Просто я это очень люблю
По закону парных случаев, вскоре после того, как я нашла на полке исторический томик John Brown's Body, мама отыскала старый номер "Америки" с переводом Елагина. Наверное, это тот исключительный случай, когда перевод так же хорош, как оригинал. Напечатан он давным-давно в "Ардисе" и с тех, кажется, не переиздавался ни там, ни тут. Жалко до слёз; повешу хоть небольшой кусок.
С горящими кони копытами к морю вперед унеслись.
Но воздух, где мчались они, еще поражен и взволнован,
Подобно земле, что ушиблена землетрясеньем,
И целую ночь проносился по воздуху шопот,
Тот шопот, что плакал и всхлипывал около дома,
Где Бога молил своего пред узкой постелью Джон Браун.
МОЛИТВА ДЖОНА БРАУНА
О Всемогущий Боже Сил,
Не Ты ль, меня узрев,
Как милость, Сам провозгласил,
Что я Господень гнев.
Ты полстолетья благодать
Мне беспощадно нес,
Чтоб вместо сердца пулю дать,
Железо вместо слез.
Но так как может эта плоть
Вся изнемочь в борьбе,
Пред тем, как грянет гром, Господь,
Внемли моей мольбе.
Не Ты ль рабов мне показал
И властелинов их,
Чтоб я одних освобождал
И убивал других.
Я слышал, как велел Ты мне,
Чтоб сеял гибель я.
Пусть весь Канзас в крови, в огне,
Но воля в том Твоя.
Я слышу боевую рать
И грохот колесниц,
Как будто сломлена печать
И двери пали ниц.
И звери с тысячами крыл
И глаз к Тебе пришли,
Встают святые из могил,
Как ладан из земли.
На мучениках-королях
Багрец зари надет.
Кровь на твоих полях, Канзас
И мне покоя нет.
Вздыхает твой маис опять,
Твой небосвод томит,
И помню я убитых пять
У Поттаваттоми
То жатва. Господи, Твоя -
Так мог ли я уйти?
Канзас, ты весь в крови, Канзас,
Твой стон в моей груди
.
И твоего маиса шум
Стрелой во мне торчит,
И рана, что в себе ношу,
Всю ночь кровоточит.
Вперед, сыны мои, идем,
Господь ведет нас в бой,
Туда, где пикой и ружьем
Становится любой.
Мы всех рабов освободим,
А если ждет нас смерть,
Могилу роет Бог святым
Там,где в закате твердь.
Прекраснее, чем рога речь,
Свод яшмовых могил,
Чтоб там, где лег Навинов меч,
Свой меч я положил.
Но если против наших сил
Встал филистимлян щит -
Бог, что друзей не пощадил,
Врагов не пощадит.
И ещё совсем чуточку. Здесь - все "Унесенные ветром", только лучше.
Негр Куджо смотрел через двери буфетной,
Как пары по глади скользили паркетной,
И такт отбивал он широкой ступней,
Сияя лицом, точно пьяной луной,
На капанье свеч по хрустальным подвескам,
На пол, отливающий бронзовым блеском,
На вустерский, на искрометный фарфор,
Движенье, и свет, и живой разговор.
Там гордые сестры Луиза с Амандой,
Как куклы из фольги, блистали сейчас
В своих кринолинах, что шире веранды,
С цыганским прищуром, со сдержанным жаром
Пускались в атласных туфельках в пляс.
С изяществом, свойственным истинным барам.
Толпились кругом джентльмены и леди -
Вингейтов друзья и Вингейтов соседи.
Брук, старый судья, говоривший гортанно,
Как будто курок он заржавленный взвел,
Державший манерно себя и жеманно.
Тут с Юджи Шепли был Уэйнскот Бристол, -
Задиристы, как петухи, ястребино
Надменны, а в седлах не хуже чертей,
И томно взирают, как юность картинно
Летит в позолоту игральных костей.
Тут Казеновы братья и Коттеры братья,
Пепперелы, Кумингсы, Кроулы здесь,
Тут много другой представительной знати,
У каждого имя, у каждого спесь!
И бледные юные шеголи в рюшах,
Что в танцах, как перышки, мчатся в полет,
С тем говором южным, что Джорджия глушит
В ленивом меду своих майских погод.
А Куджо их взвешивал и наблюдал их,
Насквозь он их видел, до косточек знал их,
С бесстрастным лукавством поглядывал он,
Как старый слуга миновавших времен,
И хоть ни писать, ни читать не умел он -
Он чтил благородство и в черном, и в белом,
И даже хозяин его не проник
В души его самый укромный тайник,
Где знахаря кость говорит с лоскутком
И голос ребенка в мешке колдовском.
Совсем неспроста состоял он в огромном
Сообществе скрытом, сообществе темном
Засеянных пашен и грузов носимых,
Оседланных кляч, кукурузой кормимых,
Где ветер шлет вести, скользя по кустам,
А белый прочесть не умеет их там.
Неслись в винограднике вести поспешней,
Чем лошади, мчащей по кладбищу, храп.
И прежде, чем барин прочтет из депеши,
Гадая, о новости знал уже раб.
Как хлеб и как соль, он был преданным рьяно,
Слуга без упрека, слуга без изъяна,
Он горд был за белых господ и за дом, -
Вингейтской усадьбы он был мажордом.
И даже ворчать на хозяев он мог,
Он знал обо многом, что им невдомек,
Он связан был с ними, и крепкая связь
До смерти с обеих сторон не рвалась.
И знал хорошо он, откуда вот эти
По берегу Слю желтоватые дети,
Он знал, что у них четвертушка в крови -
Наследство от старого Брука-судьи.
И знал он, откуда у Кроул Сюзанны
С Вингейтами сходство, и знал он о странной
Истории с Шепли по поводу спора,
А также причину он знал, по которой
Мисс Хэрриет замуж пошла за майора...
Совсем безошибочно и безусловно
Он сотни умел проследить родословных -
Людской ли то род или род лошадиный,
От Рэпскаллиона, коня господина,
И вплоть до его аравийского предка,
И знал он Бристолов всю сложную ветку,
Их всех многоюродных дальних кузенов,
Он веру бы мог основать несомненно,
И взял бы в основу ее построенья
Случайность людского происхожденья.
Он видел, как Клей по паркету пронесся,
Он весело с Салли Дюпре танцевал,
Со стройною девушкой черноволосой,
Чье платье блестело, как винный бокал.
Она из усадьбы была Эппелтона,
Где дамы в качалках на солнышке тонно
Сидят и их длинные шали темны,
Где трудится юность, где власть старины,
И гордая девушка где поневоле
Должна заучить в унизительной школе,
Что следует сердцем почаще смиряться
Единственной дочери от мезальянса,
И все наставленья выслушивать кротко,
Что делает дядюшка ей или тетка.
Они очищают ее безусловно
От скверны, что брак оставляет греховный,
Благие свои прилагая старанья
С усердьем полнейшего непониманья.
Казалось, у ней эппелтоновский рот,
Садится в седло она, как Эппелтоны,
Но если мечтает она иль взгрусгнет -
Проступит сокрытое в ней затаенно.
На сутки могла она сесть за шитье
И выглядеть так, как из гипса святая,
Но только лишь скрипки послышится звук
Взыграет и сердце у ней и каблук,
И грация в ней просыпалась иная,
И делала сразу же схожей ее
С французом отцом, шелопаем и хватом,
С учителем танцев Дюпре, что когда-то
Не в добрый свой час заявился на Юг
В богинках с блестящею пряжкой резной,
С привычкой придерживать туз козырной
И руки у дам целовать с упоеньем,
Что было здесь встречено с неодобреньем.
И Сю Эппелтон восхитилась без меры
Глазами, что были ни темны, ни серы,
И Брука кобылу загнали они,
Когда удирали от гневной родни.
Но все же успел повенчаться он с ней,
Хоть дядюшки вслед им хлестали коней.
Что нужно ему, понимал он сполна,
Чего захотелось ей, знала она.
Любовь их была коротка и лучиста,
Как пляска кленовых листов золотистых.
Она умерла на родильной кровати
Еще ни красы, ни его не утратив,
Тут он потерял даже к выпивке вкус,
И дум невеселых давил его груз.
В покойницы шаль он закутал ребенка
И вежливо к дядюшке сплавил сторонкой
С припиской, обведенной черным вокруг,
Исполненной слез, угрызений и мук.
И деньги, что занял, отправил вдогонку.
Он в лучшем ее схоронил катафалке,
Насколько бывает в кредит он казист,
И начал в стихах воспевать ее жалких,
Роняя слезу на одолженный лист.
...
Бал. Замечательный бал. Но танцуете вы так легко.
Аманда прекрасно танцует. Но танцуете вы так легко.
Не правда ли, в розовом очень красива Луиза?
Вы любите Скотта? Да, Скотта я очень люблю.
Изящество стильных цитат из томов с золоченым обрезом.
А также слова из издания Гуди «Журнала для дам».
Если бы девушкой быть на гравюре в «Журнале для дам»,
Я не имела б ни тела, ни ног, ни томлений, ни горьких иллюзий.
Знала бы я, что мне делать. Я замуж бы вышла
за человека по имени Мистер.
Жили бы мы на гравюрах в различных костюмах,
Сшитых по самым отменным модам парижским.
Было бы маленьких мальчиков двое у нас в бархатных
шапочках, напоминающих плюшки,
Также и маленьких девочек две в панталончиках до подбородка.
Думаю, так я должна поступить.
Но сейчас мои быстрые ноги
Знают, что будут гореть и устанут от танцев,
Прежде чем я остужу их в блаженной прохладе воды,
В холоде девственных простынь девической спальни.
На меня наплывает лицо из суконного мрака костюма,
И стучит мое сердце.
Кто ты, что ты делаешь здесь?
Почему ты стоишь пред моими глазами?
Нет, мистер Вингейт,
Относительно прелести Байрона я с вами никак не согласна.
С горящими кони копытами к морю вперед унеслись.
Но воздух, где мчались они, еще поражен и взволнован,
Подобно земле, что ушиблена землетрясеньем,
И целую ночь проносился по воздуху шопот,
Тот шопот, что плакал и всхлипывал около дома,
Где Бога молил своего пред узкой постелью Джон Браун.
МОЛИТВА ДЖОНА БРАУНА
О Всемогущий Боже Сил,
Не Ты ль, меня узрев,
Как милость, Сам провозгласил,
Что я Господень гнев.
Ты полстолетья благодать
Мне беспощадно нес,
Чтоб вместо сердца пулю дать,
Железо вместо слез.
Но так как может эта плоть
Вся изнемочь в борьбе,
Пред тем, как грянет гром, Господь,
Внемли моей мольбе.
Не Ты ль рабов мне показал
И властелинов их,
Чтоб я одних освобождал
И убивал других.
Я слышал, как велел Ты мне,
Чтоб сеял гибель я.
Пусть весь Канзас в крови, в огне,
Но воля в том Твоя.
Я слышу боевую рать
И грохот колесниц,
Как будто сломлена печать
И двери пали ниц.
И звери с тысячами крыл
И глаз к Тебе пришли,
Встают святые из могил,
Как ладан из земли.
На мучениках-королях
Багрец зари надет.
Кровь на твоих полях, Канзас
И мне покоя нет.
Вздыхает твой маис опять,
Твой небосвод томит,
И помню я убитых пять
У Поттаваттоми
То жатва. Господи, Твоя -
Так мог ли я уйти?
Канзас, ты весь в крови, Канзас,
Твой стон в моей груди
.
И твоего маиса шум
Стрелой во мне торчит,
И рана, что в себе ношу,
Всю ночь кровоточит.
Вперед, сыны мои, идем,
Господь ведет нас в бой,
Туда, где пикой и ружьем
Становится любой.
Мы всех рабов освободим,
А если ждет нас смерть,
Могилу роет Бог святым
Там,где в закате твердь.
Прекраснее, чем рога речь,
Свод яшмовых могил,
Чтоб там, где лег Навинов меч,
Свой меч я положил.
Но если против наших сил
Встал филистимлян щит -
Бог, что друзей не пощадил,
Врагов не пощадит.
И ещё совсем чуточку. Здесь - все "Унесенные ветром", только лучше.
Негр Куджо смотрел через двери буфетной,
Как пары по глади скользили паркетной,
И такт отбивал он широкой ступней,
Сияя лицом, точно пьяной луной,
На капанье свеч по хрустальным подвескам,
На пол, отливающий бронзовым блеском,
На вустерский, на искрометный фарфор,
Движенье, и свет, и живой разговор.
Там гордые сестры Луиза с Амандой,
Как куклы из фольги, блистали сейчас
В своих кринолинах, что шире веранды,
С цыганским прищуром, со сдержанным жаром
Пускались в атласных туфельках в пляс.
С изяществом, свойственным истинным барам.
Толпились кругом джентльмены и леди -
Вингейтов друзья и Вингейтов соседи.
Брук, старый судья, говоривший гортанно,
Как будто курок он заржавленный взвел,
Державший манерно себя и жеманно.
Тут с Юджи Шепли был Уэйнскот Бристол, -
Задиристы, как петухи, ястребино
Надменны, а в седлах не хуже чертей,
И томно взирают, как юность картинно
Летит в позолоту игральных костей.
Тут Казеновы братья и Коттеры братья,
Пепперелы, Кумингсы, Кроулы здесь,
Тут много другой представительной знати,
У каждого имя, у каждого спесь!
И бледные юные шеголи в рюшах,
Что в танцах, как перышки, мчатся в полет,
С тем говором южным, что Джорджия глушит
В ленивом меду своих майских погод.
А Куджо их взвешивал и наблюдал их,
Насквозь он их видел, до косточек знал их,
С бесстрастным лукавством поглядывал он,
Как старый слуга миновавших времен,
И хоть ни писать, ни читать не умел он -
Он чтил благородство и в черном, и в белом,
И даже хозяин его не проник
В души его самый укромный тайник,
Где знахаря кость говорит с лоскутком
И голос ребенка в мешке колдовском.
Совсем неспроста состоял он в огромном
Сообществе скрытом, сообществе темном
Засеянных пашен и грузов носимых,
Оседланных кляч, кукурузой кормимых,
Где ветер шлет вести, скользя по кустам,
А белый прочесть не умеет их там.
Неслись в винограднике вести поспешней,
Чем лошади, мчащей по кладбищу, храп.
И прежде, чем барин прочтет из депеши,
Гадая, о новости знал уже раб.
Как хлеб и как соль, он был преданным рьяно,
Слуга без упрека, слуга без изъяна,
Он горд был за белых господ и за дом, -
Вингейтской усадьбы он был мажордом.
И даже ворчать на хозяев он мог,
Он знал обо многом, что им невдомек,
Он связан был с ними, и крепкая связь
До смерти с обеих сторон не рвалась.
И знал хорошо он, откуда вот эти
По берегу Слю желтоватые дети,
Он знал, что у них четвертушка в крови -
Наследство от старого Брука-судьи.
И знал он, откуда у Кроул Сюзанны
С Вингейтами сходство, и знал он о странной
Истории с Шепли по поводу спора,
А также причину он знал, по которой
Мисс Хэрриет замуж пошла за майора...
Совсем безошибочно и безусловно
Он сотни умел проследить родословных -
Людской ли то род или род лошадиный,
От Рэпскаллиона, коня господина,
И вплоть до его аравийского предка,
И знал он Бристолов всю сложную ветку,
Их всех многоюродных дальних кузенов,
Он веру бы мог основать несомненно,
И взял бы в основу ее построенья
Случайность людского происхожденья.
Он видел, как Клей по паркету пронесся,
Он весело с Салли Дюпре танцевал,
Со стройною девушкой черноволосой,
Чье платье блестело, как винный бокал.
Она из усадьбы была Эппелтона,
Где дамы в качалках на солнышке тонно
Сидят и их длинные шали темны,
Где трудится юность, где власть старины,
И гордая девушка где поневоле
Должна заучить в унизительной школе,
Что следует сердцем почаще смиряться
Единственной дочери от мезальянса,
И все наставленья выслушивать кротко,
Что делает дядюшка ей или тетка.
Они очищают ее безусловно
От скверны, что брак оставляет греховный,
Благие свои прилагая старанья
С усердьем полнейшего непониманья.
Казалось, у ней эппелтоновский рот,
Садится в седло она, как Эппелтоны,
Но если мечтает она иль взгрусгнет -
Проступит сокрытое в ней затаенно.
На сутки могла она сесть за шитье
И выглядеть так, как из гипса святая,
Но только лишь скрипки послышится звук
Взыграет и сердце у ней и каблук,
И грация в ней просыпалась иная,
И делала сразу же схожей ее
С французом отцом, шелопаем и хватом,
С учителем танцев Дюпре, что когда-то
Не в добрый свой час заявился на Юг
В богинках с блестящею пряжкой резной,
С привычкой придерживать туз козырной
И руки у дам целовать с упоеньем,
Что было здесь встречено с неодобреньем.
И Сю Эппелтон восхитилась без меры
Глазами, что были ни темны, ни серы,
И Брука кобылу загнали они,
Когда удирали от гневной родни.
Но все же успел повенчаться он с ней,
Хоть дядюшки вслед им хлестали коней.
Что нужно ему, понимал он сполна,
Чего захотелось ей, знала она.
Любовь их была коротка и лучиста,
Как пляска кленовых листов золотистых.
Она умерла на родильной кровати
Еще ни красы, ни его не утратив,
Тут он потерял даже к выпивке вкус,
И дум невеселых давил его груз.
В покойницы шаль он закутал ребенка
И вежливо к дядюшке сплавил сторонкой
С припиской, обведенной черным вокруг,
Исполненной слез, угрызений и мук.
И деньги, что занял, отправил вдогонку.
Он в лучшем ее схоронил катафалке,
Насколько бывает в кредит он казист,
И начал в стихах воспевать ее жалких,
Роняя слезу на одолженный лист.
...
Бал. Замечательный бал. Но танцуете вы так легко.
Аманда прекрасно танцует. Но танцуете вы так легко.
Не правда ли, в розовом очень красива Луиза?
Вы любите Скотта? Да, Скотта я очень люблю.
Изящество стильных цитат из томов с золоченым обрезом.
А также слова из издания Гуди «Журнала для дам».
Если бы девушкой быть на гравюре в «Журнале для дам»,
Я не имела б ни тела, ни ног, ни томлений, ни горьких иллюзий.
Знала бы я, что мне делать. Я замуж бы вышла
за человека по имени Мистер.
Жили бы мы на гравюрах в различных костюмах,
Сшитых по самым отменным модам парижским.
Было бы маленьких мальчиков двое у нас в бархатных
шапочках, напоминающих плюшки,
Также и маленьких девочек две в панталончиках до подбородка.
Думаю, так я должна поступить.
Но сейчас мои быстрые ноги
Знают, что будут гореть и устанут от танцев,
Прежде чем я остужу их в блаженной прохладе воды,
В холоде девственных простынь девической спальни.
На меня наплывает лицо из суконного мрака костюма,
И стучит мое сердце.
Кто ты, что ты делаешь здесь?
Почему ты стоишь пред моими глазами?
Нет, мистер Вингейт,
Относительно прелести Байрона я с вами никак не согласна.