Д. Е. Галковскому
Уважаемый Дмитрий Евгеньевич!
Я не нахожу возможным ставить это письмо в Ваш ЖЖ. Насильственное, по долгу службы, спускание по всем лестницам комментариев к Вашему посту, вынуждает меня опубликовать письмо на территории моего скромного дамского дневничка. Мне бы хотелось обратиться именно к Вам, я думаю, это мое органичное право - пренебречь адресацией к Вашей аудитории. Я нахожу в этих комментариях довольно много такого рода субстрата, от которого - Вы же меня видели! - мне хочется уберечь свой маникюр.
Однако партикулярность этого поста ни в коей мере не отменяет его статуса ответственного высказывания. В первую очередь, я приношу свои извинения за те шаги и проявления, которые показались Вам некорректными настолько, что Вы их пустили в масштабный публичный тираж. Я не сторонница разжигания искусственных жж-шных страстей, но после разговора с Вами сегодня я поверила в то, что Вы действительно лично оскорбились и менее всего заботились о рейтингах своего Журнала, публикуя письмо, отправленное Вам на личную почту. Я прошу поверить в неформальность моих извинений - я испытываю глубокое уважение к Вашей литературной биографии и искреннюю симпатию к Вам лично. Мне искренне жаль, что технологические необходимости редакционного процесса подпали под мегаскоп интерпретаторов, не имеющих никакого понимания в человеческих и профессиональных драгоценностях. Опять же я признаю свою вину в том, что объяснения с Вами со стороны редакции вышли настолько неоднозначными. Особенно прошу извинить меня и моих коллег за то, что совершенно ложная и бредовая версия прекращения с Вами сотрудничества (некая редколлегия с неким голосованием против Вас) приобрела статус чуть ли не официальной информации. Теперь мне вдвойне жалко, что Ваше участие в редакционных делах ограничивалось лишь сочинительством. Редколлегии в «Русской жизни» очень далеки от комсомольских собраний.
Дорогой Дмитрий Евгеньевич! В нашем с Вами расставании нет никакого заговора, никакой политики, никакого финансового расчета и, тем более, сведения идеологических счетов. С первого по последний на данный момент номер Вы были нашим автором - спорным, неоднозначно воспринимаемым, досаждающим Вашим неприятелям и восторгающим Ваших поклонников. Мне кажется, простая логика должна подсказать всем, кто кровожадно слетелся на Ваш пост, что «внешние эффекты» Вашей мысли могли быть считаны в первой же Вашей статье. Будь они причиной разлада между Вами и «Русской жизнью», ими бы воспользовались уже на втором номере.
Мы делаем очень непростую работу. Мы делаем журнал, который чрезвычайно сложно делать, как растить траву на выжженной поляне. Это усердный ювелирный труд, доиндустриальный хэнд-мейд, где, за редким исключением, франчайзинговые медийные технологии никуда не годятся. В частности, самым сложным моментом НАШЕЙ технологии является необходимость работать с авторами, которые отвечают по существу понятию «автор». А, стало быть, сама по себе, как тень за телом, возникает необходимость работы и с их звездными статусами. У каждого эта «нагрузка» выглядит по-разному. И каждый требует своего уникального поведенческого и этического модуса как в построении партнерства, так и в расставании. Простите ради Бога, если мы проявили неаккуратность в Вашем случае.
Что касается Мити Ольшанского, то, памятуя о нашем сегодняшнем с Вами разговоре, я лишь скажу, что никогда не буду обсуждать его действий публично. Я могу иметь к нему свои личные претензии, равно, как и личные восторги - но это всегда территория моего персонального суверенитета. Моя роль в этом проекте и, в частности, в моем с Митей альянсе соответствует функции, нормальной и естественной для женщины в любом партнерстве, включая деловое - помогать. В частности, помогать и в развитии журнала, которое, как любое развитие, сопряжено с потерями.
Редакция «Русской жизни» - это, конечно, коллектив, но весьма далекий от группы заговорщиков или дворовой стаи, которую куражит одна возможность «тёмной». Нет никакого единогласия ни в отношении Вас, ни в отношении последнего дизайнерского штриха и слова в заголовке. Здесь самодостаточные люди, с полноценными биографиями и разнообразными культурными бэкграундами. Любое увольнение - от технического мальчика до художественного мужа - вызывает разногласие и неприятный осадок. Моя роль - самая неблагодарная в этом смысле, так как я привязываюсь к людям. Но как менеджеру мне хорошо известно, что дело всякий раз, против твоей воли, может принимать такой оборот, что самый чистый бриллиант может не подходить для оправы. Это не вина бриллианта, и не вина ювелира - это просто расположение. Мне трудно представить, что под вопрос можно поставить Ваш талант. Он независим и безусловен. Но проклятое дело, порой, выводит за рамки себя самые бесспорные добродетели.
И последнее, дорогой Дмитрий Евгеньевич, самое десертно-смакуемое Вашими комментаторами. Мне чрезвычайно жаль, что нечаянно сплелась бессмысленная ловушка с Вашей зарплатой. Вы безупречно ее заработали. Это всего лишь деньги, Дмитрий Евгеньевич, просто деньги, никакой ни знак, ни месседж, ни символ. Они Ваши, и я уважаю Ваше право ими распорядиться. Но самостоятельно. Моя роль весьма прозаична - гарантировать оплату тех, кто вложил в журнал свой труд. Моя память о Дмитрии Александровиче Пригове, Царствие ему Небесное, светла, а печаль глубока, наше знакомство с ним не омрачено ни единой приметой какой-либо его человеческой недостаточности. И это дороже любых денег, которыми я, по должностным возможностям, могла бы распорядиться в пользу его надгробья. Мне его могила дорога одним его прахом.
Дмитрий Евгеньевич! Вы были одним из самых ярких авторов «Русской жизни», и я знаю, что судьба и миссия этого журнала Вам небезразличны. Примите еще раз мои извинения за свои организационные проколы и за моих коллег. Не судите нас. Пощадите хорошее дело уже за то одно, что оно объективно хорошее. Пожалуйста, не жгите мостов.
Желаю Вам успехов и здоровья.
С уважением, Екатерина Мень