Кристофер Доусон
Пока эксклюзивно тут - русский перевод статьи Кристофера Доусона "Патриархальная семья в истории".
Кристофер Доусон
Патриархальная семья в истории
Традиционный взгляд на семью всегда основывался на несколько наивном и однобоком понимании истории. Сведения о прошлом ограничивались историей античной цивилизации и историей еврейского народа, в которых безраздельно властвовала патриархальная семья. Но когда географические открытия современности расширили европейский кругозор, человек неожиданно узнал о существовании сообществ, чьи принципы социальной организации были совершенно отличны от всего, что он когда-либо знал. Открытие тотемизма и экзогамии, матрилинейных обществ, полиандрии и обычаев организованной половой свободы породило множество новых теорий происхождения брака и семьи. Под влиянием господствовавшей эволюционной философии, ученые вроде Льюиса Моргана развили теорию постепенного развития семьи от первобытного промискуитета, через различные формы группового брака и временного сожительства, до высших форм патриархального и моногамного брака в развитых цивилизациях. Эта теория, естественно, привлекла социалистов. В конце девятнадцатого века она получила официальное одобрение лидеров немецкого социализма и стала такой же неотъемлемой частью традиционной социалистической мысли, как марксистская интерпретация истории. Однако она так никогда и не была полностью принята в научном мире и сегодня повсеместно отставлена, хотя среди антропологов еще изредка находятся ее сторонники. В Англии ее до сих пор придерживаются Э. С. Хэртлэнд (E. S. Hartland) и доктор Бриффолт (Dr. Briffault), чей огромный трехтомный труд "Матери" (1927) целиком посвящен этому вопросу. Согласно Бриффолту, первобытное общество в своей организации было целиком матриархальным, и первобытная семейная группа состояла исключительно из женщин и их потомства. Продолжительная половая связь, такая, какую мы находим во всех известных формах брака (за исключением России), не являлась ни естественной, ни первобытной, и не встречалась в матриархальном обществе. Первоначальной ячейкой общества была не семья, а клан, который основывался на родстве по женской линии, и в вопросе экономических и половых отношений был всецело коммунистическим. Семья, какой мы ее знаем, не обязана своим возникновениям ни биологическим, ни половым причинам, но является экономическим институтом, возникшим в результате развития частной собственности и последующего господства мужчин над женщинами. Это всего лишь "эвфемизм для обозначения индивидуалистического самца и подчиненных ему зависимых лиц".
Но, несмотря на свою логическую непротиворечивость и несомненный факт существования в первобытных обществах матрилинейных институтов, эта теория не была подтверждена недавними исследованиями. Общая тенденция современной антропологии - не доверять старым взглядам относительно первобытного промискуитета и полового коммунизма и акцентировать важность и универсальность брака. Строилось ли общество на родстве по женской или мужской линии, была ли мораль строгой или нет, универсальное правило каждого известного общества требовало: прежде, чем родить ребенка, женщина должна быть замужем за конкретным мужчиной. Важность этого правила была ясно показана доктором Малиновским. "Универсальное требование законнорожденности", - пишет он, - "имеет огромное, но еще в достаточной степени не оцененное общественное значение. Оно означает, что во всех человеческих сообществах моральные традиции и закон определяют, что группа, состоящая из женщины и ее потомства, не является общественно полноценным образованием. Законы культуры здесь всецело следуют тому, что заложено природой: они заявляют, что человеческая семья должна состоять как из женщины, так и из мужчины"[1].
Невозможно обнаружить время, когда еще не было семьи, и найти состояние общества, в котором половые отношения находились бы в дообщественной стадии развития, потому что регулирование полового поведения является необходимым предварительным условием для существования любой культуры; это, как показывает Малиновский, "отправная точка любой человеческой организации" и "колыбель зарождающейся культуры". Ни половой, ни родительский инстинкт не являются исключительно человеческими. Они в равной степени встречаются и у животных, и приобретают культурное значение только когда выходят за границы чисто биологической функции и приобретают характер постоянных социальных отношений.
Брак - это общественное освящение биологических функций, посредством которого социализируется инстинктивная половая и родительская деятельность, и возникает новый синтез культурных и природных элементов в форме семьи. Этот синтез отличается от всего, что встречается в животном мире, тем, что он не оставляет человеку возможности далее свободно следовать своим половым инстинктам; человек вынужден согласовывать их с определенной моделью общественного поведения. Полная свобода от ограничений, которая ранее полагалась характерной особенностью жизни дикарей - всего лишь романтический миф. Во всех первобытных обществах половые отношения регулируются определенной до мелочей сложной системой ограничений, любое нарушение которых расценивается не просто как преступление против племенного закона, но и как нравственно греховный поступок. По большей части, эти правила имеют в своей основе страх инцеста, главнейшего преступления против семьи, ведущего к дезорганизации семейных отношений и разрушению власти в семье. Нет необходимости отстаивать значимость последствий этого страха как для индивидуальной, так и для общественной психологии, так как это является основополагающим тезисом Фрейда и его школы. К сожалению, в историческом исследовании этого вопроса в работе "Тотем и Табу" он переворачивает истинные взаимоотношения, выводя общественную структуру из предшествовавшего ей психологического комплекса, а не наоборот. В реальности же, как показал доктор Малиновский, в основе общественной жизни лежит не вытесненное воспоминание об инстинктивном преступлении - Фрейдовой доисторической эдиповой трагедии - но сознательное созидательное подавление антиобщественных импульсов. "Начало культуры подразумевает подавление инстинктов, и все составляющие Эдипова комплекса или любого другого комплекса являются необходимыми промежуточными результатами процесса формирования культуры"[2].
Институт семьи неизбежно создает жизненно важное напряжение, созидательное, но и тягостное. Ибо человеческая культура не инстинктивна. Ее необходимо завоевывать постоянными моральными усилиями, включающими в себя подавление естественных инстинктов, подчинение индивидуальных порывов, и принесение их в жертву ради общественной цели. Фундаментальной ошибкой современных гедонистов является вера в то, что человек может отказаться от всяких моральных усилий, отбросить всякое сдерживание себя и духовную самодисциплину, и при этом сохранить все достижения культуры. История учит нас, что чем выше достижения культуры, тем больших моральных усилий и тем более строгой социальной дисциплины она требует. Древнее общество матрилинейного типа, хотя ни в коей мере не было лишено нравственной дисциплины, предполагало существенно меньшее сдерживание себя, и ему соответствовали гораздо менее строгие стандарты полового поведения, чем в патриархальных сообществах. Но при этом оно не было способно к высоким культурным достижениям и не могло адаптироваться к изменяющимся обстоятельствам. Оно оставалось привязанным к сложному и громоздкому механизму племенных обычаев.
Напротив, патриархальная семья предъявляет к человеческой природе гораздо большие требования. Она требует целомудрия и самопожертвования от жены, от детей - послушания и дисциплины, но при этом и сам отец принимает на себя тяжелую ношу ответственности и подчиняет свои личные чувства интересам семейной традиции. Но именно благодаря этому патриархальная семья является гораздо более эффективным органом культурной жизни. Она более не ограничивается своими основными половыми и репродуктивными функциями. Она становится движущей основой общества и источником общественной преемственности. В результате этого она приобретает отчетливо религиозный характер, отсутствовавший в матрилинейных сообществах, который теперь выражается в почитании семейного очага или священного огня и церемониях культа предков. Основополагающей идеей брака более не является удовлетворение сексуального аппетита, но, как говорил Платон, "присущая каждому человеку потребность цепляться за вечную жизнь природы, оставляя после себя детей своих детей, чтобы они могли служить богам вместо него"[3].
Это религиозное возвышение семьи глубоко влияет на отношение человека к браку и половым аспектам жизни вообще. Вопреки распространенному заблуждению, оно не ограничивается идеализацией собственнически настроенного мужчины как отца и главы семьи; оно также преображает идею женственности. Именно патриархальная семья создала идеалы материнства и девственности, оказавшие столь глубокое влияние на нравственное развитие культуры. Несомненно, обожествление женственности через поклонение Богине-Матери уходит корнями к древним матрилинейным сообществам. Но первобытная Богиня-Мать была варварским и грозным божеством, воплощавшим беспощадную плодовитость природы, и ее обряды обычно отмечены распущенностью и жестокостью. Именно патриархальная культура преобразовала зловещую богиню в милосердные фигуры Деметры, Персефоны и Афродиты и создала высокий тип божественной девственности, который мы видим в Афине, дарительнице доброго совета, и Артемиде, защитнице юности.
Именно патриархальное общество создало эти нравственные идеи, столь глубоко вошедшие в ткань цивилизации, что они стали частью наших воззрений. Не только сами понятия "благочестие", "непорочность", "честь" и "скромность", но и ценности, стоящие за ними, произошли из этого источника, так что даже там, где патриархальная семья уже отошла в прошлое, мы по-прежнему зависим от созданных ею нравственных традиций[4]. В результате, мы обнаруживаем, что все существующие мировые цивилизации от Европы до Китая основаны на традициях патриархальной семьи. Именно этому они обязаны той социальной силой, что позволила им возобладать над старыми культурами матрилинейного типа, которые, как в Европе и Западной Азии, так и в Китае и Индии предшествовали приходу великих классических культур. Более того, стабильность последних оказалась тесно взаимосвязана с сохранением патриархальных идеалов. Такая цивилизация, как китайская, в которой патриархальная семья оставалась краеугольным камнем общества и основанием религии и этики, сохраняла свои культурные традиции на протяжении более чем 2000 лет, не утрачивая своей жизнеспособности. В классических культурах Средиземноморья, однако, дело обстояло иначе. Здесь патриархальная семья не смогла приспособиться к городским условиям эллинистической цивилизации, и, как следствие, вся культура утратила стабильность. Жизненные условия как в греческом полисе, так и в Римской империи были благоприятны для мужчин без семьи, которые могли посвятить все свои силы обязанностям и удовольствиям публичной жизни. Поздние браки и маленькие семьи стали нормой, и мужчины удовлетворяли свои половые инстинкты гомосексуальными отношениями или связью с рабынями и проститутками. Это отвращение к браку и сознательное ограничение семьи практикой детоубийства и абортов, несомненно, было главной причиной упадка античной Греции, как заметил во втором веке до нашей эры Полибий[5]. Те же факторы с той же силой действовали и в Римской империи, где даже в провинции класс горожан отличался чрезвычайным бесплодием и пополнялся не за счет естественного прироста, но в силу постоянного притока людей извне, прежде всего, из числа рабов. Так античный мир утратил как свои корни в семье, так и связь со своей землей, и увял до срока.
Воссоздание Западной цивилизации произошло благодаря приходу христианства и восстановлению института семьи на новой основе. Хотя христианский идеал семьи и был многим обязан патриархальной традиции, столь полно выраженной в Ветхом завете, в ряде аспектов он все же существенно отличался от всего, что существовало прежде. Тогда как патриархальная семья в своей изначальной форме была аристократическим институтом, привилегией правящего народа или класса патрициев, христианский идеал семьи распространялся на все классы, вплоть до рабов [6]. Еще более важным был тот факт, что Церковь первой стала настаивать на взаимном и двухстороннем характере половых обязательств. Муж принадлежал только своей жене, так же, как и жена - только своему мужу. Это делало взаимоотношения в браке более индивидуальными и личностными, чем при патриархальной системе. Семья более уже не была второстепенным членом более крупного объединения - рода или клана. Она стала автономной, независимой единицей, ничем не обязанной каким-либо силам вне ее [7].
Именно это качество эксклюзивности и строгости взаимных обязательств чаще всего оспаривается современными критиками христианской нравственности. Но что бы о нем ни думали, нет сомнений в том, что появившийся в результате институт моногамного и нерасторжимого брака явился основой всего европейского общества и обусловил весь ход развития нашей цивилизации. Без сомнения, он предполагает весьма суровое ограничение и самодисциплину, но его сторонники скажут, что это позволило достичь высот, которые не могли быть достигнуты в менее строгих условиях полигамных или матрилинейных обществ. Не существует никаких исторических подтверждений мнения Бертрана Рассела, согласно которому христианское отношение к браку оказало огрубляющее действие на половые взаимоотношения и унизило женщину даже больше, чем это было в древних цивилизациях. Напротив, в Европе женщины всегда принимали большее участие в жизни общества и оказывали большее воздействие на цивилизацию, чем это было в эллинистическом или восточном мире. Этим они отчасти были обязаны тем самым идеалам аскетизма и непорочности, которые Бертран Рассел считает источником всем наших проблем. Дело в том, что в католической цивилизации патриархальный идеал всегда был уравновешен идеалом девственности. Семья, при всей своей важности, не контролирует все бытие своих членов. Духовная сторона жизни принадлежит духовному сообществу, вся власть в котором сосредоточена в руках безбрачного класса. Таким образом, в одном из наиболее важных аспектов жизни половые взаимоотношения оказываются превзойденными, и муж с женой занимают равное положение. Я полагаю, что именно в силу этого женское начало получило в католической культуре свое более полное выражение, и именно поэтому, даже в наше время, восстание феминизма против ограничений семейной жизни в католических странах выражено меньше, чем во всех остальных.
Напротив, в протестантской Европе Реформация, отбросив идеал девственности, разрушив институт монашества и независимый авторитет Церкви, акцентировала мужское начало в семье. Пуританский дух, вскормленный традициями Ветхого завета, создал новый патриархальный идеал и сделал семью не только социальной, но и религиозной основой общества. Цивилизация утратила свой общинный и общественный характер и стала частной и домашней. И все же, по странной прихоти исторического развития, именно это пуританское патриархальное общество породило новый экономический порядок, который теперь угрожает уничтожить семью. Индустриализм возник не в континентальных центрах городской культуры, но в наиболее удаленных районах сельской Англии, в домах инакомыслящих ткачей и рабочих. Новое индустриальное общество было полностью лишено общинного духа и гражданских традиций, отличавших античный и средневековый город. Оно существовало просто ради производства материальных ценностей, оставляя все остальные стороны жизни на личное усмотрение каждого. Хотя старая деревенская культура, основанная на домашнем хозяйстве, как независимой экономической единице, навсегда уходила в прошлое, строгая этика пуританской семьи продолжала править людскими жизнями.
Это объясняет аномалии Викторианского периода как в Англии, так и в Америке. Это было в своей сути переходное время. Общество уже вошло в фазу интенсивной урбанистической индустриализации, при этом по-прежнему оставаясь верным патриархальным идеалам старых пуританских традиций. Но пуританская мораль и индустриальная экономика были избыточными и однобокими путями развития, и, встретившись в рамках одного общества, они неизбежно породили невозможную ситуацию.
Таким образом, проблема, с который мы сегодня сталкиваемся, является не столько результатом интеллектуального бунта против христианской морали, сколько следствием врожденных противоречий аномального состояния культуры. Естественная тенденция общества, заметная в Америке еще больше, чем в Англии, - отбросить пуританскую традицию и сдаться перед лицом механизма современной космополитической жизни. Но это не решение. Оно ведет всего лишь к слому старой структуры общества и утрате традиционных моральных стандартов, не создавая ничего, что могло бы занять их место. Как и на закате древнего мира, семья неуклонно утрачивает свою форму и социальную значимость, а государство поглощает все большую и большую часть жизни своих членов. Дом уже больше не является центром общественной деятельности; он становится просто местом для ночлега ряда экономически независимых добытчиков. Функции, которые раньше исполнял глава семьи, теперь взяты на себя обществом, которое дает детям образование и берет на себя заботы об их благополучии и здоровье. Как следствие, отец более не занимает в семье жизненно важное положение: как говорит Бертран Рассел, он зачастую является для детей сравнительно посторонним лицом, "человеком, приходящим по выходным". Более того, протест против ограничений семейной жизни, в античности характерный лишь для мужчин из класса городских жителей, теперь типичен для всех классов и полов. Для современной девушки замужество и материнство выглядят не как возможность более свободной жизни, как это было для ее бабушки, но как то, что требует пожертвовать ее независимостью и прервать ее карьеру.
В современной урбанистической цивилизации единственными гарантиями сохранности семейной жизни остаются общественный престиж семьи и одобрение ее со стороны нравственной и религиозной традиции. Брак все еще остается единственной открыто принимаемой обществом формой половой связи, и обычные мужчина с женщиной, как правило, скорее готовы пожертвовать личным удобством, нежели рисковать подвергнуться общественному остракизму. Но если мы примем принципы новой морали, эта последняя гарантия будет уничтожена, и силам разложения будет позволено действовать беспрепятственно. Верно, что мистер Рассел, по крайне мере, готов оставить нам сам институт брака - при условии, что он будет лишен нравственного содержания и не будет больше требовать какого-либо воздержания. Но очевидно, что эти условия поставят брак в весьма подчиненное положение. Он уже не считается единственно возможной или хотя бы нормальной формой половых взаимоотношений: его значение сведено только к воспитанию детей. Ибо, как не устает повторять мистер Рассел, использование контрацептивов сделало половое сношение независимым от отцовства и материнства, так что в будущем брак будет сведен лишь к случаям стремления к отцовству и материнству самим по себе, а не к достижению естественной полноты сексуальной любви. Но кто захочет жениться в таких обстоятельствах? Брак утратит свою привлекательность и для молодых и любящих удовольствия, и для бедных и амбициозных. Энергия юности будет отдана контрацептивной любви, и только когда мужчины и женщины средних лет будут достигать обеспеченного благополучия, они станут всерьез задумываться об оседлой жизни и построении строго ограниченной семьи.
Невозможно представить себе систему, более несовместимую с основными принципами общественного благополучия. Будучи весьма далека от реальной помощи современному обществу в его трудностях, она только усиливает его кризис. Она неизбежно должна привести к общественному упадку более быстрому и более всеобщему, чем тот, что привел к разрушению античной цивилизации. Защитники контроля над рождаемостью едва ли неспособны представить себе последствия прогрессирующего спада численности населения в обществе, в котором оно и так уже практически не прирастает, но, несмотря на это, вся их пропаганда направлена на дальнейшее снижение рождаемости. Многие из них, такие как доктор Стоупс (Stopes), несомненно, настолько озабочены проблемой личного счастья, что даже не останавливаются, чтобы задуматься, за счет чего же продолжится наш вид. Другие, такие как мистер Рассел, одержимы идеей, что перенаселение - это основная причина войн, и что уменьшение рождаемости - лучшая гарантия мира во всем мире. Однако ничто в истории не подтверждает такую уверенность. Крупнейшие и наиболее плодовитые цивилизации, такие как китайская и индийская, всегда были особенно миролюбивыми. Наиболее воинственными обычно были сравнительно малочисленные и культурно неразвитые народы, вроде гуннов или монголов, или англичан в XV веке, шведов в XVII веке и пруссов в XVIII веке. Если, однако, в будущем войну все-таки вызовет перенаселение, нет сомнений в том, что, скорее всего, спровоцируют нападение именно нации с богатыми ресурсами и сокращающимся населением. Хотя более вероятно, что процесс будет мирным. Народы, позволяющие искусственным условиям новой урбанистической цивилизации разрушать естественную основу общества, постепенно исчезнут, а их место займут люди, живущее в более простых условиях и сохранившие традиционные формы семьи.
Примечания:
[1] B. Malinowski, Sex and Repression in Savage Society (1927), p. 213.
[2] Malinowski, op. cit., p .182.
[3] Законы, 773 F.
[4] По этой причине Католическая Церковь всегда связывала свое учение о браке с патриархальной традицией, и даже сейчас она по-прежнему завершает обряд венчания древним патриархальным благословением: «Да пребудет с вами Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова, и да исполнит Он на Вас свое благословение, чтобы вы увидели детей своих детей, даже до третьего и четвертого колена».
[5] Он пишет, что в его время населения в Греции настолько сократилось, что города оказывались заброшенными и поля невозделанными. Причиной этому была не война и не чума, а то, что мужчины "из тщеславия, жадности или малодушия более не хотели жениться или растить детей". В Беотии он особенно отмечает стремление мужчин раздавать свою собственность на благотворительность вместо того, чтобы оставлять ее своим наследникам, "так что в Беотии часто бывало больше бесплатных обедов, чем дней в месяце" (Polyb., Books XXXVI, 17, and XX, 6)
[6] Однако, подобная перемена имела место и в Китае, где, благодаря влиянию конфуцианства, все население постепенно восприняло институт семьи, изначально типичный лишь для феодальной знати.
[7] Речь, на наш взгляд, идет о том, что существование и правовая признанность семьи теперь не зависели от ее вхождения в более крупные единицы. Несомненно, в культурном и социальном отношении семья продолжала зависеть от более крупных социальных единиц, по крайней мере, в Средние века. Прим. ред. пер.
Статья Кристофера Доусона «The Patriarchal Family in History» была написана в 1933 г. Опубликована в его книге «Динамика мировой истории» (Dynamics of World History, 1957). Настоящий перевод выполнен с оригинального текста, опубликованного на портале Catholic Culture.
Перевод Б. Шапиро под ред. П. Парфентьева (2006 г.). Разрешено копирование для личного пользования, любое публичное использование и публикация возможны только с письменного согласия П. Парфентьева, которому переводчиком переданы права на публикацию.
Справка об авторе: Кристофер Генри Доусон (Christopher Henry Dawson, 1889-1970) - известный английский социолог и историк культуры. В 1914 г. обратился в католичество. Кристофер Доусон - автор многочисленных работ по истории культуры, цивилизации и религии, оказавших большое влияние на культуру и науку его времени. Большинство его работ сохраняет свою научную актуальность.
«Итак, если теперь государство не может обращаться к старым моральным принципам, принадлежащим к христианской традиции, оно будет вынуждено создать новую официальную веру и новые нравственные принципы, обязывающие его граждан» (Кристофер Доусон)
«Всякое общество в конечном счете основано на признании общих принципов и общих идеалов, и если оно не обращается к нравственной или духовной верности своих членов, оно неминуемо распадется на части» (Кристофер Доусон)
«Вы можете дать людям еду, досуг, развлечения и хорошие условия труда, и они все же останутся неудовлетворенными. Вы можете отказывать им во всем этом, и они не будут жаловаться, пока они будут чувствовать, что у них есть то, за что не жалко умереть». (Кристофер Доусон)
Кристофер Доусон
Патриархальная семья в истории
Традиционный взгляд на семью всегда основывался на несколько наивном и однобоком понимании истории. Сведения о прошлом ограничивались историей античной цивилизации и историей еврейского народа, в которых безраздельно властвовала патриархальная семья. Но когда географические открытия современности расширили европейский кругозор, человек неожиданно узнал о существовании сообществ, чьи принципы социальной организации были совершенно отличны от всего, что он когда-либо знал. Открытие тотемизма и экзогамии, матрилинейных обществ, полиандрии и обычаев организованной половой свободы породило множество новых теорий происхождения брака и семьи. Под влиянием господствовавшей эволюционной философии, ученые вроде Льюиса Моргана развили теорию постепенного развития семьи от первобытного промискуитета, через различные формы группового брака и временного сожительства, до высших форм патриархального и моногамного брака в развитых цивилизациях. Эта теория, естественно, привлекла социалистов. В конце девятнадцатого века она получила официальное одобрение лидеров немецкого социализма и стала такой же неотъемлемой частью традиционной социалистической мысли, как марксистская интерпретация истории. Однако она так никогда и не была полностью принята в научном мире и сегодня повсеместно отставлена, хотя среди антропологов еще изредка находятся ее сторонники. В Англии ее до сих пор придерживаются Э. С. Хэртлэнд (E. S. Hartland) и доктор Бриффолт (Dr. Briffault), чей огромный трехтомный труд "Матери" (1927) целиком посвящен этому вопросу. Согласно Бриффолту, первобытное общество в своей организации было целиком матриархальным, и первобытная семейная группа состояла исключительно из женщин и их потомства. Продолжительная половая связь, такая, какую мы находим во всех известных формах брака (за исключением России), не являлась ни естественной, ни первобытной, и не встречалась в матриархальном обществе. Первоначальной ячейкой общества была не семья, а клан, который основывался на родстве по женской линии, и в вопросе экономических и половых отношений был всецело коммунистическим. Семья, какой мы ее знаем, не обязана своим возникновениям ни биологическим, ни половым причинам, но является экономическим институтом, возникшим в результате развития частной собственности и последующего господства мужчин над женщинами. Это всего лишь "эвфемизм для обозначения индивидуалистического самца и подчиненных ему зависимых лиц".
Но, несмотря на свою логическую непротиворечивость и несомненный факт существования в первобытных обществах матрилинейных институтов, эта теория не была подтверждена недавними исследованиями. Общая тенденция современной антропологии - не доверять старым взглядам относительно первобытного промискуитета и полового коммунизма и акцентировать важность и универсальность брака. Строилось ли общество на родстве по женской или мужской линии, была ли мораль строгой или нет, универсальное правило каждого известного общества требовало: прежде, чем родить ребенка, женщина должна быть замужем за конкретным мужчиной. Важность этого правила была ясно показана доктором Малиновским. "Универсальное требование законнорожденности", - пишет он, - "имеет огромное, но еще в достаточной степени не оцененное общественное значение. Оно означает, что во всех человеческих сообществах моральные традиции и закон определяют, что группа, состоящая из женщины и ее потомства, не является общественно полноценным образованием. Законы культуры здесь всецело следуют тому, что заложено природой: они заявляют, что человеческая семья должна состоять как из женщины, так и из мужчины"[1].
Невозможно обнаружить время, когда еще не было семьи, и найти состояние общества, в котором половые отношения находились бы в дообщественной стадии развития, потому что регулирование полового поведения является необходимым предварительным условием для существования любой культуры; это, как показывает Малиновский, "отправная точка любой человеческой организации" и "колыбель зарождающейся культуры". Ни половой, ни родительский инстинкт не являются исключительно человеческими. Они в равной степени встречаются и у животных, и приобретают культурное значение только когда выходят за границы чисто биологической функции и приобретают характер постоянных социальных отношений.
Брак - это общественное освящение биологических функций, посредством которого социализируется инстинктивная половая и родительская деятельность, и возникает новый синтез культурных и природных элементов в форме семьи. Этот синтез отличается от всего, что встречается в животном мире, тем, что он не оставляет человеку возможности далее свободно следовать своим половым инстинктам; человек вынужден согласовывать их с определенной моделью общественного поведения. Полная свобода от ограничений, которая ранее полагалась характерной особенностью жизни дикарей - всего лишь романтический миф. Во всех первобытных обществах половые отношения регулируются определенной до мелочей сложной системой ограничений, любое нарушение которых расценивается не просто как преступление против племенного закона, но и как нравственно греховный поступок. По большей части, эти правила имеют в своей основе страх инцеста, главнейшего преступления против семьи, ведущего к дезорганизации семейных отношений и разрушению власти в семье. Нет необходимости отстаивать значимость последствий этого страха как для индивидуальной, так и для общественной психологии, так как это является основополагающим тезисом Фрейда и его школы. К сожалению, в историческом исследовании этого вопроса в работе "Тотем и Табу" он переворачивает истинные взаимоотношения, выводя общественную структуру из предшествовавшего ей психологического комплекса, а не наоборот. В реальности же, как показал доктор Малиновский, в основе общественной жизни лежит не вытесненное воспоминание об инстинктивном преступлении - Фрейдовой доисторической эдиповой трагедии - но сознательное созидательное подавление антиобщественных импульсов. "Начало культуры подразумевает подавление инстинктов, и все составляющие Эдипова комплекса или любого другого комплекса являются необходимыми промежуточными результатами процесса формирования культуры"[2].
Институт семьи неизбежно создает жизненно важное напряжение, созидательное, но и тягостное. Ибо человеческая культура не инстинктивна. Ее необходимо завоевывать постоянными моральными усилиями, включающими в себя подавление естественных инстинктов, подчинение индивидуальных порывов, и принесение их в жертву ради общественной цели. Фундаментальной ошибкой современных гедонистов является вера в то, что человек может отказаться от всяких моральных усилий, отбросить всякое сдерживание себя и духовную самодисциплину, и при этом сохранить все достижения культуры. История учит нас, что чем выше достижения культуры, тем больших моральных усилий и тем более строгой социальной дисциплины она требует. Древнее общество матрилинейного типа, хотя ни в коей мере не было лишено нравственной дисциплины, предполагало существенно меньшее сдерживание себя, и ему соответствовали гораздо менее строгие стандарты полового поведения, чем в патриархальных сообществах. Но при этом оно не было способно к высоким культурным достижениям и не могло адаптироваться к изменяющимся обстоятельствам. Оно оставалось привязанным к сложному и громоздкому механизму племенных обычаев.
Напротив, патриархальная семья предъявляет к человеческой природе гораздо большие требования. Она требует целомудрия и самопожертвования от жены, от детей - послушания и дисциплины, но при этом и сам отец принимает на себя тяжелую ношу ответственности и подчиняет свои личные чувства интересам семейной традиции. Но именно благодаря этому патриархальная семья является гораздо более эффективным органом культурной жизни. Она более не ограничивается своими основными половыми и репродуктивными функциями. Она становится движущей основой общества и источником общественной преемственности. В результате этого она приобретает отчетливо религиозный характер, отсутствовавший в матрилинейных сообществах, который теперь выражается в почитании семейного очага или священного огня и церемониях культа предков. Основополагающей идеей брака более не является удовлетворение сексуального аппетита, но, как говорил Платон, "присущая каждому человеку потребность цепляться за вечную жизнь природы, оставляя после себя детей своих детей, чтобы они могли служить богам вместо него"[3].
Это религиозное возвышение семьи глубоко влияет на отношение человека к браку и половым аспектам жизни вообще. Вопреки распространенному заблуждению, оно не ограничивается идеализацией собственнически настроенного мужчины как отца и главы семьи; оно также преображает идею женственности. Именно патриархальная семья создала идеалы материнства и девственности, оказавшие столь глубокое влияние на нравственное развитие культуры. Несомненно, обожествление женственности через поклонение Богине-Матери уходит корнями к древним матрилинейным сообществам. Но первобытная Богиня-Мать была варварским и грозным божеством, воплощавшим беспощадную плодовитость природы, и ее обряды обычно отмечены распущенностью и жестокостью. Именно патриархальная культура преобразовала зловещую богиню в милосердные фигуры Деметры, Персефоны и Афродиты и создала высокий тип божественной девственности, который мы видим в Афине, дарительнице доброго совета, и Артемиде, защитнице юности.
Именно патриархальное общество создало эти нравственные идеи, столь глубоко вошедшие в ткань цивилизации, что они стали частью наших воззрений. Не только сами понятия "благочестие", "непорочность", "честь" и "скромность", но и ценности, стоящие за ними, произошли из этого источника, так что даже там, где патриархальная семья уже отошла в прошлое, мы по-прежнему зависим от созданных ею нравственных традиций[4]. В результате, мы обнаруживаем, что все существующие мировые цивилизации от Европы до Китая основаны на традициях патриархальной семьи. Именно этому они обязаны той социальной силой, что позволила им возобладать над старыми культурами матрилинейного типа, которые, как в Европе и Западной Азии, так и в Китае и Индии предшествовали приходу великих классических культур. Более того, стабильность последних оказалась тесно взаимосвязана с сохранением патриархальных идеалов. Такая цивилизация, как китайская, в которой патриархальная семья оставалась краеугольным камнем общества и основанием религии и этики, сохраняла свои культурные традиции на протяжении более чем 2000 лет, не утрачивая своей жизнеспособности. В классических культурах Средиземноморья, однако, дело обстояло иначе. Здесь патриархальная семья не смогла приспособиться к городским условиям эллинистической цивилизации, и, как следствие, вся культура утратила стабильность. Жизненные условия как в греческом полисе, так и в Римской империи были благоприятны для мужчин без семьи, которые могли посвятить все свои силы обязанностям и удовольствиям публичной жизни. Поздние браки и маленькие семьи стали нормой, и мужчины удовлетворяли свои половые инстинкты гомосексуальными отношениями или связью с рабынями и проститутками. Это отвращение к браку и сознательное ограничение семьи практикой детоубийства и абортов, несомненно, было главной причиной упадка античной Греции, как заметил во втором веке до нашей эры Полибий[5]. Те же факторы с той же силой действовали и в Римской империи, где даже в провинции класс горожан отличался чрезвычайным бесплодием и пополнялся не за счет естественного прироста, но в силу постоянного притока людей извне, прежде всего, из числа рабов. Так античный мир утратил как свои корни в семье, так и связь со своей землей, и увял до срока.
Воссоздание Западной цивилизации произошло благодаря приходу христианства и восстановлению института семьи на новой основе. Хотя христианский идеал семьи и был многим обязан патриархальной традиции, столь полно выраженной в Ветхом завете, в ряде аспектов он все же существенно отличался от всего, что существовало прежде. Тогда как патриархальная семья в своей изначальной форме была аристократическим институтом, привилегией правящего народа или класса патрициев, христианский идеал семьи распространялся на все классы, вплоть до рабов [6]. Еще более важным был тот факт, что Церковь первой стала настаивать на взаимном и двухстороннем характере половых обязательств. Муж принадлежал только своей жене, так же, как и жена - только своему мужу. Это делало взаимоотношения в браке более индивидуальными и личностными, чем при патриархальной системе. Семья более уже не была второстепенным членом более крупного объединения - рода или клана. Она стала автономной, независимой единицей, ничем не обязанной каким-либо силам вне ее [7].
Именно это качество эксклюзивности и строгости взаимных обязательств чаще всего оспаривается современными критиками христианской нравственности. Но что бы о нем ни думали, нет сомнений в том, что появившийся в результате институт моногамного и нерасторжимого брака явился основой всего европейского общества и обусловил весь ход развития нашей цивилизации. Без сомнения, он предполагает весьма суровое ограничение и самодисциплину, но его сторонники скажут, что это позволило достичь высот, которые не могли быть достигнуты в менее строгих условиях полигамных или матрилинейных обществ. Не существует никаких исторических подтверждений мнения Бертрана Рассела, согласно которому христианское отношение к браку оказало огрубляющее действие на половые взаимоотношения и унизило женщину даже больше, чем это было в древних цивилизациях. Напротив, в Европе женщины всегда принимали большее участие в жизни общества и оказывали большее воздействие на цивилизацию, чем это было в эллинистическом или восточном мире. Этим они отчасти были обязаны тем самым идеалам аскетизма и непорочности, которые Бертран Рассел считает источником всем наших проблем. Дело в том, что в католической цивилизации патриархальный идеал всегда был уравновешен идеалом девственности. Семья, при всей своей важности, не контролирует все бытие своих членов. Духовная сторона жизни принадлежит духовному сообществу, вся власть в котором сосредоточена в руках безбрачного класса. Таким образом, в одном из наиболее важных аспектов жизни половые взаимоотношения оказываются превзойденными, и муж с женой занимают равное положение. Я полагаю, что именно в силу этого женское начало получило в католической культуре свое более полное выражение, и именно поэтому, даже в наше время, восстание феминизма против ограничений семейной жизни в католических странах выражено меньше, чем во всех остальных.
Напротив, в протестантской Европе Реформация, отбросив идеал девственности, разрушив институт монашества и независимый авторитет Церкви, акцентировала мужское начало в семье. Пуританский дух, вскормленный традициями Ветхого завета, создал новый патриархальный идеал и сделал семью не только социальной, но и религиозной основой общества. Цивилизация утратила свой общинный и общественный характер и стала частной и домашней. И все же, по странной прихоти исторического развития, именно это пуританское патриархальное общество породило новый экономический порядок, который теперь угрожает уничтожить семью. Индустриализм возник не в континентальных центрах городской культуры, но в наиболее удаленных районах сельской Англии, в домах инакомыслящих ткачей и рабочих. Новое индустриальное общество было полностью лишено общинного духа и гражданских традиций, отличавших античный и средневековый город. Оно существовало просто ради производства материальных ценностей, оставляя все остальные стороны жизни на личное усмотрение каждого. Хотя старая деревенская культура, основанная на домашнем хозяйстве, как независимой экономической единице, навсегда уходила в прошлое, строгая этика пуританской семьи продолжала править людскими жизнями.
Это объясняет аномалии Викторианского периода как в Англии, так и в Америке. Это было в своей сути переходное время. Общество уже вошло в фазу интенсивной урбанистической индустриализации, при этом по-прежнему оставаясь верным патриархальным идеалам старых пуританских традиций. Но пуританская мораль и индустриальная экономика были избыточными и однобокими путями развития, и, встретившись в рамках одного общества, они неизбежно породили невозможную ситуацию.
Таким образом, проблема, с который мы сегодня сталкиваемся, является не столько результатом интеллектуального бунта против христианской морали, сколько следствием врожденных противоречий аномального состояния культуры. Естественная тенденция общества, заметная в Америке еще больше, чем в Англии, - отбросить пуританскую традицию и сдаться перед лицом механизма современной космополитической жизни. Но это не решение. Оно ведет всего лишь к слому старой структуры общества и утрате традиционных моральных стандартов, не создавая ничего, что могло бы занять их место. Как и на закате древнего мира, семья неуклонно утрачивает свою форму и социальную значимость, а государство поглощает все большую и большую часть жизни своих членов. Дом уже больше не является центром общественной деятельности; он становится просто местом для ночлега ряда экономически независимых добытчиков. Функции, которые раньше исполнял глава семьи, теперь взяты на себя обществом, которое дает детям образование и берет на себя заботы об их благополучии и здоровье. Как следствие, отец более не занимает в семье жизненно важное положение: как говорит Бертран Рассел, он зачастую является для детей сравнительно посторонним лицом, "человеком, приходящим по выходным". Более того, протест против ограничений семейной жизни, в античности характерный лишь для мужчин из класса городских жителей, теперь типичен для всех классов и полов. Для современной девушки замужество и материнство выглядят не как возможность более свободной жизни, как это было для ее бабушки, но как то, что требует пожертвовать ее независимостью и прервать ее карьеру.
В современной урбанистической цивилизации единственными гарантиями сохранности семейной жизни остаются общественный престиж семьи и одобрение ее со стороны нравственной и религиозной традиции. Брак все еще остается единственной открыто принимаемой обществом формой половой связи, и обычные мужчина с женщиной, как правило, скорее готовы пожертвовать личным удобством, нежели рисковать подвергнуться общественному остракизму. Но если мы примем принципы новой морали, эта последняя гарантия будет уничтожена, и силам разложения будет позволено действовать беспрепятственно. Верно, что мистер Рассел, по крайне мере, готов оставить нам сам институт брака - при условии, что он будет лишен нравственного содержания и не будет больше требовать какого-либо воздержания. Но очевидно, что эти условия поставят брак в весьма подчиненное положение. Он уже не считается единственно возможной или хотя бы нормальной формой половых взаимоотношений: его значение сведено только к воспитанию детей. Ибо, как не устает повторять мистер Рассел, использование контрацептивов сделало половое сношение независимым от отцовства и материнства, так что в будущем брак будет сведен лишь к случаям стремления к отцовству и материнству самим по себе, а не к достижению естественной полноты сексуальной любви. Но кто захочет жениться в таких обстоятельствах? Брак утратит свою привлекательность и для молодых и любящих удовольствия, и для бедных и амбициозных. Энергия юности будет отдана контрацептивной любви, и только когда мужчины и женщины средних лет будут достигать обеспеченного благополучия, они станут всерьез задумываться об оседлой жизни и построении строго ограниченной семьи.
Невозможно представить себе систему, более несовместимую с основными принципами общественного благополучия. Будучи весьма далека от реальной помощи современному обществу в его трудностях, она только усиливает его кризис. Она неизбежно должна привести к общественному упадку более быстрому и более всеобщему, чем тот, что привел к разрушению античной цивилизации. Защитники контроля над рождаемостью едва ли неспособны представить себе последствия прогрессирующего спада численности населения в обществе, в котором оно и так уже практически не прирастает, но, несмотря на это, вся их пропаганда направлена на дальнейшее снижение рождаемости. Многие из них, такие как доктор Стоупс (Stopes), несомненно, настолько озабочены проблемой личного счастья, что даже не останавливаются, чтобы задуматься, за счет чего же продолжится наш вид. Другие, такие как мистер Рассел, одержимы идеей, что перенаселение - это основная причина войн, и что уменьшение рождаемости - лучшая гарантия мира во всем мире. Однако ничто в истории не подтверждает такую уверенность. Крупнейшие и наиболее плодовитые цивилизации, такие как китайская и индийская, всегда были особенно миролюбивыми. Наиболее воинственными обычно были сравнительно малочисленные и культурно неразвитые народы, вроде гуннов или монголов, или англичан в XV веке, шведов в XVII веке и пруссов в XVIII веке. Если, однако, в будущем войну все-таки вызовет перенаселение, нет сомнений в том, что, скорее всего, спровоцируют нападение именно нации с богатыми ресурсами и сокращающимся населением. Хотя более вероятно, что процесс будет мирным. Народы, позволяющие искусственным условиям новой урбанистической цивилизации разрушать естественную основу общества, постепенно исчезнут, а их место займут люди, живущее в более простых условиях и сохранившие традиционные формы семьи.
Примечания:
[1] B. Malinowski, Sex and Repression in Savage Society (1927), p. 213.
[2] Malinowski, op. cit., p .182.
[3] Законы, 773 F.
[4] По этой причине Католическая Церковь всегда связывала свое учение о браке с патриархальной традицией, и даже сейчас она по-прежнему завершает обряд венчания древним патриархальным благословением: «Да пребудет с вами Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова, и да исполнит Он на Вас свое благословение, чтобы вы увидели детей своих детей, даже до третьего и четвертого колена».
[5] Он пишет, что в его время населения в Греции настолько сократилось, что города оказывались заброшенными и поля невозделанными. Причиной этому была не война и не чума, а то, что мужчины "из тщеславия, жадности или малодушия более не хотели жениться или растить детей". В Беотии он особенно отмечает стремление мужчин раздавать свою собственность на благотворительность вместо того, чтобы оставлять ее своим наследникам, "так что в Беотии часто бывало больше бесплатных обедов, чем дней в месяце" (Polyb., Books XXXVI, 17, and XX, 6)
[6] Однако, подобная перемена имела место и в Китае, где, благодаря влиянию конфуцианства, все население постепенно восприняло институт семьи, изначально типичный лишь для феодальной знати.
[7] Речь, на наш взгляд, идет о том, что существование и правовая признанность семьи теперь не зависели от ее вхождения в более крупные единицы. Несомненно, в культурном и социальном отношении семья продолжала зависеть от более крупных социальных единиц, по крайней мере, в Средние века. Прим. ред. пер.
Статья Кристофера Доусона «The Patriarchal Family in History» была написана в 1933 г. Опубликована в его книге «Динамика мировой истории» (Dynamics of World History, 1957). Настоящий перевод выполнен с оригинального текста, опубликованного на портале Catholic Culture.
Перевод Б. Шапиро под ред. П. Парфентьева (2006 г.). Разрешено копирование для личного пользования, любое публичное использование и публикация возможны только с письменного согласия П. Парфентьева, которому переводчиком переданы права на публикацию.
Справка об авторе: Кристофер Генри Доусон (Christopher Henry Dawson, 1889-1970) - известный английский социолог и историк культуры. В 1914 г. обратился в католичество. Кристофер Доусон - автор многочисленных работ по истории культуры, цивилизации и религии, оказавших большое влияние на культуру и науку его времени. Большинство его работ сохраняет свою научную актуальность.
«Итак, если теперь государство не может обращаться к старым моральным принципам, принадлежащим к христианской традиции, оно будет вынуждено создать новую официальную веру и новые нравственные принципы, обязывающие его граждан» (Кристофер Доусон)
«Всякое общество в конечном счете основано на признании общих принципов и общих идеалов, и если оно не обращается к нравственной или духовной верности своих членов, оно неминуемо распадется на части» (Кристофер Доусон)
«Вы можете дать людям еду, досуг, развлечения и хорошие условия труда, и они все же останутся неудовлетворенными. Вы можете отказывать им во всем этом, и они не будут жаловаться, пока они будут чувствовать, что у них есть то, за что не жалко умереть». (Кристофер Доусон)