Продолжение 2
III. Зачем?
Реальность - это такая штука, которая никуда не девается
после того, как ты перестаешь в нее верить.
Филипп К. Дик
Упреки прогрессивному человечеству в недооценке Холокоста и неоказании помощи жертвам давно уже стали общим местом. Особенно патетически звучит критика в адрес «йешува» (зародыша будущего Израиля): нас там убивали, а они тут даже верить в это отказывались… Да так ли уж непростительно не верить в далекой Палестине, если даже Элмар Ривош, находясь в самом, можно сказать, пекле Холокоста, не в силах поверить в него?
Ну да, понятно, клевета, грабеж, бесправие, издевательства, полная беззащитность, рабский труд… все это не может не быть причиной смерти очень многих, в перспективе, возможно, даже и всех, но… Кому и для чего нужны эти фабрики смерти, планомерное уничтожение вместо эксплуатации, использования рабочей силы? Не случайно в роли спасителей евреев, по свидетельству Ривоша, не раз и не два выступают… тыловые подразделения вермахта. Услышав о подготовке очередной «акции», они своих рабочих в гетто увезти не дают, прячут в мастерской или около, причем, отнюдь не по доброте душевной. Они же не лошадок деревянных стругают, они обслуживают действующую армию. Сегодняшний расстрел еврейского жестянщика может унести завтра жизни десятка немецких солдат.
Но для Гитлера это, очевидно, не аргумент. Вместо оружия, боеприпасов и пополнений на фронт эшелоны евреев везут в Освенцим. Массовое убийство - как самоцель, вопреки всякой логике, вопреки своим собственным интересам. В такое, согласитесь, поверить трудно. Можно понять и тщетные надежды Ривоша, и недоверие йешува, но сегодня, больше полувека спустя, вероятно, все же уместен вопрос, а всякой ли логике вопреки?
Человек, бегущий по движущейся ленте тренажера, прекрасно понимает, что с места он не сдвигается, и, тем не менее, часами предается этому занятию. Приходится либо признать его полным идиотом, либо допустить, что не всегда цель бега - скорейшее перемещение из пункта А в пункт В. Когда убийство, тем паче, массовое, совершается не ради наживы (ограбить и без этого было можно, а «фабрика смерти» при всем «рациональном использовании трупов» предприятие заведомо убыточное), не в процессе борьбы за власть (еврейские амбиции отнюдь не шли дальше личной карьеры), не из опасения каких-то враждебных действий, то… Интеллигент двадцатого века никакой другой причины выдумать не может, ибо накрепко позабыл, что убийства бывают еще и РИТУАЛЬНЫЕ.
Ну, то есть, не то чтобы он вовсе про такие чудеса не слыхал, а просто в его представлении такие убийства - дела давно минувших дней, преданья старины глубокой, сохранившиеся разве что у тех аборигенов, что съели Кука. Но это - глубочайшее заблуждение. Ритуальные убийства и в нашем мире распространены отнюдь не менее (если не более), чем убийства с корыстной целью. Почему это так и для чего они нужны - читайте Рене Жирара или хотя бы мой пересказ его теории (http://berkovich-zametki.com/AStarina/Nomer5/Grajfer1.htm), сейчас нам достаточно разобраться только с одним аспектом, которого вот именно не понимает Ривош - с их внутренней логикой.
Понятна логика убийцы-грабителя, стремящегося стать владельцем чужого имущества: не будет хозяина - я займу его место. Понятна логика уничтожения соперника: не будет его - и предмет соперничества (от политической власти до любви представителя противоположного пола) будет моим. Понятна и логика (реальной или ошибочной) самозащиты: не будет его - и угрожать мне станет некому. Даже убийство из мести психологически вполне объяснимо. Но возьмем, к примеру, ритуальное убийство из тех, что (по свидетельству известного этнографа С. Максимова) в России практиковались вплоть до 19 века: при закладке водяной мельницы очень было желательно какого-нибудь припозднившегося прохожего в омут столкнуть (см., например, статью Сергея Максимова).
Зачем? Чтобы мельница стояла прочно, работала хорошо, чтобы не случалось всяких там размываний плотины и прочих подобных накладок. Но какая же связь между смертью ни в чем неповинного прохожего и благожелательностью стихии? А вот какая: в омуте обитает водяной, начальник этой самой стихии, и чтобы его умилостивить, жертва нужна, вот и все. …Да нет, представьте себе, совсем не все.
Предположим, что этого самого водяного кто-то где-то видел… Ночью у омута, известное дело, чего не увидишь, особливо ежели с пьяных глаз… Но вот такого, чтобы подошел он самолично и заявил: «Привет, я водяной! Как там у вас насчет жертвы? Задерживаете, товарищ, задерживаете! Нехорошо!», - такого вот никогда никто не слыхал. Ну и откуда же тогда, к примеру, известно, чего он хочет? Может, он бы как раз не человека, а поллитру бы предпочел?.. А оттуда вот и известно, что он - черт, а черти все, они понятно, чего желают.
Короче говоря, вывод о полезности жертвоприношения делается не на основании опыта, будь то своего или чужого, а только и исключительно на основании общемировоззренческих постулатов: у каждого дерева, поля, водоема и т.п. есть свой «хозяин», с которым надо поладить, а чтобы поладить с ним лучше жертвы способа нет. При убийстве, например, с целью грабежа, связь между целью и средством вполне прозрачна: деньги ваши - будут наши. А вот при ритуальном убийстве связь между умерщвлением прохожего и отсутствием технических неполадок в работе жерновов идет обязательно через общую картину мира, с условием верить в то, что проверить никак нельзя: либо что во всяком омуте черти водятся, либо что все беды человечества от частной собственности проистекают, либо что бывают расы полезные, а бывают - вредные.
Вспышки антисемитизма есть традиционная форма ритуального убийства, распространенная в странах европейской цивилизации. Применяется обыкновенно в ситуации «форс мажор», т.е. при столкновении с проблемой, для которой невозможно найти реальное, практическое решение. Не важно, идет ли речь об эпидемии чумы, от которой еще не изобрели лекарства, экономическом кризисе, который не одолеть, или о развале пережившей себя империи.
В частности, нашествие советской власти было для народов Балтии такой трагедией, от которой невозможно, непонятно как защититься. То, что многие евреи, несмотря на репрессии, охотно сотрудничали с советами - факт, но этот факт сам по себе в обвинении евреев никакой роли не играл, ибо никому даже в голову не пришло разыскивать и наказывать виновных. Настоящей задачей была компенсация собственной слабости, сохранение самоуважения, создание «образа врага», борьба против которого не была бы столь безнадежна. Причем, естественно, самой первой и легкой добычей оказывались именно те, кто с советами НЕ сотрудничал, но это, как сказано, никого особенно не волновало.
Механика эта известна, как выразился Рене Жирар, «от сотворения мира». Не будем сейчас обсуждать, хорошо это или плохо, для нас важнее выяснить, как же ухитрилась она при всем при том остаться непостижимой для большинства образованных и культурных людей 20-го века, считая и нашего мемуариста?
Дело в том, что в те времена в западной цивилизации абсолютно доминировала (да и сейчас в значительной степени доминирует) вера в исконность, изначальность рационального виденья мира. Толстые научные труды без тени юмора утверждали, что человек сперва от обезьяны произошел, потом по сторонам огляделся, увидел, что со всех сторон дикие звери из дикого леса, и выдумал с перепугу религию. Представляете себе: пока обезьяной был - не боялся, и выживать умел, и отстаивать себя умудрялся, а как в люди вышел - так сразу все и позабыл. И начал Перунам-громовержцам поклоняться, поскольку еще не знал, как устроить громоотвод. А мы уже много чего знаем и все остальное непременно узнаем вскорости, нам, стало быть, религия ни к чему.
Между тем, прав был покойный А. Мень, утверждавший, что хотя теоретически возможность существования настоящего атеиста отрицать сложно, в жизни такого встретить ему ни разу не довелось, притом, что уж он-то много чего повидал в жизни. Хотя мировоззрение современного западного человека от классической религии действительно отличается, да только… отнюдь не в сторону большей рациональности. Ни утверждение, что всякий человек в глубине души демократ, ни постулат о повышении производительности труда при переходе от частной собственности к государственной, ни теория про «правильные» и «неправильные» расы ни наукой, ни (что важнее!) практикой не подтверждаются никак. Причем, в отличие от, скажем, догмата о непорочном зачатье или о сотворении мира из ничего, утверждения эти вполне поддаются проверке, и чтобы от оной их спасти, соответствующие идеологи создали целую индустрию сокрытия и отрицания нежелательных фактов, коим же имя - легион.
Ни Ривоша, ни его многочисленных единомышленников все это нисколечки не смущает. Без всякого осуждения отзывается он, например, о конфискации собственности «буржуев», об их «перевоспитании» физическим трудом. И не мешает ему ничуть, что прибыль от физического труда буржуя, полвека за конторским столом просидевшего, выразится числом отрицательным (с учетом затрат на похороны). А еще больший минус в виде всяческих дефицитов, недопоставок, неурожаев и выпуска миллионами штук кухонных терок, в которых дырки забыли проколупать, обернется еще и похоронами немалого количества пролетариев, которые тоже денег стоят.
Одобрение действий несомненно жестоких и однозначно убыточных во славу собственной квазирелигии отчего-то никак не помогает Ривошу энд компании понять аналогичную логику другой идеологической группировки. Они железно убеждены во-первых, в полной рациональности собственного мировоззрения, а во-вторых, в том, что в нашем мире никакие религиозные или даже квазирелигиозные предрассудки серьезной роли играть не могут. Притом, что именно эти предрассудки сыграли решающую роль в истории Европы двадцатого века.
Практически синхронно зародились в ней две конкурирующие идеологии с одинаковой структурой:
1) Перечисление солидного количества стоявших перед обществом проблем, весьма болезненных и вполне реальных.
2) Объяснение их причин и путей решения, изготовляемое по методу того самого героя анекдота, что в темном месте кошелек потерял, а искать пошел туда, где светлее. Не важно, насколько полученная модель соответствует реальному положению дел, а важно, насколько легко она усваивается широкой общественностью и создает у нее иллюзию власти над историей и судьбой. Она обязательно включает:
3) Выделение в обществе «мессианской» группы, которая поведет его к светлому будущему, и «жертвенной» группы, которая путь к нему преграждает и, соответственно, должна быть уничтожена.
Вторая Мировая война в Западной Европе, очаге ее зарождения, начиналась как завоевательная война двух новых квазирелигий с целью покорения и обращения окружающего мира «неверных», продолжалась закономерным столкновением обеих претенденток, т.е. быстро переросла из религиозно-завоевательной в чисто религиозную, а закончилась «недопобедой» одной из сторон, слишком ослабленной, чтобы продолжить борьбу за мировое господство. Идеология ее, впрочем, популярности не утратила и поныне, в отличие от идеологии побежденной стороны, что приобрела со временем в общественном сознании облик какого-то сатанинского культа.
Не обязательно знать закон всемирного тяготения, чтобы в гололедицу сломать ногу, сунувшего пальцы в розетку незнание закона Ома не спасет. Но и у социологии - свои законы. Непонимание роли религиозных форм общественного сознания не освобождает от необходимости играть предписанную этими формами роль, даже если она, как в данном случае, роль отрицательного персонажа чужой мифологии (евреям, прямо скажем, повезло, что это оказалась мифология побежденной стороны). Но если судьба твоя определяется твоей ролью в чужой мифологии, тем более обидно упускать из виду ситуацию с мифологией твоей собственной.