Он больше бессмысленный, чем беспощадный
Правду сказать, местное радио вскипятило мозг. Вертухаи это радио вообще не выключают. Только с шести утра и до отбоя оно в полную громкость завывает паскудным эстрадным разноголосьем, а ночью - на полделения тише, но теми же самыми, хм, голосочками.
Вертухаи предпочитают "Ретро FM". Ностальгируют. Само орудие пытки - приёмник - у них в коридорную решётку втиснут. Как раз напротив моей камеры. Через отдушину вся эта амурно-мелодичная блевотина ко мне сливается. На отдушину я вентилятор прикрепил. Время от времени выдуваю назад всех этих Анней Весок, Леонтьевых, Тыннисов Мягов, Антоновых, Пугачёвых, Макаревичей, Долиных и прочую шваль... Становится легче. Но долго удержать вентилятор включённым не получается - сквозит из плохо закрывающегося окна. А за окном - сырой декабрь. Приходится выбирать: Верасы или менингит. Не знаю, правда, что хуже.
Пойду, покурю под вентилятор.
Радиопередачи...
Радиопередачи эти, особенно их поздравительная рубрика - Вольдемар из Большой Лохани поздравляет своего мурзика с рождением пупсика (звучит "Нэсэ Галя воду") - всё это живо напомнило мне карцер в колонии общего режима. Первая половина восьмидесятых. Воронежская область.
Там тоже практиковалось круглосуточное прослушивание шлягеров, только радиостанция называлась иначе - "Маяк". Программа: музыка на голодный желудок. День "лётный", день "пролётный" - черезразовая кормежка. В "лётный" день, после непременного прослушивания гимна СССР (с тех пор не могу эти фанфары слышать), выдавалась кружка пустого кипятка. В обед, если можно так сказать, на одну треть алюминиевой миски наливалось нечто серое, с ошмётками червивых капустных листов, в редкую перловую крапинку. И кусочек кислого хлеба с ноготь толщиной. Вечером - снова кружка кипятка.
В "пролётные" дни, как следует из названия, выдавался только кипяток. И всё. Причём такой рацион не был садистической прихотью местного руководства. Это было общее правило для всех рабовладельческих плантаций Советского Союза, рабколхозов, красиво именуемых "исправительными колониями". Так перевоспитывали злостных нарушителей режима содержания. Какое яркое словечко "злостный"! Официальный, между прочим, термин. Мне 19 лет. И я упорно не желал становиться на "путь исправления". И куда может вести этот "путь"?
Смерти ещё не существовало.
К этому романтическому периоду относятся несколько моих татуировок, одна из которых, расположенная чуть выше фюрера, являет собой череп в "спартанском" шлеме. Под черепом нечто, напоминающее свиток с надписью на иностранной мове: "Jvstice is dead", кажется, безграмотно, если иметь в виду английский язык. Но хотелось сказать, что справедливость умерла. За черепом - две свечи. Чистый понт.
Попробую объяснить.
Истинное значение лагерных татуировок сейчас, наверное, мало кто помнит. Разве что старые воры. Во времена, о которых идёт речь, татуировки ещё кое-что означали, был ещё в них некий субкультурный смысл. Так вот, кто-то запустил слух, что "спартанскую" тематику набивают себе те, кто пережил лагерный бунт. Ну, бунт - это, наверно, не вполне точный термин. Но странную поножовщину с поджогом бараков повидать довелось. Как раз в той голодной чернозёмной зоне.
Заключённых в лагере содержалось около трёх тысяч. Мебельное производство. Три смены - то есть круглосуточная работа. Полная трудовая занятость. Работали все, кто не сидел в карцере. Тем не менее, голодно. В лагерном ларьке отоваривали на 5 рублей в месяц, это в том случае, если производственная норма выполнена на 100%. Таких передовиков было мало. И дело не в том, что мужики не желали работать, напротив, трудиться желание было... Но! Целый месяц мужичок вкалывает на фабрике, колотит трильяжные шкафчики для свободных женщин советского Нечерноземья, идёт, так сказать, на перевыполнение... А дня за три до конца месяца его за какую-нибудь хуйню - за оторванную пуговицу на бушлате - погружают на 5 суток в карцер. И всё - нет ни плана, ни зарплаты, ни ларька. Зачем рабам зарплата... Конечно, существовала альтернатива - сотрудничество с оперчастью, тогда и зарплата, и ларёк, и даже возможность пару левых журнальных столиков водителям за чай и водчёнку толкнуть. Но это вопрос этический. Как нынче: вступать в партию большинства или ждать, когда налоговая заявится, сразу со шмоном и постановлением об аресте. А просто рабам, безыдейным рабам, зачем платить? Смешно, право, такие очевидные вещи...
Эту систему я на третий день просёк. И просто послал работу на хер. Молодой был, бессмертный. Да и противно было подчиняться такой системе... Разумеется - карцер. Но в таких местах карцер - самый достойный выбор. Как теперь СИЗО - место встречи приличных людей.
Только голод одолевал. Всех одолевал. Да и что приобретёшь на пятёрку? Десять пачек "Примы" - уже "рупь шийсят", а на месяц сколько пачек надо... Первая передача от родственников дозволялась не ранее, чем через половину срока, и один раз в шесть месяцев.
Короче, народ сильно голодал и сильно нервничал.
Чуть не половина зеков, как правило, из близлежащих деревень, считали себя блатными. Впервые судимые. Им отчего-то казалось, что авторитет зарабатывается исключительно хамством, воровством из тумбочек и избиением возмущавшихся таким положением дел. Тех, кто мог эту шушеру за кадык держать, вывезли в Елецкую крытую, добавив срок за "дезорганизацию в местах лишения". С точки зрения администрации - грабёж работяг не есть что-либо опасное для режима. А вот попытка создать автономную сеть для взаимопомощи - это уже системная опасность. И это, правда, главная опасность всех гнилых систем.
Мусора от тех "блатных" не шибко отличались. Тоже почему-то голодали. Во время шмонов воровали хлебные пайки из тумбочек, а за редкую банку консервированной рыбы могли и подраться между собой. Так что еду прятали, как нечто запрещённое, как только видели направляющийся к бараку наряд. Зам по опер - животное с фамилией Кораблин - карцер утрамбовал под завязку, в одноместной камере - минимум восемь харь, как шпроты. Вши, чесотка, туберкулёз. Голод. В промзоне ловили ужей, головы отсекали, шкуры чулком стягивали и вялили. Варить тоже можно, но не особо ужи для этого приспособлены... Лучше вялить.
Тюрьма - это душа власти. Хочешь узнать, какие тайные душевные помыслы вынашивает власть, загляни к ней в тюрьмы. Всё поймёшь.
Вообще голод воздействует на человеческий разум сильнее, чем постановления правительства...
Должно было где-то взорваться.
И случилось.
Началось в третьем бараке, у прессовщиков. Началось, как всякое стихийное бедствие, с пустяка. Часов в семь утра началось. Как раз в пересменок.
Мужичок один тамбовский, работяга, известный под кличкой Конь, полез спросонья в тумбочку, там у него кусок чёрного хлеба с маргарином лежал - нету! А через два шконаря от него блатарь местный, развалившись, дожирает горбушечку, как раз с маргарином. Коня переклинило. Потянул пику из матраса и...
Началось.
Странное то было действо. Далеко не все и далеко не сразу осознали происходящее, а в третьем бараке уже вовсю шла резня. Кто кого. За всё в общем и за всю хуйню в частности. Тот зубы скалил, этот должен - не возвращает, третий ларьки отнимал, четвёртый мусорам стучал, с пятым вообще с воли старые счёты... Но поначалу кинулись на блатных. Их почему-то в том лагере "шуриками" называли.
Шурики стали в окна выпрыгивать. Из других бараков зеки, как галки, глазеют, ничего не поймут. Затем какой-то мудак клич бросил: "Мочи легавых!". Идентичные ему мудаки стали выскакивать из отрядов. Кто поумнее, начали бараки баррикадировать, предполагая, к чему дело клонится.
Какой-то полоумный в предзонник сиганул, где его автоматчик усмирил тут же. Но всё так вяло, будто во сне, когда движения неестественно замедлены. В одном углу завхоза режут, а в другом бухтосматчик рыбок аквариумных кормит. Но дураки, когда они бесконтрольно активны, немедленно наполняют своей дурью максимум пространства.
Часам к трём дня загорелся штаб со второй вахтой, там, где кабинеты оперов находились. Десятка два обезумевших ворвались в столовую, хлебореза пырнули, хлеб не нашли. Мусора разбежались, кто успел. Начальника одиннадцатого отряда, натурально, изнасиловали, в матрасовку закатали и подожгли. Зачем? Куражились...
Вот после этого среди зеков пошло чёткое разделение на тех, кто с заточками по лагерю метался, и на тех, кто стал в бараках баррикадироваться. Никаких требований. Да и у кого требовать... Просто вот так эмоции выплеснулись. Именно, накипело! А что, зачем, почему... Тем, кто в бараках засел, буйные стали факела в окна швырять. Я и ещё четверо в девятом корпусе засели, там почти не резались, так поначалу чуть...
Под зоной уже бэтээры стояли.
Лето было. Солнце долгое.
Солдатам, что на вышках поприседали, внутрь периметра стрелять запретили, если только кто в явный побег намерился. Но таких практически не было. Разве что те, кто от страха в предзонник прыгал и сразу на землю ложился с криком: "Не стреляй!". В таких не стреляли. В промзоне мастера вольнонаёмного с крыши шпоночного цеха в предзонник сбросили, а солдат, не вникая особо, шмальнул по нему. Не убил, копыта отстрелил только. Так вольняшка этот по запретке ползал, истекал... И тут же - грузчики на поддонах сидят, чифир гоняют.
Несколько вертухаев, нарядчик и ларёчница в санчасти замуровались. Там терпимо - окна за решёткой и вода в кранах. А санчасть - желаемый объект. Спирт. Попытались их запалить, но решётка частая - факела не пролетают. Сумасшедший один начал в эти окна дерьмом швыряться, но его самого другие сумасшедшие скрещенным электродом закололи. Так просто, по ходу движения. Убивать-то - душа не нарадуется...
Там же, в санчасти, капитан - начальник 5-го отряда, Козак фамилия. Переклинило. Возле окна встал. В него арматуры летят, заточки, факела - он даже не вздрагивает. Голос хриплый, мокрый, орёт обезумевшим: "Всё, уроды! Пизда вам!"
У него жена врачевала в этой санчасти. Капитан был уверен, что жена ещё утром из зоны выбралась, потому что как раз в начале заварухи медикаменты на первой вахте получала. А первая вахта - это выход на волю.
Из наших окон было видно, как фуфлыжник один - Феликс, молодой такой гандон из Георгиу Дежа - от нашего барака к третьему сектору метнулся...
Никто теперь не объяснит, как врачиха внутри лагеря оказалась. Чёрт знает. Томой её звали. Кудрявая. С прыщиками на лице. Коротконогая. Смешная. Была.
Феликс, как оказалось, за ней кинулся. Догнал. Поволок её к петушатнику, там вообще кипеша не было, петухи все попрятались - кто в помойный бак, кто прямо в парашную яму нырнул... И крапивы большие заросли с торца барака. Феликс девчонку эту напильником в живот пырнул и прямо в рану ебать её начал. Картина, шени дэда... А у нас стена от факела пошла гореть.
Со мною в бараке двое верующих были, два брата, близнецы, Саша и Аркаша. Баптисты. Каждый по два года колонии получил, за отказ от службы в армии. Они просто бойню пересиживали в бараке, вообще ничего не хотели, друг друга за руки взяли и молились. Лица у них такие чистые были, я на них смотрел и страх проходил. Так вот эта сцена с Феликсом и мёртвой докторшей прямо перед их глазами происходила.
Аркаша не выдержал. Со второго этажа в окно выпрыгнул и к Феликсу побежал. А силу братья имели чудовищную. Особенно Аркаша - как-то в шутку автопогрузчик руками удерживал. Так вот этими руками он принялся Феликса пиздошить. Замкнуло баптиста: долбит монотонно, как механический молот. Феликс сдох уже, а Аркаша подолжал и продолжал размеренные удары наносить. Кровавую гущу из... (как Феликса назвать?) короче, мясо с дерьмом из хуесоса этого сотворил. Потом девчонку мёртвую на руки поднял и на вахту понёс...
Уродливая рожа этой жизни проявилась тогда, когда зону усмирили, припёрлись комиссии, строгие мужчины с животами, судилища начались... И на Аркашу труп медички повесили - десять лет добавили. До конца срока им с братом оставалось меньше месяца. Ни брату, ни мне, ни другим, кто всё видел, не поверили. Справедливость умерла. Капитан Козак - муж её - четыре часа у меня подробности выяснял, в деталях, по секундам, в глаза глядел, и я видел, как он с ума сходит... Козак поверил. И когда Аркашу на этап вели, подошёл к нему, перед всеми, и пожал руку... Обещал добиться отмены приговора. Все думали, что капитан рехнулся.
Но всё это позже произошло.
А в тот день...
К восьми вечера, когда кровавый кураж скисать начал, в зону вошли солдаты с собаками, с железными щитами и отрезками электрокабеля вместо дубинок. Позади них двигались какие-то типы в афганских комбезах и, что бросилось в глаза, в кедах. Тогда никто из отсидентов не знал, что в тюремном ведомстве существует собственный спецназ. Масок и шлемов на бойцах не было.
Содаты оцепляли бараки, а спецы врывались внутрь и ебошили всё, что шевелилось. Ебошили до бесчувствия. Затем переходили к следующему корпусу. За ними, уже местные прапора, выволакивали усмирённых в сектор и складировали стонущими кучами. На мечущихся одиночек спускали собак.
К утру всё было закончено.
С августа и до своего освобождения в декабре из карцера я так и не вышел. Вертухаи прижигали окурками наколки на моих пальцах. Им тогда всё позволили. Оттуда, с кичи, меня и выволокли под руки - освобождаться. Передвигаться самостоятельно я практически не мог.
Там-то, на киче, ближе к зиме, когда административный пресс чуть приослаб и в карцере стало спокойней, волгоградский босяк, отзывавшийся на кличку Тепловоз, набил на моём плече череп в гривастом шлеме и "спартанку" на ляжке - участник типа...
Жжёнку, самопальную тушь то бишь, изготавливали так. От кирзового сапога отрезали кусок подошвы, поджигали и собирали копоть на дно тарелки. Затем смешивали сажу с водой и - заточенной тетрадной скрепкой - долбили рисунок под кожу.
Дохрена тогда "спартанок" и "спартанцев" на шкурах появилось. А количество свечей указывало на число тех, кого зек завалил собственноручно. Но это понты фрайерские. Тут проверить невозможно. Я такие эрмитажные канделябры у некоторых пижонов встречал, будто обладатель этой портачки в Воркуте майору Кашкеткину пулемётные ленты подносил, когда тот репрессированных шеренгами разменивал.
Позже вообще выяснилось, что на Северных зонах бунтари эполеты кололи.
Чёрт... Дописал, а девка эта, врачиха, перед глазами зависла, не сморгнуть. Вспомнил, чёрт, чёрт...
И прапора местные радиоволну переключили. Теперь какая-то "современная" шлоебень завывает. И время сообщили: "В российской столице тринадцать ноль-ноль". Скоро вёдра с баландой загрохочут... Баланда навсегда.
Вертухаи предпочитают "Ретро FM". Ностальгируют. Само орудие пытки - приёмник - у них в коридорную решётку втиснут. Как раз напротив моей камеры. Через отдушину вся эта амурно-мелодичная блевотина ко мне сливается. На отдушину я вентилятор прикрепил. Время от времени выдуваю назад всех этих Анней Весок, Леонтьевых, Тыннисов Мягов, Антоновых, Пугачёвых, Макаревичей, Долиных и прочую шваль... Становится легче. Но долго удержать вентилятор включённым не получается - сквозит из плохо закрывающегося окна. А за окном - сырой декабрь. Приходится выбирать: Верасы или менингит. Не знаю, правда, что хуже.
Пойду, покурю под вентилятор.
Радиопередачи...
Радиопередачи эти, особенно их поздравительная рубрика - Вольдемар из Большой Лохани поздравляет своего мурзика с рождением пупсика (звучит "Нэсэ Галя воду") - всё это живо напомнило мне карцер в колонии общего режима. Первая половина восьмидесятых. Воронежская область.
Там тоже практиковалось круглосуточное прослушивание шлягеров, только радиостанция называлась иначе - "Маяк". Программа: музыка на голодный желудок. День "лётный", день "пролётный" - черезразовая кормежка. В "лётный" день, после непременного прослушивания гимна СССР (с тех пор не могу эти фанфары слышать), выдавалась кружка пустого кипятка. В обед, если можно так сказать, на одну треть алюминиевой миски наливалось нечто серое, с ошмётками червивых капустных листов, в редкую перловую крапинку. И кусочек кислого хлеба с ноготь толщиной. Вечером - снова кружка кипятка.
В "пролётные" дни, как следует из названия, выдавался только кипяток. И всё. Причём такой рацион не был садистической прихотью местного руководства. Это было общее правило для всех рабовладельческих плантаций Советского Союза, рабколхозов, красиво именуемых "исправительными колониями". Так перевоспитывали злостных нарушителей режима содержания. Какое яркое словечко "злостный"! Официальный, между прочим, термин. Мне 19 лет. И я упорно не желал становиться на "путь исправления". И куда может вести этот "путь"?
Смерти ещё не существовало.
К этому романтическому периоду относятся несколько моих татуировок, одна из которых, расположенная чуть выше фюрера, являет собой череп в "спартанском" шлеме. Под черепом нечто, напоминающее свиток с надписью на иностранной мове: "Jvstice is dead", кажется, безграмотно, если иметь в виду английский язык. Но хотелось сказать, что справедливость умерла. За черепом - две свечи. Чистый понт.
Попробую объяснить.
Истинное значение лагерных татуировок сейчас, наверное, мало кто помнит. Разве что старые воры. Во времена, о которых идёт речь, татуировки ещё кое-что означали, был ещё в них некий субкультурный смысл. Так вот, кто-то запустил слух, что "спартанскую" тематику набивают себе те, кто пережил лагерный бунт. Ну, бунт - это, наверно, не вполне точный термин. Но странную поножовщину с поджогом бараков повидать довелось. Как раз в той голодной чернозёмной зоне.
Заключённых в лагере содержалось около трёх тысяч. Мебельное производство. Три смены - то есть круглосуточная работа. Полная трудовая занятость. Работали все, кто не сидел в карцере. Тем не менее, голодно. В лагерном ларьке отоваривали на 5 рублей в месяц, это в том случае, если производственная норма выполнена на 100%. Таких передовиков было мало. И дело не в том, что мужики не желали работать, напротив, трудиться желание было... Но! Целый месяц мужичок вкалывает на фабрике, колотит трильяжные шкафчики для свободных женщин советского Нечерноземья, идёт, так сказать, на перевыполнение... А дня за три до конца месяца его за какую-нибудь хуйню - за оторванную пуговицу на бушлате - погружают на 5 суток в карцер. И всё - нет ни плана, ни зарплаты, ни ларька. Зачем рабам зарплата... Конечно, существовала альтернатива - сотрудничество с оперчастью, тогда и зарплата, и ларёк, и даже возможность пару левых журнальных столиков водителям за чай и водчёнку толкнуть. Но это вопрос этический. Как нынче: вступать в партию большинства или ждать, когда налоговая заявится, сразу со шмоном и постановлением об аресте. А просто рабам, безыдейным рабам, зачем платить? Смешно, право, такие очевидные вещи...
Эту систему я на третий день просёк. И просто послал работу на хер. Молодой был, бессмертный. Да и противно было подчиняться такой системе... Разумеется - карцер. Но в таких местах карцер - самый достойный выбор. Как теперь СИЗО - место встречи приличных людей.
Только голод одолевал. Всех одолевал. Да и что приобретёшь на пятёрку? Десять пачек "Примы" - уже "рупь шийсят", а на месяц сколько пачек надо... Первая передача от родственников дозволялась не ранее, чем через половину срока, и один раз в шесть месяцев.
Короче, народ сильно голодал и сильно нервничал.
Чуть не половина зеков, как правило, из близлежащих деревень, считали себя блатными. Впервые судимые. Им отчего-то казалось, что авторитет зарабатывается исключительно хамством, воровством из тумбочек и избиением возмущавшихся таким положением дел. Тех, кто мог эту шушеру за кадык держать, вывезли в Елецкую крытую, добавив срок за "дезорганизацию в местах лишения". С точки зрения администрации - грабёж работяг не есть что-либо опасное для режима. А вот попытка создать автономную сеть для взаимопомощи - это уже системная опасность. И это, правда, главная опасность всех гнилых систем.
Мусора от тех "блатных" не шибко отличались. Тоже почему-то голодали. Во время шмонов воровали хлебные пайки из тумбочек, а за редкую банку консервированной рыбы могли и подраться между собой. Так что еду прятали, как нечто запрещённое, как только видели направляющийся к бараку наряд. Зам по опер - животное с фамилией Кораблин - карцер утрамбовал под завязку, в одноместной камере - минимум восемь харь, как шпроты. Вши, чесотка, туберкулёз. Голод. В промзоне ловили ужей, головы отсекали, шкуры чулком стягивали и вялили. Варить тоже можно, но не особо ужи для этого приспособлены... Лучше вялить.
Тюрьма - это душа власти. Хочешь узнать, какие тайные душевные помыслы вынашивает власть, загляни к ней в тюрьмы. Всё поймёшь.
Вообще голод воздействует на человеческий разум сильнее, чем постановления правительства...
Должно было где-то взорваться.
И случилось.
Началось в третьем бараке, у прессовщиков. Началось, как всякое стихийное бедствие, с пустяка. Часов в семь утра началось. Как раз в пересменок.
Мужичок один тамбовский, работяга, известный под кличкой Конь, полез спросонья в тумбочку, там у него кусок чёрного хлеба с маргарином лежал - нету! А через два шконаря от него блатарь местный, развалившись, дожирает горбушечку, как раз с маргарином. Коня переклинило. Потянул пику из матраса и...
Началось.
Странное то было действо. Далеко не все и далеко не сразу осознали происходящее, а в третьем бараке уже вовсю шла резня. Кто кого. За всё в общем и за всю хуйню в частности. Тот зубы скалил, этот должен - не возвращает, третий ларьки отнимал, четвёртый мусорам стучал, с пятым вообще с воли старые счёты... Но поначалу кинулись на блатных. Их почему-то в том лагере "шуриками" называли.
Шурики стали в окна выпрыгивать. Из других бараков зеки, как галки, глазеют, ничего не поймут. Затем какой-то мудак клич бросил: "Мочи легавых!". Идентичные ему мудаки стали выскакивать из отрядов. Кто поумнее, начали бараки баррикадировать, предполагая, к чему дело клонится.
Какой-то полоумный в предзонник сиганул, где его автоматчик усмирил тут же. Но всё так вяло, будто во сне, когда движения неестественно замедлены. В одном углу завхоза режут, а в другом бухтосматчик рыбок аквариумных кормит. Но дураки, когда они бесконтрольно активны, немедленно наполняют своей дурью максимум пространства.
Часам к трём дня загорелся штаб со второй вахтой, там, где кабинеты оперов находились. Десятка два обезумевших ворвались в столовую, хлебореза пырнули, хлеб не нашли. Мусора разбежались, кто успел. Начальника одиннадцатого отряда, натурально, изнасиловали, в матрасовку закатали и подожгли. Зачем? Куражились...
Вот после этого среди зеков пошло чёткое разделение на тех, кто с заточками по лагерю метался, и на тех, кто стал в бараках баррикадироваться. Никаких требований. Да и у кого требовать... Просто вот так эмоции выплеснулись. Именно, накипело! А что, зачем, почему... Тем, кто в бараках засел, буйные стали факела в окна швырять. Я и ещё четверо в девятом корпусе засели, там почти не резались, так поначалу чуть...
Под зоной уже бэтээры стояли.
Лето было. Солнце долгое.
Солдатам, что на вышках поприседали, внутрь периметра стрелять запретили, если только кто в явный побег намерился. Но таких практически не было. Разве что те, кто от страха в предзонник прыгал и сразу на землю ложился с криком: "Не стреляй!". В таких не стреляли. В промзоне мастера вольнонаёмного с крыши шпоночного цеха в предзонник сбросили, а солдат, не вникая особо, шмальнул по нему. Не убил, копыта отстрелил только. Так вольняшка этот по запретке ползал, истекал... И тут же - грузчики на поддонах сидят, чифир гоняют.
Несколько вертухаев, нарядчик и ларёчница в санчасти замуровались. Там терпимо - окна за решёткой и вода в кранах. А санчасть - желаемый объект. Спирт. Попытались их запалить, но решётка частая - факела не пролетают. Сумасшедший один начал в эти окна дерьмом швыряться, но его самого другие сумасшедшие скрещенным электродом закололи. Так просто, по ходу движения. Убивать-то - душа не нарадуется...
Там же, в санчасти, капитан - начальник 5-го отряда, Козак фамилия. Переклинило. Возле окна встал. В него арматуры летят, заточки, факела - он даже не вздрагивает. Голос хриплый, мокрый, орёт обезумевшим: "Всё, уроды! Пизда вам!"
У него жена врачевала в этой санчасти. Капитан был уверен, что жена ещё утром из зоны выбралась, потому что как раз в начале заварухи медикаменты на первой вахте получала. А первая вахта - это выход на волю.
Из наших окон было видно, как фуфлыжник один - Феликс, молодой такой гандон из Георгиу Дежа - от нашего барака к третьему сектору метнулся...
Никто теперь не объяснит, как врачиха внутри лагеря оказалась. Чёрт знает. Томой её звали. Кудрявая. С прыщиками на лице. Коротконогая. Смешная. Была.
Феликс, как оказалось, за ней кинулся. Догнал. Поволок её к петушатнику, там вообще кипеша не было, петухи все попрятались - кто в помойный бак, кто прямо в парашную яму нырнул... И крапивы большие заросли с торца барака. Феликс девчонку эту напильником в живот пырнул и прямо в рану ебать её начал. Картина, шени дэда... А у нас стена от факела пошла гореть.
Со мною в бараке двое верующих были, два брата, близнецы, Саша и Аркаша. Баптисты. Каждый по два года колонии получил, за отказ от службы в армии. Они просто бойню пересиживали в бараке, вообще ничего не хотели, друг друга за руки взяли и молились. Лица у них такие чистые были, я на них смотрел и страх проходил. Так вот эта сцена с Феликсом и мёртвой докторшей прямо перед их глазами происходила.
Аркаша не выдержал. Со второго этажа в окно выпрыгнул и к Феликсу побежал. А силу братья имели чудовищную. Особенно Аркаша - как-то в шутку автопогрузчик руками удерживал. Так вот этими руками он принялся Феликса пиздошить. Замкнуло баптиста: долбит монотонно, как механический молот. Феликс сдох уже, а Аркаша подолжал и продолжал размеренные удары наносить. Кровавую гущу из... (как Феликса назвать?) короче, мясо с дерьмом из хуесоса этого сотворил. Потом девчонку мёртвую на руки поднял и на вахту понёс...
Уродливая рожа этой жизни проявилась тогда, когда зону усмирили, припёрлись комиссии, строгие мужчины с животами, судилища начались... И на Аркашу труп медички повесили - десять лет добавили. До конца срока им с братом оставалось меньше месяца. Ни брату, ни мне, ни другим, кто всё видел, не поверили. Справедливость умерла. Капитан Козак - муж её - четыре часа у меня подробности выяснял, в деталях, по секундам, в глаза глядел, и я видел, как он с ума сходит... Козак поверил. И когда Аркашу на этап вели, подошёл к нему, перед всеми, и пожал руку... Обещал добиться отмены приговора. Все думали, что капитан рехнулся.
Но всё это позже произошло.
А в тот день...
К восьми вечера, когда кровавый кураж скисать начал, в зону вошли солдаты с собаками, с железными щитами и отрезками электрокабеля вместо дубинок. Позади них двигались какие-то типы в афганских комбезах и, что бросилось в глаза, в кедах. Тогда никто из отсидентов не знал, что в тюремном ведомстве существует собственный спецназ. Масок и шлемов на бойцах не было.
Содаты оцепляли бараки, а спецы врывались внутрь и ебошили всё, что шевелилось. Ебошили до бесчувствия. Затем переходили к следующему корпусу. За ними, уже местные прапора, выволакивали усмирённых в сектор и складировали стонущими кучами. На мечущихся одиночек спускали собак.
К утру всё было закончено.
С августа и до своего освобождения в декабре из карцера я так и не вышел. Вертухаи прижигали окурками наколки на моих пальцах. Им тогда всё позволили. Оттуда, с кичи, меня и выволокли под руки - освобождаться. Передвигаться самостоятельно я практически не мог.
Там-то, на киче, ближе к зиме, когда административный пресс чуть приослаб и в карцере стало спокойней, волгоградский босяк, отзывавшийся на кличку Тепловоз, набил на моём плече череп в гривастом шлеме и "спартанку" на ляжке - участник типа...
Жжёнку, самопальную тушь то бишь, изготавливали так. От кирзового сапога отрезали кусок подошвы, поджигали и собирали копоть на дно тарелки. Затем смешивали сажу с водой и - заточенной тетрадной скрепкой - долбили рисунок под кожу.
Дохрена тогда "спартанок" и "спартанцев" на шкурах появилось. А количество свечей указывало на число тех, кого зек завалил собственноручно. Но это понты фрайерские. Тут проверить невозможно. Я такие эрмитажные канделябры у некоторых пижонов встречал, будто обладатель этой портачки в Воркуте майору Кашкеткину пулемётные ленты подносил, когда тот репрессированных шеренгами разменивал.
Позже вообще выяснилось, что на Северных зонах бунтари эполеты кололи.
Чёрт... Дописал, а девка эта, врачиха, перед глазами зависла, не сморгнуть. Вспомнил, чёрт, чёрт...
И прапора местные радиоволну переключили. Теперь какая-то "современная" шлоебень завывает. И время сообщили: "В российской столице тринадцать ноль-ноль". Скоро вёдра с баландой загрохочут... Баланда навсегда.