Что хотел сказать Екклесиаст?
Оригинал взят у adam_a_nt в Что хотел сказать Екклесиаст?
Хорошо сказано.
Оригинал взят у max_ant1 в Что хотел сказать Екклесиаст?
Перечитывали сегодня Екклесиаста - одну из самых загадочных книг Библии. Её автор многократно называет имя Бога, но при этом мыслит и чувствует так, словно никакого Бога нет. Книга полна противоречий, она словно бы склеена из разрозненных обрывков мыслей и переживаний разных людей, а Бог на протяжении всей книги хранит гробовое молчание, не произнося ни слова. Это ли Божественное Откровение? В чём же дело, что хотел сказать Екклесиаст и почему его книга признана Церковью Словом Божиим?
Пожалуй, не будет преувеличением и натяжкой сказать, что основная тема Екклесиаста - всё же не "суета сует" (хотя именно с этого провозглашения суетности и начинается книга), не призрачность и бесплодность человеческой жизни, а смерть. Автор книги мыслит именно и исключительно в горизонте всеобщей и неизбежной смерти, его мудрость уходит своими корнями в кладбищенскую почву, в глубинный опыт смертности человека, конечности его бытия. Жизнь не завершается - она обрывается смертью на полуслове, на полпути. Полнота смысла и счастья всё время маячит на горизонте человеческого опыта, но никогда не становится достижимой.
Екклесиаст направляет свой испытующий взор на самые различные предметы и явления человеческой жизни - богатство, наслаждения, власть, мудрость, любовь и дружбу, и ко всему он подходит с единой мерой, и мера эта - смерть. Что такое богатство и какова его ценность, если достоверно известно, что его обладатель умрёт? Что такое наслаждение, и мудрость, и власть, если точно известно, что вкушающий их всё равно умрёт? Любой вопрос, заданный в этой перспективе, разрешается универсальным и неопровержимым ответом: Всё суета (Екк. 1. 2). "Суета сует" - это уже конечный вывод из размышлений о жизни под сенью смерти. Вывод, впрочем, настолько жгучий и мучительный для автора, что он делает его рефреном каждой из 12-ти глав своей книги, и более того - начинает с него. Да, Екклесиаст начинает с конца - и в этом его строгая мудрость, недоступная для близоруких жизнелюбцев, живущих надеждами на будущее...
[Spoiler (click to open)]
Исследование и испытание всего, что делается под небом (Екк. 1. 13), означает для Екклесиаста проверку всего сущего на предмет его способности одолеть смерть и быть вечно. Ничто не выдерживает этой проверки - всё разлагается в пустоту, в небытие, в ничто. Точнее же - мрёт человек (Екклесиаст вовсе не переживает за опавшие листья и иссохшие реки), и для автора книги это означает, что в каждом человеке и вместе с ним мрёт всё. Человек у Екклесиаста вмещает в себя всё, он один превосходит своим достоинством весь бездушный мир с его безднами и далями, и поэтому Екклесиаст считает себя вправе сказать: Всё суета (Екк. 1. 2), если суетен человек.
Екклесиаст, однако, недвусмысленно даёт понять, что природный мир как будто вечен; во всяком случае, он много долговечнее человека, и этот диссонанс, эта вопиющая вселенская несправедливость - материя без лица и сердца живёт столетиями, а человек мрёт, - наполняет Екклесиаста горечью. Его удручает не бренность богатства или власти самих по себе, но именно смертность человека, обессмысливающая все предметы и явления этого мира. Неизменное однообразие природных циклов лишь оттеняет непостоянство и скоротечность жизни человека.
Род приходит, и род проходит, (Екк. 1. 4) - жизнь человеческая слилась с этим механическим ритмом неизменной повторяемости физических процессов, но слилась именно своим концом, тем, что уже не жизнь - смертью. Восходит солнце, и заходит солнце (Екк. 1. 5) - Род приходит, и род проходит (Екк. 1. 4): как солнце заходит изо дня в день, так и мы умираем из рода в род. Как светила, как ветер, как реки - но не человек, нет, а человеческий род, столь же безликая стихия, как и ветер, и вода, стихия, живущая и движущаяся вперёд смертью каждого отдельного человека. Да, человеческий род живёт единым с бездушной природой законом: смерть за рождением, рождение за смертью. Одна только разница: в отличие от времён года, в отличие от солнца, в отличие от брошенного в землю семени каждый конкретный человек умирает, чтобы больше уже никогда не родиться. И что толку, что на смену одному человеку приходит другой: тот то мёртв безнадёжно и безвозвратно, тот - единственный и незаменимый на веки вечные человек с единственными лицом и именем.
Екклесиаста ничуть не очаровывает и не утешает это родовое бессмертие человечества. Род приходит, и род проходит, а земля пребывает вовеки (Екк. 1. 4). Он ставит ударение именно на том, что род проходит, и ещё усиливает это ударение противопоставлением - а земля пребывает вовеки. Его взор прикован к неизменной повторяемости смерти, а не рождения. И посему родовое бессмертие человечества не только не радует его, но ещё более удручает - это бессмертие смерти, дурная бесконечность суеты...
Не радует его и цикличность жизни природного мира. Что было, то и будет (Екк. 1. 9) - это выражение усталости и скуки, но никак не восторга перед стройностью и упорядоченностью мироздания. Чего-то самого главного, самого нужного никогда не происходит, всё одно и то же, и всё - не то... Круг природной и круг человеческой жизни - вот что увидел Екклесиаст под небом (Екк. 1. 13). И дух его томится, не видя выхода за рамки неумолимого закона вселенского круговорота. Человек не властен над духом, чтобы удержать его, и нет власти у него над днём смерти, и нет избавления в этой борьбе (Екк. 8. 8).
Екклесиаст томится по иному образу бытия, в котором правит не закон круговращения. Он взыскует линейного движения к некой цели, взыскует истории - не повторения того же самого, но осмысленного движения от бесконечно длящегося настоящего к невероятному будущему, такому будущему, в котором больше никогда не будет прошлого - потому что не будет круговращения смерти. Екклесиаст жаждет будущего, которое принесёт на землю Вечность. Бесконечное круговращение смерти вечностью назвать он не может. Вечность - в обрыве бесконечности смерти, в разрыве круга времени. Екклесиаст распознал в смерти врага, и его дух борется с ней, не желает признавать её могущества, он ищет помощи в этой неравной схватке вокруг себя, и не находит её нигде и ни в чём: Нет избавления в этой борьбе (Екк. 8. 8).
* * *
Екклесиаста невозможно понять, не принимая во внимание противоречивость его книги. Точнее - не следуя мыслью и сердцем за этой противоречивостью как за проводником Духа. Екклесиаст расслаивается в два пласта, расходится в два плана мысли. Странно, что ни Ориген, ни Дионисий Александрийский, ни Григорий Неокесарийский, ни Иероним Стридонский, ни Григорий Нисский этой противоречивости, если и замечали её, не придавали никакого значения. Екклесиаст предстаёт в их толкованиях цельным аскетом-неоплатоником, проповедующим отказ от земных благ и восхождение души к высшему благу. Испытывать сомнения и терзаться противоречиями отцы Церкви ему запретили, и Екклесиаст, будучи ими обезврежен, ушёл на задворки богословской мысли и опыта богообщения.
В первом пласте мысли Екклесиаст созерцает две фундаментальные реальности человеческого опыта - злую царицу смерть и самовластного царя Бога. Всё доброе в жизни - от Бога: Не во власти человека и то благо, чтобы есть и пить и услаждать душу свою от труда своего. Я увидел, что и это - от руки Божией (Екк. 2. 24). Впрочем, тот же самый Бог, когда захочет, лишает человека возможности пользоваться этими благами: Бог даёт человеку богатство и имущество и славу, и нет для души его недостатка ни в чём, чего не пожелал бы он; но не даёт еу Бог пользоваться этим, а пользуется тем чужой человек: это - суета и тяжкий недуг! (Екк. 6. 1 - 2). Во власти Бога и жизнь, и смерть, и всё, что делает Бог, пребывает вовек (Екк. 3. 14), и именно Бог воззовёт прошедшее (Екк. 3. 15), то есть весь этот круговорот суетной жизни и неминуемой смерти. А раз так, раз уж над всем - Бог, то не остаётся ничего другого, как принять существующее положение вещей, не считая то, чего нет (Екк. 1. 15). С Богом, какой бы Он ни был - а Он, судя по всему, не очень считается с нами и нашими мечтами о вечной жизни, - лучше не спорить и не ссориться, ибо для чего тебе делать, чтобы Бог прогневался на слово Твоё и разрушил дело рук твоих? (Екк. 5. 5).
Это - первый пласт книги: покорность судьбе, смирение перед Богом, не лишённое самолюбивого расчёта трезвое житейское благоразумие, открытое временным радостям временной жизни: Нет ничего лучшего, как веселиться и делать доброе в жизни своей (Екк. 3. 12). Раз уж мы отрезаны от Вечности, раз уж сам Бог так постановил, то давайте хотя бы научимся жить мудро во времени, не причиняя себе лишних страданий и не наживая ненужных проблем. Эта позиция по-своему очень мудра, она не требует невозможного и исходит из реального положения вещей, когда всё тленно. Сделать именно такой вывод достаточно просто для трезвого ума, и Екклесиаст - а вместе с ним бесчисленнные сонмы атеистов и агностиков всех времён - его делает.
Но этим выводом содержание книги не исчерпывается. Да, лучше видеть глазами, чем бродить душою, но тут же из глубины сердца невольно вырывается вопль: И это - также суета и томление духа! (Екк. 6. 9). Сердце Екклесиаста не может перестать биться просто потому, что разум вынес ему приговор: "довольствуйся малым". У Екклесиаста никак не получается разубедить себя в том, что жизнь без причастия Вечности - скорбь и тоска. Он старается себя утешить тем, что Бог всё же даровал нам немало благ, пусть и временных, но всё же приятных. Но нет - сердце не обманывается, оно отказывается от утешения. Оно не властно заглушить в себе зов иного Бога, и оттого терзается в противоречиях.
Тот же человек, сказавший: Наслаждайся жизнью (Екк. 9. 9), - он же и прокричал: Возненавидел я жизнь (Екк. 2. 17). Тот, кто из раза в раз повторяет: Ешь с весельем хлеб твой и пей в радости сердца вино твоё (Екк. 9.7), - он же и говорит: Все труды человека - для рта его, а душа его не насыщается (Екк. 6. 7). Тот, кто сказал: И похвалил я веселье... да будут во всякое время одежды твои светлы (Екк. 8. 15, 9. 8), - он же говорит: Сердце мудрых - в доме плача, а сердце глупых - в доме веселья (Екк. 7. 4).
Не надо прилагать тщетные усилия, направленные на то, чтобы сгладить эти противоречия. Лучше последовать за Екклесиастом, прислушиваясь к голосу его сердца. Его терзают противоречивые чувства и стремления - жажда вечной жизни, с одной стороны, и желание поудобней устроиться в жизни временной, с другой. Даже убедив себя в том, что Богу до нас всё равно, а Вечность недостижима, Екклесиаст не может забыть о ней, не может удовольствоваться земными благами. Его сердце за всеми дарами временной жизни предчувствует Дарителя - Вечного Бога, к Которому почему-то так тянется душа человеческая...
Став мудрым, Екклесиаст обрёл в своём сердце печаль и скорбь (Екк. 1. 18). Печаль по Богу, скорбь о разлуке с ним. Его мудрость - в жажде милостивого Бога, которая выводит его за круг всего сущего к той пропасти, что отделяет смертного человека от единого Сущего (Исх. 3. 14). Екклесиаст обретает свою человечность в этом страдании сердца, ибо печаль его - ради Бога, и производит она уже не смерть, а неизменное покаяние ко спасению (2 Кор. 7. 10). Екклесиаст томится по Богу, спасающему от смерти, и ничто не может заменить ему такого Бога. В этом и заключается содержание второго пласта книги, её второй план. Зачастую он противоречит первому и, безусловно, он более глубок.
* * *
Неправильно было бы думать, что Екклесиаст покорился реальности падшего бытия и во всём разочаровался. Такой взгляд скользит по поверхности книги, не принимая в рассмотрение её острую, вопиющую противоречивость. Сказать о Екклесиасте, что он скептик - значит сказать только половину правды о нём и о каждом из нас. Экзистенциальная ситуация Екклесиаста - раздвоение души человека с двоящимися мыслями (Иак. 1. 8). Противоречия Екклесиаста - это не нарушения законов логики, они свидетельствуют о более глубоком противоречии - между рассудком и сердцем человека. Мысль Екклесиаста принципиально бессистемна и алогична, он не предлагает никакого осмысленного учения. Но зато в его книге есть нечто бесконечно более значительное - голос живой человеческой души, жаждущей вечной жизни в Боге и мучающейся своими противоречивыми интуициями. Екклесиаст очень любит жизнь, и поэтому мучается смертью. Прекрасная в своём изначальном замысле, но впавшая во власть тления и смерти жизнь - вот онтологическая реальность, оправдывающая терзания и метания Екклесиаста.
Екклесиаст ничуть не противоречит другим книгам Библии и не выпадает из общего библейского контекста. Да, ударение на тленности всего сущего поставлено Екклесиастом настолько сильно и остро, что читателю его книги легко растеряться и забыть, отчего и - самое главное - ради чего автор это делает. До пришествия в мир Сына Божьего и до Его пришествия в сердце человека иное бытие, вечная жизнь ещё только взыскуются, чаются человеческим сердцем, и свет Божий ещё очень слаб во тьме смертной, - это свет Грядущего.
В этой книге есть не только откровение горькой мудрости смертного человека, но и молчаливое указание на Того, Кто обратил мудрость мира сего в безумие (1 Кор. 1. 20). Екклесиаст свидетельствует о том, что мир своею мудростью не познал Бога (1 Кор. 1. 21). Бог Екклесиаста - это безликий и безымянный Бог, о Нём ничего не известно, и Его невозможно понять. Таков Бог, когда о Нём пытаются размышлять и говорить люди. И вера в такого неведомого и непостижимого Бога - тоже суета, она не сделает тебя ни счастливым, ни бессмертным...
Можно сказать прямо и просто: Екклесиаст - мессианская книга. Она открывает читателю глаза на реальность падшего мира, со всеми его грехами и смертью, заставляя ужаснуться и возопить к Богу о спасении. Сталкивая нас лоб в лоб со смертью, Екклесиаст открывает нашу нужду в спасающем Боге. Он чает Христа.
Кто находится между живыми, тому есть ещё надежда (Екк. 9. 4). Надежда - вот самое трудное для Екклесиаста и самое драгоценное в его книге слово. У него достало мудрости сказать это слово - слово всего человечества, обращённое ко Христу. Именно оно, это слово, является ключом к христианскому пониманию книги: Екклесиаст вопит о смерти, взыскуя спасения от всего этого ужаса, в котором мы живём, и развенчивая всех идолов, которыми мы пытаемся заменить Живого Бога. Утешить Екклесиаста может только Христос - Победитель смерти, Бог, сошедший с небес для того, чтобы люди имели жизнь и имели с избытком (Ин. 10. 10).
Хорошо сказано.
Оригинал взят у max_ant1 в Что хотел сказать Екклесиаст?
Перечитывали сегодня Екклесиаста - одну из самых загадочных книг Библии. Её автор многократно называет имя Бога, но при этом мыслит и чувствует так, словно никакого Бога нет. Книга полна противоречий, она словно бы склеена из разрозненных обрывков мыслей и переживаний разных людей, а Бог на протяжении всей книги хранит гробовое молчание, не произнося ни слова. Это ли Божественное Откровение? В чём же дело, что хотел сказать Екклесиаст и почему его книга признана Церковью Словом Божиим?
Пожалуй, не будет преувеличением и натяжкой сказать, что основная тема Екклесиаста - всё же не "суета сует" (хотя именно с этого провозглашения суетности и начинается книга), не призрачность и бесплодность человеческой жизни, а смерть. Автор книги мыслит именно и исключительно в горизонте всеобщей и неизбежной смерти, его мудрость уходит своими корнями в кладбищенскую почву, в глубинный опыт смертности человека, конечности его бытия. Жизнь не завершается - она обрывается смертью на полуслове, на полпути. Полнота смысла и счастья всё время маячит на горизонте человеческого опыта, но никогда не становится достижимой.
Екклесиаст направляет свой испытующий взор на самые различные предметы и явления человеческой жизни - богатство, наслаждения, власть, мудрость, любовь и дружбу, и ко всему он подходит с единой мерой, и мера эта - смерть. Что такое богатство и какова его ценность, если достоверно известно, что его обладатель умрёт? Что такое наслаждение, и мудрость, и власть, если точно известно, что вкушающий их всё равно умрёт? Любой вопрос, заданный в этой перспективе, разрешается универсальным и неопровержимым ответом: Всё суета (Екк. 1. 2). "Суета сует" - это уже конечный вывод из размышлений о жизни под сенью смерти. Вывод, впрочем, настолько жгучий и мучительный для автора, что он делает его рефреном каждой из 12-ти глав своей книги, и более того - начинает с него. Да, Екклесиаст начинает с конца - и в этом его строгая мудрость, недоступная для близоруких жизнелюбцев, живущих надеждами на будущее...
[Spoiler (click to open)]
Исследование и испытание всего, что делается под небом (Екк. 1. 13), означает для Екклесиаста проверку всего сущего на предмет его способности одолеть смерть и быть вечно. Ничто не выдерживает этой проверки - всё разлагается в пустоту, в небытие, в ничто. Точнее же - мрёт человек (Екклесиаст вовсе не переживает за опавшие листья и иссохшие реки), и для автора книги это означает, что в каждом человеке и вместе с ним мрёт всё. Человек у Екклесиаста вмещает в себя всё, он один превосходит своим достоинством весь бездушный мир с его безднами и далями, и поэтому Екклесиаст считает себя вправе сказать: Всё суета (Екк. 1. 2), если суетен человек.
Екклесиаст, однако, недвусмысленно даёт понять, что природный мир как будто вечен; во всяком случае, он много долговечнее человека, и этот диссонанс, эта вопиющая вселенская несправедливость - материя без лица и сердца живёт столетиями, а человек мрёт, - наполняет Екклесиаста горечью. Его удручает не бренность богатства или власти самих по себе, но именно смертность человека, обессмысливающая все предметы и явления этого мира. Неизменное однообразие природных циклов лишь оттеняет непостоянство и скоротечность жизни человека.
Род приходит, и род проходит, (Екк. 1. 4) - жизнь человеческая слилась с этим механическим ритмом неизменной повторяемости физических процессов, но слилась именно своим концом, тем, что уже не жизнь - смертью. Восходит солнце, и заходит солнце (Екк. 1. 5) - Род приходит, и род проходит (Екк. 1. 4): как солнце заходит изо дня в день, так и мы умираем из рода в род. Как светила, как ветер, как реки - но не человек, нет, а человеческий род, столь же безликая стихия, как и ветер, и вода, стихия, живущая и движущаяся вперёд смертью каждого отдельного человека. Да, человеческий род живёт единым с бездушной природой законом: смерть за рождением, рождение за смертью. Одна только разница: в отличие от времён года, в отличие от солнца, в отличие от брошенного в землю семени каждый конкретный человек умирает, чтобы больше уже никогда не родиться. И что толку, что на смену одному человеку приходит другой: тот то мёртв безнадёжно и безвозвратно, тот - единственный и незаменимый на веки вечные человек с единственными лицом и именем.
Екклесиаста ничуть не очаровывает и не утешает это родовое бессмертие человечества. Род приходит, и род проходит, а земля пребывает вовеки (Екк. 1. 4). Он ставит ударение именно на том, что род проходит, и ещё усиливает это ударение противопоставлением - а земля пребывает вовеки. Его взор прикован к неизменной повторяемости смерти, а не рождения. И посему родовое бессмертие человечества не только не радует его, но ещё более удручает - это бессмертие смерти, дурная бесконечность суеты...
Не радует его и цикличность жизни природного мира. Что было, то и будет (Екк. 1. 9) - это выражение усталости и скуки, но никак не восторга перед стройностью и упорядоченностью мироздания. Чего-то самого главного, самого нужного никогда не происходит, всё одно и то же, и всё - не то... Круг природной и круг человеческой жизни - вот что увидел Екклесиаст под небом (Екк. 1. 13). И дух его томится, не видя выхода за рамки неумолимого закона вселенского круговорота. Человек не властен над духом, чтобы удержать его, и нет власти у него над днём смерти, и нет избавления в этой борьбе (Екк. 8. 8).
Екклесиаст томится по иному образу бытия, в котором правит не закон круговращения. Он взыскует линейного движения к некой цели, взыскует истории - не повторения того же самого, но осмысленного движения от бесконечно длящегося настоящего к невероятному будущему, такому будущему, в котором больше никогда не будет прошлого - потому что не будет круговращения смерти. Екклесиаст жаждет будущего, которое принесёт на землю Вечность. Бесконечное круговращение смерти вечностью назвать он не может. Вечность - в обрыве бесконечности смерти, в разрыве круга времени. Екклесиаст распознал в смерти врага, и его дух борется с ней, не желает признавать её могущества, он ищет помощи в этой неравной схватке вокруг себя, и не находит её нигде и ни в чём: Нет избавления в этой борьбе (Екк. 8. 8).
* * *
Екклесиаста невозможно понять, не принимая во внимание противоречивость его книги. Точнее - не следуя мыслью и сердцем за этой противоречивостью как за проводником Духа. Екклесиаст расслаивается в два пласта, расходится в два плана мысли. Странно, что ни Ориген, ни Дионисий Александрийский, ни Григорий Неокесарийский, ни Иероним Стридонский, ни Григорий Нисский этой противоречивости, если и замечали её, не придавали никакого значения. Екклесиаст предстаёт в их толкованиях цельным аскетом-неоплатоником, проповедующим отказ от земных благ и восхождение души к высшему благу. Испытывать сомнения и терзаться противоречиями отцы Церкви ему запретили, и Екклесиаст, будучи ими обезврежен, ушёл на задворки богословской мысли и опыта богообщения.
В первом пласте мысли Екклесиаст созерцает две фундаментальные реальности человеческого опыта - злую царицу смерть и самовластного царя Бога. Всё доброе в жизни - от Бога: Не во власти человека и то благо, чтобы есть и пить и услаждать душу свою от труда своего. Я увидел, что и это - от руки Божией (Екк. 2. 24). Впрочем, тот же самый Бог, когда захочет, лишает человека возможности пользоваться этими благами: Бог даёт человеку богатство и имущество и славу, и нет для души его недостатка ни в чём, чего не пожелал бы он; но не даёт еу Бог пользоваться этим, а пользуется тем чужой человек: это - суета и тяжкий недуг! (Екк. 6. 1 - 2). Во власти Бога и жизнь, и смерть, и всё, что делает Бог, пребывает вовек (Екк. 3. 14), и именно Бог воззовёт прошедшее (Екк. 3. 15), то есть весь этот круговорот суетной жизни и неминуемой смерти. А раз так, раз уж над всем - Бог, то не остаётся ничего другого, как принять существующее положение вещей, не считая то, чего нет (Екк. 1. 15). С Богом, какой бы Он ни был - а Он, судя по всему, не очень считается с нами и нашими мечтами о вечной жизни, - лучше не спорить и не ссориться, ибо для чего тебе делать, чтобы Бог прогневался на слово Твоё и разрушил дело рук твоих? (Екк. 5. 5).
Это - первый пласт книги: покорность судьбе, смирение перед Богом, не лишённое самолюбивого расчёта трезвое житейское благоразумие, открытое временным радостям временной жизни: Нет ничего лучшего, как веселиться и делать доброе в жизни своей (Екк. 3. 12). Раз уж мы отрезаны от Вечности, раз уж сам Бог так постановил, то давайте хотя бы научимся жить мудро во времени, не причиняя себе лишних страданий и не наживая ненужных проблем. Эта позиция по-своему очень мудра, она не требует невозможного и исходит из реального положения вещей, когда всё тленно. Сделать именно такой вывод достаточно просто для трезвого ума, и Екклесиаст - а вместе с ним бесчисленнные сонмы атеистов и агностиков всех времён - его делает.
Но этим выводом содержание книги не исчерпывается. Да, лучше видеть глазами, чем бродить душою, но тут же из глубины сердца невольно вырывается вопль: И это - также суета и томление духа! (Екк. 6. 9). Сердце Екклесиаста не может перестать биться просто потому, что разум вынес ему приговор: "довольствуйся малым". У Екклесиаста никак не получается разубедить себя в том, что жизнь без причастия Вечности - скорбь и тоска. Он старается себя утешить тем, что Бог всё же даровал нам немало благ, пусть и временных, но всё же приятных. Но нет - сердце не обманывается, оно отказывается от утешения. Оно не властно заглушить в себе зов иного Бога, и оттого терзается в противоречиях.
Тот же человек, сказавший: Наслаждайся жизнью (Екк. 9. 9), - он же и прокричал: Возненавидел я жизнь (Екк. 2. 17). Тот, кто из раза в раз повторяет: Ешь с весельем хлеб твой и пей в радости сердца вино твоё (Екк. 9.7), - он же и говорит: Все труды человека - для рта его, а душа его не насыщается (Екк. 6. 7). Тот, кто сказал: И похвалил я веселье... да будут во всякое время одежды твои светлы (Екк. 8. 15, 9. 8), - он же говорит: Сердце мудрых - в доме плача, а сердце глупых - в доме веселья (Екк. 7. 4).
Не надо прилагать тщетные усилия, направленные на то, чтобы сгладить эти противоречия. Лучше последовать за Екклесиастом, прислушиваясь к голосу его сердца. Его терзают противоречивые чувства и стремления - жажда вечной жизни, с одной стороны, и желание поудобней устроиться в жизни временной, с другой. Даже убедив себя в том, что Богу до нас всё равно, а Вечность недостижима, Екклесиаст не может забыть о ней, не может удовольствоваться земными благами. Его сердце за всеми дарами временной жизни предчувствует Дарителя - Вечного Бога, к Которому почему-то так тянется душа человеческая...
Став мудрым, Екклесиаст обрёл в своём сердце печаль и скорбь (Екк. 1. 18). Печаль по Богу, скорбь о разлуке с ним. Его мудрость - в жажде милостивого Бога, которая выводит его за круг всего сущего к той пропасти, что отделяет смертного человека от единого Сущего (Исх. 3. 14). Екклесиаст обретает свою человечность в этом страдании сердца, ибо печаль его - ради Бога, и производит она уже не смерть, а неизменное покаяние ко спасению (2 Кор. 7. 10). Екклесиаст томится по Богу, спасающему от смерти, и ничто не может заменить ему такого Бога. В этом и заключается содержание второго пласта книги, её второй план. Зачастую он противоречит первому и, безусловно, он более глубок.
* * *
Неправильно было бы думать, что Екклесиаст покорился реальности падшего бытия и во всём разочаровался. Такой взгляд скользит по поверхности книги, не принимая в рассмотрение её острую, вопиющую противоречивость. Сказать о Екклесиасте, что он скептик - значит сказать только половину правды о нём и о каждом из нас. Экзистенциальная ситуация Екклесиаста - раздвоение души человека с двоящимися мыслями (Иак. 1. 8). Противоречия Екклесиаста - это не нарушения законов логики, они свидетельствуют о более глубоком противоречии - между рассудком и сердцем человека. Мысль Екклесиаста принципиально бессистемна и алогична, он не предлагает никакого осмысленного учения. Но зато в его книге есть нечто бесконечно более значительное - голос живой человеческой души, жаждущей вечной жизни в Боге и мучающейся своими противоречивыми интуициями. Екклесиаст очень любит жизнь, и поэтому мучается смертью. Прекрасная в своём изначальном замысле, но впавшая во власть тления и смерти жизнь - вот онтологическая реальность, оправдывающая терзания и метания Екклесиаста.
Екклесиаст ничуть не противоречит другим книгам Библии и не выпадает из общего библейского контекста. Да, ударение на тленности всего сущего поставлено Екклесиастом настолько сильно и остро, что читателю его книги легко растеряться и забыть, отчего и - самое главное - ради чего автор это делает. До пришествия в мир Сына Божьего и до Его пришествия в сердце человека иное бытие, вечная жизнь ещё только взыскуются, чаются человеческим сердцем, и свет Божий ещё очень слаб во тьме смертной, - это свет Грядущего.
В этой книге есть не только откровение горькой мудрости смертного человека, но и молчаливое указание на Того, Кто обратил мудрость мира сего в безумие (1 Кор. 1. 20). Екклесиаст свидетельствует о том, что мир своею мудростью не познал Бога (1 Кор. 1. 21). Бог Екклесиаста - это безликий и безымянный Бог, о Нём ничего не известно, и Его невозможно понять. Таков Бог, когда о Нём пытаются размышлять и говорить люди. И вера в такого неведомого и непостижимого Бога - тоже суета, она не сделает тебя ни счастливым, ни бессмертным...
Можно сказать прямо и просто: Екклесиаст - мессианская книга. Она открывает читателю глаза на реальность падшего мира, со всеми его грехами и смертью, заставляя ужаснуться и возопить к Богу о спасении. Сталкивая нас лоб в лоб со смертью, Екклесиаст открывает нашу нужду в спасающем Боге. Он чает Христа.
Кто находится между живыми, тому есть ещё надежда (Екк. 9. 4). Надежда - вот самое трудное для Екклесиаста и самое драгоценное в его книге слово. У него достало мудрости сказать это слово - слово всего человечества, обращённое ко Христу. Именно оно, это слово, является ключом к христианскому пониманию книги: Екклесиаст вопит о смерти, взыскуя спасения от всего этого ужаса, в котором мы живём, и развенчивая всех идолов, которыми мы пытаемся заменить Живого Бога. Утешить Екклесиаста может только Христос - Победитель смерти, Бог, сошедший с небес для того, чтобы люди имели жизнь и имели с избытком (Ин. 10. 10).