Глеб Горбовский. "У шлангбаума".
Мне время от времени вспоминается теплый краснодарский вечер. Мы с друзьями -- совсем еще юные, никому из нас не было и двадцати -- выпили вина и читали стихи. Разные, свои и чужие вперемешку. Расчувствовались. Пели песни. И вот я помню слезы одного своего друга (который вообще отличался сентиментальностью), когда он пел Галича:
Когда я вернусь…
Ты не смейся, - когда я вернусь,
Когда пробегу, не касаясь земли, по февральскому снегу,
По еле заметному следу - к теплу и ночлегу, -
И, вздрогнув от счастья, на птичий твой зов оглянусь, -
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!..
Послушай, послушай, не смейся.
Когда я вернусь,
И прямо с вокзала, разделавшись круто с таможней,
И прямо с вокзала - в кромешный, ничтожный, раёшный -
Ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь,
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!..
Когда я вернусь,
Я пойду в тот единственный дом,
Где с куполом синим не властно соперничать небо,
И ладана запах, как запах приютского хлеба,
Ударит в меня и заплещется в сердце моём -
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!
Когда я вернусь,
Засвистят в феврале соловьи
Тот старый мотив, тот давнишний, забытый, запетый.
И я упаду, побеждённый своею победой,
И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои!
Когда я вернусь…
- А когда я вернусь?!
А потом он снова плакал уже не плакал, а сурово сжимал зубы и согласно кивал, когда наш общий друг читал Горбовского:
Он уезжает из России.
Глаза, как два лохматых рта,
глядят воинственно и сыто.
Он уезжает. Всё. Черта.
"Прощай, немытая...". Пожитки
летят блудливо на весы.
Он взвесил всё. Его ужимки -
для балагана, для красы.
Шумит осенний ветер в липах,
собака бродит у ларька.
Немые проводы. Ни всхлипа.
На злом лице - ни ветерка.
Стоит. Молчит. Спиной к востоку.
- Да оглянись разок, балда...
Но те берёзы, те восторги
его не тронут никогда.
Не прирастал он к ним травою,
и даже льдом - не примерзал.
- Ну, что ж, смывайся. Чёрт с тобою.
Россия, братец, не вокзал!
С её высокого крылечка
упасть впотьмах немудрено.
И хоть сиянье жизни вечно,
а двух Отечеств - не дано.
_________________________________________________
И вот он уехал. Не от плохой жизни, не с голодухи, просто... даже не примерзал, оказывается. В этом году уже и гражданство сменил.
А я вспоминаю тот вечер.
Он приезжает раз в год. Мы встречаемся, болтаем. Уже не пьем ни вина, ни чего другого. Не потому, что я или он вообще не пьем, а потому, что я не могу пить с ним, я боюсь, что он расчувствуется, и со слезой запоет вдруг "Когда я вернусь". А я тоже расчувствуюсь, да и докажу ему, что он прав был, уезжая, что здесь у нас действительно дикие люди живут, кубаноиды, бьют из зависти и ненависти европейцев. Лучше уж не рисковать. Да вообще лучше и не встречаться нам больше.
Сука ты, Рома... Обосрал ты мне воспоминание о таком хорошем вечере...
Когда я вернусь…
Ты не смейся, - когда я вернусь,
Когда пробегу, не касаясь земли, по февральскому снегу,
По еле заметному следу - к теплу и ночлегу, -
И, вздрогнув от счастья, на птичий твой зов оглянусь, -
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!..
Послушай, послушай, не смейся.
Когда я вернусь,
И прямо с вокзала, разделавшись круто с таможней,
И прямо с вокзала - в кромешный, ничтожный, раёшный -
Ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь,
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!..
Когда я вернусь,
Я пойду в тот единственный дом,
Где с куполом синим не властно соперничать небо,
И ладана запах, как запах приютского хлеба,
Ударит в меня и заплещется в сердце моём -
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!
Когда я вернусь,
Засвистят в феврале соловьи
Тот старый мотив, тот давнишний, забытый, запетый.
И я упаду, побеждённый своею победой,
И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои!
Когда я вернусь…
- А когда я вернусь?!
А потом он снова плакал уже не плакал, а сурово сжимал зубы и согласно кивал, когда наш общий друг читал Горбовского:
Он уезжает из России.
Глаза, как два лохматых рта,
глядят воинственно и сыто.
Он уезжает. Всё. Черта.
"Прощай, немытая...". Пожитки
летят блудливо на весы.
Он взвесил всё. Его ужимки -
для балагана, для красы.
Шумит осенний ветер в липах,
собака бродит у ларька.
Немые проводы. Ни всхлипа.
На злом лице - ни ветерка.
Стоит. Молчит. Спиной к востоку.
- Да оглянись разок, балда...
Но те берёзы, те восторги
его не тронут никогда.
Не прирастал он к ним травою,
и даже льдом - не примерзал.
- Ну, что ж, смывайся. Чёрт с тобою.
Россия, братец, не вокзал!
С её высокого крылечка
упасть впотьмах немудрено.
И хоть сиянье жизни вечно,
а двух Отечеств - не дано.
_________________________________________________
И вот он уехал. Не от плохой жизни, не с голодухи, просто... даже не примерзал, оказывается. В этом году уже и гражданство сменил.
А я вспоминаю тот вечер.
Он приезжает раз в год. Мы встречаемся, болтаем. Уже не пьем ни вина, ни чего другого. Не потому, что я или он вообще не пьем, а потому, что я не могу пить с ним, я боюсь, что он расчувствуется, и со слезой запоет вдруг "Когда я вернусь". А я тоже расчувствуюсь, да и докажу ему, что он прав был, уезжая, что здесь у нас действительно дикие люди живут, кубаноиды, бьют из зависти и ненависти европейцев. Лучше уж не рисковать. Да вообще лучше и не встречаться нам больше.
Сука ты, Рома... Обосрал ты мне воспоминание о таком хорошем вечере...