Блейз, мой прекрасный друг, позвольте посвятить это Вам
- Джина! Делай, что хочешь, но кофе на сегодня уже хватит, - проскрежетал кофейник.
- Нормально! - удивилась Джина. - А еще чего мне хватит?
- Кофе хватит точно, - процедил тот, - у тебя и так глаза, как блюдца. Фильтровать не успеваю, ты уже полпачки за день ухлопала.
В голове медленно ворочается красная лохматая мгла. Прогнать ее нельзя никакими силами. Впрочем, вчера она была ярко-оранжевая, и Джина горько жалела, что не откинулась позавчера, когда лимонно-желтое сияние щекотало ей кончики пальцев.
Хуже оранжевых дней не придумаешь. Тогда раскаляется все, чего ни коснись. Терпкий воздух пронизан хлопьями ржавчины и полуистлевшей проволоки, за что возьмешься, когда кругом такой беспредел? Ничего и не сделаешь. Лежишь в углу т стараешься не шевелиться, чтобы каждую секунду перед тобой не взрывались грузовики с апельсиновыми искрами. Оранжевые дни Джина не умеет предугадывать, и только потому еще жива. Да осталась бы она, зная, что завтра ее так накроет, как же! Держи карман шире. А когда они приходят - терпи. Оранжевые дни наваливаются из-за угла, душные и тошные, и так же непредсказуемо спадают. Однажды оранжевый день тянулся трое суток, тогда Джина твердо решила: это последнее, что она позволит над собою проделать. Но следом пришел мятно-зеленый, и тихая его прохлада без следа изгладила предыдущий ужас. Как объяснить? Во время зеленого дня за Джиной летит длинный шлейф из пузырьков веселого воздуха, каждое ее движение - как вихрь, как тихий смех. Один мятно-зеленый день исцеляет от ржавых ожогов на тринадесять других вперед.
А сейчас красный. Не самое счастье, но вполне терпимо, если есть кофе. Беда только, что в красный день запреты усиливаются, а еще все вокруг, как сговорились, указывают, что делать. Красный продлится еще часа четыре, а потом… что потом? Потом - великое «до фига», великое «все сразу», великое «не плачь, девочка, сама виновата». И никуда ее отсюда не выпустят, а решать можно все, что пожелаешь.
Джина-Джина, чем ты думала, когда сказала «а пошло оно все!» и слетела в обратный отсчет этажей? Вперед, через вселенную, на бензиновые небеса, уж лучше бы повесилась, честное слово!
Впрочем, теперь-то что? Тянется красный день, стоп-день, и кофейник, сука, не выжмет ни капли, чтобы притенить красную лохматую яйцеклетку в мозгу. Интересно, у Берди такая есть? Ничего нету у Берди. Берди, сраный урод, последняя палка в колесе.
Красный день томительно и скучно тянулся над стройкой, над еще видным сквозь марево гастрономом, над бормотушного оттенка лужицей вишневого «Хуча» - какая свинья сосет эту гадость на крыше? Красное! Красное! Стоп-день, стоп-кран, из стоп-крана капает красноватая жижа - вот откуда лужица.
Джина! Джина! Где ты! Ну где ты! И вправду, где? На бетонной, пыльной и холодной по бесснежному ноябрю крыше панельного дома. Джина, которая неживет на крыше.
Джина! Джина!
Джина, лениво взмахнув волосами, неспешно отплывает от стены, на бетонном чердаке пахнет мусоропроводом, гудит лифт в шахте.
Джина! У меня! Осталось! Последнее! Лови! Оно василько…!
Берди. Берди, дурацкий клоун. Псих-одиночка, который швыряет невидимый психованный комок. Комок вяло барахтается в красном мареве, уродливый и нелепый.
Берди, который говорил что? У него всегда оставалась какая-то ерунда, то барбариска, то осколок стеклянного шарика, то полтаблетки прохладного анальгина. Никогда ничего полезного. Вот и нету Берди. Последнее. Дуралей.
Джина подплыла и с равнодушной брезгливостью коснулась комка.
В тот же миг красное марево с беззвучным грохотом взорвалось и рухнуло, вокруг нее, кружась, пролетали острые сверкающие осколки, пыльные клубы рвались вверх, мутно-красные капли стекали в вечность, а вокруг сияло, разворачивалось, полыхало и бархатно переливалось глубокое, чистое и родное, до звона, до слез, до одури - темнее самого тёмного, несказанное, васильковое…
Берди, псих ненормальный, это же невозможно, Берди!
Джина разбежалась, оттолкнулась и как была, в слезах, навсегда ушла в несказанное, вечное, всепрощающее небо цвета юных васильков.
День василькового чуда не закончится никогда!