграем. Пусть каждый возьмет лист бумаги...
- А обсуждение когда? - спросила суровая девочка, которая предложила читать стихи.
- Обсуждение? В каком смысле? - растерялся я.
- Стихи прочли? Прочли. Теперь их надо обсудить. Мне, например, не понравилась у Ляли рифма "плетня - одна". А у Андрея про снегирей. Конечно, красиво, но неточно. Снегири ведь сидят на ветках, а не висят. А он пишет - "висят". А яблоки сидеть не могут. Они как раз висят. Так что метафора получается неточная.
Я оторопел:
- И вы что же, - всегда вот так? Обсуждаете?
- Всегда, - сказали все.
- Но это ведь скучно, наверное?
- Зато полезно.
- А как же еще учиться? - спросила Сюзанна.
- И вы считаете, что так можно научиться писать стихи?
- Конечно, - сказала суровая. Вспомнил, ее звали Наташей. - Нас, например, учили, - продолжала Наташа. - И Вы должны учить.
И тут я разозлился.
- Во-первых, я никому ничего не должен. И вам в том числе. А во-вторых, занимаясь своими обсуждениями, вы рискуете стать какими-нибудь литературными надзирателями, а не поэтами. "Рифма плохая!" "Метафора неточная!" Может, и неточная, а я вот увидел эту снегиревую яблоню. И она мне понравилась.
Опять замолчали.
- Надо читать хорошие стихи хороших поэтов, - продолжал я уже спокойнее. - У них и учиться.
- А как же рисованию учат?! - выкрикнула Сюзанна. - По пять часов горшок какой-нибудь рисуют!
- А музыка? - подхватила Ляля. - Гаммы, гаммы, сплошные гаммы. Нотки эти шевелиться уже начинают. Как черви.
- Вот и чудесно! - обрадовался я. - Давайте и мы займемся гаммами. Поэтическими гаммами. Гаммы играют? Играют. Вот и мы будем играть.
- И здесь будут гаммы? Ну это вообще!..
- Не гаммы, успокойся. Будут игры. Литературные игры. Сейчас я вам все объясню. Возьмите по листу бумаги...
Взяли. Одни с любопытством, другие с предубеждением, но взяли.
- Записывайте, - и я начал диктовать. - "Жил на свете рыцарь бедный". Записали? Дальше - "Кто ответит на вопрос". Теперь двустишие - "сгорел закат, спустилась ночь и все разбойники уснули". И, наконец, две пары рифм: "атлет - приманка, скелет - шарманка". Записали?
Строчки про "рыцаря" и про "вопрос" вы должны подрифмовать, чтобы получилось двустишие. Складное, со смыслом и, по возможности, забавное.
Двустишие про разбойников нужно довести до состояния четверостишия.
Набор рифм с "атлетом" и "шарманкой" тоже должен воплотиться в четверостишие. Обычное "буриме". Слышали, наверное?
Оказалось - слышали.
- Пишите, а через полчаса сдадите свои листки. Можете не подписывать. Читать буду подряд, не называя имен. Так сказать, анонимно...
Через полчаса я вместе с ними бурно радовался той складной и остроумной чепухе, которую они напридумывали; да и не чепухе вовсе - некоторые строчки оказались просто превосходными.
Итак, "жил на свете рыцарь бедный"...
Во-первых, выяснилось, что "был он худенький и бледный", во-вторых, - "был он тихий и безвредный", в-третьих, - "позабывший клич победный", а в-четвертых, несчастный оказался еще и на руку нечист - "спер он руль велосипедный".
Дальше читаем: "кто ответит на вопрос".
Вопросы оказались самые разнообразные: от философского - "для чего он жил и рос" и озабоченно-житейского - "сколько стоит купорос" до загадочных - "где гнездится альбатрос" (а действительно, где?) и "почему моряк - матрос" (и в самом деле, почему?). А завершился этот список вопросом вполне невинным - "для чего сопливым нос".
Двустишие "сгорел закат, спустилась ночь и все разбойники уснули" получило самые неожиданные продолжения, но наиболее живую реакцию вызвал вот этот простодушный вариант:
Один не спит, ему невмочь:
Клопы несчастного куснули.
Буриме оказалось, во-первых, последним заданием, когда надо было уже спешить, а во-вторых, действительно, трудным. Но кое-что у них все-таки получилось:
На берегу пруда сидит атлет.
Но бесполезна на крючке приманка:
Здесь вместо рыб на дне лежит скелет
И ржавая разбитая шарманка.
Еще вариант:
Был я сильный, как атлет,
Аппетитный, как приманка,
Стал я тощий, как скелет,
И печальный, как шарманка.
И, наконец, совершенно блестящая строфа, которую даже и заподозрить трудно в том, что она всего-навсего результат буриме:
Увитый мышцами атлет,
Червям могильным ты приманка,
И твой обглоданный скелет
Уже оплакала шарманка...
Все последующие четверги в Четыреста Сорок Восьмой комнате проходили примерно так же, как и этот - мой самый первый Четверг, - сначала читали по кругу новые стихи, а затем играли.
Из главок, посвященных этим играм, собственно, и сложилась наша книга, необычная хотя бы уже и тем, что у нее более двух сотен авторов, юных и безмятежных, радостно и беззаветно влюбленных в поэзию.