Исчезнувшие. Вторая часть. Глава четвёртая
Первую часть "Исчезнувших" (текст + музыка) можно скачать с ifolder или с narod.ru
Первая глава второй части - здесь
Вторая глава - здесь
Третья глава - здесь
IV
Когда коркинская размеренная однообразная жизнь совсем надоедала мне, я отправлялся к тётке в Челябинск. К тому же, там у меня была двоюродная сестра Шурка на четыре года старше меня и её младший брат Вовка моложе меня года на три. Хоть какие-никакие ровесники, но разница в возрасте всё равно ощущалась. Для Шурки и её друзей я был салабон, а для Вовки слишком взрослый. Но раз я был родственник, то мы всё равно часто вместе гуляли, ходили в кино и кафе-мороженое.
Шурка частенько притаскивала от своих друзей аудиокассеты BASF с записями западных новомодных групп. Там были U2, Ultravox, Depeche Mode, INXS и ещё куча названий, которых я никогда раньше не слышал. Она приносила плакаты американских кинозвёзд - размалеванного под коммандос Шварценеггера с огромным кадыком, простоватого Чака Норриса, одетого в белое кимоно, и печального Сильвестра Сталлоне, который опирался на блестящий Харлей - и развешивала всех этих притягательных ей парней по стенам своей комнаты, постоянно скандаля по этому поводу со своей мамой. Однажды она принесла затрепанный и склеенный в корешке прозрачной липкой бумагой, но всё равно бесконечно яркий журнал «Америка». Она так им гордилась и берегла, что разрешала посмотреть его только в её присутствии, и то недолго.
У Шурки был друг, парень по кличке Кобра. Он гонял на чёрном «Урале», бампер которого был весь уклеен змеями и звёздами - красными дешёвыми наклейками. Кобра носил чёрную кожаную куртку, которую иногда надевал прямо на голое тело, и голубые джинсы. Большие капли тёмнозащитных очков закрывали половину его смуглого, удлинённого, как у лисы, лица. В зубах он всегда держал спичку. В общем, он подражал своему одноимённому киногерою по полной, и видно было, что себе он очень нравился. Заходя в квартиру, он первым делом смотрелся в зеркало, подолгу пытливо вглядывался в своё лицо, не снимая при этом очков, зализывал волосы и периодически брызгал на них лаком, который таскал собой. Мою тётю, естественно, такой вид и такое поведение страшно раздражало. Она зло подшучивала над ним, а когда он заезжал домой за Шуркой, чтобы увезти её кататься, она входила в комнату сестры и громко говорила на всю квартиру: «Там твой рокер-шмокер приехал. В одиннадцать чтобы дома была, поняла?!». После этого входная дверь громко хлопала за сестрой, аж лампа в прихожей начинала качаться. А тётя говорила: «Вот дура, связалась тоже с рокером-шмокером».
Однажды Шурка взяла меня собой в гости к рокеру-шмокеру по кличке Кобра. Подошла ко мне и шепчет: «Пошли со мной в гости к Кобре. У него мотик сломался, он дома сидит, а мне одной неохота идти». Мне было интересно и я пошёл. Кобра оказался меланхоличным человеком, он, казалось, как будто отсутствовал здесь. Я впервые увидел его без тёмных очков - серые глаза его смотрели равнодушно. Говорил он тихо и невнятно, как будто во рту у него была вата. Он слонялся по полупустой квартире, доставшейся ему от бабки, и без конца слушал Depeche Mode.
- Он грустит, у него мотик сломался, не обращай внимания, - говорила Шурка.
Половину мебели, оставшейся от бабушки, Кобра с остервенением вытащил на балкон: старый шифоньер, в котором долго жили клопы, продавленное низкое кресло с облинявшей обивкой, покосившийся сервант с дверцами, исцарапанными сначала детской рукой его отца, а потом и его немного пухлой детской кистью. Книги, которые стояли в серванте, Кобра с лёгким сердцем, как он сам небрежно признался, сдал в букинист, когда копил на мотоцикл.
Так я сидел и скучал на одиноко стоящем в комнате диване, и слушал, как Шурка с Коброй обсуждали каких-то своих знакомых. Кончилась кассета в магнитофоне «Электроника», который был неизменным спутником Кобры в его мотопутешествиях по городу и окрестностям. Кассетник резко щёлкнул, Кобра подошёл и перевернул кассету, и вновь заиграли Depeche Mode.
- Нравится музыка? - спросил он меня.
- Не знаю, - пожал плечами я, - какая-то она слишком механическая, холодная.
Правда, я не мог не признать, что сквозь эту сконструированную, отчуждённую музыку голосом солиста пробивается какая-то тоска. Был нерв в его голосе.
- Конечно, холодная и серая, - сказал Кобра, - а ты посмотри за окно.
И он раздвинул тёмно-бордовые портьеры, до этого плотно зашторенные. За окном действительно был невесёлый вид. Пылила дорога, петляя, уходила на пустырь. Какой-то полуразрушенный, но работающий из последних сил завод. Толстая кирпичная труба, из которой валил бледно-малиновый дым и сразу же терялся в низком свинцовом небе. Из окна было видно, что по территории завода медленно ходят рабочие, как будто бы не знают, куда себя деть. Они были похожи на роботов, забывших свои программы и функции. На секунду в огромных мутных зарешёченных окнах цехов возникал какой-то яркий свет, а потом опять становилось темно и неуютно.
- Сколько я себя помню, всегда было так и только так, этот вид никогда не менялся, - как-то истерически вдруг сказал Кобра, - и ты знаешь, я думаю, что дальше будет только хуже. Этот завод будет постепенно разрушаться и никому не будет до этого дела. Все эти люди потеряли стимул, они будут равнодушно смотреть, пока всё это хозяйство приходит в упадок. И потом, когда всё это, наконец, замрёт и эта труба рухнет, они просто уйдут, разбредутся кто куда, - и он посмотрел на эту трубу с какой-то даже ненавистью.
- Да ладно, чего ты нагнетаешь! - вдруг взвизгнула Шурка, - ничего не разрушится!
- Я думаю, сваливать мне надо отсюда, - сказал Кобра.
- Куда?
- В Америку, например, - как-то возвышенно проговорил он. - А что, для начала пойду работать в автомастерскую. В машинах я более-менее разбираюсь. Подучу язык, а там…
- Да кому ты там нужен?! - зло перебила его Шурка, - Там таких, как ты, знаешь сколько? Ты же неудачник! У тебя ни образования, ни денег, тебя не выпустят, точнее не впустят.
- Да отстань ты от меня, - тихо сказал Кобра. Он вернулся в своё равнодушное состояние, поняв, что дальнейший разговор бессмысленен.
В комнате повисло тягостное молчание. Я понял, что они на грани ссоры. На самом деле Шурка тоже испытывала определённые иллюзии по поводу своей дальнейшей жизни. В её обидных словах звучали скорее отголоски отношения её матери к Кобре, к тому же её возмущало то единственное число, в котором говорил Кобра. Почему это он уедет, а как же она? Временами она чувствовала, что они как будто единое целое, особенно когда они мчались со страшной скоростью по пустынной трассе куда-нибудь за город, например, на чистые миасские озёра купаться; она крепко вжималась в Кобру, и её руки, сцепленные на его животе, ощущали тепло кожаной куртки, а встречный ветер бил в лицо, сопротивляясь её безрассудству, и тщательно уложенные накануне короткие светлые волосы перьями разносило в разные стороны, потому что они всегда гоняли без шлемов.
Она часто представляла себе, как они рано утром садятся на мотоцикл и едут долго-долго в южном направлении. Мимо будут проноситься бессмысленные маленькие деревеньки, рабочие посёлки, небольшие городки с единственной дискотекой в местном Доме Культуры. Они будут скользить мимо них, и останавливаться только в больших городах. Они будут ночевать в гостинице, как муж и жена, в одном номере, отдыхать один-два дня, бродить по незнакомым набережным, а потом опять в путь. Так они бы доехали до моря, купили бы палатку в местных «Хозтоварах» и нашли бы какое-нибудь дикое место, где не блуждают люди. Они бы валялись на берегу совсем одни, купались и жарили на костре рыбу, которую Кобра, естественно, добывал бы собственноручно. Поэтому своим «отстань ты» Кобра рушил все её мечты. Он равнодушно рвал все тонкие нити привязанности и трепета, связывавшие их.
Тут в комнату, где мы все трое сидели в замкнутом безысходном пространстве, зашёл здоровый пушистый кот, которого Кобра уважительно называл Джордж Пан Косматос. Кобра взял его на руки и стал гладить.
- Ууу, котяра какой стал жирный, отъелся на бесплатном мясе, - Шурка хихикнула.
Она стала рассказывать мне, как Кобра научил кота воровать соседские сетки с мясом и салом, привязанные к форточкам с уличной стороны в зимнее время года. Кобра на всякий случай надевал на Косматоса кожаный ошейник и не выпускал поводок из рук, пока кот делал своё дело, страховал, короче. Кобра выпускал кота на подоконник, тот прыгал на соседское окно, перегрызал сетку, висящую на форточке, и прыгал с добычей назад. Кобра мотивировал воровство следующим образом: раз на форточке висит мясо, значит, холодильник соседей переполнен продуктами и мясо уже девать некуда, но сохранить его хочется. Это жадность - констатировал Кобра, поэтому я, а точнее не я, а Джордж Пан, эти висящие сетки экспроприирует. Я ему помогаю, конечно, но ведь не для себя я эту еду добываю, а для Косматоса. К тому же он сам это унюхал первый, я лишь поддержал!
Косматос разрядил атмосферу. Шурка как будто бы забыла свою обиду, а Кобра вроде как отложил свой отъезд из страны. Мы ещё немного посидели и засобирались домой, оставив Кобру с Косматосом и группой Depeche Mode.
В это лето Шурка усиленно готовилась к вступительным экзаменам. Она решила поступать на биофак Челябинского университета и ходила два раза в неделю на подготовительные курсы. Это была ещё одна её впоследствии развенчанная иллюзия. То, чему её там собирались учить, она представляла смутно. Ей скорее грезились дальние экспедиции, командировки на биостанции, возвышающиеся над плотинами бурных рек, поездки в союзные центры на конференции. Ей просто нравилось просторное новое здание из красного кирпича и строгая атмосфера в его коридорах.
Она поступила легко и стала прилежно ходить на все лекции, вызывая у тётки похвалу и тихую радость. С началом семестра она реже стала общаться с Коброй. Всё своё время она посвящала учёбе, к тому же в её окружении появились новые интересные люди - однокурсницы, ребята с соседних курсов и факультетов. А Кобра неустанно гонял на своём «Урале» и периодически за него цеплялась уже другая девушка. Иногда он звонил Шурке и звал кататься, но она отказывалась, ссылаясь на занятость, и тётка шептала - «ну, наконец-то одумалась».
Но спустя полгода, когда первый семестр подходил к концу, и настало время подводить итоги, Шурка вдруг отчётливо поняла, что вся эта наука ей абсолютно чужда и неинтересна. Вся эта жуткая незапоминающаяся латынь, бесконечные «лабораторки», факультативная культурология, в которую она никак не въезжала. Она через силу сдала сессию и ушла на каникулы с твёрдым решением в университет не возвращаться, но что было делать дальше, она пока не понимала. Кобра куда-то исчез, но она и не хотела с ним возобновлять общение-отношения. Ей стало очевидно, что он ей не пара, но когда она вспоминала их летние времяпрепровождение, сердце её сжималось, и хотелось ему позвонить. Но она держалась, и, чтобы не наделать глупостей, и в большей степени, чтобы не ругаться с матерью из-за брошенного универа, уходила из дому и подолгу гуляла одна.
Шурка бродила по оживлённым февральским центральным улицам, укутанная в короткий рыжий полушубок, сидела в кафешках и смотрела, как за окном сумерки быстро поедают дневной свет. Зажигались фонари, и она опять шла в случайную сторону. Иногда она встречалась со своими школьными подругами, многие из них поступили, кто в «пед», кто в «технари», и они рассказывали, перебивая друг друга, про новую студенческую жизнь, вспоминая иногда старых школьных училок.
И вот в один такой день, когда они с подругами гуляли в парке культуры имени Гагарина, к ним пристали двое курсантов военного училища. Сначала Шурка с подругами хотели их отшить, типа, фи, вояки какие-то, но курсанты оказались настойчивыми и к тому же смешливыми. Слово за слово завязался полушутливый разговор. Шурка стала приглядываться к одному из них. Ничего не скажешь, были курсанты аккуратно и чисто одеты, лица их светились здоровьем, да и вообще были они крепкие ребята. «Такой в обиду не даст», подумала Шурка, глядя на чернобрового скуластого Сергея. Почуяв внимание, Сергей стал крутиться вокруг Шурки, норовил взять за руку, рассказывал, заглядывая в глаза, военные анекдоты и сам им смеялся. К вечеру, когда нужно было расходиться по домам, Сергей стал просить у Шурки телефон, но записать было не на чем, и тогда он подставил свою красную ладонь, и она стала крупно выводить цифры, путая все извилистые линии на его руке.
Он позвонил на следующий день, пригласил в кафе, принёс цветы, был обходителен и весел. Они стали встречаться - ходили в кино и на дискотеки, учились танцевать новомодную «Ламбаду». Ей было легко и беззаботно с ним. Ближе к лету он сделал ей предложение, и она сразу же согласилась. В университет она так и не вернулась, и мать наставляла её - «теперь тебе прямая дорога замуж и рожать детей». Так и вышло. Шурка переехала к нему и вскоре родила девочку. После окончания училища Сергей получил распределение в отдалённую военную часть где-то на границе с Казахстаном. Там Шурку настигла весть о том, что Кобра пьяный разбился на мотоцикле, и тогда что-то толкнуло её в сердце, и она остро почувствовала потерянное будущее.
Первая глава второй части - здесь
Вторая глава - здесь
Третья глава - здесь
IV
Когда коркинская размеренная однообразная жизнь совсем надоедала мне, я отправлялся к тётке в Челябинск. К тому же, там у меня была двоюродная сестра Шурка на четыре года старше меня и её младший брат Вовка моложе меня года на три. Хоть какие-никакие ровесники, но разница в возрасте всё равно ощущалась. Для Шурки и её друзей я был салабон, а для Вовки слишком взрослый. Но раз я был родственник, то мы всё равно часто вместе гуляли, ходили в кино и кафе-мороженое.
Шурка частенько притаскивала от своих друзей аудиокассеты BASF с записями западных новомодных групп. Там были U2, Ultravox, Depeche Mode, INXS и ещё куча названий, которых я никогда раньше не слышал. Она приносила плакаты американских кинозвёзд - размалеванного под коммандос Шварценеггера с огромным кадыком, простоватого Чака Норриса, одетого в белое кимоно, и печального Сильвестра Сталлоне, который опирался на блестящий Харлей - и развешивала всех этих притягательных ей парней по стенам своей комнаты, постоянно скандаля по этому поводу со своей мамой. Однажды она принесла затрепанный и склеенный в корешке прозрачной липкой бумагой, но всё равно бесконечно яркий журнал «Америка». Она так им гордилась и берегла, что разрешала посмотреть его только в её присутствии, и то недолго.
У Шурки был друг, парень по кличке Кобра. Он гонял на чёрном «Урале», бампер которого был весь уклеен змеями и звёздами - красными дешёвыми наклейками. Кобра носил чёрную кожаную куртку, которую иногда надевал прямо на голое тело, и голубые джинсы. Большие капли тёмнозащитных очков закрывали половину его смуглого, удлинённого, как у лисы, лица. В зубах он всегда держал спичку. В общем, он подражал своему одноимённому киногерою по полной, и видно было, что себе он очень нравился. Заходя в квартиру, он первым делом смотрелся в зеркало, подолгу пытливо вглядывался в своё лицо, не снимая при этом очков, зализывал волосы и периодически брызгал на них лаком, который таскал собой. Мою тётю, естественно, такой вид и такое поведение страшно раздражало. Она зло подшучивала над ним, а когда он заезжал домой за Шуркой, чтобы увезти её кататься, она входила в комнату сестры и громко говорила на всю квартиру: «Там твой рокер-шмокер приехал. В одиннадцать чтобы дома была, поняла?!». После этого входная дверь громко хлопала за сестрой, аж лампа в прихожей начинала качаться. А тётя говорила: «Вот дура, связалась тоже с рокером-шмокером».
Однажды Шурка взяла меня собой в гости к рокеру-шмокеру по кличке Кобра. Подошла ко мне и шепчет: «Пошли со мной в гости к Кобре. У него мотик сломался, он дома сидит, а мне одной неохота идти». Мне было интересно и я пошёл. Кобра оказался меланхоличным человеком, он, казалось, как будто отсутствовал здесь. Я впервые увидел его без тёмных очков - серые глаза его смотрели равнодушно. Говорил он тихо и невнятно, как будто во рту у него была вата. Он слонялся по полупустой квартире, доставшейся ему от бабки, и без конца слушал Depeche Mode.
- Он грустит, у него мотик сломался, не обращай внимания, - говорила Шурка.
Половину мебели, оставшейся от бабушки, Кобра с остервенением вытащил на балкон: старый шифоньер, в котором долго жили клопы, продавленное низкое кресло с облинявшей обивкой, покосившийся сервант с дверцами, исцарапанными сначала детской рукой его отца, а потом и его немного пухлой детской кистью. Книги, которые стояли в серванте, Кобра с лёгким сердцем, как он сам небрежно признался, сдал в букинист, когда копил на мотоцикл.
Так я сидел и скучал на одиноко стоящем в комнате диване, и слушал, как Шурка с Коброй обсуждали каких-то своих знакомых. Кончилась кассета в магнитофоне «Электроника», который был неизменным спутником Кобры в его мотопутешествиях по городу и окрестностям. Кассетник резко щёлкнул, Кобра подошёл и перевернул кассету, и вновь заиграли Depeche Mode.
- Нравится музыка? - спросил он меня.
- Не знаю, - пожал плечами я, - какая-то она слишком механическая, холодная.
Правда, я не мог не признать, что сквозь эту сконструированную, отчуждённую музыку голосом солиста пробивается какая-то тоска. Был нерв в его голосе.
- Конечно, холодная и серая, - сказал Кобра, - а ты посмотри за окно.
И он раздвинул тёмно-бордовые портьеры, до этого плотно зашторенные. За окном действительно был невесёлый вид. Пылила дорога, петляя, уходила на пустырь. Какой-то полуразрушенный, но работающий из последних сил завод. Толстая кирпичная труба, из которой валил бледно-малиновый дым и сразу же терялся в низком свинцовом небе. Из окна было видно, что по территории завода медленно ходят рабочие, как будто бы не знают, куда себя деть. Они были похожи на роботов, забывших свои программы и функции. На секунду в огромных мутных зарешёченных окнах цехов возникал какой-то яркий свет, а потом опять становилось темно и неуютно.
- Сколько я себя помню, всегда было так и только так, этот вид никогда не менялся, - как-то истерически вдруг сказал Кобра, - и ты знаешь, я думаю, что дальше будет только хуже. Этот завод будет постепенно разрушаться и никому не будет до этого дела. Все эти люди потеряли стимул, они будут равнодушно смотреть, пока всё это хозяйство приходит в упадок. И потом, когда всё это, наконец, замрёт и эта труба рухнет, они просто уйдут, разбредутся кто куда, - и он посмотрел на эту трубу с какой-то даже ненавистью.
- Да ладно, чего ты нагнетаешь! - вдруг взвизгнула Шурка, - ничего не разрушится!
- Я думаю, сваливать мне надо отсюда, - сказал Кобра.
- Куда?
- В Америку, например, - как-то возвышенно проговорил он. - А что, для начала пойду работать в автомастерскую. В машинах я более-менее разбираюсь. Подучу язык, а там…
- Да кому ты там нужен?! - зло перебила его Шурка, - Там таких, как ты, знаешь сколько? Ты же неудачник! У тебя ни образования, ни денег, тебя не выпустят, точнее не впустят.
- Да отстань ты от меня, - тихо сказал Кобра. Он вернулся в своё равнодушное состояние, поняв, что дальнейший разговор бессмысленен.
В комнате повисло тягостное молчание. Я понял, что они на грани ссоры. На самом деле Шурка тоже испытывала определённые иллюзии по поводу своей дальнейшей жизни. В её обидных словах звучали скорее отголоски отношения её матери к Кобре, к тому же её возмущало то единственное число, в котором говорил Кобра. Почему это он уедет, а как же она? Временами она чувствовала, что они как будто единое целое, особенно когда они мчались со страшной скоростью по пустынной трассе куда-нибудь за город, например, на чистые миасские озёра купаться; она крепко вжималась в Кобру, и её руки, сцепленные на его животе, ощущали тепло кожаной куртки, а встречный ветер бил в лицо, сопротивляясь её безрассудству, и тщательно уложенные накануне короткие светлые волосы перьями разносило в разные стороны, потому что они всегда гоняли без шлемов.
Она часто представляла себе, как они рано утром садятся на мотоцикл и едут долго-долго в южном направлении. Мимо будут проноситься бессмысленные маленькие деревеньки, рабочие посёлки, небольшие городки с единственной дискотекой в местном Доме Культуры. Они будут скользить мимо них, и останавливаться только в больших городах. Они будут ночевать в гостинице, как муж и жена, в одном номере, отдыхать один-два дня, бродить по незнакомым набережным, а потом опять в путь. Так они бы доехали до моря, купили бы палатку в местных «Хозтоварах» и нашли бы какое-нибудь дикое место, где не блуждают люди. Они бы валялись на берегу совсем одни, купались и жарили на костре рыбу, которую Кобра, естественно, добывал бы собственноручно. Поэтому своим «отстань ты» Кобра рушил все её мечты. Он равнодушно рвал все тонкие нити привязанности и трепета, связывавшие их.
Тут в комнату, где мы все трое сидели в замкнутом безысходном пространстве, зашёл здоровый пушистый кот, которого Кобра уважительно называл Джордж Пан Косматос. Кобра взял его на руки и стал гладить.
- Ууу, котяра какой стал жирный, отъелся на бесплатном мясе, - Шурка хихикнула.
Она стала рассказывать мне, как Кобра научил кота воровать соседские сетки с мясом и салом, привязанные к форточкам с уличной стороны в зимнее время года. Кобра на всякий случай надевал на Косматоса кожаный ошейник и не выпускал поводок из рук, пока кот делал своё дело, страховал, короче. Кобра выпускал кота на подоконник, тот прыгал на соседское окно, перегрызал сетку, висящую на форточке, и прыгал с добычей назад. Кобра мотивировал воровство следующим образом: раз на форточке висит мясо, значит, холодильник соседей переполнен продуктами и мясо уже девать некуда, но сохранить его хочется. Это жадность - констатировал Кобра, поэтому я, а точнее не я, а Джордж Пан, эти висящие сетки экспроприирует. Я ему помогаю, конечно, но ведь не для себя я эту еду добываю, а для Косматоса. К тому же он сам это унюхал первый, я лишь поддержал!
Косматос разрядил атмосферу. Шурка как будто бы забыла свою обиду, а Кобра вроде как отложил свой отъезд из страны. Мы ещё немного посидели и засобирались домой, оставив Кобру с Косматосом и группой Depeche Mode.
В это лето Шурка усиленно готовилась к вступительным экзаменам. Она решила поступать на биофак Челябинского университета и ходила два раза в неделю на подготовительные курсы. Это была ещё одна её впоследствии развенчанная иллюзия. То, чему её там собирались учить, она представляла смутно. Ей скорее грезились дальние экспедиции, командировки на биостанции, возвышающиеся над плотинами бурных рек, поездки в союзные центры на конференции. Ей просто нравилось просторное новое здание из красного кирпича и строгая атмосфера в его коридорах.
Она поступила легко и стала прилежно ходить на все лекции, вызывая у тётки похвалу и тихую радость. С началом семестра она реже стала общаться с Коброй. Всё своё время она посвящала учёбе, к тому же в её окружении появились новые интересные люди - однокурсницы, ребята с соседних курсов и факультетов. А Кобра неустанно гонял на своём «Урале» и периодически за него цеплялась уже другая девушка. Иногда он звонил Шурке и звал кататься, но она отказывалась, ссылаясь на занятость, и тётка шептала - «ну, наконец-то одумалась».
Но спустя полгода, когда первый семестр подходил к концу, и настало время подводить итоги, Шурка вдруг отчётливо поняла, что вся эта наука ей абсолютно чужда и неинтересна. Вся эта жуткая незапоминающаяся латынь, бесконечные «лабораторки», факультативная культурология, в которую она никак не въезжала. Она через силу сдала сессию и ушла на каникулы с твёрдым решением в университет не возвращаться, но что было делать дальше, она пока не понимала. Кобра куда-то исчез, но она и не хотела с ним возобновлять общение-отношения. Ей стало очевидно, что он ей не пара, но когда она вспоминала их летние времяпрепровождение, сердце её сжималось, и хотелось ему позвонить. Но она держалась, и, чтобы не наделать глупостей, и в большей степени, чтобы не ругаться с матерью из-за брошенного универа, уходила из дому и подолгу гуляла одна.
Шурка бродила по оживлённым февральским центральным улицам, укутанная в короткий рыжий полушубок, сидела в кафешках и смотрела, как за окном сумерки быстро поедают дневной свет. Зажигались фонари, и она опять шла в случайную сторону. Иногда она встречалась со своими школьными подругами, многие из них поступили, кто в «пед», кто в «технари», и они рассказывали, перебивая друг друга, про новую студенческую жизнь, вспоминая иногда старых школьных училок.
И вот в один такой день, когда они с подругами гуляли в парке культуры имени Гагарина, к ним пристали двое курсантов военного училища. Сначала Шурка с подругами хотели их отшить, типа, фи, вояки какие-то, но курсанты оказались настойчивыми и к тому же смешливыми. Слово за слово завязался полушутливый разговор. Шурка стала приглядываться к одному из них. Ничего не скажешь, были курсанты аккуратно и чисто одеты, лица их светились здоровьем, да и вообще были они крепкие ребята. «Такой в обиду не даст», подумала Шурка, глядя на чернобрового скуластого Сергея. Почуяв внимание, Сергей стал крутиться вокруг Шурки, норовил взять за руку, рассказывал, заглядывая в глаза, военные анекдоты и сам им смеялся. К вечеру, когда нужно было расходиться по домам, Сергей стал просить у Шурки телефон, но записать было не на чем, и тогда он подставил свою красную ладонь, и она стала крупно выводить цифры, путая все извилистые линии на его руке.
Он позвонил на следующий день, пригласил в кафе, принёс цветы, был обходителен и весел. Они стали встречаться - ходили в кино и на дискотеки, учились танцевать новомодную «Ламбаду». Ей было легко и беззаботно с ним. Ближе к лету он сделал ей предложение, и она сразу же согласилась. В университет она так и не вернулась, и мать наставляла её - «теперь тебе прямая дорога замуж и рожать детей». Так и вышло. Шурка переехала к нему и вскоре родила девочку. После окончания училища Сергей получил распределение в отдалённую военную часть где-то на границе с Казахстаном. Там Шурку настигла весть о том, что Кобра пьяный разбился на мотоцикле, и тогда что-то толкнуло её в сердце, и она остро почувствовала потерянное будущее.