Лука Збанич и три его смерти (главки 1-3)
Прежде я хотел бы сделать небольшое предварение. Когда я начал его писать, то писал его по-стахановски. Тогда я жил в Подмосковье. Вставал в пять утра, приезжал с работы в пол-восьмого вечера, ужинал, и писал. Один день писал ручкой на листке под какой-то тупой сериал, идущий для фона. Второй день перепечатывал на комп. Потом писал следующую главку на листочке, на следующий день - перепечатывал. И роман писался, писался, писался.
Роман был оборван моим отъездом в Будапешт, а по возвращении я уже не смог настроиться на нужный ритм.
Но Лука Збанич продолжал жить рядом со мной. Я даже пытался нарисовать картину, где он стоит около венецианской Санта-Лючии, но рисовать я так и не научился. Пару раз я его полностью переписывал, но не добавил ни единой новой главки. Ещё пару раз он мне снился, но на нём стояло клеймо жанра неоконченного романа.
И только сегодня, готовя пост про Венецию, он снова мне вспомнился, и я решил, что пора его здесь выложить. Может быть, это сподвигнет меня закончить эту историю. И дело даже не в том, что она не записана, а в том, что я сам не знаю её конца. Ибо когда я пишу, то рассказываю историю самому себе.
Allora, в добрый час!
I
Говорят, что мосты Венеции сотканы из вздохов. Говорят, что сама Венеция родилась из пены морской, подобно Венере. Говорят, что на ночь она погружается под воду, как Атлантида. Поэтому туристы спешат до захода солнца отплыть на материковую Местре.
Но Лука Збанич не верил в эти истории ни на грош. Но верил, что этих слухов существует ровно столько, сколько голубей летает над Piazza San Marco. В часы досуга он любил бродить по улочкам Венеции, подбирать истории и заносить их в миниатюрную книжечку, помещавшуюся на его ладони.
«Перед третьей моей смертью я подброшу её в один из книжных, и это - всё, что останется после меня», - ответил бы он любому, кто спросил бы его о за-писной книжечке. Но никто его так и не спросил.
Однажды в родном Белграде он слышал, как священник в соборе Св.Савы читает Библию, и с тех пор был твёрдо уверен, что любая книга пахнет ладаном, если её раскрыть. В другой раз - будучи уже в Триесте - он видел, как евреи хоронят Тору, и после этого уже ни разу не прикасался к книгам из-за суеверия, что их пишут только мертвецы.
И если записная книжечка станет его третьей смертью, то его жизнью было фехтование. Фехтованием он зарабатывал на хлеб, вино и табак. Он был луч-шим фехтовальщиком от Дуная до Босфора и от Милана до Чёрного Моря. Свой стиль он называл барочным, потому что своей саблей он мог насвистать всю «Волшебную Флейту» Моцарта, ни разу не сфальшивив.
«Лучше меня, - любил говаривать Лука Збанич, неизменно посасывая кури-тельную трубку из вишнёвого дерева, - фехтуют только Амадей Моцарт и Господь Бог».
Своей сабле он дал имя - Скрипка. Его многочисленные родственники, расселившиеся по всем Балканам, рассказывали, что он сам её выковал, поочерёдно крестив в водах Босфора и Дуная.
Однажды в Зальцбурге при архиепископстве, близ дворца Мирабель, он от-крыл школу фехтования, и по его планам первые семь лет ученики должны были молчать, фехтовать на смычках и беседовать только при помощи свиста. Ровно через две недели школу закрыл сам архиепископ, чему Лука Збанич был несказанно рад.
«Они - дети африканских ритмов, их музыка настолько одномерна, что порождает время, а барокко, наоборот, рождает пространство не то что в три, во все восемь измерений».
Потом он жил в Будапеште с будайской стороны, и его нога ни разу не ступала на пештский берег Дуная. Он верил, что на том берегу его ждёт одна из трёх смертей, и называл Дуная Стиксом. Вторая смерть жила по ту сторону Босфора, его он называл Ахероном. Третья - в Венеции, Лагуну он называл Летой.
В Буде он не стал открывать школу фехтования, а снял небольшой погребок напротив фешенебельного «Геллерта» и поставил в нём пьесу о трёх своих смертях. Пьеса вышла в тираж поле первого же сезона.
Наконец, он жил в Вене. Лука Збанич часами сидел в Городском парке напротив позолоченной скульптуры Штрауса, пока однажды не уснул на скамейке. Во сне к нему пришёл маэстро Амадей и сказал: «Лука, ты уже настолько стар, что твои сны стали морщинистыми».
Моцарт растаял, как это умеют делать только призраки, а со стен сновидения стали облезать старые обои. Лука Збанич проснулся и увидел, что с памятника Штрауса осыпалась вся позолота.
Тем же вечером он купил билет на ночной поезд до Венеции.
II
Кто приезжает в Венецию умирать, тот прожил красивую жизнь. Такова была первая запись в книжечке Луки Збанича.
Он стоял с рюкзаком, саблей и книжечкой перед вокзалом Santa Lucia, курил трубку и смотрел на Гран Канале. Дворцы были обшарпаны, как стены его сновидения и скульптура Штрауса в венском Штадтпарке. Казалось, что Венеция хотела превзойти Константинополь даже в его разорении. Лука Збанич убедился, что не ошибся: в Венеции всегда осень - здесь всегда опадает штукатурка. И это была вторая запись, которую он занёс в книжечку.
[- Гондола! Гондола!]- Gondolá! Gondolá!- кричал ему с воды проплывающий мимо гондольер. Лука Збанич согласился и перебросил венецианцу свой рюкзак, а после пере-прыгнул сам.
-[Риальто. Рыбный рынок.]Rialto. Mercato di pesce, - сказал Збанич, он готовил эту фразу всю ночь в поезде. Но гондольер толкнул лодку в противоположную сторону.
-[Риальто! Риальто! Понятно?]Rialto! Rialto! Caputo?- повторял ему Збанич, но гондольер и не думал по-ворачивать. Он невозмутимо рассекал веслом Гран Канале и насвистывал мо-тив, каким мужья отгоняют чаек от своих жён.
- Чёртов венецианец! Не хочешь понимать итальянских слов - заставлю по-нимать сербские жесты, - Скрипка Збанича выпорхнула из ножен и слегка коснулась кадыка гондольера.
Тот невозмутимо, двумя пальцами отодвинул острие Скрипки, прокашлялся как после острого и сказал:
- Кто ищет дом на Рыбном рынке, тот должен сначала посетить Ма в Гетто.
- Кто такая Ма?
- Она из рода тех евреев, которые умеют разговаривать с конями Святого Марка и которые знают все места в Лагуне, где лежат кольца дожей.
Гондольер каналами выплыл на открытую воду и причалил к Гетто с внешней стороны островов.
- Сеньор, с вас семьдесят евро, - сказал он, он Лука Збанич бросил ему лишь один золотой, хотя и ступил всё на тот же берег.
- Ма живёт за той дверью на втором этаже, а этим, - гондольер бросил ему золотой обратно, - покормишь на досуге рыб.
- Я думал, что монеты клюют только голуби, - задумчиво произнёс Збанич.
- У нас в Венеции рыбы вместо голубей, - гондольер отчалили и скользнул в первый же канал, насвистывая мотив, каким мужчины привлекают девушек.
III
Збанич толкнулся в дверь, и оказался в царстве стираного белья на верёвках под потолком, детских игрушек под ногами, тазов с мыльной водой на табуретах и вездесущих детей. Дети кричали на литературном тосканском, диалектном венецианском с обильными вкраплениями еврейских слов, знакомых ему по идишу. Белые стены были исписаны еврейскими буквами и разрисованы детскими рисунками.
Лука Збанич попал в уютный коммунальный рай, где тесто месят ногами, ибо не отличают его от винограда. А где ещё может жить жрица-пророчица!
На лестнице второго этажа показалась статная женщина лет сорока и жестом поманила Луку к себе.
- Вы, господарь, опоздали на пять минут, хотя ваш поезд прибыл на Санта-Лючию на четыре минуты раньше. Если вы так и будете продолжать транжи-рить своё время, то смерть никогда не дождётся вас.
- Не мне думать об одной смерти, когда у меня их целых три, - огрызнулся Збанич. Дескать, он тоже не лыком шит.
Женщина смерила его взглядом и ответила:
- Вы, господарь, ещё не все латинские глаголы спрягать умеете, а уже о смерти рассуждать берётесь. Но не будем терять времени - карты уже ждут вас.
Женщина Ма ввела его в маленькую, но очень светлую комнату с окном, выходящим на Лагуну и аэропорт Марко Поло на горизонте. Комнатушка была настолько маленькой, что почти все квадратные метры занимал столик, накрытый клеёнкой в красную и белую клетку. На нём лежали три карты, уже перевёрнутые картинками вверх, и это были карты перевёрнутой Колесницы, перевёрнутой Луны и перевёрнутого Дурака.
- Вы опоздали, господарь, и я без вас открыла карты, - сказала женщина Ма у него за плечом.
Збанич склонил голову, чтобы получше рассмотреть картинки, но у него никак не получалось. Тогда он крутанул круглый столик вокруг своей оси, и увидел на левой карте весело шагающего дурака, каким он был двадцать лет назад на улицах Белграда и Нови-Сада и каждое утро находил новый трактир. На средней карте - воющих на луну волка и собаку и свистящего на неё же рака. Это три его смерти заждались его, луноликого Луку Збанича. На правой карте - свой триумф, когда его после третьей смерти приравняют к самому Амадею Моцарту.
- Что вы делаете! - ужаснулась женщина Ма. - Нельзя играть с судьбой в карты! - и как можно скорее перевернула стол обратно.
- Левая карта - это ваша первая смерть, и она уже была. Смерть от бесславья. Вам выпало по жребию два таланта, о чём говорят вороной конь и белая кобыла, но оба таланта вы опозорили: своё искусство фехтования в Зальцбурге и три свои смерти в Будапеште. Вы хотели быть равным Моцарту, но, увы, уехали в Вену и неудачно пытались отравиться, как Сальери.
Женщина Ма перевернула левую карту рубашкой вверх.
- Средняя карта - это, господарь, ваша вторая смерть, и происходит она с ва-ми сейчас. Вы приехали в Венецию за смертью, но Харон не принял ваш золотой и не переправил на тот берег. И вы воете на смерть, как на полнолуние, но в то же время ваша жизнь убегает подобно воде у вас под ногами. Этот аркан хорош тем, что рано или поздно он кончается.
Женщина Ма перевернула среднюю карту рубашкой вверх.
- Правая карта - это ваша третья смерть, и она произойдёт с вами в будущем. Если кратко, то как прожили вы дураком, так и помрёте в пятницу, - и она закрыла последнюю карту.
Лука Збанич нимало не смутился и ответил:
- А у меня семь пятниц на неделе! А теперь я вам погадаю, госпожа, - и он кончиком Скрипки перевернул среднюю карту, но теперь она оказалась Смертью. Перевёрнутой по отношению к Збаничу и прямой - к Ма.
Он победительно улыбнулся, она побеждено покраснела.
- А это вам за гадание, госпожа, - и он хлопнул о стол всё тем же золотым. Повернулся на каблуках и бравым шагом ушёл.
Женщина Ма неодобрительно покачала головой.
- И чем этот дурак рассчитается с Хароном. Плохо на том свете тому прихо-дится, кто про этот не забыл.
Взяла золотой, повертела в руках и выкинула в окно. На корм рыбам.
(продолжение следует)
Роман был оборван моим отъездом в Будапешт, а по возвращении я уже не смог настроиться на нужный ритм.
Но Лука Збанич продолжал жить рядом со мной. Я даже пытался нарисовать картину, где он стоит около венецианской Санта-Лючии, но рисовать я так и не научился. Пару раз я его полностью переписывал, но не добавил ни единой новой главки. Ещё пару раз он мне снился, но на нём стояло клеймо жанра неоконченного романа.
И только сегодня, готовя пост про Венецию, он снова мне вспомнился, и я решил, что пора его здесь выложить. Может быть, это сподвигнет меня закончить эту историю. И дело даже не в том, что она не записана, а в том, что я сам не знаю её конца. Ибо когда я пишу, то рассказываю историю самому себе.
Allora, в добрый час!
I
Говорят, что мосты Венеции сотканы из вздохов. Говорят, что сама Венеция родилась из пены морской, подобно Венере. Говорят, что на ночь она погружается под воду, как Атлантида. Поэтому туристы спешат до захода солнца отплыть на материковую Местре.
Но Лука Збанич не верил в эти истории ни на грош. Но верил, что этих слухов существует ровно столько, сколько голубей летает над Piazza San Marco. В часы досуга он любил бродить по улочкам Венеции, подбирать истории и заносить их в миниатюрную книжечку, помещавшуюся на его ладони.
«Перед третьей моей смертью я подброшу её в один из книжных, и это - всё, что останется после меня», - ответил бы он любому, кто спросил бы его о за-писной книжечке. Но никто его так и не спросил.
Однажды в родном Белграде он слышал, как священник в соборе Св.Савы читает Библию, и с тех пор был твёрдо уверен, что любая книга пахнет ладаном, если её раскрыть. В другой раз - будучи уже в Триесте - он видел, как евреи хоронят Тору, и после этого уже ни разу не прикасался к книгам из-за суеверия, что их пишут только мертвецы.
И если записная книжечка станет его третьей смертью, то его жизнью было фехтование. Фехтованием он зарабатывал на хлеб, вино и табак. Он был луч-шим фехтовальщиком от Дуная до Босфора и от Милана до Чёрного Моря. Свой стиль он называл барочным, потому что своей саблей он мог насвистать всю «Волшебную Флейту» Моцарта, ни разу не сфальшивив.
«Лучше меня, - любил говаривать Лука Збанич, неизменно посасывая кури-тельную трубку из вишнёвого дерева, - фехтуют только Амадей Моцарт и Господь Бог».
Своей сабле он дал имя - Скрипка. Его многочисленные родственники, расселившиеся по всем Балканам, рассказывали, что он сам её выковал, поочерёдно крестив в водах Босфора и Дуная.
Однажды в Зальцбурге при архиепископстве, близ дворца Мирабель, он от-крыл школу фехтования, и по его планам первые семь лет ученики должны были молчать, фехтовать на смычках и беседовать только при помощи свиста. Ровно через две недели школу закрыл сам архиепископ, чему Лука Збанич был несказанно рад.
«Они - дети африканских ритмов, их музыка настолько одномерна, что порождает время, а барокко, наоборот, рождает пространство не то что в три, во все восемь измерений».
Потом он жил в Будапеште с будайской стороны, и его нога ни разу не ступала на пештский берег Дуная. Он верил, что на том берегу его ждёт одна из трёх смертей, и называл Дуная Стиксом. Вторая смерть жила по ту сторону Босфора, его он называл Ахероном. Третья - в Венеции, Лагуну он называл Летой.
В Буде он не стал открывать школу фехтования, а снял небольшой погребок напротив фешенебельного «Геллерта» и поставил в нём пьесу о трёх своих смертях. Пьеса вышла в тираж поле первого же сезона.
Наконец, он жил в Вене. Лука Збанич часами сидел в Городском парке напротив позолоченной скульптуры Штрауса, пока однажды не уснул на скамейке. Во сне к нему пришёл маэстро Амадей и сказал: «Лука, ты уже настолько стар, что твои сны стали морщинистыми».
Моцарт растаял, как это умеют делать только призраки, а со стен сновидения стали облезать старые обои. Лука Збанич проснулся и увидел, что с памятника Штрауса осыпалась вся позолота.
Тем же вечером он купил билет на ночной поезд до Венеции.
II
Кто приезжает в Венецию умирать, тот прожил красивую жизнь. Такова была первая запись в книжечке Луки Збанича.
Он стоял с рюкзаком, саблей и книжечкой перед вокзалом Santa Lucia, курил трубку и смотрел на Гран Канале. Дворцы были обшарпаны, как стены его сновидения и скульптура Штрауса в венском Штадтпарке. Казалось, что Венеция хотела превзойти Константинополь даже в его разорении. Лука Збанич убедился, что не ошибся: в Венеции всегда осень - здесь всегда опадает штукатурка. И это была вторая запись, которую он занёс в книжечку.
[- Гондола! Гондола!]- Gondolá! Gondolá!- кричал ему с воды проплывающий мимо гондольер. Лука Збанич согласился и перебросил венецианцу свой рюкзак, а после пере-прыгнул сам.
-[Риальто. Рыбный рынок.]Rialto. Mercato di pesce, - сказал Збанич, он готовил эту фразу всю ночь в поезде. Но гондольер толкнул лодку в противоположную сторону.
-[Риальто! Риальто! Понятно?]Rialto! Rialto! Caputo?- повторял ему Збанич, но гондольер и не думал по-ворачивать. Он невозмутимо рассекал веслом Гран Канале и насвистывал мо-тив, каким мужья отгоняют чаек от своих жён.
- Чёртов венецианец! Не хочешь понимать итальянских слов - заставлю по-нимать сербские жесты, - Скрипка Збанича выпорхнула из ножен и слегка коснулась кадыка гондольера.
Тот невозмутимо, двумя пальцами отодвинул острие Скрипки, прокашлялся как после острого и сказал:
- Кто ищет дом на Рыбном рынке, тот должен сначала посетить Ма в Гетто.
- Кто такая Ма?
- Она из рода тех евреев, которые умеют разговаривать с конями Святого Марка и которые знают все места в Лагуне, где лежат кольца дожей.
Гондольер каналами выплыл на открытую воду и причалил к Гетто с внешней стороны островов.
- Сеньор, с вас семьдесят евро, - сказал он, он Лука Збанич бросил ему лишь один золотой, хотя и ступил всё на тот же берег.
- Ма живёт за той дверью на втором этаже, а этим, - гондольер бросил ему золотой обратно, - покормишь на досуге рыб.
- Я думал, что монеты клюют только голуби, - задумчиво произнёс Збанич.
- У нас в Венеции рыбы вместо голубей, - гондольер отчалили и скользнул в первый же канал, насвистывая мотив, каким мужчины привлекают девушек.
III
Збанич толкнулся в дверь, и оказался в царстве стираного белья на верёвках под потолком, детских игрушек под ногами, тазов с мыльной водой на табуретах и вездесущих детей. Дети кричали на литературном тосканском, диалектном венецианском с обильными вкраплениями еврейских слов, знакомых ему по идишу. Белые стены были исписаны еврейскими буквами и разрисованы детскими рисунками.
Лука Збанич попал в уютный коммунальный рай, где тесто месят ногами, ибо не отличают его от винограда. А где ещё может жить жрица-пророчица!
На лестнице второго этажа показалась статная женщина лет сорока и жестом поманила Луку к себе.
- Вы, господарь, опоздали на пять минут, хотя ваш поезд прибыл на Санта-Лючию на четыре минуты раньше. Если вы так и будете продолжать транжи-рить своё время, то смерть никогда не дождётся вас.
- Не мне думать об одной смерти, когда у меня их целых три, - огрызнулся Збанич. Дескать, он тоже не лыком шит.
Женщина смерила его взглядом и ответила:
- Вы, господарь, ещё не все латинские глаголы спрягать умеете, а уже о смерти рассуждать берётесь. Но не будем терять времени - карты уже ждут вас.
Женщина Ма ввела его в маленькую, но очень светлую комнату с окном, выходящим на Лагуну и аэропорт Марко Поло на горизонте. Комнатушка была настолько маленькой, что почти все квадратные метры занимал столик, накрытый клеёнкой в красную и белую клетку. На нём лежали три карты, уже перевёрнутые картинками вверх, и это были карты перевёрнутой Колесницы, перевёрнутой Луны и перевёрнутого Дурака.
- Вы опоздали, господарь, и я без вас открыла карты, - сказала женщина Ма у него за плечом.
Збанич склонил голову, чтобы получше рассмотреть картинки, но у него никак не получалось. Тогда он крутанул круглый столик вокруг своей оси, и увидел на левой карте весело шагающего дурака, каким он был двадцать лет назад на улицах Белграда и Нови-Сада и каждое утро находил новый трактир. На средней карте - воющих на луну волка и собаку и свистящего на неё же рака. Это три его смерти заждались его, луноликого Луку Збанича. На правой карте - свой триумф, когда его после третьей смерти приравняют к самому Амадею Моцарту.
- Что вы делаете! - ужаснулась женщина Ма. - Нельзя играть с судьбой в карты! - и как можно скорее перевернула стол обратно.
- Левая карта - это ваша первая смерть, и она уже была. Смерть от бесславья. Вам выпало по жребию два таланта, о чём говорят вороной конь и белая кобыла, но оба таланта вы опозорили: своё искусство фехтования в Зальцбурге и три свои смерти в Будапеште. Вы хотели быть равным Моцарту, но, увы, уехали в Вену и неудачно пытались отравиться, как Сальери.
Женщина Ма перевернула левую карту рубашкой вверх.
- Средняя карта - это, господарь, ваша вторая смерть, и происходит она с ва-ми сейчас. Вы приехали в Венецию за смертью, но Харон не принял ваш золотой и не переправил на тот берег. И вы воете на смерть, как на полнолуние, но в то же время ваша жизнь убегает подобно воде у вас под ногами. Этот аркан хорош тем, что рано или поздно он кончается.
Женщина Ма перевернула среднюю карту рубашкой вверх.
- Правая карта - это ваша третья смерть, и она произойдёт с вами в будущем. Если кратко, то как прожили вы дураком, так и помрёте в пятницу, - и она закрыла последнюю карту.
Лука Збанич нимало не смутился и ответил:
- А у меня семь пятниц на неделе! А теперь я вам погадаю, госпожа, - и он кончиком Скрипки перевернул среднюю карту, но теперь она оказалась Смертью. Перевёрнутой по отношению к Збаничу и прямой - к Ма.
Он победительно улыбнулся, она побеждено покраснела.
- А это вам за гадание, госпожа, - и он хлопнул о стол всё тем же золотым. Повернулся на каблуках и бравым шагом ушёл.
Женщина Ма неодобрительно покачала головой.
- И чем этот дурак рассчитается с Хароном. Плохо на том свете тому прихо-дится, кто про этот не забыл.
Взяла золотой, повертела в руках и выкинула в окно. На корм рыбам.
(продолжение следует)