ЗООЛОГИЧЕСКОЕ
Экоцентризм - биоэтика, возникшая в XX веке,
в противовес антропоцентризму,
и исходящая из представления об объективном существовании
единой системы, в которой все живые организмы планеты Земля ,
включая людей, взаимодействуют между собой
и с окружающей природной средой, причем все живые организмы
имеют равные права и внутреннюю ценность,
не зависящие от воли человека.
Я никогда никого из них не заводила сама. Их приносили в мешках, пригоршнях и карманах («посмотри, живой?»), притаскивали, скулящих, на веревочных обрывках, приводили под уздцы, и держа за ухо. Я свирепела. Я материлась. Я говорила «с чего вы взяли?». Но эти, которых приводили, тыкались мне в ладонь мокрыми носами, прижимались к ноге теплым боком, и меня скручивало приступом щемящей жалости, которой я никогда не могла противостоять.Нет, я их не люблю. Я люблю грубую лесть, капризничать и кофе в постель. А им я что-то такое должна от щедрот своего якобы высокоорганизованного разума. Не исключено, что в прошлой жизни в подвалах какой-нибудь севильской инквизиции я душила черных кошек шелковым шнуром, вымоченным в святой воде, и получала от этого противоестественное удовольствие. Иначе с чего бы такая предательская слабость помимо собственной воли одолевает меня даже при виде больших и опасных зверей? Такие неконтролируемые припадки смахивают на кармическое проклятие, которое сильно досаждает в быту. Судите сами - в зоопарке меня тошнит. Я ненавижу цирк, а так же корриды, родео, петушиные и собачьи бои, крысиные бега и профессиональный конный спорт. Особенно я не терплю дельфинарии, но это уже личное. Долгое время я подозрительно относилась к людям, не разделявшим мое безумие. Мне казалось, что тот, кто способен в сердцах пнуть щенка или ударить по морде лошадь, не может быть порядочным человеком. Теперь я знаю, что это не всегда так, но даже опыт меня не лечит. До сих пор я, взрослая и видавшая виды, делаю над собой усилие, чтобы просто разговаривать с такими личностями, как ни в чем не бывало.
Я плохо запоминаю людей, кроме тех, что мне нужны или любопытны. Но зато каждого зверя, побывавшего у меня в руках, и сейчас могла бы узнать по голосу, взгляду или, на худой конец, расположению пятен на языке или рисунку на чешуе.
И от каждого из них я получала что-то такое, что едва заметно, как ветер - стебель, отклоняло мою жизнь в нужную сторону.
1. АЙНА. Дыхание змеи.
Болотную гадюку Айну мне в закрытом террариуме на вытянутых руках принесла знакомая парочка. Вид у парочки был пришибленный. Они собирались на жительство в землю обетованную и никак не могли пристроить свою сиротинушку. Трезвомыслящая еврейская родня от такого подарка вежливо отказывалась, а друзья, не церемонясь, в простых выражениях объясняли, куда они себе могут ее засунуть вместе с террариумом. Выпустить зверушку в ближайший подмосковный лес им не позволяла гражданская совесть.
Гадюка черной плетью лежала на дне большого стеклянного параллелепипеда. Парочка топталась на пороге и смотрела виновато.
Я закрыла глаза и сказала:
- Нет.
- Ну, пожалуйста, пожалуйста, - горячо зашептала жена, боясь, видимо, голосом спугнуть хрупкую надежду, - Она тебе не помешает, честное слово, она по полгода спит. Ей раз в месяц лягушку и корм сухой, мы тебе все-все оставим, что нужно! И тетрадку вот, там написано, что и как с ней надо.
Муж вымученно улыбался, глядя в стену, и ковырял ногтем обойный цветочек. Я решила быть сильной.
- Продайте в хорошие руки.
- Да господи боже мой, - тоскливо проговорила жена, - у нас самолет послезавтра, а ее даже усыплять никто не берется. Ты наша последняя… ну… которая может…
В таких случаях я всегда последняя, которая может. Неожиданно змея медленно и плавно скользнула вдоль стеклянной стенки и открыла длинные египетские глаза. Они были огненные. Рыжие, как раздавленная зимняя рябина. Она подняла треугольную голову, выгнула шею и едва слышно, очень интеллигентно, свистнула.
Это решило дело.
- Давайте, - сказала я и приняла тяжелый, как пиратский сундук, террариум, - Выкладывайте, что у вас там.
На цыпочках в полной тишине они пробежали на кухню и выложили. Маленький, оплетенный ивовым прутом переносной террариум. Раздвижную палку с петлей. Потрепанную клеенчатую тетрадь. Мешок с сушеными муравьиными яйцами. И под конец, нежно звякнув, на стол лег огромный конский шприц и ампула с сывороткой. Я похолодела
- Мы пойдем?
У меня был шанс. Последний. Вежливо придержать за рукав и объяснить, мол, передумала. Заберите обратно этого почетного члена Красной книги. Держать гадюку дома - чистая уголовщина. Вы мне, конечно, сказать об этом забыли. Но я-то знаю. И я могла бы так сделать, и это было бы разумно. Но Айна сразила меня наповал. Подозреваю, что точно так же в свое время попались и эти ее незадачливые хозяева, к которым она перешла из рук в руки, как прОклятый алмаз - и держать при себе опасно, и выбросить томно - всю жизнь потом себе не простишь.
Дело в том, что Айна была обольстительно прекрасна. Ее черная чешуйчатая шкура на свету отливала то алым, то фиолетовым, то зеленым. Вдоль хребта молнией летел серебристо серый зигзаг, оживающий каждый раз, когда она, волнуясь всеми мускулами, медленно переползала из одного угла террариума в другой. Свою плоскую изящную головку на тонкой шее она поворачивала таким пленительным танцевальным движением, что сердце у меня падало от восхищения. И глаза, переливчато алые, рассеченные посередине черными вертикальными зрачками, смотрели сквозь меня с великолепным архаичным безразличием, как будто я замшелый камень на краю болота, а не пуп земли, каким привыкла себя считать.
Видя, что я крепко села на крючок, жена пробормотала извинительное «чаюненадонасмашинаждет», цепко схватила мужа под мышку, и оба стремительно втянулись в дверь, как джин в горло волшебной лампы. Муж только успел кинуть на Айну грустный прощальный взгляд, но его дернули, и он исчез.
Я присела на корточки напротив террариума, разглядывая нежданное приобретение. «Приобретение», лениво раскачиваясь в стойке, в упор разглядывало меня. Я думала - а что бы все это значило именно сейчас. Что думала она, я даже боялась предположить.
Вкратце мизансцена была такова - мне недавно стукнуло восемнадцать, и я переживала свой первый когнитивный диссонанс. Мир оказался категорически не таков, как мне бы хотелось. И я сама оказалась личностью гораздо более сложносочиненной и странной, чем себя представляла. И тогда, от страха и растерянности, я решила на время удалиться от него, от мира то есть, чтобы в покое обмозговать приемлемые формы нашего с ним дальнейшего сосуществования. Знакомый геолог, по полгода торчащий в экспедициях, пустил меня в свою старую «однушку» в доме у самой кромки Сокольнического лесопарка, где из мебели была только пара прожженных спальных мешков и чайник. Мешки пахли костром и едким потом убежденного холостяка, а по углам лежали кучи отработанной породы, которые хозяину было лень вынести на помойку. Телевизор здесь не водился никогда, а телефонный аппарат, разбитый темпераментным геологом о стенку и державшийся на одном наборочном круге, я выкинула сама.
В этом спартанском убежище мы с Айной немедленно впали в приятный симбиоз. Днем дрыхли без задних ног, а вечером я заваривала себе крепкий чай, а ей поливала водой из поилки с узким горлышком почву в террариуме, садилась в оборудованное из спальных мешков гнездо и читала. Айна какое-то время устраивалась в грязи и мху, уютно почавкивая, потом замолкала и сонно следила за мной, поводя головой и ощупывая окрестности бледнорозовым раздвоенным язычком.
Считалось, что Айна, как и все пресмыкающиеся, не способна к привязанностям. Но я все-таки пыталась, как безответно влюбленный, вызвать у нее хотя бы реакцию узнавания. Я праздновала, как победу, каждую удачную попытку общения. Обычно вечером я ложилась в темноте близко к террариуму и прижимала ладонь к прохладному стеклу. Сквозь лысое окно без занавесок на террариум падал желтый свет фонаря, в котором Айна переливалась едва уловимыми оттенками антрацита. Пять дней она никак не реагировала на мое присутствие. Иногда только опускала пленку с глаз, как бы определяя - ты еще здесь. Но на шестой день она, вдруг шевельнула хвостом и медленно перетекла туловищем ближе к стенке. Я перестала дышать. Айна осторожно, подрагивая кожей, прижалась боком к стеклу в том месте, где была моя ладонь. Так мы пролежали еще часа полтора, пока я не решилась оторваться. Тогда она так же медленно и равнодушно приняла исходное положение. С тех пор мы повторяли этот ритуал каждый вечер. Я была счастлива.
«Дура, - усмиряла я себя в гордыне своей, - она просто реагирует на тепло, а на тебя ей плевать».
«Все реагируют на тепло, - ядовито возражала я сама же себе, - Привычка к подаче тепла в одном зафиксированном месте и называется привязанностью».
Я почти не выходила из дома. Размышляла. У меня было жалкое прошлое, о котором я сожалела, настоящее, которое меня не устраивало, и будущее, которого я боялась. И выбор раздваивался передо мной с каждым днем все четче, как айнин язык. Либо я остаюсь такой, какой я себя обнаружила, и это будет означать одиночество, противостояние и сомнительную репутацию чудаковатой особы с придурью, либо я обтачиваю себя по живому под одну из штампованных моделей, пригодных к употреблению в обществе, и начинаю прямо сейчас. Я выросла в семье, где все служили, и знала, что процедура обтачивания, хоть и болезненна, и чревата психическими увечьями, но вполне возможна, и даже очень распространена. Раны затянутся, я втиснусь в строй, и когда обвыкнусь, буду даже чем-нибудь гордиться - то ли полезностью, то ли причастностью, то ли заслугами на поприще.
На этом месте мне хотелось выть от жалости к себе.
Айна, когда не спала, пристально наблюдала за моими терзаниями. Сама-то она жила в режиме жесткой экономии энергии - страх проходил сразу же, как исчезала опасность, голод и любопытство - немедленно после того, как были удовлетворены. Ничего лишнего, ничего личного, просто жизнь.
Я все чаще стала вглядываться в этот способ существования, и паника начала отступать, а время - плавно притормаживать.
Мне нравилось, как она дышала. Воздух прокатывался через легкие, почти не расширяя их, задерживался в животе на пару секунд, а потом волной выходил обратно. Как-то я попыталась повторить этот фокус и тренировалась, пока не получилось.
На двадцатом таком вдохе-выдохе пространство закачалось и поплыло. Краски сгустились, очертания стали резче, движения - медленнее. Ощущения свернулись в точку, зато стали вдвое сильнее. Точка эта, вместе со всеми пятью чувствами, перемещалась произвольно, и это было смешно и щекотно. Утвердившись на тополиной ветке за окном, точка продемонстрировала мне все структурные подробности тополиного листа, донесла сквозь двойное стекло шелест и шепот, и даже запах пыльной городской зелени.
Я подсела на эту игру. Я перестала есть, выходить на улицу, и месяц ни с кем не разговаривала. Айна, в свою очередь, почти не спала, и не сводила с меня внимательных рыжих глаз.
Мне было, наконец, хорошо, и, наивная, я думала, что, как древний шаман, поймала душу змеи.
Пока однажды не проснулась рано утром от грохота и звона.
Айна кидалась на стенки террариума с оглушительным шипением. После каждого такого броска на стекле оставалась желтая мутная капля, неторопливо сползающая на декоративные камни. Заклепки на углах террариума угрожающе скрипели. Казалось, что в комнате потемнело и резко запахло болотной гнилью. Последняя страница клеенчатой тетради поведала мне дословно следующее: «Если течет - доить. Тимиряз.Академ. Серпент. Паша.» и номер телефона. Под грозное шипение и глухие удары, я выскочила на улицу и кинулась к первому же автомату. Руки у меня тряслись так, что я вставила монетку только с третьего раза..
-Ну? - отозвался недовольный мужской голос.
- Здрасьте, вы Паша?
- Ну?
- Понимаете, - забормотала я, - У меня болотная гадюка…дома.
- Ну? - повторил голос чуть более заинтересовано.
- Она это… - я пыталась вспомнить нужное слово, - Кажется, течет.
- Вы в первый раз, что ли? - спросил неизвестный благодетель.
Я чуть не зарыдала, и, давясь словами, рассказала ему, как родному, всю историю наших с Айной непростых отношений.
- Подождите, - голос оживился, - Это такая, с красными глазами? Спина серая?
- Да!Да!
- Огнеглазка, - с нежностью проговорил он, - Большая редкость. Что-то она припозднилась в этом году. Везите ко мне, я подою. - А может, вы к нам? - жалобно спросила я, представив, как буду перегружать змею в дорожный террариум, - Я заплачу.
- Еще чего, - саркастически ответил голос, - Я, знаете, наездился. Мало ли что там у вас произойдет, а мне потом «скорую» вызывай и ментам доказывай, что это не я вашу девочку через всю Москву за пазухой вез. Здесь вас жду. До пяти.
И положил трубку. Я осторожно повесила свою и обтерла потные ладошки о джинсы.
В квартире я вдохнула, выдохнула и подождала, пока липкий узел под диафрагмой не развяжется. Потом достала палку с петлей и подошла к террариуму. Айна выставила вперед две иглы и замерла перед прыжком. Я пошевелила для храбрости пальцами ног, откинула крышку и поймала Айну в полете, с силой затянув петлю на тонкой шее. Но змеелов из меня оказался аховый. Вместо того, чтобы ухватить левой рукой за хвост, я вцепилась обеими в палку, на конце которой шипела и брызгалась змеиная голова. Айна тут же воспользовалась моим идиотизмом. Она одним мощным движением вскинула длинное тело и оплела собой руку до самого плеча. Ощущение, пробившееся сквозь стену хтонического ужаса, оказалось неожиданно приятным. Как будто кто-то опасный, но неотразимый, интимно сжал мне локоть горячей ладонью. Скуля от ужаса, я отцепила Айну от руки и довольно бесцеремонно затолкала ее в дорожный террариум.
В метро Айна вела себя безобразно - шипела, заглушая электричку, и мелко трясла ивовый сундучок. Я прижимала его к животу, делала невозмутимое лицо и молилась.
- Кто у вас там? - с любопытством спрашивала пожилая соседка.
- Хорек, - злобно огрызалась я, краснея ушами.
- Что это он у вас нервный какой? - не отставала тетка.
- Метро не любит, - отвечала я, содрогаясь при мысли, что могу уронить сундучок, и тогда Айна с перепугу перекусает всех присутствующих за коленки, а начнет наверняка с этой приставучей тетки с лицом глупым и мягким, как будто вылепленным из теста.
Когда я стояла напротив двери в серпентарий, пальцы мои, намертво сжатые на ручке террариума, уже побелели и свелись судорогой.
Паша оказался огромным волосатым мужиком, на первый взгляд немногословным и неприветливым. Вокруг него в светлой мансарде стояло множество стеклянных кубов, где ползали, спали и ели штук тридцать змей разной величины, окраски и породы. Из знакомых я опознала черного полоза, висящего на сучковатом дереве, эфу песочного цвета с веселыми красными крапинками, и королевскую кобру таких грандиозных размеров, которые внушили бы почтение даже индийскому слону. Кобра качалась в своем кубе в боевой стойке, раздувая клобук величиной с две моих ладони, и смотрела на меня неприязненно. Гудели лампы, и в мансарде было жарко и влажно, как в джунглях.
Паша оглядел меня с подозрением, как будто это именно я, а не кто-то из его подопечных, могу одним укусом отправить его на тот свет. Он молча вынул из моего закоченевшего кулака террариум, поставил на стол и приоткрыл крышку. Когда из отверстия показалось черное оскаленное рыло с кровавыми бусинами глаз, я подавила острое желание выскочить в коридор и подпереть собой дверь с той стороны. Но любопытство припекло меня к полу, потому что я была уверена - сейчас увижу такое, чего никогда раньше не видела.
Паша не обращал на меня никакого внимания. При виде Айны его мрачная физиономия вдруг, как рассветным лучом, озарилась нежной улыбкой.
- Ты же моя де-е-е-евочка, - запел он приятным баритоном, - Ты моя краса-а-а-авица… не бойся… не бойся… сейчас станет легче…
Айна спрятала зубы, перевалилась через стенку сундучка и легла грудью на прохладный железный стол. Паша ей не препятствовал. Я изнывала от ужаса.
- Ахссссхссс, - сказала Айна, но уже совсем беззлобно, как-то по-приятельски утомленно. Мол, слушай, устала как собака, тащили через весь город, тьма, грохот, вонь, хорьком вот обозвали, не жизнь - каторга, сделай уже что-нибудь.
- Понимаю, понимаю.. - бормотал Паша, доставая откуда-то пластиковый стаканчик с крышкой, - Сейчас помогу, не плачь…три секунды.
Двигался он на удивление плавно и мягко, как будто под водой, и всей своей массивной фигурой напоминал танцующего медведя в замедленной съемке. Айна его совершенно не боялась и невозмутимо ждала на столе, подрагивая хвостом.
Паша вдруг обернулся, взял ее за голову незащищенной рукой и быстро надел верхней челюстью на стакан. Яд сразу же брызнул на дно, Айна судорожно глотнула, но не выказала никакого сопротивления. Через две минуты стаканчик уже был наполовину полон.
- Намаялась, бедняга, - сказал Паша и покосился на меня укоризненно.
Я изобразила глубокое раскаяние. Кобра продолжала упорно меня гипнотизировать, и под ее взглядом мне делалось нехорошо. Заклинатель змей проследил направление моего нервного тика и усмехнулся.
- Это Кали, - сказал он с такой интонацией, как будто они с коброй были давно и счастливо женаты, - Ревнивая, стерва.
Он опустил Айну на стол, где она немедленно свернулась, положила голову на хвост и прикрыла глаза.
Паша, как ни в чем не бывало, достал еще два таких же стаканчика и жестом пригласил присесть:
- Коньяк будешь?
Это было кстати. От жары и стресса я уже чувствовала приближение обморока, в котором lдо этого ни разу не была. Паше, видимо, не улыбалось возиться с моим бесчувственным телом. Я подошла к столу, взяла стакан с коньяком и, не чокаясь, выпила до дна. Паша уважительно поднял бровь.
Меня мгновенно развезло. Мрачный хозяин сатанинского местечка вдруг показался вполне милым дядькой, а спящая в двух сантиметрах от локтя Айна перестала пугать. Опершись пунцовой щекой на кулак, я смотрела, как Паша наливает мне еще один стакан.
-…и что вы все трясетесь? - говорил он размеренно и степенно, - Гадюки - они как дети. Чтобы она укусила, надо по ней полчаса топтаться, - и неожиданно предложил, - А ты погладь ее, погладь!
Я вздрогнула.
- Нне-е-е... я не знаю как.
- Вот так, - он плавно провел большим пальцем от затылка Айны ниже по спине. Она сонно завозилась. Я облилась прохладным потом, - Чего ты дрейфишь? Она же пустая. Даже если цапнет, отделаешься испугом. Ну, потемпературишь дня два, и все.
Я осторожно погладила Айну там, где он показал. Она приоткрыла глаз и чуть высунула розовый язычок.
- Видишь? Ей нравиться, - убежденно заявил Паша, - Я со змеями уже двадцать лет живу. Так я тебе вот что скажу - гадюки ангелы среди гадов. На, гляди, - он засучил рукав белого халата. Рука по самый локоть была изукрашена черными спаренными точками, - Кто только меня не дырявил. А гадюки - ни разу. Шипят, как подорванные, а кусать не кусают до последнего, - он тяпнул полстакана и занюхал собственным локтем, - Интеллигентки, - закончил он уважительно.
Мы беседовали часа два. То есть Паша беседовал, а я слушала. Он пел, как вдохновенный акын, о том, что любил. Глаза и уши у него горели, он размахивал толстыми руками и то и дело демонстрировал мне боевые шрамы. Я узнала, что гадюки эволюционно незавершенный вид, поэтому они бывают самых разных цветов и размеров. Что, в отличие от других змей, они живородящие и трогательно заботятся о своих гадючатах первые три недели. Что некоторые из них составляют пары на всю жизнь. Что они поддаются дрессуре, и из них, как и из кобр, получаются отличные домашние сторожа.
Мы попрощались уже ближе к вечеру, и Кали, поняв, что я ей не соперница, даже не подняла на прощание голову.
Дома я, пьяная и вымотанная, просто взяла Айну в горсть и так переложила в террариум. После пережитого вместе, я ее больше не боялась. Она была прохладная, расслабленная, и не просыпаясь, просто стекла с моих рук бесшумной графитовой струйкой.
Мы с Айной прожили вместе еще два месяца. К концу лета я вдруг обнаружила, что растеряла все страхи и сомнения, которые притащила с собой в мае. Я даже толком не могла вспомнить, что это был за странный припадок. Какая-то истерика. Будто и не со мной. А я - то, что я есть, здесь и сейчас, и никакого другого выбора быть не может. Плохо только, что я разучилась говорить, и была неуверена, что хочу учиться этому заново.
На излете августа в дверь позвонили. Это был Паша, все такой же толстый, волосатый и сумрачный.
- Это ты? - спросил он подозрительно.
Я кивнула.
- Ты какая-то … не такая, - он продолжал стоять в дверях, осматривая меня с опаской.
Я еще раз кивнула.
- Ты адрес оставляла, - сказал он, осторожно переступая порог и озираясь, - Я чего пришел-то? Выпустить свою девочку не хочешь? Ну, че, ей-богу, мучить животину-то? У меня кореш под Москвой, у них заповедник, они там болотную экосистему, етить, развивают, им гадюки нужны, ну, позарез, - он заглянул в комнату, увидел Айну, и явственно вздохнул с облегчением, - Так ты это…. Если хочешь - поехали завтра.
Я посмотрела на Айну. Теперь мы с ней были на равных. Ни привязанности, ни восхищения, ни обожания, ни благодарности. Только признание, что да - мы были полезны друг другу. Но наше время вышло - и мне, и ей нужна была новая жизнь.
На том и расстались.