Духовный паханизм...
Наш патриарсь Кирилл Гундяев
не только идеальный советский человек
и дитя послевоенной "холодной войны",
но ещё и (по своему урождению) охтинец.
Судя по тому, как в незнакомых церковных текстах
Его Святейшество и доселе колобродит ни в зуб ногою,
к храмовой жизни его не приобщали,
школу он не окончил,
да и из поповско-отцовского дома,
где тоже не молились вовсе,
он ушёл достаточно рано.
Посему центровой в его становлении остается одно -
Ея Высочество Улица.
Большая и Малая Охта долгое время слыли
"выселками" Петербурга.
В дореволюционные времена
здесь скрытничали староверы,
таились от синодального сглазу
духоборы, хлысты.
Да и советская власть со своим богоборчеством,
закрытием и храмовым сносом
объявилась здесь уже только к концу 30-х годов.
Однако, в отличие от центра Ленинграда
с его "коммунальным раем",
на Охте можно было бытовать
в собственном, пускай и развалюшном,
деревянном домике.
Благодаря огородикам,
охтинцы благополучно и пережили блокаду,
тогда как центровой Невский прошпект
вымер практически полностью.
После войны Большая и Малая Охта -
это район Аннушек-златоручниц, Петек-форточников
и Васьков-мокрушников.
С наступлением темноты
появляться в этом районе
было равносильно самоубийству.
И ещё даже в начале шестидесятых,
в мусорных бачках
находили здесь отрубленные головы.
Охтинские пацаны - одна сплошная безотцовщина
с причесоном "под чубчик"
и кастетом в кармане единственных "брук" -
сбивались в стаи
и хаживали друг на дружку
улицами и слободами.
А коноводы пацанских стай
своими неокрепшими голосами
как раз и модулировали
эту свинцовую металлику
с глухим понижением на концах,
подражая "ворам в законе",
вышедшим только что с зоны "паханам".
И каково было выживать среди той улицы,
карликового, ниже среднего росточку,
двум братьям Гундяевым,
как не набираться того же самого
лагерного "паханизма"?
А ведь "паханизм" это не только глассолальные модуляции,
это ещё и стиль жизни: предельно дегуманизированный,
жестокий - "зуб за зуб" - с дисциплиною, "как на зоне",
своей корпоративной "этикой",
с непременным образом "чужака",
посягающим на строго очерченную
среду обитания волчье-стайного вожака.
Отсюда и становится понятным:
почему Усей-Пусей и соседа снизу,
"чужака из другой стаи",
посягнувших на самое святое,
на сакральную территорию Его Святейшества -
никак "нельзя простить"...
не только идеальный советский человек
и дитя послевоенной "холодной войны",
но ещё и (по своему урождению) охтинец.
Судя по тому, как в незнакомых церковных текстах
Его Святейшество и доселе колобродит ни в зуб ногою,
к храмовой жизни его не приобщали,
школу он не окончил,
да и из поповско-отцовского дома,
где тоже не молились вовсе,
он ушёл достаточно рано.
Посему центровой в его становлении остается одно -
Ея Высочество Улица.
Большая и Малая Охта долгое время слыли
"выселками" Петербурга.
В дореволюционные времена
здесь скрытничали староверы,
таились от синодального сглазу
духоборы, хлысты.
Да и советская власть со своим богоборчеством,
закрытием и храмовым сносом
объявилась здесь уже только к концу 30-х годов.
Однако, в отличие от центра Ленинграда
с его "коммунальным раем",
на Охте можно было бытовать
в собственном, пускай и развалюшном,
деревянном домике.
Благодаря огородикам,
охтинцы благополучно и пережили блокаду,
тогда как центровой Невский прошпект
вымер практически полностью.
После войны Большая и Малая Охта -
это район Аннушек-златоручниц, Петек-форточников
и Васьков-мокрушников.
С наступлением темноты
появляться в этом районе
было равносильно самоубийству.
И ещё даже в начале шестидесятых,
в мусорных бачках
находили здесь отрубленные головы.
Охтинские пацаны - одна сплошная безотцовщина
с причесоном "под чубчик"
и кастетом в кармане единственных "брук" -
сбивались в стаи
и хаживали друг на дружку
улицами и слободами.
А коноводы пацанских стай
своими неокрепшими голосами
как раз и модулировали
эту свинцовую металлику
с глухим понижением на концах,
подражая "ворам в законе",
вышедшим только что с зоны "паханам".
И каково было выживать среди той улицы,
карликового, ниже среднего росточку,
двум братьям Гундяевым,
как не набираться того же самого
лагерного "паханизма"?
А ведь "паханизм" это не только глассолальные модуляции,
это ещё и стиль жизни: предельно дегуманизированный,
жестокий - "зуб за зуб" - с дисциплиною, "как на зоне",
своей корпоративной "этикой",
с непременным образом "чужака",
посягающим на строго очерченную
среду обитания волчье-стайного вожака.
Отсюда и становится понятным:
почему Усей-Пусей и соседа снизу,
"чужака из другой стаи",
посягнувших на самое святое,
на сакральную территорию Его Святейшества -
никак "нельзя простить"...