Мы слышим звуки одобренья - 2...
Не успел пролить на нас лучи добра и рассеять атмосферу ненависти гражданин Никитинский, как к этому увлекательному процессу подключился известный человек и абажур - гражданин Гозман.
Вот, что он пишет:
«Уважаемые господа!
Никогда бы не осмелился обратиться к вам лично. Но вдохновлен принятым решением по музею ГУЛАГа «Пермь-36» - закрытию его и создании на его базе Музея работников ГУЛАГа (для краткости - Музея Палачей)».
А вот гражданин Никитинский писал: «Зачем сталкивать эти два неравновеликих народа России и переводить тлеющее между ними гражданское противостояние в форму идеологической войны?»
Если вы называете «палачами» работников ГУЛАГа, где в основном, кстати, сидели уголовники, то кто тут что разжигает?
«Полностью одобряя и поддерживая решение о создании Музея Палачей, я прошу вас создать музей еще одной, не получившей полноценного признания и шельмуемой пятой колонной группы наших сограждан - Музей Стукачей. Именно стукачи обеспечивали фронт работ палачам. Без их неустанного труда, без их ежедневного подвига лагеря, с учетом эффективности работы расстрельных команд, могли опустеть».
Знаете, а мне нравится эта идея! Нет, действительно. Экспонатами такого музея могли бы стать весьма занятные граждане, вроде, Евгения Сапиро, который тут недавно писал демократические доносы работодателям некоторых из нас.
Вспоминаю в связи с этим историю «сталинских» шарашек:
«Взять хотя бы биогрaфию нaшего выдaющегося создaтеля космических рaкет Сергея Пaвловичa Королевa. Ведь сел-то он по доносу. Более того. Прекрaсно известно, кто нaписaл этот донос. Это глaвный инженер Реaктивного нaучно-исследовaтельского институтa (РНИИ) Георгий Эрихович Лaнгемaк - протеже сaмого Тухaчевского. Зaгремев в кутузку вскоре после своего пaтронa, он, чтобы спaсти свою шкуру, стaл писaть доносы нa своих сослуживцев. Один из первых доносов кaсaлся Королевa».
Гозман продолжает:
«На них, на стукачах держались порядок (Ordnung) и дисциплина, именно они выявляли преступление еще до того, как преступник успевал его не только совершить, но и задумать».
Приравнивать наших советских предков и нацистских преступников - это образец национального примирения. Рассеем атмосферу ненависти, друзья!!!
«И если палачей были сотни тысяч, то стукачей - миллионы. Среди них были и секретные сотрудники (сексоты), занимавшиеся любимым дело профессионально, и подлинные энтузиасты, наградой которым было лишь сознание пользы, которые они приносят Родине».
Да, кстати! Я знаю одного такого - Солженицын его фамилия, им в Москве улицу назвали. Почитайте, например, его собственное признание:
[Spoiler (click to open)]«Вдруг он поворачивает разговор к блатным. Он слышал от надзирателя Сенина, что я редко высказываюсь о блатных, что у меня были с ними столкновения. Я оживляюсь: это - перемена ходов. Да, я их ненавижу. (Но я знаю, что вы их любите!)
И чтоб меня окончательно растрогать, он рисует такую картину: в Москве у меня жена. Без мужа она вынуждена ходить по улицам одна, иногда и ночью. На улицах часто раздевают. Вот эти самые блатные, которые бегут из лагерей. (Нет, которых вы амнистируете!) Так неужели я откажусь сообщить оперуполномоченному о готовящихся побегах блатных, если мне станет это известно?
Что ж, блатные - враги, враги безжалостные, и против них, пожалуй, все меры хороши... Там уж хороши, не хороши, а главное - сейчас выход хороший. Это как будто и
- Можно. Это - можно.
Ты сказал! Ты сказал, а бесу только и нужно одно словечко! И уже чистый лист порхает передо мной на стол:
"Обязательство.
Я, имя рек, даю обязательство сообщать оперуполномоченному лагучастка о готовящихся побегах заключённых..."
- Но мы говорили только о блатных!
- А кто же бегает кроме блатных?.. Да как я в официальной бумаге напишу "блатных"? Это же жаргон. Понятно и так.
- Но так меняется весь смысл!
- Нет, я-таки вижу: вы - не наш человек, и с вами надо разговаривать совсем иначе. И - не здесь.
О, какие страшные слова - "не здесь", когда вьюга за окном, когда ты придурок и живёшь в симпатичной комнате уродов! Где же это "не здесь?" В Лефортово? И как это - "совсем иначе"? Да в конце концов ни одного побега в лагере при мне не было, такая ж вероятность, как падение метеорита. А если и будут побеги - какой дурак будет перед тем о них разговаривать? А значит, я не узнаю. А значит, мне нечего будет и докладывать. В конце концов это совсем неплохой выход... Только...
- Неужели нельзя обойтись без этой бумажки?
- Таков порядок.
Я вздыхаю. Я успокаиваю себя оговорочками и ставлю подпись о продаже души. О продаже души для спасения тела. Окончено? Можно идти?
О, нет. Еще будет "о неразглашении". Но еще раньше, на этой же бумажке:
- Вам предстоит выбрать псевдоним.
Псевдоним?.. Ах, кличку! Да-да-да, ведь осведомители должны иметь кличку! Боже мой, как я быстро скатился! Он-таки меня переиграл. Фигуры сдвинуты, мат признан.
И вся фантазия покидает мою опустевшую голову. Я всегда могу находить фамилии для десятка героев. Сейчас я не могу придумать никакой клички. Он милосердно подсказывает мне:
- Ну, например, Ветров.
И я вывожу в конце обязательства - ВЕТРОВ. Эти шесть букв выкаляются в моей памяти позорными трещинами.
Ведь я же хотел умереть с людьми! Я же гогов был умереть с людьми! Как получилось, что я остался жить во псах?..
А уполномоченный прячет моё обязательство в сейф - это его выработка за вечернюю смену, и любезно поясняет мне: сюда, в кабинет приходить не надо, это навлечёт подозрение. А надзиратель Сенин - доверенное лицо, и все сообщения (доносы!) передавать незаметно через него.
Так ловят птичек. Начиная с коготка».
В общем, думаю, в итоге в этом музее стукачей большую часть экспозиции займут сами пострадавшие и милые сердцу Гозмана диссиденты.