Вдоль обрыва по-над пропастью
Река Смородина. И финал уже близок.
Сколько братья на берегу просидели никто не знает. Куда затем пошли и что делали тоже мало кому ведомо.
Те, кто знал их, дивились - жили они как будто не для себя, а словно за весь люд славянский.
И что с того, что промерзший лес сказал когда-то: "Не в силах это человеческих"? Сколько человек живет? Четыре десятка лет? Пять? Шесть? Сколько успел, столько и сделал.
А у братьев... У братьев времени впереди много было... Вечность.
Вообще, жизнь быстро их в стороны развела. Старшего Степь тянула. И сам-один ходил, и с ватагой выбирался, и в Орде с посольствами бывал.
Среднего же другое влекло. К норманнам хаживал, к франкам. В Царьград частенько наезжал. Поговаривают, секрет греческого огня узнать пытался. Может и не врут.
Когда огненное зелье в закатных землях появилось, мигом освоил литье пушек, и порох у него ох злой выходил. А там и огненному бою выучился, да так, что многие к нему науку перенять приезжали.
Время же на месте не стояло. То ползло, то вскачь неслось, а то и вовсе не разобрать, что творится, было.
В году тысяча четыреста шестьдесят втором великим князем Иван Третий стал. Вот тогда начал узелочек завязываться. Многие к тому руку свою приложили. И Орда, и Русь, и Крым, и Литва.
В году же тысяча четыреста восьмидесятом узел намертво затянулся.
Всю весну и лето два войска сходились да никак сойтись не могли. Ахмед союзников из Литвы ждал, а Иван мятеж братьев усмирял и подгадывал, как наверняка бой дать, ибо знал, что сейчас все решится. Второй попытки судьба не даст.
У Среднего забот было немало. Чтоб порох не отсырел проследи, упряжки к пушкам добудь, обоз с ядрами в пути не потеряй. И другими делами... тоже занимался. Но о них мало кто знал. Только те, кому положено.
Старший тоже не отлынивал - в особом отряде был. Гонцов в степи перехватывали да за ордынским войском следили.
Кто больше для дела сделал? Глупый вопрос. Тут каждое лыко в строку и каждое дело во славу.
Только поздней осенью в октябре сошлись, наконец, русичи с ордынцами на реке Угре. Степняки попробовали было с ходу переправиться, но не тут-то было. Много, много жизней пушки Среднего забрали. Многие находники рыбам на корм пошли.
Вот раки небось по весне обзавидовались: они-то уже в спячку залегли.
А дальше странные дела начались - ни мира, ни войны. Затихарились оба войска. Все своего часа ждут.
И каждый вечер у костра Среднего воины собирались послушать.
А он рассказывал... про Бату и Киев. Про Владимир и Козельск. Про то, как плач летел над землей и про то, как тишина страшней рыданий была, ибо не осталось кому плакать.
Многое рассказывал да так, словно своими глазами повидал. И ой недобро бойцы, расходясь, на другой берег смотрели. Но приказа к бою все не было и не было.
И мало кто видел, как под утро в сумерках выходил Средний к реке, садился и шептал что-то тихонечко. Никто не слышал, что за слова на ту сторону летели.
Только вот спящим монголам в посвисте ветра слышалось: "Не вернешься домой, не увидишь жен своих, здесь останешься".
Просыпался степной человек, шел к реке напиться, а в плеске воды блазнилось: "Чего ждете? Когда дальше пойдете? Рыбы мои не досыта еще наелись".
Возвращался, костер разводил, а пламя словно шептало: "Не видать тебе удачи и славы. Не видать тебе больше вечного синего неба. Ждет тебя могила снежная да отроют по весне звери степные".
И даже в ржании любимого коня звучало: "Прости, скоро уже другие руки меня под узду возьмут. Прости, скоро враг твой оседлает меня. Прости..."
Так вот день за днем, ночь за ночью, неделю за неделей, пока не стал на Угре прочный лед. Отошло русское войско, чтоб дать решающий бой в удобном месте. Но не посмели ордынцы следом пойти, все Литву ждали, да так и не дождавшись отправились восвояси. А как радостная весть пришла и летучие отряды из степи вернулись, тогда и русичи по домам пошли.
Один из отрядов Средний особо ждал, большую бутыль крепкого вина берег. Но когда пришли вои, не было средь них Старшего. И рассказали, что еще в начале осени перехватывали гонца. И почти перехватили ведь, а толку... У них все отриконь, а у него подмены нет, но догнать никак не получалось.
Будто под седлом у раскосого сам диавол был.
И вот когда под вечер начал гонец отрываться, Старший шепнул что-то своему скакуну, и помчался тот быстрее ветра. Мигом нагонять стал, а там и потерялись оба в сумерках.
Три дня в оговоренном месте его ждали - не дождались.
Но и гонец не прошел. Оба в ночной степи сгинули.
Средний выслушал молча, бутыль взял и ушел от людей подальше. Хотели было остановить, придержать, но никто на пути встать не посмел. Только спустя два дня под вечер вернулся оставшийся брат к войску.
Что делал, где был... так и осталось никому не ведомо. Да по совести говоря, мало кто и узнать хотел. Вернулся и ладно. А от многих знаний только горестей добавляется.
Средний же как отошел подальше, пробку выдернул, с горла треть бутыли выпил - даже горечи не почувствовал. Разбил он с маха бутыль о землю и поднял лицо к небу в безмолвном крике. Но молчало небо, и пал он на колени, и ударил, разбивая кулаки в кровь о мерзлую землю, только и тут ему ответа не было.
И вот тогда Средний словно взбеленился, заорал уже в голос. Спрашивал зачем и почему. Спрашивал, что брат его сделал и что он еще сделать должен, просил ответить, где ему тропа на Кромку откроется...
Но не было ответа ни от неба сумрачного, ни от земли заледенелой. Не было от них ни знака, ни намека, даже ветер утих, и поземка улеглась...
А как кончились силы, упал Средний без чувств и долго лежал недвижим. Только трава сухая над ним склонилась и снег тихо-тихо падать начал.
Очнулся же - назад побрел. Дальше лямку тянуть, за люд русский жить.
Благо... благо времени у него впереди много было. Вечность.
Сколько братья на берегу просидели никто не знает. Куда затем пошли и что делали тоже мало кому ведомо.
Те, кто знал их, дивились - жили они как будто не для себя, а словно за весь люд славянский.
И что с того, что промерзший лес сказал когда-то: "Не в силах это человеческих"? Сколько человек живет? Четыре десятка лет? Пять? Шесть? Сколько успел, столько и сделал.
А у братьев... У братьев времени впереди много было... Вечность.
Вообще, жизнь быстро их в стороны развела. Старшего Степь тянула. И сам-один ходил, и с ватагой выбирался, и в Орде с посольствами бывал.
Среднего же другое влекло. К норманнам хаживал, к франкам. В Царьград частенько наезжал. Поговаривают, секрет греческого огня узнать пытался. Может и не врут.
Когда огненное зелье в закатных землях появилось, мигом освоил литье пушек, и порох у него ох злой выходил. А там и огненному бою выучился, да так, что многие к нему науку перенять приезжали.
Время же на месте не стояло. То ползло, то вскачь неслось, а то и вовсе не разобрать, что творится, было.
В году тысяча четыреста шестьдесят втором великим князем Иван Третий стал. Вот тогда начал узелочек завязываться. Многие к тому руку свою приложили. И Орда, и Русь, и Крым, и Литва.
В году же тысяча четыреста восьмидесятом узел намертво затянулся.
Всю весну и лето два войска сходились да никак сойтись не могли. Ахмед союзников из Литвы ждал, а Иван мятеж братьев усмирял и подгадывал, как наверняка бой дать, ибо знал, что сейчас все решится. Второй попытки судьба не даст.
У Среднего забот было немало. Чтоб порох не отсырел проследи, упряжки к пушкам добудь, обоз с ядрами в пути не потеряй. И другими делами... тоже занимался. Но о них мало кто знал. Только те, кому положено.
Старший тоже не отлынивал - в особом отряде был. Гонцов в степи перехватывали да за ордынским войском следили.
Кто больше для дела сделал? Глупый вопрос. Тут каждое лыко в строку и каждое дело во славу.
Только поздней осенью в октябре сошлись, наконец, русичи с ордынцами на реке Угре. Степняки попробовали было с ходу переправиться, но не тут-то было. Много, много жизней пушки Среднего забрали. Многие находники рыбам на корм пошли.
Вот раки небось по весне обзавидовались: они-то уже в спячку залегли.
А дальше странные дела начались - ни мира, ни войны. Затихарились оба войска. Все своего часа ждут.
И каждый вечер у костра Среднего воины собирались послушать.
А он рассказывал... про Бату и Киев. Про Владимир и Козельск. Про то, как плач летел над землей и про то, как тишина страшней рыданий была, ибо не осталось кому плакать.
Многое рассказывал да так, словно своими глазами повидал. И ой недобро бойцы, расходясь, на другой берег смотрели. Но приказа к бою все не было и не было.
И мало кто видел, как под утро в сумерках выходил Средний к реке, садился и шептал что-то тихонечко. Никто не слышал, что за слова на ту сторону летели.
Только вот спящим монголам в посвисте ветра слышалось: "Не вернешься домой, не увидишь жен своих, здесь останешься".
Просыпался степной человек, шел к реке напиться, а в плеске воды блазнилось: "Чего ждете? Когда дальше пойдете? Рыбы мои не досыта еще наелись".
Возвращался, костер разводил, а пламя словно шептало: "Не видать тебе удачи и славы. Не видать тебе больше вечного синего неба. Ждет тебя могила снежная да отроют по весне звери степные".
И даже в ржании любимого коня звучало: "Прости, скоро уже другие руки меня под узду возьмут. Прости, скоро враг твой оседлает меня. Прости..."
Так вот день за днем, ночь за ночью, неделю за неделей, пока не стал на Угре прочный лед. Отошло русское войско, чтоб дать решающий бой в удобном месте. Но не посмели ордынцы следом пойти, все Литву ждали, да так и не дождавшись отправились восвояси. А как радостная весть пришла и летучие отряды из степи вернулись, тогда и русичи по домам пошли.
Один из отрядов Средний особо ждал, большую бутыль крепкого вина берег. Но когда пришли вои, не было средь них Старшего. И рассказали, что еще в начале осени перехватывали гонца. И почти перехватили ведь, а толку... У них все отриконь, а у него подмены нет, но догнать никак не получалось.
Будто под седлом у раскосого сам диавол был.
И вот когда под вечер начал гонец отрываться, Старший шепнул что-то своему скакуну, и помчался тот быстрее ветра. Мигом нагонять стал, а там и потерялись оба в сумерках.
Три дня в оговоренном месте его ждали - не дождались.
Но и гонец не прошел. Оба в ночной степи сгинули.
Средний выслушал молча, бутыль взял и ушел от людей подальше. Хотели было остановить, придержать, но никто на пути встать не посмел. Только спустя два дня под вечер вернулся оставшийся брат к войску.
Что делал, где был... так и осталось никому не ведомо. Да по совести говоря, мало кто и узнать хотел. Вернулся и ладно. А от многих знаний только горестей добавляется.
Средний же как отошел подальше, пробку выдернул, с горла треть бутыли выпил - даже горечи не почувствовал. Разбил он с маха бутыль о землю и поднял лицо к небу в безмолвном крике. Но молчало небо, и пал он на колени, и ударил, разбивая кулаки в кровь о мерзлую землю, только и тут ему ответа не было.
И вот тогда Средний словно взбеленился, заорал уже в голос. Спрашивал зачем и почему. Спрашивал, что брат его сделал и что он еще сделать должен, просил ответить, где ему тропа на Кромку откроется...
Но не было ответа ни от неба сумрачного, ни от земли заледенелой. Не было от них ни знака, ни намека, даже ветер утих, и поземка улеглась...
А как кончились силы, упал Средний без чувств и долго лежал недвижим. Только трава сухая над ним склонилась и снег тихо-тихо падать начал.
Очнулся же - назад побрел. Дальше лямку тянуть, за люд русский жить.
Благо... благо времени у него впереди много было. Вечность.