Чеховской калхас
Фестиваль "Балтийский дом".
"Три сестры" Римаса Туминаса.
Из где - то ста спектаклей
какие приходится видеть за сезон -
десять из Чеховской драматургии.
Любой уважающий себя режиссёр
не торопясь подбирается к этим
постановочным "вершинам",
и как свой "калхас",
как творческую эпитафию,
рожает одну чеховскую пиесу,
хотя бы раз в пятилетие.
Одна из моих подопечных дам
как - то звонит мне в третьем часу ночи
и спрашивает совета:
"Третья супруга моего четвёртого мужа -
а Вы знаете, что мы все живём,
навсегда оставшись "друзьями" -
попала..." и так далее.
В ответ я долго молчу,
высчитывая по памяти,
о ком же идёт всё - таки речь,
и никак не могу вспомнить.
Точно такой же звонок от режиссёра:
"Наконец - то довёл до ума
последнюю редакцию
своей третьей постановки "Вишнёвого...":
первую, как помните, ставил в Саратове в 76,
вторую - в Кишинёве, в 82..." , -
В ответ я кивающе поддакиваю,
со всем соглашаюсь,
хотя ничего уже не помню,
понимая, что четырёхчасовая экзекуция
томительного сидения в первом ряду -
(так что даже и не сбежать) -
жёванная - пережёванная,
с тягучими провисаниями,
набившими оскомину "ходами",
замусоленными клише,
и откровенной скукой,
не будет компенсирована
даже последующим премъерным банкетом,
где придётся,
поднимая тост за витию,
мямлить что - нибудь про
"неожиданные находки",
"детали" ,
"катарсис"
и целуясь с виновником торжества
проговаривать ему на ухо:
"Не ожидал!
Честно скажу, - не ожидал!
Ну брат - ты и гений!".
Для одного моего французкого приятеля,
ад - это быть пригвождённым к отбойному молотку,
для меня ад - это всё равно,
что вечно сидеть на чеховских,
одна за другой следующих пиесах.
Знаю их уже наизусть,
не хуже любого актёра,
реплику за репликой,
понимаю что чеховские герои "не слышат" друг друга,
произносят совсем неуместные и благоглупные сентенции,
вроде тех, что "надо работать", "работать надо, господа!",
что целые куски чеховского текста аморфны,
что их никах не наполнить ни смыслом, ни динамикой,
что эта вялость, ипохондрия -
и есть может самое близкое подобие
"нашей жизни",
где нет уже ни "исхода",
ни самой возможности такового,
где уже невозможна ни встреча с Другим,
ни слышание Другого,
невозможна и "героика",
и сама "трагедия".
Что это апатичная тухлая болотина,
с пузырями между кочек,
затягивающей жижей по горло,
и есть та самая наша повседневность,
в какую режиссёр и макает,
точно "рожей в унитаз".
Однако, чтобы спектакль всё - таки "получился"
надо всё равно любить
этих потерявших себя
чеховских неудачников.
Любая тень морализма,
презрения к этим "пустым пошлякам",
не сочувствие к их "мукам",
малейшая тень суда -
и можно смело говорить,
о неудаче.
"Три сестры" Римаса Туминаса.
Из где - то ста спектаклей
какие приходится видеть за сезон -
десять из Чеховской драматургии.
Любой уважающий себя режиссёр
не торопясь подбирается к этим
постановочным "вершинам",
и как свой "калхас",
как творческую эпитафию,
рожает одну чеховскую пиесу,
хотя бы раз в пятилетие.
Одна из моих подопечных дам
как - то звонит мне в третьем часу ночи
и спрашивает совета:
"Третья супруга моего четвёртого мужа -
а Вы знаете, что мы все живём,
навсегда оставшись "друзьями" -
попала..." и так далее.
В ответ я долго молчу,
высчитывая по памяти,
о ком же идёт всё - таки речь,
и никак не могу вспомнить.
Точно такой же звонок от режиссёра:
"Наконец - то довёл до ума
последнюю редакцию
своей третьей постановки "Вишнёвого...":
первую, как помните, ставил в Саратове в 76,
вторую - в Кишинёве, в 82..." , -
В ответ я кивающе поддакиваю,
со всем соглашаюсь,
хотя ничего уже не помню,
понимая, что четырёхчасовая экзекуция
томительного сидения в первом ряду -
(так что даже и не сбежать) -
жёванная - пережёванная,
с тягучими провисаниями,
набившими оскомину "ходами",
замусоленными клише,
и откровенной скукой,
не будет компенсирована
даже последующим премъерным банкетом,
где придётся,
поднимая тост за витию,
мямлить что - нибудь про
"неожиданные находки",
"детали" ,
"катарсис"
и целуясь с виновником торжества
проговаривать ему на ухо:
"Не ожидал!
Честно скажу, - не ожидал!
Ну брат - ты и гений!".
Для одного моего французкого приятеля,
ад - это быть пригвождённым к отбойному молотку,
для меня ад - это всё равно,
что вечно сидеть на чеховских,
одна за другой следующих пиесах.
Знаю их уже наизусть,
не хуже любого актёра,
реплику за репликой,
понимаю что чеховские герои "не слышат" друг друга,
произносят совсем неуместные и благоглупные сентенции,
вроде тех, что "надо работать", "работать надо, господа!",
что целые куски чеховского текста аморфны,
что их никах не наполнить ни смыслом, ни динамикой,
что эта вялость, ипохондрия -
и есть может самое близкое подобие
"нашей жизни",
где нет уже ни "исхода",
ни самой возможности такового,
где уже невозможна ни встреча с Другим,
ни слышание Другого,
невозможна и "героика",
и сама "трагедия".
Что это апатичная тухлая болотина,
с пузырями между кочек,
затягивающей жижей по горло,
и есть та самая наша повседневность,
в какую режиссёр и макает,
точно "рожей в унитаз".
Однако, чтобы спектакль всё - таки "получился"
надо всё равно любить
этих потерявших себя
чеховских неудачников.
Любая тень морализма,
презрения к этим "пустым пошлякам",
не сочувствие к их "мукам",
малейшая тень суда -
и можно смело говорить,
о неудаче.