Мы возвращаемся в Донецк из очередной деловой поездки, когда Чех внезапно сворачивает не в ту сторону. Через некоторое время я понимаю, куда мы едем. Я пропустил такую поездку в прошлом году, когда мы разделились на время, и Гудвин с Чехом поехали на Саур-Могилу и на Степановку, а я - в другую сторону. Чех тогда, осенью, через два месяца после ожесточённых боев в окружении на Степановке, нашёл там на заборе свою рубашку, которую повесил просушиться на забор и забыл. Тогда, летом 2014-го, даже опытные бойцы немного нервничали, сидя с ним в кабине фуры с боекомплектом, которую он пилотировал под артобстрелами. Именно пилотировали, потому что приходилось не ездить, а низэнько-низэнько летать. Сейчас тут тихо, мирно, пустынно. Мы выходим у мемориала и спускаемся с автостоянки к могилам бойцов, погибших в прошлом году. Олдрих останавливается у одной из них и совершает нехитрый поминальный ритуал. На земляном холмике появляется чарка и сигареты, тающие на ветру обрывками сизого дыма.
Говорят, некоторые, проходя мимо этой могилы, возмущаются надписям на латинице - "Они что тут, польских наемников похоронили?". И очень редко рядом оказывается кто-то, кто может поправить "Это - наши, чехи".
Оба погибли в одном бою, в августе 2014-го, под Миусинском. Войтех - родной брат Олдриха, приехавший воевать следом за ним. В России понятия "чех" и "солдат" пересекаются чаще всего на образе Швейка, пухлого весельчака с кружкой пива, увековеченного Гашеком. В памяти Донбасса будет ещё один чех - Иво Стейскал, простой учитель физкультуры, именем которого назовут одну из школ, восстановленных после войны.
Click to view
Рядом с погибшими чехами лежат их боевые товарищи, русские.
Постояв немного, мы возвращаемся к машине мимо мемориала прошлой войны. На темных плитах, уцелевших после ураганного огня прошлого лета, имена... имена... имена...