Иван Солоневич. Миф о Николае Втором. Часть 1.
Статья, написанная в 1949 году, ныне, в год 100-летия Великой смуты, актуальна, как никогда:
В своё время я изрёк некую истину: «гений в политике - это хуже чумы». В те времена эта истина была сообщена почти без доказательств. Несколько позже по поводу неё меня свирепо допрашивали в Гестапо: кого это я, собственно, имел в виду? Я отвечал невинно: конечно, Сталина. Ещё позже я пытался обосновать эту истину так: гений - это человек, выдумывающий нечто принципиально новое. Нечто принципиально новое, естественно, входит в конфликт со всем, что называется «старым». Но так как жизнь человеческого общества базируется на целой сумме старых навыков, верований, традиций и чего хотите ещё, то гению остаётся одно: попробовать сломать «косность среды» методами вооружённых доказательств. Из этого никогда ничего путного не выходило.
Гений в политике - как и в других областях человеческой жизни - кроме науки - поставляет ничем незаменимый материал для экранных и литературных Холливудов всех эпох. О докторе Дженкинсе, который нам с вами дал оспенную прививку, вы, я полагаю, не знаете или почти ничего или вовсе ничего. Вероятно, не знают о нём и сёстры милосердия. Но о Екатерине Великой исписаны целые библиотеки романов и накручены миллионы вёрст фильмов. Я не занимаюсь никаким утопизмом и никаким прожектёрством и не собираюсь предлагать Холливуду фильм из жизни Дженкинса или Менделеева. Но нынешнему русскому читателю стоит предложить некоторые - в общем довольно простые соображения. Вот из числа тех, которые нам в голову не приходили - пока голова была в безопасности.
Итак: Ганнибал был, вероятно, величайшим полководцем истории: его «Канны» с тех пор пытались «догнать и перегнать» все полководцы мира и никому это не удалось. Ганнибал действительно «чуть-чуть» не захватил Рима. Но Карфаген он погубил окончательно. И, в изгнании, покончил жизнь самоубийством.
Цезарь был тоже гением. Римскую демократию он заменил первым в европейской истории тоталитарным режимом, Рима не спас и был зарезан своим лучшим другом - почти как Троцкий.
Карл Великий резал публику налево и направо, никакой Империи не создал и вообще у него ни из чего ничего не вышло.
В гении попал и наш Пётр Первый. Его карьера кончилась более мирно: капитуляция всей армии на Пруте, опустевший престол, почти сто лет порнократии и крепостное право.
Был гением и Наполеон: Ваграм и Аустерлиц, свод законов и стихи Гейне о двух гренадерах - коронный номер Шаляпина. Даже и Лермонтов соблазнился:
«Хвала, он русскому народу
Великий жребий указал
И миру вечную свободу
Из мрака ссылки завещал».
Какую это свободу каким это народам мог завещать наследник Цезаря и предшественник Сталина - остаётся мало понятным. Но в общем всё это кончилось так: Франция обескровлена вконец, Европа разорена, тираны и казаки в Париже, а гений на острове Святой Елены. Потом был «гений Гитлера». Теперь живёт ещё гений Сталина. Подождём. Гениев по осени считают.
В числе тех еретических мыслей, которые в свое время были высказаны в моей газете, была и такая: Николай Второй был самым умным человеком России. Сейчас, восемь лет спустя, в мою фразу о Николае Втором я внес бы некоторое "уточнение": с момента Его отречения от престола в мировой политике,- во всей мировой политике,- более умного человека не было. Или еще точнее - или осторожнее - никто ничего с тех пор более умного не сделал.
Напоминаю исторический и общественный ход событий. У нас после гибели Николая Второго погибли: Милюков, Керенский, Троцкий, Бухарин и ещё несколько сотен столь же талантливых людей. И мы вместе с Милюковым, Керенским, Троцким, Бухариным и ещё несколькими сотнями столь же умных людей тоже катимся со ступеньки на ступеньку.
В Германии с тех пор выведены в исторический и прочий расход Вильгельм Второй, Веймарская конституция и гитлеровский Третий Райх. Немцы за это время проделали тот же процесс, что и мы. Или почти такой же.
После устранения двух реакционных монархов - в притоне Лиги Наций собрался «цвет человечества». Цвет человечества лил потоки красноречия и водопады шампанского. Клемансо - «отца победы» - вышибли вон. Вильсона, отца «четырнадцати пунктов» - вышибли вон. Ллойд Джорджа, отца «торговли с людоедами» - тоже вышибли вон. Ни из чего ничего не вышло: ни из примирения с Германией, ни из разоружения Германии. Ни из помощи Белой армии, ни из признания большевиков. Ни из посредничества между Японией и Китаем, ни из попыток посредничества в греко-турецкой войне. Я в своё время писал, что удостоверения Лиги наций следовало бы печатать на бланках жёлтых билетов. У М. Алданова есть очерки заседаний Лиги Наций, которые, вероятно, являются мировым рекордом в области политического репортажа. Прочтите их - и не пеняйте на жёлтый билет.
Итак вот: был цвет человечества. Самые избранные из самых избранных. Они произносили по сто красивых слов в минуту. Кое-кто и по триста. За это время шла война в России, шла война на Дальнем Востоке, шла война в Турции, шла война в Испании. Были и «инциденты»: польский генерал захватил литовскую вильну. Муссолини захватил Абиссинию. Лига Наций говорила: ах, как нехорошо! Потом Гитлер захватил Рейнскую область. Потом Австрию. Потом Чехию. К моменту абиссинской войны «англичанин мудрец» оказался без снарядов: флот снарядов не имел. К моменту гитлеровских неприятностей тот же мудрец страшно боялся… французского подводного флота. Словом - под прикрытием цвета человечества мирно зрел плод Второй Мировой войны. Потом было 110 союзных дивизий против пяти немецких - и, под прикрытием этого блефа, Гитлер съел Польшу. Сталин помогал, французы безмолвствовали. Потом Гитлер съел Францию - и Сталин был очень доволен. Потом у Гитлера оказались развязанные руки и Сталин оказался лицом к лицу со своим вчерашним другом, союзником и почти благодетелем: на советском фронте германские самолёты питались сталинскими же смазочными маслами. Потом товарищ Сталин был лучшим другом Черчилля. Потом всё это временно задержалось на линии Штеттин - Триест. А - что будет ещё потом? Нет, я не считаю Николая Второго «гением»…
Очень трудно было бы считать «гением» и Александра Первого. В 1814 году «Лигой Наций» был он. Собственно в единственном числе. Никто повешен не был. Ни одного клочка земли у Франции отнято не было. Даже и от миллиардной контрибуции «всеевропейский жандарм» отказался. Не было: ни репараций, ни репатриаций. Ни революций, ни войн. Не было концентрационных лагерей, хотя нечто вроде колхозов у нас уже было: военные поселения. Военные поселения нам «втемяшили в голову». А знаете ли вы, что военные поселения были введены - как и колхозы - на самом строгом основании самой современной науки? И проект выработал наш учёный историк профессор кн. Щербатов. К сожалению, Александр Первый некоторое философское образование всё-таки имел. Так что колхозы академика Щербатова были проведены в жизнь. Потом всю вину за них свалили на Аракчеева. О том - чего говорить не надо - наука умеет не говорить. Словом - в 1814 году была «кровавая реакция». В 1918 был бескровный прогресс.
Основное преимущество монархии (повторяю ещё раз: я говорю только о русской монархии) заключается в том, что власть получает средний человек и получает её по бесспорному праву случайности: по праву рождения. Он, как козырный туз в игре, правила которой вы признаёте. В такой игре такого туза и Аллах не бьёт. Этот средний человек, лишённый каких бы то ни было соблазнов богатства, власти, орденов и прочего - имеет наибольшую в мире свободу суждения. Американский писатель м-р Вудсворт - бывший коммунист и потом бывший банкир (может быть, раньше банкир и только потом коммунист) мечтал о том, как было бы хорошо, если бы на мирных и мировых конференциях заседали просто булочники, сапожники, портные и прочие - хуже Лиги Наций всё-таки не было бы. Говоря очень грубо - русская монархия реализовала вудсвортовскую мечту: средний человек, по своему социальному положению лишённый необходимости «борьбы за власть» и поэтому лишённый по крайней мере необходимости делать и гнусности. Ошибки будет, конечно, делать и он. Но меньше, чем кто бы то ни было другой.
…Мы живём в мире втемяшенных представлений. Мы называем: Петра Первого - Великим, Александра Первого - Благословенным и Сталина - гением. Поставим вопрос по-иному.
При Петре Первом - Швеция Карла XII, которая Германией Вильгельма Второго, конечно, никак не была, - дошла до Полтавы. Александр Первый, которого история называет Благословенным, - пустил французов в Москву - правда, Наполеон был не чета Карлу. При Сталине, Гениальнейшем из всех Полководцев Мира, - немцы опустошили страну до Волги. При Николае Втором, который не был ни Великим, ни Благословенным, ни тем более Гениальнейшим, - немцев дальше Царства Польского НЕ ПУСТИЛИ: а Вильгельм Второй намного почище Гитлера.
* * *
При Николае Втором Россия к войне готова не была. При Сталине она готовилась к войне по меньшей мере двадцать лет. О шведской войне Ключевский пишет: «ни одна война не была так плохо подготовлена». Я утверждаю: никогда ни к одной войне Россия готова не была и никогда готова не будет. Мы этого не можем. Я не могу годами собирать крышки от тюбиков, и вы тоже не можете. Я не хочу маршировать всю жизнь, и вы тоже не хотите. А немец - он может. В 1914 году Германия была, так сказать, абсолютно готова к войне. Это был предел почти полувековой концентрации всех сил страны. Это было как в спортивном тренинге: вы подымаете ваши силы до предела вашей физиологической возможности. Больше - поднять нельзя и нельзя держаться на этом уровне. Нужно: или выступить, или отказаться от выступления. Так было и с Германией Вильгельма. С Германией Гитлера был почти сплошной блеф.
Поэтому война с Германией была неизбежна. Это знал Николай Второй, и это знали все разумные и информированные люди страны - их было немного. И их травила интеллигенция. Один из самых реакционных публицистов этой эпохи, сотрудник «Нового Времени» - М. О. Меньшиков повторил литературный фокус Катона Римского. Катон каждую свою речь кончал так: «прежде всего нужно разрушить Карфаген». М. О. Меньшиков каждую статью кончал так: «А есть ли у нас достаточно пулемётов?»
Пулемётов у нас было недостаточно. Не хватило, впрочем, их и у Вильгельма: к зиме 1914-1915 года ни у кого ничего не хватило. Но нам от этого пришлось тяжелее всего: фронт был слишком широк.
До Русско-Германской войны была ещё и русско-японская неудача. Война с Японией была так же неизбежна, как война с Германией - хотя и по другим причинам. Нам был нужен выход из всей Сибири, японцам никак не было нужно, чтобы мы этот выход имели бы под самым их носом. Истории с пресловутыми лесными концессиями на Ялу имеют точно такое же значение, как те обвинения, которые в ночь на 22 июня 1941 года герр Риббентроп предъявил Советскому Союзу: стопроцентная ерунда.
Войну с Японией мы прозевали и потом проиграли. В общем, она была повторением Крымской войны: чудовищные расстояния между страной и фронтом, морские коммуникации противника - и - о чём историки говорят глухо или не говорят вовсе - фантастический интендантский грабёж. В Крымскую войну пропивалась даже «солома для лазаретов», а в Японскую целые дивизии сражались с картонными подмётками к валенкам. В Крымскую войну этим промышляли сыновья декабристов, в Японскую - их правнуки. В Мировую Великий Князь Николай Николаевич вешал интендантов пачками: воровства не было.
Итак - неизбежная, но прозеванная война, недооценка противника, 8 тысяч вёрст по единственной и ещё недостроенной железной дороге - японцы так и начали войну - пока дорога ещё не достроена - никаких особых неудач, середняцкое командование - героическая армия - и, как в 1917 году - «кинжал в спину победы» - тыловые части российского интендантства. Русская революционная интеллигенция идёт на штурм. Революция 1905 года. В революции 1917 года немецкие деньги ясны. О японских деньгах в революции 1905 года наши историки говорят так же глухо, как и о задушевных планах декабристов. Или - о письме Бакунина царю.
Словом: соединёнными усилиями японцев, интендантства и интеллигенции война проиграна. Наступает «Дума народного гнева». Дума народного гнева, и также и её последующее перевоплощение, отклоняет военные кредиты: мы - демократы, и мы военщины не хотим. Николай Второй вооружает армию путём нарушения духа Основных Законов: в порядке 86-й статьи. Эта статья предусматривает право правительства в исключительных случаях и во время парламентских каникул проводить временные законы и без парламента - с тем, чтобы они задним числом вносились бы на первую же парламентскую сессию. Дума распускалась («каникулы»), и кредиты на пулемёты проходили и без Думы. А когда сессия начиналась - то сделать уже ничего было нельзя.
Так вот: одним из самых основных воителей против вооружения русского солдата был проф. П. Н. Милюков. И когда выяснилась недостаточность этих пулемётов - то именно профессор П. Н. Милюков и обвинил Николая Второго в «глупости или измене?».
М. О. Меньшиков был прав: с 1906 до 1914 года «пулемёты» были самой важной проблемой государственного существования России. По плану Николая II перевооружение русской армии и пополнение её опустевших арсеналов должно было завершиться в 1918 году.
Русско-Германская война началась в 1914 году по той же причине, как Русско-Японская в 1905: пока не был закончен великий сибирский путь и пока не было кончено перевооружение русской армии. Только и всего. Япония не могла ждать, как не могла ждать и Германия. Как в 1941 году не мог больше ждать Гитлер.
Итак: началась война. Правительство Николая Второго наделало много ошибок. Сейчас, тридцать лет спустя, это особенно видно. Тогда, в 1914, это, может быть, так ясно не было. Основных ошибок было две: то, что призвали в армию металлистов, и то, что не повесили П. Н. Милюкова. Заводы лишились квалифицированных кадров, а в стране остался её основной прохвост. В день объявления войны П. Н. Милюков написал в «Речи» пораженческую статью, «Речь» всё-таки закрыли; потом Милюков ездил извиняться и объясняться к Вел. Кн. Николаю Николаевичу, и тот сделал ошибку: «Речь» снова вышла в свет, а Милюков снова стал ждать «своего Тулона». Тулон пришёл в феврале 1917 года.
Это были две основные ошибки. Правда, в те времена до «мобилизации промышленности» люди ещё не додумались, а политических противников вешать принято не было: реакция. Впрочем, своего сэра Кэзмента англичане всё-таки повесили. Поплакали, но повесили.
В 1939 году Сталин с аппетитом смотрел, как немцы съели поодиночке: Польшу, Голландию, Бельгию и, главное, - Францию. И - остался со своим другом, с глазу на глаз. В 1914 году положение на французском фронте было, собственно, таким же, как и в 1940: Жоффр расстреливал целые дивизии, чтобы удержать их на фронте. Германская армия двигалась с изумительно той же скоростью, как и в 1871, и в 1940. Русские реакционные железные дороги справились с мобилизацией армии на две недели раньше самого оптимистического расчёта русского генерального штаба. И самого пессимистического расчёта германского генерального штаба. Но наша мобилизация закончена всё-таки не была: расстояния. Николай II - по своей Высочайшей инициативе - лично по своей - бросил самсоновскую армию на верную гибель. Армия Самсонова погибла. Но Париж был спасён. Была спасена, следовательно, и Россия - от всего того, что с ней в 1941-1945 гг. проделали Сталин и Гитлер. Ибо если бы Париж был взят, то Франция была бы кончена. И тогда против России были бы: вся Германия, вся Австрия и вся Турция. Тогда дело, может быть, не кончилось бы и на Волге.
Я ещё помню атмосферу этих дней. Паника. Слухи. Измена. Глупость. Мясоедов, Сухомлинов, Распутин. Потом - после войны - Фош и Черчилль с благодарностью вспоминали «глупость или измену», которая спасла Париж, спасла союзников - и чуть-чуть было не спасла Россию.
Потом - война зарылась в землю. Русские, немецкие, французские, английские и прочие военные полуспецы, пишущие военные истории, разбирают военные ошибки: Жоффра и Фоша, Николая Николаевича и Алексеева, Николая Второго и Черчилля, Гинденбурга и Людендорфа. Я стою на той точке зрения, что всё это не имеет вовсе никакого значения. И по той совершенно простой причине, что на всех фронтах были одинаковые генералы, делавшие одинаковые ошибки, и что в конечном счёте эти генералы и эти ошибки выравнивались автоматически. Сегодня - запоздал Ренненкампф, завтра - запоздает Макензен. Не судят, конечно, только победителей. Нужно же иметь символ победы. Или, в противном случае, - нужно же иметь козла отпущения. Иногда, впрочем, роли несколько перемешиваются: жертва поражения становится символом грядущей победы: так случилось с нашими декабристами.
Я не знаю, насколько наши генералы были хуже или лучше германских. Я не знаю, был ли Куропаткин действительно такой бездарностью, как у нас принято думать. Да, подбор и выдвижение высшего командного состава были поставлены отвратительно - об этом пишет и Деникин. Да, русская военная доктрина была чисто германской - о Суворове забыли начисто и зубрили Клаузевица. Но приблизительно так же был поставлен подбор генералитета и в германской армии. И она тоже базировалась на Клаузевице. Общая подготовка германской армии была неизмерно выше нашей: вся страна сотню лет экономически, психологически и профессионально готовилась к войне - «последней и решающей». Во всяком деревенском трактире был свой почётный стол, за который могли садиться: аристократия деревни и участники войны - орденоносцы. Если в каждой деревне так делается сто лет, то это, конечно, действует. У нас это просто не было возможно, - как и собирание тюбиков. Вся машина германской армии была сколочена гораздо крепче нашей - это помогло мало. Наша машина, как и всегда в нашей истории - сколачивалась на ходу. Недавнее прошлое этой машины - было очень плохо: две неудачные войны - Крымская и Японская, отвратительное положение офицерства - нищего, забитого, презираемого «общественностью» и преследуемого революционерами, общепринятая пропаганда против милитаризма, империализма, золотопогонников, опричников и прочее и прочее. И это, впрочем, помогло мало. Первые дни и месяцы войны продемонстрировали поистине изумительный сдвиг: вчерашних опричников носили на руках. Вчерашние демонстранты и революционеры пёрли добровольцами. Толпы и десятки тысяч человек ходили с царскими портретами. И вот, тут-то наши последующие историки нам говорят: даже и этого подъёма Николай не сумел использовать. А - как было «использовать»?
Оглядываясь на эти героические и решающие годы, я теперь думаю, что во всей России было только три человека, которые точно знали, чего они хотели: Николай II, Милюков и Ленин. Русского народа в сущности не знал никто из них. Николай Второй его просто не мог знать во дворце, да ещё и в нерусском Петербурге. Но Николай Второй действовал на основании традиции - и традиция более или менее совпадала и с общим инстинктом русского народа. Николай Второй хотел: победы, укрепления престола и замены Государственной Думы чем-то, по крайней мере, более приличным. Милюков и Ленин хотели власти и только власти. И никакие приличия на их дороге не стояли. Биография Ленина более или менее известна. В своей книги «Две Интеллигенции» я привожу самые основные этапы политической биографии Милюкова. Это - или полная бессовестность или полная безмозглость. Или и то, и другое вместе взятые. Что в 1914-16 году означал рецепт: «использовать народный подъём»? Или «протянуть руку народу»? Или «найти общий язык со страной»? Только одно: передать всю власть в руки Милюкова-Ленина. То есть организовать полусовдепское временное правительство уже в 1914 году.
Подъём был действительно небывалый. Не потому ли Милюков сменил вехи и стал проповедывать захват Дарданелл? Ещё летом 1917 года Ленин на митинге клялся и божился, что и он - за войну до полной победы - это Ленин, прибывший в Питер битком набитый немецким золотом и немецкими чеками. На этом митинге я в первый раз слышал Ленина. Оратор он был отвратительный: картавил, путался, потел и волновался страшно. Пролетариат Ленину не верил ни на копейку, и ленинская речь всё время прерывалась ироническими возгласами. Было действительно трудно: на немецкие деньги изворачиваться о полной победе. Но Ленин знал, чего он хочет. Знал и Милюков. Не потому ли странные личные симпатии этих двух людей - Ленин несколько раз писал: из всех наших противников Милюков самый умный. Милюков всё время сворачивал на эволюцию советской власти. Очень вероятно, что в наследники этой эволюции метил он сам: милюковского дара предвидения хватило бы и на это.
Так вот: война. И ещё до неё, после Столыпина, - начало перековки русской интеллигенции. Осенью 1912 года у нас в университете ещё были забастовки и «беспорядки». И ещё вмешивалась полиция. Зимой 1913-14 гг. мы уже обходились и без полиции - мы просто били социалистов по зубам. Это было, конечно, некультурно. Но, странным образом, это помогало лучше, чем полиция. Получивши несколько раз по морде - центральные комитеты и члены центральных студенческих комитетов РСДРП и СР - как-то никли и куда-то проваливались. Осенью 1914 года студенчество попёрло в офицерские школы - добровольцами. Правительство старалось не пускать: весь мир предполагал, и Германия тоже, что война продлится месяцев шесть. Правительство дорожило каждой культурной силой. Народные учителя от воинской повинности были освобождены вообще. Студентов резали по состоянию здоровья: меня не приняли по близорукости. Не думаю, чтобы когда бы то ни было и где бы то ни было существовало правительство, которое держало бы свою интеллигенцию в такой золотой ватке и была бы интеллигенция, которая так гадила бы в эту ватку. Но уже и до 1914 года был перелом. В 1914 году наступил геологический сдвиг. Что было делать Николаю Второму и что было делать Милюкову?
Снарядов не было всё равно. И никакой энтузиазм не мог накопить их раньше, чем года через два. Союзных поставок не было вовсе - мы были начисто отрезаны от внешнего мира. Стали строить заводы военного снаряжения и в непотребно короткий срок построили Мурманскую железную дорогу - кстати: в своё время постройка Сибирского пути шла почти в полтора раза скорее, чем современная ей постройка Тихоокеанского пути. «Стратегия войны» была проста до очевидности: нужно как-то продержаться. К тому именно времени относится почти анекдотический визит американской комиссии на русские военные заводы. Комиссия должна была их инспектировать. Комиссия осмотрела казённые военные заводы и довольно поспешно уехала обратно в САСШ: наши заводы оказались очень новы и очень нужны и для САСШ. В своей книге о социализме я ставлю и такой вопрос: казённые заводы были казёнными заводами, то есть предприятиями социалистического типа. Нигде во всей русской литературе я не нашёл не только ответа на вопрос, но даже и вопроса: чем объяснить их блестящую работу? Этим наша «наука» не поинтересовалась. А, может быть, и некоторый процент «социализма» был бы вовсе не так утопичен именно при «самодержавии»…
Имейте в виду: все эти годы я провёл в качестве репортёра. Может быть, мне когда-нибудь удастся написать о том, как шла в России настоящая борьба за власть: не о декоративных заседаниях, комиссиях, блоках, соглашениях, программах, обещаниях, восклицаниях и прочем - а о том, что совершалось на низах: в казармах, на заводах, на Обводном канале, в полицейских участках и ночлежках. Так, например, последние предреволюционные месяцы я был рядовым лейб-гвардии Кексгольмского полка. Это был не полк и не гвардия и не армия. Это были лишённые офицерского состава биологические подонки чухонского Петербурга и его таких же чухонских окрестностей. Всего в Петербурге их было до трёхсот. Как могло правительство проворонить такие толпы? Летом 1917 года я говорил об этом Б. Савинкову - он тогда был военным министром. Савинков обозвал меня паникёром.
Что было делать Николаю Второму? Только одно: готовить победу. Что было делать П. Н. Милюкову - только одно: срывать победу. Ибо, если бы конец 1917 года, как на это рассчитывал Николай Второй, принёс бы России победу - то карьера П. Н. Милюкова и вместе с ней все надежды и все упования русской революционной интеллигенции были бы кончены навсегда. «Пятидесятилетний план» Николая Второго, Его деда и Его отца, Его предков и Его предшественников был бы «выполнен и перевыполнен». Россия одержала бы победу - под личным командованием Царя. При каком бы то ни было участии русского Царя в какой бы то ни было «лиге наций» ничего похожего на женевский публичный дом не было бы возможно. При консолидированной России - никакой Гитлер не попёр бы на Вторую Мировую войну. Гитлер так и писал - «русская революция есть для нас указующий перст Провидения» - Провидение подвело. В 1930-х годах при соблюдении довоенного промышленного темпа - Россия приблизительно «обогнала» бы САСШ - не по всем показателям, но по очень многим. Мы с вами не сидели бы здесь - но это, конечно, не имеет никакого значения. Имеет значение другой вопрос: что стало бы с «эпохой войны и революций», на которую нацеливался ведь не только один Ленин. Для русской революционной интеллигенции, как для Японии 1905 года, для Германии 1914 или Сталина в 1947 году - выхода бы не было. О том, что Сталин в 1947 году не мог действовать иначе, чем он действовал, я пишу в другом месте. Сейчас скажу только очень схематически: принятие плана Маршалла означало бы подчинение капиталистическим методам, а эти методы Сталина бы съели. Очищение Венгрии или Польши или прочего в этом роде означало бы создание в Венгрии или Польше или в прочих - правительства и армии, исполненных предельной ненависти и к коммунистам, и к коммунистам-завоевателям. СССР оказался бы охваченным тесным кольцом стран и народов, на которых не могли бы подействовать никакая коммунистическая пропаганда. В СССР пришлось бы вернуть ещё и ещё сотни тысяч солдат и офицеров Красной армии. И на границах СССР держать новые миллионы - защиту против вчерашних «сателлитов». Пришлось бы поставить крест над мировой революцией. И ждать капиталистической консолидации всего мира, консолидации, которая в конечном счёте не может не взять за горло русский отряд мировой революционной сволочи: всех этих коммунистов, энкаведистов, погонщиков и палачей. Их - от пяти до десяти миллионов. Под ними - вечно, хотя и глухо, бурлящее море недовольства. И в этой обстановке принять план Маршалла?
1916 год был последним годом интеллигентских надежд. Все, конечно, знали это - и союзники, и немцы, знал это, конечно, и Милюков, что армия наконец вооружена. Что снаряды уже в избытке, и что 1917 год будет годом победы: над немцами и над революцией. Но тогда - конец. Не только для Милюкова, но и для всей интеллигентской традиции. Ибо она, эта традиция, будет разгромлена не только фактически - победой, одержанной без неё, - но и принципиально: будет доказано, что процветание, мир и мощь России достигнуты как раз теми антинаучными методами, против которых она боролась лет двести подряд, и что её методы - научные и философские, не годятся никуда и что следовательно - она и сама никуда не годится.
То, что в России произошло 19 февраля 1861 года, с «научной» точки зрения есть чудо: вмешательство надклассовой личной воли в самый страшный узел русской истории. Что, если путём такого же «чуда» - и Царь и народ найдут пути к развязыванию и других узлов? Ведь вот - уже при министерстве С. Ю. Витте Николай Второй повелел разработать проект введения восьмичасового рабочего дня - восьмичасового рабочего дня тогда ещё не было нигде. Этот проект был пока что утопичен, как был утопичен и манифест Павла Первого об ограничении барщины тремя днями в неделю. Но он - указывал направление и ставил цель. Направление было указано верно и шестьдесят лет спустя цель была достигнута.
Что - если русское самодержавие достигнет русских целей и без Милюкова? Или человечество - человеческих целей и без Сталина? 1916 год был двенадцатым часом русской революции и русской революционной интеллигенции: или сейчас, или никогда. Завтра будет уже поздно…
И вот российская интеллигенция бросилась на заранее подготовленный штурм. Вся её предыдущая вековая деятельность выяснила с предельной степенью ясности: ни за каким марксизмом, социализмом, интернационализмом - ни за какой философией русская масса не пойдёт.
Вековая практическая деятельность социалистических партий доказала с предельной степенью наглядности: никакая пропаганда против царской власти не имеет никаких шансов на успех, и рабочие и тем более крестьянство такой пропагандой только отталкиваются - центральные комитеты С-Д и С-Р партий рекомендовали своим агитаторам ругать помещиков и фабрикантов, но совершенно обходить закон о царе. Революцию можно было провести только под патриотическим соусом. Он был найден.
Кто начал революцию? Думаю, что принципиально её начал патриарх Никон: первой инъекцией иностранной схоластики в русскую жизнь. Его поддержал правящий слой, жаждавший привилегий по шляхетскому образцу. В 1914-1917 году самое страшное изобретение революции было сделано петербургской аристократией. Это - распутинская легенда. Напомню: он был единственным, кто поддерживал жизнь Наследника престола, который был болен гемофилией. Против гемофилии медицина бессильна. Распутин лечил гипнозом. Это была его единственная функция - никакой политической роли он не играл. При рождении - и при почти конце этой легенды я присутствовал сам. Родилась она в аристократических салонах - русская аристократия русской монархии не любила очень - и наоборот. В эмигрантской литературе были и подтверждения этого расхождения. Эмигрантский военный историк Керсновский, идеолог офицерства - или ещё точнее - офицерской касты - писал: «сплетня о царице - любовнице Распутина родилась в „великосветских салонах“. За эту сплетню милюковцы ухватились руками и зубами: это было именно то, чего не хватало. „Проклятое самодержавие“ на массы не действовало никак. Но царица - изменница и шпионка и любовница пьяного мужика. И царь, который всё это видит и терпит. И армия, которая за всё это платит кровью?»
Санкт-Петербург как истерическая баба. Трибуна Государственной Думы стала тем же, чем сейчас для товарища Молотова служит трибуна всех конференций: не для организации мира, а для разжигания революции. Милюков гремел: «Что это - глупость или измена?» Военная цензура запрещала публикацию его речей - они в миллионах оттисков расходились по всей стране. Я никак не думаю, чтобы они действовали на всю страну. Но на Петербург они действовали. Возьмите в руки Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона - т. 65, стр. 270. Там сказано:
«Инородческое население живёт около столицы, окружая её плотным кольцом и достигая 90% общего числа населения. По переписи 1891 года - 85% (восемьдесят пять процентов) указали русский язык в качестве НЕ родного языка».
Но даже и Санкт-Петербург - город с тремя именами, чужой город на чужом болоте, был только одним из симптомов. Уже в Смутное время семибоярщина советовала полякам вырвать царский престол из Москвы и унести его куда-нибудь подальше. Этот проект и был реализован при Петре, - один из вариантов европейского разгрома русской государственной традиции. Страна в истерике не билась. Но в Петербурге, куда всякие милюковцы собрались «на ловлю счастья и чинов», денег и власти - всё равно каких денег и какой власти - в Петербурге была истерика. В марте 1917 года толпы шатались по городу («с красным знаменем вперёд - обалделый прёт народ») и орали ура - своим собственным виселицам, голоду, подвалам и чрезвычайкам.
Итак: лозунг был найден. Патриотический и даже антимонархический - что и было нужно. Царь - дурак, пьяница и тряпка. У него под носом его жена изменяет с изменником Распутиным, он ничего не видит - царя нужно менять.
Позвольте рассказать один из заключительных штрихов распутинской истории.
У меня был старый товарищ юности - Евгений Михайлович Братин. В царское время он писал в синодальном органе «Колокол». Юноша он был бездарный и таинственный, я до сих пор не знаю его происхождения, кажется, из каких-то узбеков. В русской компании он называл себя грузином, в еврейской - евреем. Потом он, как и все неудачники, перешёл к большевикам. Был зампредом харьковской чрезвычайки и потом представителем ТАССа и «Известий» в Москве. Потом его, кажется, расстреляли: он вызван был в Москву и как-то исчез.
Летом 1917 года он перековался и стал работать в новой газете «Республика», основанной крупным спекулянтом Гутманом. В те же времена действовала Чрезвычайная Следственная комиссия по делам о преступлениях старого режима. Положение комиссии было идиотским: никаких преступлений - хоть лавочку закрывай. Однажды пришёл ко мне мой Женька Братин и сообщил: он-де нашёл шифрованную переписку Царицы и Распутина с немецким шпионским центром в Стокгольме. Женьку Братина я выгнал вон. Но в «Республике» под колоссальными заголовками появились братинские разоблачения: тексты шифрованных телеграмм, какие-то кирпичи. Какие-то «обороты колеса» и вообще чушь совершенно несусветимая. Чрезвычайная Комиссия, однако, обрадовалась до чрезвычайности, - наконец-то хоть что-нибудь. ЧК вызвала Братина. Братин от «дачи показаний» отказался наотрез: это-де его тайна. За Братина взялась контрразведка - и тут уж пришлось бедняге выложить всё. Оказалось, что все эти телеграммы и прочее были сфабрикованы Братиным в сообществе с какой-то телеграфистской.
Вообще за такое изобретение Братина следовало бы повесить, как впрочем и Милюкова. Но дело ограничилось только скандалом - из «Республики» Братина всё-таки выгнали вон - его буржуазно-революционная карьера была кончена и началась пролетарски-революционная - та, кажется, кончилась ещё хуже. Потом, лет двадцать спустя, я обнаружил следы братинского вдохновения в одном из американских фильмов. Так пишется история.
Истории Государственной Думы у нас нет. То, что есть - такая же чушь, как и братинский шифр. Напомню о том, что классической формой русского народного представительства были Соборы. То есть деловое представительство, а не партийное. Напомню и ещё об одном обстоятельстве: англо-американский парламентаризм есть внепартийный парламентаризм. По закону и традиции в парламент попадает тот, кто получил хотя бы относительное большинство голосов - это создаёт систему двух партий, из которых ни одна не имеет никакой программы. Работа партии м-ра Эттли - это первый в истории Великобритании опыт превращения отсталого английского острова в передовую европейскую страну. ДО этого ни тори, ни виги, ни консерваторы, ни либералы не имели никаких программ. Не имеют их ни республиканцы, ни демократы в САСШ. Не имели программ и русские Соборы. В первую же Государственную Думу хлынули десятки программ и революционных программ. Дума пришла - и положила ноги на стол. Её разогнали - безо всякого ущерба для кого бы то ни было. Но не было использовано предостережение нашего единственного теоретика монархии - бывшего террориста Льва Тихомирова. Он писал, что в положении о Государственной Думе «национальная идея отсутствует, так же как и социальная» - нет органической связи с жизнью страны. До Тихомирова - после манифеста 1861 года Ю. Самарин писал: «народной конституции у нас пока быть не может, а конституция не народная, то есть господство меньшинства… есть ложь и обман». Так наша Дума и оказалась: ложью и обманом.
Продолжение [здесь] https://k-fon-shwahgeim.livejournal.com/72982.html
В своё время я изрёк некую истину: «гений в политике - это хуже чумы». В те времена эта истина была сообщена почти без доказательств. Несколько позже по поводу неё меня свирепо допрашивали в Гестапо: кого это я, собственно, имел в виду? Я отвечал невинно: конечно, Сталина. Ещё позже я пытался обосновать эту истину так: гений - это человек, выдумывающий нечто принципиально новое. Нечто принципиально новое, естественно, входит в конфликт со всем, что называется «старым». Но так как жизнь человеческого общества базируется на целой сумме старых навыков, верований, традиций и чего хотите ещё, то гению остаётся одно: попробовать сломать «косность среды» методами вооружённых доказательств. Из этого никогда ничего путного не выходило.
Гений в политике - как и в других областях человеческой жизни - кроме науки - поставляет ничем незаменимый материал для экранных и литературных Холливудов всех эпох. О докторе Дженкинсе, который нам с вами дал оспенную прививку, вы, я полагаю, не знаете или почти ничего или вовсе ничего. Вероятно, не знают о нём и сёстры милосердия. Но о Екатерине Великой исписаны целые библиотеки романов и накручены миллионы вёрст фильмов. Я не занимаюсь никаким утопизмом и никаким прожектёрством и не собираюсь предлагать Холливуду фильм из жизни Дженкинса или Менделеева. Но нынешнему русскому читателю стоит предложить некоторые - в общем довольно простые соображения. Вот из числа тех, которые нам в голову не приходили - пока голова была в безопасности.
Итак: Ганнибал был, вероятно, величайшим полководцем истории: его «Канны» с тех пор пытались «догнать и перегнать» все полководцы мира и никому это не удалось. Ганнибал действительно «чуть-чуть» не захватил Рима. Но Карфаген он погубил окончательно. И, в изгнании, покончил жизнь самоубийством.
Цезарь был тоже гением. Римскую демократию он заменил первым в европейской истории тоталитарным режимом, Рима не спас и был зарезан своим лучшим другом - почти как Троцкий.
Карл Великий резал публику налево и направо, никакой Империи не создал и вообще у него ни из чего ничего не вышло.
В гении попал и наш Пётр Первый. Его карьера кончилась более мирно: капитуляция всей армии на Пруте, опустевший престол, почти сто лет порнократии и крепостное право.
Был гением и Наполеон: Ваграм и Аустерлиц, свод законов и стихи Гейне о двух гренадерах - коронный номер Шаляпина. Даже и Лермонтов соблазнился:
«Хвала, он русскому народу
Великий жребий указал
И миру вечную свободу
Из мрака ссылки завещал».
Какую это свободу каким это народам мог завещать наследник Цезаря и предшественник Сталина - остаётся мало понятным. Но в общем всё это кончилось так: Франция обескровлена вконец, Европа разорена, тираны и казаки в Париже, а гений на острове Святой Елены. Потом был «гений Гитлера». Теперь живёт ещё гений Сталина. Подождём. Гениев по осени считают.
В числе тех еретических мыслей, которые в свое время были высказаны в моей газете, была и такая: Николай Второй был самым умным человеком России. Сейчас, восемь лет спустя, в мою фразу о Николае Втором я внес бы некоторое "уточнение": с момента Его отречения от престола в мировой политике,- во всей мировой политике,- более умного человека не было. Или еще точнее - или осторожнее - никто ничего с тех пор более умного не сделал.
Напоминаю исторический и общественный ход событий. У нас после гибели Николая Второго погибли: Милюков, Керенский, Троцкий, Бухарин и ещё несколько сотен столь же талантливых людей. И мы вместе с Милюковым, Керенским, Троцким, Бухариным и ещё несколькими сотнями столь же умных людей тоже катимся со ступеньки на ступеньку.
В Германии с тех пор выведены в исторический и прочий расход Вильгельм Второй, Веймарская конституция и гитлеровский Третий Райх. Немцы за это время проделали тот же процесс, что и мы. Или почти такой же.
После устранения двух реакционных монархов - в притоне Лиги Наций собрался «цвет человечества». Цвет человечества лил потоки красноречия и водопады шампанского. Клемансо - «отца победы» - вышибли вон. Вильсона, отца «четырнадцати пунктов» - вышибли вон. Ллойд Джорджа, отца «торговли с людоедами» - тоже вышибли вон. Ни из чего ничего не вышло: ни из примирения с Германией, ни из разоружения Германии. Ни из помощи Белой армии, ни из признания большевиков. Ни из посредничества между Японией и Китаем, ни из попыток посредничества в греко-турецкой войне. Я в своё время писал, что удостоверения Лиги наций следовало бы печатать на бланках жёлтых билетов. У М. Алданова есть очерки заседаний Лиги Наций, которые, вероятно, являются мировым рекордом в области политического репортажа. Прочтите их - и не пеняйте на жёлтый билет.
Итак вот: был цвет человечества. Самые избранные из самых избранных. Они произносили по сто красивых слов в минуту. Кое-кто и по триста. За это время шла война в России, шла война на Дальнем Востоке, шла война в Турции, шла война в Испании. Были и «инциденты»: польский генерал захватил литовскую вильну. Муссолини захватил Абиссинию. Лига Наций говорила: ах, как нехорошо! Потом Гитлер захватил Рейнскую область. Потом Австрию. Потом Чехию. К моменту абиссинской войны «англичанин мудрец» оказался без снарядов: флот снарядов не имел. К моменту гитлеровских неприятностей тот же мудрец страшно боялся… французского подводного флота. Словом - под прикрытием цвета человечества мирно зрел плод Второй Мировой войны. Потом было 110 союзных дивизий против пяти немецких - и, под прикрытием этого блефа, Гитлер съел Польшу. Сталин помогал, французы безмолвствовали. Потом Гитлер съел Францию - и Сталин был очень доволен. Потом у Гитлера оказались развязанные руки и Сталин оказался лицом к лицу со своим вчерашним другом, союзником и почти благодетелем: на советском фронте германские самолёты питались сталинскими же смазочными маслами. Потом товарищ Сталин был лучшим другом Черчилля. Потом всё это временно задержалось на линии Штеттин - Триест. А - что будет ещё потом? Нет, я не считаю Николая Второго «гением»…
Очень трудно было бы считать «гением» и Александра Первого. В 1814 году «Лигой Наций» был он. Собственно в единственном числе. Никто повешен не был. Ни одного клочка земли у Франции отнято не было. Даже и от миллиардной контрибуции «всеевропейский жандарм» отказался. Не было: ни репараций, ни репатриаций. Ни революций, ни войн. Не было концентрационных лагерей, хотя нечто вроде колхозов у нас уже было: военные поселения. Военные поселения нам «втемяшили в голову». А знаете ли вы, что военные поселения были введены - как и колхозы - на самом строгом основании самой современной науки? И проект выработал наш учёный историк профессор кн. Щербатов. К сожалению, Александр Первый некоторое философское образование всё-таки имел. Так что колхозы академика Щербатова были проведены в жизнь. Потом всю вину за них свалили на Аракчеева. О том - чего говорить не надо - наука умеет не говорить. Словом - в 1814 году была «кровавая реакция». В 1918 был бескровный прогресс.
Основное преимущество монархии (повторяю ещё раз: я говорю только о русской монархии) заключается в том, что власть получает средний человек и получает её по бесспорному праву случайности: по праву рождения. Он, как козырный туз в игре, правила которой вы признаёте. В такой игре такого туза и Аллах не бьёт. Этот средний человек, лишённый каких бы то ни было соблазнов богатства, власти, орденов и прочего - имеет наибольшую в мире свободу суждения. Американский писатель м-р Вудсворт - бывший коммунист и потом бывший банкир (может быть, раньше банкир и только потом коммунист) мечтал о том, как было бы хорошо, если бы на мирных и мировых конференциях заседали просто булочники, сапожники, портные и прочие - хуже Лиги Наций всё-таки не было бы. Говоря очень грубо - русская монархия реализовала вудсвортовскую мечту: средний человек, по своему социальному положению лишённый необходимости «борьбы за власть» и поэтому лишённый по крайней мере необходимости делать и гнусности. Ошибки будет, конечно, делать и он. Но меньше, чем кто бы то ни было другой.
…Мы живём в мире втемяшенных представлений. Мы называем: Петра Первого - Великим, Александра Первого - Благословенным и Сталина - гением. Поставим вопрос по-иному.
При Петре Первом - Швеция Карла XII, которая Германией Вильгельма Второго, конечно, никак не была, - дошла до Полтавы. Александр Первый, которого история называет Благословенным, - пустил французов в Москву - правда, Наполеон был не чета Карлу. При Сталине, Гениальнейшем из всех Полководцев Мира, - немцы опустошили страну до Волги. При Николае Втором, который не был ни Великим, ни Благословенным, ни тем более Гениальнейшим, - немцев дальше Царства Польского НЕ ПУСТИЛИ: а Вильгельм Второй намного почище Гитлера.
* * *
При Николае Втором Россия к войне готова не была. При Сталине она готовилась к войне по меньшей мере двадцать лет. О шведской войне Ключевский пишет: «ни одна война не была так плохо подготовлена». Я утверждаю: никогда ни к одной войне Россия готова не была и никогда готова не будет. Мы этого не можем. Я не могу годами собирать крышки от тюбиков, и вы тоже не можете. Я не хочу маршировать всю жизнь, и вы тоже не хотите. А немец - он может. В 1914 году Германия была, так сказать, абсолютно готова к войне. Это был предел почти полувековой концентрации всех сил страны. Это было как в спортивном тренинге: вы подымаете ваши силы до предела вашей физиологической возможности. Больше - поднять нельзя и нельзя держаться на этом уровне. Нужно: или выступить, или отказаться от выступления. Так было и с Германией Вильгельма. С Германией Гитлера был почти сплошной блеф.
Поэтому война с Германией была неизбежна. Это знал Николай Второй, и это знали все разумные и информированные люди страны - их было немного. И их травила интеллигенция. Один из самых реакционных публицистов этой эпохи, сотрудник «Нового Времени» - М. О. Меньшиков повторил литературный фокус Катона Римского. Катон каждую свою речь кончал так: «прежде всего нужно разрушить Карфаген». М. О. Меньшиков каждую статью кончал так: «А есть ли у нас достаточно пулемётов?»
Пулемётов у нас было недостаточно. Не хватило, впрочем, их и у Вильгельма: к зиме 1914-1915 года ни у кого ничего не хватило. Но нам от этого пришлось тяжелее всего: фронт был слишком широк.
До Русско-Германской войны была ещё и русско-японская неудача. Война с Японией была так же неизбежна, как война с Германией - хотя и по другим причинам. Нам был нужен выход из всей Сибири, японцам никак не было нужно, чтобы мы этот выход имели бы под самым их носом. Истории с пресловутыми лесными концессиями на Ялу имеют точно такое же значение, как те обвинения, которые в ночь на 22 июня 1941 года герр Риббентроп предъявил Советскому Союзу: стопроцентная ерунда.
Войну с Японией мы прозевали и потом проиграли. В общем, она была повторением Крымской войны: чудовищные расстояния между страной и фронтом, морские коммуникации противника - и - о чём историки говорят глухо или не говорят вовсе - фантастический интендантский грабёж. В Крымскую войну пропивалась даже «солома для лазаретов», а в Японскую целые дивизии сражались с картонными подмётками к валенкам. В Крымскую войну этим промышляли сыновья декабристов, в Японскую - их правнуки. В Мировую Великий Князь Николай Николаевич вешал интендантов пачками: воровства не было.
Итак - неизбежная, но прозеванная война, недооценка противника, 8 тысяч вёрст по единственной и ещё недостроенной железной дороге - японцы так и начали войну - пока дорога ещё не достроена - никаких особых неудач, середняцкое командование - героическая армия - и, как в 1917 году - «кинжал в спину победы» - тыловые части российского интендантства. Русская революционная интеллигенция идёт на штурм. Революция 1905 года. В революции 1917 года немецкие деньги ясны. О японских деньгах в революции 1905 года наши историки говорят так же глухо, как и о задушевных планах декабристов. Или - о письме Бакунина царю.
Словом: соединёнными усилиями японцев, интендантства и интеллигенции война проиграна. Наступает «Дума народного гнева». Дума народного гнева, и также и её последующее перевоплощение, отклоняет военные кредиты: мы - демократы, и мы военщины не хотим. Николай Второй вооружает армию путём нарушения духа Основных Законов: в порядке 86-й статьи. Эта статья предусматривает право правительства в исключительных случаях и во время парламентских каникул проводить временные законы и без парламента - с тем, чтобы они задним числом вносились бы на первую же парламентскую сессию. Дума распускалась («каникулы»), и кредиты на пулемёты проходили и без Думы. А когда сессия начиналась - то сделать уже ничего было нельзя.
Так вот: одним из самых основных воителей против вооружения русского солдата был проф. П. Н. Милюков. И когда выяснилась недостаточность этих пулемётов - то именно профессор П. Н. Милюков и обвинил Николая Второго в «глупости или измене?».
М. О. Меньшиков был прав: с 1906 до 1914 года «пулемёты» были самой важной проблемой государственного существования России. По плану Николая II перевооружение русской армии и пополнение её опустевших арсеналов должно было завершиться в 1918 году.
Русско-Германская война началась в 1914 году по той же причине, как Русско-Японская в 1905: пока не был закончен великий сибирский путь и пока не было кончено перевооружение русской армии. Только и всего. Япония не могла ждать, как не могла ждать и Германия. Как в 1941 году не мог больше ждать Гитлер.
Итак: началась война. Правительство Николая Второго наделало много ошибок. Сейчас, тридцать лет спустя, это особенно видно. Тогда, в 1914, это, может быть, так ясно не было. Основных ошибок было две: то, что призвали в армию металлистов, и то, что не повесили П. Н. Милюкова. Заводы лишились квалифицированных кадров, а в стране остался её основной прохвост. В день объявления войны П. Н. Милюков написал в «Речи» пораженческую статью, «Речь» всё-таки закрыли; потом Милюков ездил извиняться и объясняться к Вел. Кн. Николаю Николаевичу, и тот сделал ошибку: «Речь» снова вышла в свет, а Милюков снова стал ждать «своего Тулона». Тулон пришёл в феврале 1917 года.
Это были две основные ошибки. Правда, в те времена до «мобилизации промышленности» люди ещё не додумались, а политических противников вешать принято не было: реакция. Впрочем, своего сэра Кэзмента англичане всё-таки повесили. Поплакали, но повесили.
В 1939 году Сталин с аппетитом смотрел, как немцы съели поодиночке: Польшу, Голландию, Бельгию и, главное, - Францию. И - остался со своим другом, с глазу на глаз. В 1914 году положение на французском фронте было, собственно, таким же, как и в 1940: Жоффр расстреливал целые дивизии, чтобы удержать их на фронте. Германская армия двигалась с изумительно той же скоростью, как и в 1871, и в 1940. Русские реакционные железные дороги справились с мобилизацией армии на две недели раньше самого оптимистического расчёта русского генерального штаба. И самого пессимистического расчёта германского генерального штаба. Но наша мобилизация закончена всё-таки не была: расстояния. Николай II - по своей Высочайшей инициативе - лично по своей - бросил самсоновскую армию на верную гибель. Армия Самсонова погибла. Но Париж был спасён. Была спасена, следовательно, и Россия - от всего того, что с ней в 1941-1945 гг. проделали Сталин и Гитлер. Ибо если бы Париж был взят, то Франция была бы кончена. И тогда против России были бы: вся Германия, вся Австрия и вся Турция. Тогда дело, может быть, не кончилось бы и на Волге.
Я ещё помню атмосферу этих дней. Паника. Слухи. Измена. Глупость. Мясоедов, Сухомлинов, Распутин. Потом - после войны - Фош и Черчилль с благодарностью вспоминали «глупость или измену», которая спасла Париж, спасла союзников - и чуть-чуть было не спасла Россию.
Потом - война зарылась в землю. Русские, немецкие, французские, английские и прочие военные полуспецы, пишущие военные истории, разбирают военные ошибки: Жоффра и Фоша, Николая Николаевича и Алексеева, Николая Второго и Черчилля, Гинденбурга и Людендорфа. Я стою на той точке зрения, что всё это не имеет вовсе никакого значения. И по той совершенно простой причине, что на всех фронтах были одинаковые генералы, делавшие одинаковые ошибки, и что в конечном счёте эти генералы и эти ошибки выравнивались автоматически. Сегодня - запоздал Ренненкампф, завтра - запоздает Макензен. Не судят, конечно, только победителей. Нужно же иметь символ победы. Или, в противном случае, - нужно же иметь козла отпущения. Иногда, впрочем, роли несколько перемешиваются: жертва поражения становится символом грядущей победы: так случилось с нашими декабристами.
Я не знаю, насколько наши генералы были хуже или лучше германских. Я не знаю, был ли Куропаткин действительно такой бездарностью, как у нас принято думать. Да, подбор и выдвижение высшего командного состава были поставлены отвратительно - об этом пишет и Деникин. Да, русская военная доктрина была чисто германской - о Суворове забыли начисто и зубрили Клаузевица. Но приблизительно так же был поставлен подбор генералитета и в германской армии. И она тоже базировалась на Клаузевице. Общая подготовка германской армии была неизмерно выше нашей: вся страна сотню лет экономически, психологически и профессионально готовилась к войне - «последней и решающей». Во всяком деревенском трактире был свой почётный стол, за который могли садиться: аристократия деревни и участники войны - орденоносцы. Если в каждой деревне так делается сто лет, то это, конечно, действует. У нас это просто не было возможно, - как и собирание тюбиков. Вся машина германской армии была сколочена гораздо крепче нашей - это помогло мало. Наша машина, как и всегда в нашей истории - сколачивалась на ходу. Недавнее прошлое этой машины - было очень плохо: две неудачные войны - Крымская и Японская, отвратительное положение офицерства - нищего, забитого, презираемого «общественностью» и преследуемого революционерами, общепринятая пропаганда против милитаризма, империализма, золотопогонников, опричников и прочее и прочее. И это, впрочем, помогло мало. Первые дни и месяцы войны продемонстрировали поистине изумительный сдвиг: вчерашних опричников носили на руках. Вчерашние демонстранты и революционеры пёрли добровольцами. Толпы и десятки тысяч человек ходили с царскими портретами. И вот, тут-то наши последующие историки нам говорят: даже и этого подъёма Николай не сумел использовать. А - как было «использовать»?
Оглядываясь на эти героические и решающие годы, я теперь думаю, что во всей России было только три человека, которые точно знали, чего они хотели: Николай II, Милюков и Ленин. Русского народа в сущности не знал никто из них. Николай Второй его просто не мог знать во дворце, да ещё и в нерусском Петербурге. Но Николай Второй действовал на основании традиции - и традиция более или менее совпадала и с общим инстинктом русского народа. Николай Второй хотел: победы, укрепления престола и замены Государственной Думы чем-то, по крайней мере, более приличным. Милюков и Ленин хотели власти и только власти. И никакие приличия на их дороге не стояли. Биография Ленина более или менее известна. В своей книги «Две Интеллигенции» я привожу самые основные этапы политической биографии Милюкова. Это - или полная бессовестность или полная безмозглость. Или и то, и другое вместе взятые. Что в 1914-16 году означал рецепт: «использовать народный подъём»? Или «протянуть руку народу»? Или «найти общий язык со страной»? Только одно: передать всю власть в руки Милюкова-Ленина. То есть организовать полусовдепское временное правительство уже в 1914 году.
Подъём был действительно небывалый. Не потому ли Милюков сменил вехи и стал проповедывать захват Дарданелл? Ещё летом 1917 года Ленин на митинге клялся и божился, что и он - за войну до полной победы - это Ленин, прибывший в Питер битком набитый немецким золотом и немецкими чеками. На этом митинге я в первый раз слышал Ленина. Оратор он был отвратительный: картавил, путался, потел и волновался страшно. Пролетариат Ленину не верил ни на копейку, и ленинская речь всё время прерывалась ироническими возгласами. Было действительно трудно: на немецкие деньги изворачиваться о полной победе. Но Ленин знал, чего он хочет. Знал и Милюков. Не потому ли странные личные симпатии этих двух людей - Ленин несколько раз писал: из всех наших противников Милюков самый умный. Милюков всё время сворачивал на эволюцию советской власти. Очень вероятно, что в наследники этой эволюции метил он сам: милюковского дара предвидения хватило бы и на это.
Так вот: война. И ещё до неё, после Столыпина, - начало перековки русской интеллигенции. Осенью 1912 года у нас в университете ещё были забастовки и «беспорядки». И ещё вмешивалась полиция. Зимой 1913-14 гг. мы уже обходились и без полиции - мы просто били социалистов по зубам. Это было, конечно, некультурно. Но, странным образом, это помогало лучше, чем полиция. Получивши несколько раз по морде - центральные комитеты и члены центральных студенческих комитетов РСДРП и СР - как-то никли и куда-то проваливались. Осенью 1914 года студенчество попёрло в офицерские школы - добровольцами. Правительство старалось не пускать: весь мир предполагал, и Германия тоже, что война продлится месяцев шесть. Правительство дорожило каждой культурной силой. Народные учителя от воинской повинности были освобождены вообще. Студентов резали по состоянию здоровья: меня не приняли по близорукости. Не думаю, чтобы когда бы то ни было и где бы то ни было существовало правительство, которое держало бы свою интеллигенцию в такой золотой ватке и была бы интеллигенция, которая так гадила бы в эту ватку. Но уже и до 1914 года был перелом. В 1914 году наступил геологический сдвиг. Что было делать Николаю Второму и что было делать Милюкову?
Снарядов не было всё равно. И никакой энтузиазм не мог накопить их раньше, чем года через два. Союзных поставок не было вовсе - мы были начисто отрезаны от внешнего мира. Стали строить заводы военного снаряжения и в непотребно короткий срок построили Мурманскую железную дорогу - кстати: в своё время постройка Сибирского пути шла почти в полтора раза скорее, чем современная ей постройка Тихоокеанского пути. «Стратегия войны» была проста до очевидности: нужно как-то продержаться. К тому именно времени относится почти анекдотический визит американской комиссии на русские военные заводы. Комиссия должна была их инспектировать. Комиссия осмотрела казённые военные заводы и довольно поспешно уехала обратно в САСШ: наши заводы оказались очень новы и очень нужны и для САСШ. В своей книге о социализме я ставлю и такой вопрос: казённые заводы были казёнными заводами, то есть предприятиями социалистического типа. Нигде во всей русской литературе я не нашёл не только ответа на вопрос, но даже и вопроса: чем объяснить их блестящую работу? Этим наша «наука» не поинтересовалась. А, может быть, и некоторый процент «социализма» был бы вовсе не так утопичен именно при «самодержавии»…
Имейте в виду: все эти годы я провёл в качестве репортёра. Может быть, мне когда-нибудь удастся написать о том, как шла в России настоящая борьба за власть: не о декоративных заседаниях, комиссиях, блоках, соглашениях, программах, обещаниях, восклицаниях и прочем - а о том, что совершалось на низах: в казармах, на заводах, на Обводном канале, в полицейских участках и ночлежках. Так, например, последние предреволюционные месяцы я был рядовым лейб-гвардии Кексгольмского полка. Это был не полк и не гвардия и не армия. Это были лишённые офицерского состава биологические подонки чухонского Петербурга и его таких же чухонских окрестностей. Всего в Петербурге их было до трёхсот. Как могло правительство проворонить такие толпы? Летом 1917 года я говорил об этом Б. Савинкову - он тогда был военным министром. Савинков обозвал меня паникёром.
Что было делать Николаю Второму? Только одно: готовить победу. Что было делать П. Н. Милюкову - только одно: срывать победу. Ибо, если бы конец 1917 года, как на это рассчитывал Николай Второй, принёс бы России победу - то карьера П. Н. Милюкова и вместе с ней все надежды и все упования русской революционной интеллигенции были бы кончены навсегда. «Пятидесятилетний план» Николая Второго, Его деда и Его отца, Его предков и Его предшественников был бы «выполнен и перевыполнен». Россия одержала бы победу - под личным командованием Царя. При каком бы то ни было участии русского Царя в какой бы то ни было «лиге наций» ничего похожего на женевский публичный дом не было бы возможно. При консолидированной России - никакой Гитлер не попёр бы на Вторую Мировую войну. Гитлер так и писал - «русская революция есть для нас указующий перст Провидения» - Провидение подвело. В 1930-х годах при соблюдении довоенного промышленного темпа - Россия приблизительно «обогнала» бы САСШ - не по всем показателям, но по очень многим. Мы с вами не сидели бы здесь - но это, конечно, не имеет никакого значения. Имеет значение другой вопрос: что стало бы с «эпохой войны и революций», на которую нацеливался ведь не только один Ленин. Для русской революционной интеллигенции, как для Японии 1905 года, для Германии 1914 или Сталина в 1947 году - выхода бы не было. О том, что Сталин в 1947 году не мог действовать иначе, чем он действовал, я пишу в другом месте. Сейчас скажу только очень схематически: принятие плана Маршалла означало бы подчинение капиталистическим методам, а эти методы Сталина бы съели. Очищение Венгрии или Польши или прочего в этом роде означало бы создание в Венгрии или Польше или в прочих - правительства и армии, исполненных предельной ненависти и к коммунистам, и к коммунистам-завоевателям. СССР оказался бы охваченным тесным кольцом стран и народов, на которых не могли бы подействовать никакая коммунистическая пропаганда. В СССР пришлось бы вернуть ещё и ещё сотни тысяч солдат и офицеров Красной армии. И на границах СССР держать новые миллионы - защиту против вчерашних «сателлитов». Пришлось бы поставить крест над мировой революцией. И ждать капиталистической консолидации всего мира, консолидации, которая в конечном счёте не может не взять за горло русский отряд мировой революционной сволочи: всех этих коммунистов, энкаведистов, погонщиков и палачей. Их - от пяти до десяти миллионов. Под ними - вечно, хотя и глухо, бурлящее море недовольства. И в этой обстановке принять план Маршалла?
1916 год был последним годом интеллигентских надежд. Все, конечно, знали это - и союзники, и немцы, знал это, конечно, и Милюков, что армия наконец вооружена. Что снаряды уже в избытке, и что 1917 год будет годом победы: над немцами и над революцией. Но тогда - конец. Не только для Милюкова, но и для всей интеллигентской традиции. Ибо она, эта традиция, будет разгромлена не только фактически - победой, одержанной без неё, - но и принципиально: будет доказано, что процветание, мир и мощь России достигнуты как раз теми антинаучными методами, против которых она боролась лет двести подряд, и что её методы - научные и философские, не годятся никуда и что следовательно - она и сама никуда не годится.
То, что в России произошло 19 февраля 1861 года, с «научной» точки зрения есть чудо: вмешательство надклассовой личной воли в самый страшный узел русской истории. Что, если путём такого же «чуда» - и Царь и народ найдут пути к развязыванию и других узлов? Ведь вот - уже при министерстве С. Ю. Витте Николай Второй повелел разработать проект введения восьмичасового рабочего дня - восьмичасового рабочего дня тогда ещё не было нигде. Этот проект был пока что утопичен, как был утопичен и манифест Павла Первого об ограничении барщины тремя днями в неделю. Но он - указывал направление и ставил цель. Направление было указано верно и шестьдесят лет спустя цель была достигнута.
Что - если русское самодержавие достигнет русских целей и без Милюкова? Или человечество - человеческих целей и без Сталина? 1916 год был двенадцатым часом русской революции и русской революционной интеллигенции: или сейчас, или никогда. Завтра будет уже поздно…
И вот российская интеллигенция бросилась на заранее подготовленный штурм. Вся её предыдущая вековая деятельность выяснила с предельной степенью ясности: ни за каким марксизмом, социализмом, интернационализмом - ни за какой философией русская масса не пойдёт.
Вековая практическая деятельность социалистических партий доказала с предельной степенью наглядности: никакая пропаганда против царской власти не имеет никаких шансов на успех, и рабочие и тем более крестьянство такой пропагандой только отталкиваются - центральные комитеты С-Д и С-Р партий рекомендовали своим агитаторам ругать помещиков и фабрикантов, но совершенно обходить закон о царе. Революцию можно было провести только под патриотическим соусом. Он был найден.
Кто начал революцию? Думаю, что принципиально её начал патриарх Никон: первой инъекцией иностранной схоластики в русскую жизнь. Его поддержал правящий слой, жаждавший привилегий по шляхетскому образцу. В 1914-1917 году самое страшное изобретение революции было сделано петербургской аристократией. Это - распутинская легенда. Напомню: он был единственным, кто поддерживал жизнь Наследника престола, который был болен гемофилией. Против гемофилии медицина бессильна. Распутин лечил гипнозом. Это была его единственная функция - никакой политической роли он не играл. При рождении - и при почти конце этой легенды я присутствовал сам. Родилась она в аристократических салонах - русская аристократия русской монархии не любила очень - и наоборот. В эмигрантской литературе были и подтверждения этого расхождения. Эмигрантский военный историк Керсновский, идеолог офицерства - или ещё точнее - офицерской касты - писал: «сплетня о царице - любовнице Распутина родилась в „великосветских салонах“. За эту сплетню милюковцы ухватились руками и зубами: это было именно то, чего не хватало. „Проклятое самодержавие“ на массы не действовало никак. Но царица - изменница и шпионка и любовница пьяного мужика. И царь, который всё это видит и терпит. И армия, которая за всё это платит кровью?»
Санкт-Петербург как истерическая баба. Трибуна Государственной Думы стала тем же, чем сейчас для товарища Молотова служит трибуна всех конференций: не для организации мира, а для разжигания революции. Милюков гремел: «Что это - глупость или измена?» Военная цензура запрещала публикацию его речей - они в миллионах оттисков расходились по всей стране. Я никак не думаю, чтобы они действовали на всю страну. Но на Петербург они действовали. Возьмите в руки Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона - т. 65, стр. 270. Там сказано:
«Инородческое население живёт около столицы, окружая её плотным кольцом и достигая 90% общего числа населения. По переписи 1891 года - 85% (восемьдесят пять процентов) указали русский язык в качестве НЕ родного языка».
Но даже и Санкт-Петербург - город с тремя именами, чужой город на чужом болоте, был только одним из симптомов. Уже в Смутное время семибоярщина советовала полякам вырвать царский престол из Москвы и унести его куда-нибудь подальше. Этот проект и был реализован при Петре, - один из вариантов европейского разгрома русской государственной традиции. Страна в истерике не билась. Но в Петербурге, куда всякие милюковцы собрались «на ловлю счастья и чинов», денег и власти - всё равно каких денег и какой власти - в Петербурге была истерика. В марте 1917 года толпы шатались по городу («с красным знаменем вперёд - обалделый прёт народ») и орали ура - своим собственным виселицам, голоду, подвалам и чрезвычайкам.
Итак: лозунг был найден. Патриотический и даже антимонархический - что и было нужно. Царь - дурак, пьяница и тряпка. У него под носом его жена изменяет с изменником Распутиным, он ничего не видит - царя нужно менять.
Позвольте рассказать один из заключительных штрихов распутинской истории.
У меня был старый товарищ юности - Евгений Михайлович Братин. В царское время он писал в синодальном органе «Колокол». Юноша он был бездарный и таинственный, я до сих пор не знаю его происхождения, кажется, из каких-то узбеков. В русской компании он называл себя грузином, в еврейской - евреем. Потом он, как и все неудачники, перешёл к большевикам. Был зампредом харьковской чрезвычайки и потом представителем ТАССа и «Известий» в Москве. Потом его, кажется, расстреляли: он вызван был в Москву и как-то исчез.
Летом 1917 года он перековался и стал работать в новой газете «Республика», основанной крупным спекулянтом Гутманом. В те же времена действовала Чрезвычайная Следственная комиссия по делам о преступлениях старого режима. Положение комиссии было идиотским: никаких преступлений - хоть лавочку закрывай. Однажды пришёл ко мне мой Женька Братин и сообщил: он-де нашёл шифрованную переписку Царицы и Распутина с немецким шпионским центром в Стокгольме. Женьку Братина я выгнал вон. Но в «Республике» под колоссальными заголовками появились братинские разоблачения: тексты шифрованных телеграмм, какие-то кирпичи. Какие-то «обороты колеса» и вообще чушь совершенно несусветимая. Чрезвычайная Комиссия, однако, обрадовалась до чрезвычайности, - наконец-то хоть что-нибудь. ЧК вызвала Братина. Братин от «дачи показаний» отказался наотрез: это-де его тайна. За Братина взялась контрразведка - и тут уж пришлось бедняге выложить всё. Оказалось, что все эти телеграммы и прочее были сфабрикованы Братиным в сообществе с какой-то телеграфистской.
Вообще за такое изобретение Братина следовало бы повесить, как впрочем и Милюкова. Но дело ограничилось только скандалом - из «Республики» Братина всё-таки выгнали вон - его буржуазно-революционная карьера была кончена и началась пролетарски-революционная - та, кажется, кончилась ещё хуже. Потом, лет двадцать спустя, я обнаружил следы братинского вдохновения в одном из американских фильмов. Так пишется история.
Истории Государственной Думы у нас нет. То, что есть - такая же чушь, как и братинский шифр. Напомню о том, что классической формой русского народного представительства были Соборы. То есть деловое представительство, а не партийное. Напомню и ещё об одном обстоятельстве: англо-американский парламентаризм есть внепартийный парламентаризм. По закону и традиции в парламент попадает тот, кто получил хотя бы относительное большинство голосов - это создаёт систему двух партий, из которых ни одна не имеет никакой программы. Работа партии м-ра Эттли - это первый в истории Великобритании опыт превращения отсталого английского острова в передовую европейскую страну. ДО этого ни тори, ни виги, ни консерваторы, ни либералы не имели никаких программ. Не имеют их ни республиканцы, ни демократы в САСШ. Не имели программ и русские Соборы. В первую же Государственную Думу хлынули десятки программ и революционных программ. Дума пришла - и положила ноги на стол. Её разогнали - безо всякого ущерба для кого бы то ни было. Но не было использовано предостережение нашего единственного теоретика монархии - бывшего террориста Льва Тихомирова. Он писал, что в положении о Государственной Думе «национальная идея отсутствует, так же как и социальная» - нет органической связи с жизнью страны. До Тихомирова - после манифеста 1861 года Ю. Самарин писал: «народной конституции у нас пока быть не может, а конституция не народная, то есть господство меньшинства… есть ложь и обман». Так наша Дума и оказалась: ложью и обманом.
Продолжение [здесь] https://k-fon-shwahgeim.livejournal.com/72982.html