Ты не проиграл
Как бы тяжела зима ни была, весна все равно наступит рано или поздно.
Ушли монголы, полон угнали, добычу в степи свои утащили. А на землях русских кто до тепла дожил, по новой жизнь налаживать стали. Наши же братья распутицу переждали и дальше пошли.
Шли себе, шли, пока не забрели в странный лес. Вроде леший не водит, а прямо идти ну никак не получается. Чуть глаза отвел - свернул и сам того не заметил. Моргнул и как в другом месте очутился. И ругались, и серебра касались, сапоги переобули, одежду наизнанку вывернули, поменялись ею... Все одно вертит, словно детей малых.
Сел тогда Средний на землю, к дереву прислонился и прислушался к лесу. Он-то думал лесного духа услышать, договориться с ним, а вокруг ни одного кромешника нет, и весь лес густой невидимой паутиной заплетен. Чуть ее нити коснись, мигом с пути сбивает, дальше пройти не дает.
Начал тогда Средний вспоминать. Как попали они в эти места, что видели, какие знаки в пути были... Поразмыслил и понял - не случайно в это гиблое место их занесло. Там, куда ходу нет, в самом центре паутины Цена, Лесом назначенная.
Ну что ж, не было еще так, чтоб братья от судьбы бегали. Присмотрелся повнимательней, за ниточку зацепился, а потом глаза открыл, и пошли Средний со Старшим расплату творить и долг возвращать.
Шли день, шли два. По пути ни одного человека им не повстречалось, только пустые деревни и заброшенные поля. Ладно еще, что людей нет. Уж после нашествия-то... Странно, что разорения не было. Как будто ушли люди, а все добро нажитое бросили.
На третий день вышли на берег озера и увидали город большой да шумный. Опять удивились. Стены вокруг града обветшавшие, низенькие, но чинить их никто не торопится. А окрест версты на три музыка с воплями разносятся, словно праздник в граде идет, словно нет вокруг бед лютых. Горько братьям стало, хотели обойти, но серая нить прямо к воротам ведет. А значить и путь их туда лежит.
При входе стражи не было, и сразу же за башней привратной вовсю веселье да гульба идут. Стали расспрашивать люд что к чему. Первой бабу какую-то спросили, она в ответ только засмеялась, грудями тряханула задорно да дальше в пляс пошла. Подмигнула еще завлекающе. Монах рядом веселился, к нему подошли. Он в ответ перекрестил их и ковш браги поднес. Еле-еле отговорились, что за спасение от смерти лютой обет приняли три дня да три года хмельного даже не касаться. Черноризец про обет услышал, даже посерьезнел чуток, мол, да это серьезно: вон старший наш решил, пока не узнает, как город спасти, не есть, не пить, не спать, а взывать к Господу. И Бог услышал его и открыл путь к спасению! А потом хлебнул служитель господень еще и по новой в пляс пустился.
Так слово за слово от разных людей разузнали, что здесь делается.
Монголы зимой в эти края не добрались, но настоятель здешний в Киеве был и чудом только живым вырвался. Как вернулся, три дня от алтаря не отходил, молился, а затем ушел в свою келью и приказал вход замуровать, ибо решил он поститься, пока Господь не ниспошлет ему знание, как спасти всех чистых духом от раскосых диаволов. Две седмицы прошло, в келье давно уже тихо было, пришли монахи ломать стенку - тело вынести, чтоб земле предать.
Но когда первый раз ударили молотом, осыпалась прочная стена, будто из песка сложенная, и сразу за ней настоятель стоял. Лик его был светел, словно молодой месяц, а когда шаг вперед к людям сделал, показалось, что не по земле шагает, а по воздуху плывет.
Вышел он за ворота храма. И провозгласил, что оградит Бог град сей и люд его весь от бед любых, если до лета отольют колокол, что славить будет Господа, как никто в мире еще не славил. Затем повелел снять главный колокол и разбить, дабы отлить новый величайший.
И сделали по слову его. И собрали по граду да окрестностям всю посуду медную, чтоб материала хватило. Олово же в монастырских подвалах давно хранилось. Еще когда капище поганое разоряли, слитки нашли.
И ведь весна только-только началась, но готово все! Завтра поднимется спасенье на высокую колокольню, и как первый удар прозвучит, огражден от бед будет и град, и люд окрестный.
Переглянулись братья да пошли на площадь главную к храму, где чудо чудное стояло. Там люди совсем из разума вышли: бабы кувырками по всей площади крутятся, дети по колокольне, словно мухи лазают. А что мужики творят, о том вообще говорить не хочется. Дошли до ступенек - прям перед ними мастера валяются: все пьяны, на ногах устоять не могут. И в голос орут, всем вокруг рассказывают про то, как старый плохой колокол ломали да новый, что всех спасет, лили.
Подошли Средний со Старшим поближе, а у одного в руках слиток какой-то. Сам литейщик на земле валяется, на металл не налюбуется и орет, мол, никогда такого олова еще не видел, а значит и колокол новый звучать будет, как никакой во всем мире еще не звучал.
Пригляделись Средний и Старший и плохо им стало. Метал тот был иза-за Реки Смородины. Уж воистину звон будет, какого еще не было.
Так прозвенит - небесам тошно станет.
Поддакнули они хмельному мастеру и пошли за стены подумать крепко. Но от близости Нави им тоже сил прибавилось - Средний за окоем заглянуть смог. А там войско монгольское идет-поспешает, и паутина пред ним сама расступается. Да не просто расступается, а словно ведет и подгоняет. Как раз к первому удару подойдут.
На что братья повидали многое, и мало чего в мире могло испугать их, но тут аж до дрожи проняло. Представили они, как ворвется в беззащитный град враг лютый, как зальет улицы кровь людей одурманенных, а затем ударит над всем этим Колокол Нави...
И, кажется, шепчет кто-то из-за грани мира: «Так и будет, а кто поможет мне в деле этом, награду получит величайшую. Хоть силу земную неимоверную, хоть славу громкую, а и хоть власть тайную да безмерную. Коль захочет же, то и все вместе взять может».
Ну да страхи страхами, а утро вечера мудренее. Вышли братья на берег, развели костер. Рыбы наловили, порадовались, что за стенами ни крошки хлеба не съели, ни глотка браги не выпили. Старший спать лег, Средний же все сидел, на угли рдеющие глядел да плеск волн слушал.
На заре Старший проснулся, а Средний последнюю их горсть зерна перетирает. Увидел, что брат глаза открыл и говорит: иди, мол, в город к тем, кто подымать будет, присоединяйся. Как поднимут колокол этот повыше, сруби веревки, урони его. Пусть бьется в куски. А тебе останется продержаться чуточку, так что рогатину под рукой держи.
Старший только усмехнулся. «Это там-то продержаться? Ну да ладно, брате, на Кромке встретимся. Уж если это не великое дело, то я и не знаю, какое тогда велико будет». И ушел.
Средний тем временем муку дотер, уселся поудобней на самой кромке воды, глаза закрыл…
И словно видел он как люд завороженно на площадь идет, и давят в толпе старых, и затаптывают малых, но не замечают, что творят. Как сторожко, боясь засады, входит в распахнутые ворота передовая монгольская сотня, и как удивленно зыркают конники на пустые улицы, а к стенам во весь опор несутся тысячи и тысячи степных воинов...
Как медленно, словно через силу поднялся топор и перерубил прочный канат! Как Старший, сбросив одурь, прижался к стене и перехватил рогатину для последнего боя, ибо не в людских силах одному против стольких устоять, но и просто сдаться не для брата его было!
Как свалился на землю проклятый колокол и разбился на десятки кусков!!!
Вот тогда-то опустил Средний кулак в озеро да разжал горсть. И мука из чистого, издалека принесенного зерна медленно стала расползаться, мутя прозрачную воду.
А Средний зашептал:
Небо предвечное, брось взор свой и дай Яви сил устоять.
Земля сырая, помоги сыну твоему в деле нелегком.
Воды вешние, последнее отдаю вам, чтоб смыли вы грязь.
Ветер легкий, как свершится, что суждено, развей зло, какое уцелеть сможет.
Вздохнул и завершил наговор:
Волей моей да будет исполнено желание ваше,
И да будет оплачен долг наш.
И тогда застыло все. Озеро гладким стало, как зеркало. Ветер утих, ни листик не колыхнется. Монголы уже до площади добрались - словно окаменели. Топоры в руках мужиков, что к Старшему подступали, так и не опустились. Капля крови с острия рогатины сорвалась и повисла, не долетев до земли...
А затем махонькая рыбка крупинку муки с ладони Среднего склюнула...
И ударили из-под земли ключи студеные. И разверзлась земля под градом обреченным, и не было ни людям одурманенным, ни находникам степным пути к спасению.
Старший же, как вода под горло подошла, рогатину бросил и поплыл к месту, где брата оставил. Пока плыл уже и крыши под бурлящими водами скрылись, но пробился-таки, нырнул и Среднего вытащил. А затем волна огромная, словно ладонь невидимая их подхватила и на новый берег вынесла.
И там, на берегу хрипло и зло рассмеялся Средний.
- Не знаешь, , значит, какое дело велико?! - а потом поник. - Я вот тоже не знаю...
Это я вернулся к старому циклу Река Смородина.
Полный текст - http://samlib.ru/i/ilxin_aleksej_igorewich/00rekasmorodina.shtml
Ушли монголы, полон угнали, добычу в степи свои утащили. А на землях русских кто до тепла дожил, по новой жизнь налаживать стали. Наши же братья распутицу переждали и дальше пошли.
Шли себе, шли, пока не забрели в странный лес. Вроде леший не водит, а прямо идти ну никак не получается. Чуть глаза отвел - свернул и сам того не заметил. Моргнул и как в другом месте очутился. И ругались, и серебра касались, сапоги переобули, одежду наизнанку вывернули, поменялись ею... Все одно вертит, словно детей малых.
Сел тогда Средний на землю, к дереву прислонился и прислушался к лесу. Он-то думал лесного духа услышать, договориться с ним, а вокруг ни одного кромешника нет, и весь лес густой невидимой паутиной заплетен. Чуть ее нити коснись, мигом с пути сбивает, дальше пройти не дает.
Начал тогда Средний вспоминать. Как попали они в эти места, что видели, какие знаки в пути были... Поразмыслил и понял - не случайно в это гиблое место их занесло. Там, куда ходу нет, в самом центре паутины Цена, Лесом назначенная.
Ну что ж, не было еще так, чтоб братья от судьбы бегали. Присмотрелся повнимательней, за ниточку зацепился, а потом глаза открыл, и пошли Средний со Старшим расплату творить и долг возвращать.
Шли день, шли два. По пути ни одного человека им не повстречалось, только пустые деревни и заброшенные поля. Ладно еще, что людей нет. Уж после нашествия-то... Странно, что разорения не было. Как будто ушли люди, а все добро нажитое бросили.
На третий день вышли на берег озера и увидали город большой да шумный. Опять удивились. Стены вокруг града обветшавшие, низенькие, но чинить их никто не торопится. А окрест версты на три музыка с воплями разносятся, словно праздник в граде идет, словно нет вокруг бед лютых. Горько братьям стало, хотели обойти, но серая нить прямо к воротам ведет. А значить и путь их туда лежит.
При входе стражи не было, и сразу же за башней привратной вовсю веселье да гульба идут. Стали расспрашивать люд что к чему. Первой бабу какую-то спросили, она в ответ только засмеялась, грудями тряханула задорно да дальше в пляс пошла. Подмигнула еще завлекающе. Монах рядом веселился, к нему подошли. Он в ответ перекрестил их и ковш браги поднес. Еле-еле отговорились, что за спасение от смерти лютой обет приняли три дня да три года хмельного даже не касаться. Черноризец про обет услышал, даже посерьезнел чуток, мол, да это серьезно: вон старший наш решил, пока не узнает, как город спасти, не есть, не пить, не спать, а взывать к Господу. И Бог услышал его и открыл путь к спасению! А потом хлебнул служитель господень еще и по новой в пляс пустился.
Так слово за слово от разных людей разузнали, что здесь делается.
Монголы зимой в эти края не добрались, но настоятель здешний в Киеве был и чудом только живым вырвался. Как вернулся, три дня от алтаря не отходил, молился, а затем ушел в свою келью и приказал вход замуровать, ибо решил он поститься, пока Господь не ниспошлет ему знание, как спасти всех чистых духом от раскосых диаволов. Две седмицы прошло, в келье давно уже тихо было, пришли монахи ломать стенку - тело вынести, чтоб земле предать.
Но когда первый раз ударили молотом, осыпалась прочная стена, будто из песка сложенная, и сразу за ней настоятель стоял. Лик его был светел, словно молодой месяц, а когда шаг вперед к людям сделал, показалось, что не по земле шагает, а по воздуху плывет.
Вышел он за ворота храма. И провозгласил, что оградит Бог град сей и люд его весь от бед любых, если до лета отольют колокол, что славить будет Господа, как никто в мире еще не славил. Затем повелел снять главный колокол и разбить, дабы отлить новый величайший.
И сделали по слову его. И собрали по граду да окрестностям всю посуду медную, чтоб материала хватило. Олово же в монастырских подвалах давно хранилось. Еще когда капище поганое разоряли, слитки нашли.
И ведь весна только-только началась, но готово все! Завтра поднимется спасенье на высокую колокольню, и как первый удар прозвучит, огражден от бед будет и град, и люд окрестный.
Переглянулись братья да пошли на площадь главную к храму, где чудо чудное стояло. Там люди совсем из разума вышли: бабы кувырками по всей площади крутятся, дети по колокольне, словно мухи лазают. А что мужики творят, о том вообще говорить не хочется. Дошли до ступенек - прям перед ними мастера валяются: все пьяны, на ногах устоять не могут. И в голос орут, всем вокруг рассказывают про то, как старый плохой колокол ломали да новый, что всех спасет, лили.
Подошли Средний со Старшим поближе, а у одного в руках слиток какой-то. Сам литейщик на земле валяется, на металл не налюбуется и орет, мол, никогда такого олова еще не видел, а значит и колокол новый звучать будет, как никакой во всем мире еще не звучал.
Пригляделись Средний и Старший и плохо им стало. Метал тот был иза-за Реки Смородины. Уж воистину звон будет, какого еще не было.
Так прозвенит - небесам тошно станет.
Поддакнули они хмельному мастеру и пошли за стены подумать крепко. Но от близости Нави им тоже сил прибавилось - Средний за окоем заглянуть смог. А там войско монгольское идет-поспешает, и паутина пред ним сама расступается. Да не просто расступается, а словно ведет и подгоняет. Как раз к первому удару подойдут.
На что братья повидали многое, и мало чего в мире могло испугать их, но тут аж до дрожи проняло. Представили они, как ворвется в беззащитный град враг лютый, как зальет улицы кровь людей одурманенных, а затем ударит над всем этим Колокол Нави...
И, кажется, шепчет кто-то из-за грани мира: «Так и будет, а кто поможет мне в деле этом, награду получит величайшую. Хоть силу земную неимоверную, хоть славу громкую, а и хоть власть тайную да безмерную. Коль захочет же, то и все вместе взять может».
Ну да страхи страхами, а утро вечера мудренее. Вышли братья на берег, развели костер. Рыбы наловили, порадовались, что за стенами ни крошки хлеба не съели, ни глотка браги не выпили. Старший спать лег, Средний же все сидел, на угли рдеющие глядел да плеск волн слушал.
На заре Старший проснулся, а Средний последнюю их горсть зерна перетирает. Увидел, что брат глаза открыл и говорит: иди, мол, в город к тем, кто подымать будет, присоединяйся. Как поднимут колокол этот повыше, сруби веревки, урони его. Пусть бьется в куски. А тебе останется продержаться чуточку, так что рогатину под рукой держи.
Старший только усмехнулся. «Это там-то продержаться? Ну да ладно, брате, на Кромке встретимся. Уж если это не великое дело, то я и не знаю, какое тогда велико будет». И ушел.
Средний тем временем муку дотер, уселся поудобней на самой кромке воды, глаза закрыл…
И словно видел он как люд завороженно на площадь идет, и давят в толпе старых, и затаптывают малых, но не замечают, что творят. Как сторожко, боясь засады, входит в распахнутые ворота передовая монгольская сотня, и как удивленно зыркают конники на пустые улицы, а к стенам во весь опор несутся тысячи и тысячи степных воинов...
Как медленно, словно через силу поднялся топор и перерубил прочный канат! Как Старший, сбросив одурь, прижался к стене и перехватил рогатину для последнего боя, ибо не в людских силах одному против стольких устоять, но и просто сдаться не для брата его было!
Как свалился на землю проклятый колокол и разбился на десятки кусков!!!
Вот тогда-то опустил Средний кулак в озеро да разжал горсть. И мука из чистого, издалека принесенного зерна медленно стала расползаться, мутя прозрачную воду.
А Средний зашептал:
Небо предвечное, брось взор свой и дай Яви сил устоять.
Земля сырая, помоги сыну твоему в деле нелегком.
Воды вешние, последнее отдаю вам, чтоб смыли вы грязь.
Ветер легкий, как свершится, что суждено, развей зло, какое уцелеть сможет.
Вздохнул и завершил наговор:
Волей моей да будет исполнено желание ваше,
И да будет оплачен долг наш.
И тогда застыло все. Озеро гладким стало, как зеркало. Ветер утих, ни листик не колыхнется. Монголы уже до площади добрались - словно окаменели. Топоры в руках мужиков, что к Старшему подступали, так и не опустились. Капля крови с острия рогатины сорвалась и повисла, не долетев до земли...
А затем махонькая рыбка крупинку муки с ладони Среднего склюнула...
И ударили из-под земли ключи студеные. И разверзлась земля под градом обреченным, и не было ни людям одурманенным, ни находникам степным пути к спасению.
Старший же, как вода под горло подошла, рогатину бросил и поплыл к месту, где брата оставил. Пока плыл уже и крыши под бурлящими водами скрылись, но пробился-таки, нырнул и Среднего вытащил. А затем волна огромная, словно ладонь невидимая их подхватила и на новый берег вынесла.
И там, на берегу хрипло и зло рассмеялся Средний.
- Не знаешь, , значит, какое дело велико?! - а потом поник. - Я вот тоже не знаю...
Это я вернулся к старому циклу Река Смородина.
Полный текст - http://samlib.ru/i/ilxin_aleksej_igorewich/00rekasmorodina.shtml