"Но мокрым асфальтом ложится под шаг судьбы моей предначертанье"
Получилось вообще-то случайно, что именно в годовщину выхода на экраны Турции одного из самых популярных местных фильмов "Дыхание: Да здравствует Отечество" (его посмотрели на родине свыше 2,4 млн. человек, а кассовые сборы составили около $15 млн., что превысило бюджет в семь с лишним раз), я собрался написать об этой картине, фактически просмотренной мною дважды. Я ничего о ней не знал, скачал наобум - причём под дурацким названием "Дыхание Ватана" и с не менее глупыми русскими субтитрами, которые к тому же были абсолютно безграмотными. Но даже это не могло испортить впечатление от увиденного - а во второй раз лента Левента Семерджи (как ни удивительно, дебютная работа считающегося "ветераном рекламного кино" режиссёра, который, судя по фотографии, вряд ли достиг сорокалетнего рубежа, когда снимал свой первый фильм) понравилась сильнее, поскольку не так уж просто разобраться с ходу в её свободной, ассоциативной структуре, построенной по поэтическому или музыкально-звуковому принципу, в то же время являющейся весьма кинематографичной не только из-за выразительных операторских изысков.
Главное, что меня тронуло в "Дыхании" - это парадоксальное ощущение вовлечённости в происходящее, психологическое сопереживание и сочувствование, словно ты сам оказался на затерянной горной станции Карабал на высоте 2365 метров, что на юго-востоке Турции, на границе с Ираком, где проживают преимущественно курды, и представители этой народности ведут многолетнюю и ожесточённую борьбу с турецкими властями - ещё со времён первого президента Турции, Мустафы Кемаля Ататюрка, то есть "отца турков", чей бюст вместе с национальным флагом красуется посреди снегов и облаков, чьё патриотическое изречение выложено крупными буквами на крыше этой самой станции. Вероятно, в картине Семерджи, основанной на двух документальных книгах Хакана Эвренселя об уничтожении в 1993 году боевиками-террористами из Курдской рабочей партии тридцати трёх турецких солдат из подразделения спецназа (кстати, и среди них было несколько курдов по происхождению), знатоки истории и политики могут обнаружить некие спорные и даже ошибочные моменты, касающиеся обострённых отношений между курдами и турками. Для меня же было куда ценнее по эмоциям, пожалуй, впервые за 30 лет после возвращения из армии чуть ли не реальное перенесение в точно и адекватно представленный на экране мир молодых парней, насильно оторванных от дома, своих родных и близких, любимых и желанных, с кем они ещё могут общаться с помощью рации, хотя эти сбивчивые и порою неуклюжие переговоры с далёкими собеседниками оказываются для кого-то душевно выматывающими, нервно-мучительными.
Редко когда в военных и армейских лентах удаётся увидеть за всей машинерией и муштрой, как и за героикой и отвагой, всё-таки обычных живых людей, у каждого из которых есть своя личная жизнь, собственная биография, персональные надежды и чаяния, интимные подробности пока что небольшого любовного опыта. Да и их командир, капитан Мете, который устраивает в самом начале потрясающий по своей убедительности и красноречивости восьминутный (!) разнос перед строем солдат, тоже полон сомнений и разочарований, предчувствует неизбежную смерть, пишет проникновенное письмо жене, поручая лейтенанту Хакану непременно передать ей это послание, а тот уже в момент отчаянной перестрелки с террористами (нападение на станцию длится 18 минут экранного времени!), будучи тяжело раненным, кричит, чтобы кто-нибудь забрал письмо из правого кармана.
Проще всего посчитать "Дыхание: Да здравствует Отечество" своего рода милитаристской агиткой или ура-патриотическим произведением во славу всегда правой и во всём справедливой Родины. На самом же деле, по доминирующему лирико-трагическому настрою бытования где-то в стороне от человеческой цивилизации и по атмосфере гнетущего ожидания неминуемой схватки с невидимым и неуловимым противником фильм Левента Семерджи может напомнить философско-иносказательную притчу "Пустыня Тартари" Валерио Дзурлини по роману Дино Буццати, которая снималась, кстати говоря, практически по соседству - в Иране. Что остаётся отдельному человеку или небольшому воинскому контингенту, поставленному для охраны рубежей собственной страны и постепенно осознающему безысходность этого существования "бездны на краю" - только дыхание, как единственное проявление самой жизни, пока смерть не настигла в последнем крике: "Да здравствует Отечество!".
Оценка - 8 (из 10).
Напоследок - короткое стихотворение, сочинённое мною во время ежедневного бега нашей учебной роты в ноябре 1978 года:
И сердце стучится, и трудно дышать,
и бег этот - ну на черта мне!
Но мокрым асфальтом ложится под шаг
судьбы моей предначертанье.
Главное, что меня тронуло в "Дыхании" - это парадоксальное ощущение вовлечённости в происходящее, психологическое сопереживание и сочувствование, словно ты сам оказался на затерянной горной станции Карабал на высоте 2365 метров, что на юго-востоке Турции, на границе с Ираком, где проживают преимущественно курды, и представители этой народности ведут многолетнюю и ожесточённую борьбу с турецкими властями - ещё со времён первого президента Турции, Мустафы Кемаля Ататюрка, то есть "отца турков", чей бюст вместе с национальным флагом красуется посреди снегов и облаков, чьё патриотическое изречение выложено крупными буквами на крыше этой самой станции. Вероятно, в картине Семерджи, основанной на двух документальных книгах Хакана Эвренселя об уничтожении в 1993 году боевиками-террористами из Курдской рабочей партии тридцати трёх турецких солдат из подразделения спецназа (кстати, и среди них было несколько курдов по происхождению), знатоки истории и политики могут обнаружить некие спорные и даже ошибочные моменты, касающиеся обострённых отношений между курдами и турками. Для меня же было куда ценнее по эмоциям, пожалуй, впервые за 30 лет после возвращения из армии чуть ли не реальное перенесение в точно и адекватно представленный на экране мир молодых парней, насильно оторванных от дома, своих родных и близких, любимых и желанных, с кем они ещё могут общаться с помощью рации, хотя эти сбивчивые и порою неуклюжие переговоры с далёкими собеседниками оказываются для кого-то душевно выматывающими, нервно-мучительными.
Редко когда в военных и армейских лентах удаётся увидеть за всей машинерией и муштрой, как и за героикой и отвагой, всё-таки обычных живых людей, у каждого из которых есть своя личная жизнь, собственная биография, персональные надежды и чаяния, интимные подробности пока что небольшого любовного опыта. Да и их командир, капитан Мете, который устраивает в самом начале потрясающий по своей убедительности и красноречивости восьминутный (!) разнос перед строем солдат, тоже полон сомнений и разочарований, предчувствует неизбежную смерть, пишет проникновенное письмо жене, поручая лейтенанту Хакану непременно передать ей это послание, а тот уже в момент отчаянной перестрелки с террористами (нападение на станцию длится 18 минут экранного времени!), будучи тяжело раненным, кричит, чтобы кто-нибудь забрал письмо из правого кармана.
Проще всего посчитать "Дыхание: Да здравствует Отечество" своего рода милитаристской агиткой или ура-патриотическим произведением во славу всегда правой и во всём справедливой Родины. На самом же деле, по доминирующему лирико-трагическому настрою бытования где-то в стороне от человеческой цивилизации и по атмосфере гнетущего ожидания неминуемой схватки с невидимым и неуловимым противником фильм Левента Семерджи может напомнить философско-иносказательную притчу "Пустыня Тартари" Валерио Дзурлини по роману Дино Буццати, которая снималась, кстати говоря, практически по соседству - в Иране. Что остаётся отдельному человеку или небольшому воинскому контингенту, поставленному для охраны рубежей собственной страны и постепенно осознающему безысходность этого существования "бездны на краю" - только дыхание, как единственное проявление самой жизни, пока смерть не настигла в последнем крике: "Да здравствует Отечество!".
Оценка - 8 (из 10).
Напоследок - короткое стихотворение, сочинённое мною во время ежедневного бега нашей учебной роты в ноябре 1978 года:
И сердце стучится, и трудно дышать,
и бег этот - ну на черта мне!
Но мокрым асфальтом ложится под шаг
судьбы моей предначертанье.