Сиделец
В морозный солнечный денёк,
когда у меня дома выстужено
и спать приходится в трёх свитерах,
и приходится поневоле
ещё и топить камин,
люблю совершить променад
по Мраморному.
Первому хозяину, Григорию Орлову,
так и не суждено было ступить
под его своды,
понятное дело,
и "богатые тоже плачут".
И последний обитатель
К.Р. -
Константин Константиныч,
покоился здесь
в эротоманно-меланхоличных интерьерах
уже
брюлловской переделки
1830-х,
в неге перегруженно-вязкого рококо
изнывая от томления и скуки
посередь своего многочисленного семейства
и в дневнике своём
оживляясь и разрезвясь токмо
в описаниях банных посиделок
с безусыми и розовощёкими ординарцами...
Ничего не осталось в этом дворце
от былого прошлого:
музей Ленина
смыл и аляповатую лепнину с потолков,
и сплошную позолоту с них,
и только лестница
напоминает о былом величии
да ещё и мраморный зал
Антония Ринальди.
Люблю в этой мраморной шкатулке
с утреца,
когда никого ещё и в помину нет,
подойти к дубовому окну-витрине
и долго-предолго всматриваться
в шпиль Петропавловки
и на ворон,
подпрыгивающих
на ледяных торосах
застывшей Невы...
Потом люблю,
улучив одобрительный
кивок смотрителя,
потрогать начищенную медь
узловатой "шишечки"
оконного затвора
и далее - разговориться
ненароком
с самим сидельцем:
"А приходите Вы к нам „сидеть“ -
и пенсия сохраняется, и
пять тыщ плотют,
и сидишь - всё любуишься
и любуишься!" -
"Заманчиво! -
подыгрываю я. -
Ой же, как
на старости лет,
заманчиво-то..."
когда у меня дома выстужено
и спать приходится в трёх свитерах,
и приходится поневоле
ещё и топить камин,
люблю совершить променад
по Мраморному.
Первому хозяину, Григорию Орлову,
так и не суждено было ступить
под его своды,
понятное дело,
и "богатые тоже плачут".
И последний обитатель
К.Р. -
Константин Константиныч,
покоился здесь
в эротоманно-меланхоличных интерьерах
уже
брюлловской переделки
1830-х,
в неге перегруженно-вязкого рококо
изнывая от томления и скуки
посередь своего многочисленного семейства
и в дневнике своём
оживляясь и разрезвясь токмо
в описаниях банных посиделок
с безусыми и розовощёкими ординарцами...
Ничего не осталось в этом дворце
от былого прошлого:
музей Ленина
смыл и аляповатую лепнину с потолков,
и сплошную позолоту с них,
и только лестница
напоминает о былом величии
да ещё и мраморный зал
Антония Ринальди.
Люблю в этой мраморной шкатулке
с утреца,
когда никого ещё и в помину нет,
подойти к дубовому окну-витрине
и долго-предолго всматриваться
в шпиль Петропавловки
и на ворон,
подпрыгивающих
на ледяных торосах
застывшей Невы...
Потом люблю,
улучив одобрительный
кивок смотрителя,
потрогать начищенную медь
узловатой "шишечки"
оконного затвора
и далее - разговориться
ненароком
с самим сидельцем:
"А приходите Вы к нам „сидеть“ -
и пенсия сохраняется, и
пять тыщ плотют,
и сидишь - всё любуишься
и любуишься!" -
"Заманчиво! -
подыгрываю я. -
Ой же, как
на старости лет,
заманчиво-то..."