Город, которого не было
Константинополь явственно удался. Как ни крути, это всё же явление, этап, свершение. Святая София (Линнод, респект), хор (регенту и певчим - низкий поклон) и финальный штурм (моё восхищение всем участникам) удались особо. Большое спасибо моим двум командам - Церкви, с которой я играл, и Университету, в котором я жил, другим игрокам, с которыми довелось пересечься, и вообще всем игрокам и мастерам за эту игру. Отдельная благодарность Нуси, Сеате, Мыши, Элраену, Залексу - тем, кто, несмотря на всё моё отторжение тащил меня на эту игру, и Ксю, без которой я бы ни за что туда не доехал. И Стефании - за Двери. И диакону Василию - за Крест и за мягкую, но надёжную поддержку в Пасхальной литургии. И Энди - за помощь и бесценные порой инструменты. И Бернару - за ночной разговор. И... в общем, всех не перечесть.
Из грустного - я ехал на эту игру играть, а получилось - работать. Я ехал думать, сопоставлять и чувствовать, а получилось - только переживать. Я ехал искать Бога, а нашёл лишь церковь. Я жаждал Снов, а снились мне лишь кошмары. Я хотел метаться в вопросах Унии - а нашёл полное согласие, если не безразличие. Я ехал растить в себе персонажа, а вырастил всего лишь функционера. Я надеялся узреть Город-Храм, истинное подобие Святой Софии - а узрел лишь живописную россыпь домиков. Я жаждал Текста, Откровения, нового Евангелия - а нашёл лишь разрозненный ворох слов и идей пусть прекрасных, но бессвязных. Я ехал писать летопись Города, и не смог выжать из себя ни единой страницы. Я слышал много разговоров, и видел много событий, странных и удивительных, но ни одно из них не показалось мне действительно важным и поистине Чудесным, волшебно-неожиданным. Я просто делал то, что должен быть делать, от начала до конца - и все вокруг, похоже, делали то же самое - а это, на самом деле, самое простое. Город устоял не потому, что кто-то сделал выбор - а просто потому, что он должен был устоять.
Лишь один эпизод я пожалуй упомяну отдельно - Двери Храма, расписываемые под гром пушек. И Патриарх, вопрошающий:
- Андрей, а нам хватит денег, чтобы заказать роспись?
- Да.
- А на еду останется?
- Не знаю.
- Ну, всё равно нужно заказывать. И знаешь, за роспись попросили слишком мало, так не годится, заплати вдвое.
Горбовский неспешно зашагал по шоссе рядом с другими людьми, так же неторопливо бредущими в город. Ему было очень легко и покойно впервые за этот сумбурный, напряженный и страшный день. Больше не надо было ни о ком заботиться, не надо было принимать решений, все вокруг были самостоятельны, и он тоже стал совершенно самостоятельным. Таким самостоятельным он еще не был никогда в жизни.
Вечер был красив, и если бы не черные стены справа и слева, медленно растущие в синее небо, он был бы просто прекрасен: тихий, прозрачный, в меру прохладный, пронизанный косыми розовыми лучами солнца. Людей на шоссе оставалось все меньше; многие ушли в степь, как Валькенштейн с Алей, другие остались прямо у обочин.
В городе вдоль главной улицы многоцветными пятнами красовались картины, выставленные художниками в последний раз, - у деревьев, у стен домов, на волноводах поперек дороги, на столбах энергопередач. Перед картинами стояли люди, вспоминали, тихо радовались, кто-то - неугомонный - затеял спор, а миловидная худенькая женщина горько плакала, повторяя громко: «Обидно… Как обидно!» Горбовский подумал, что где-то видел ее, но так и не мог вспомнить - где.
Слышалась незнакомая музыка: в открытом кафе рядом со зданием Совета маленький, хилый человек с необычайной страстью и темпераментом играл на концертной хориоле, и люди за столиками слушали его, не шевелясь; и еще много людей сидели и слушали на ступеньках и прямо на газонах перед кафе, а к хориоле был прислонен большой лист картона, на котором кривоватыми буквами было написано: «"Далекая Радуга". Песня. Не оконч.».
Я не вполне понимаю, зачем в списке первоисточников к игре значился "Град обречённый", но я искренне удивлён, что там не было "Далёкой Радуги". :)
В общем, хотелось вот этого. А получилось... так, как получилось.
Заявка:
В ночь, когда Милош Обилич точил у огня свой кинжал, молодой ополченец из Косово Ириней Градич, сидя у дымного костра, острил копьё.
В час, когда Милош из тени ветвей плакучей ивы мерил глазами, чёрными и блестящими, как спелые оливы, и цепкими, как когти молодой скопы, расстояние до шатра Мурада, четырнадцатилетний Ириней дрожал от ужаса, взирая на изумрудные стяги, реющие на том краю поля над бескрайним морем турецкого воинства.
В ту минуту, когда Милош входил в шатер Мурада и падал на колени в напускном покорстве, Ириней упирал в чёрную сербскую землю древко своего копья и молил Господа о спасении, пока бледный взгляд его увязал и спотыкался меж бессчетных копыт скачущих лошадей и безумных воплей акынджи.
В тот миг, когда кинжал Обилича пронзил живот Мурада, и черная кровь султана обильно оросила золотые персидские ковры, навостренное копьё Градича пробило грудь налетевшего коня и бросило незадачливого копейщика наземь, в грохот, боль, грязь и страх, холодный, как воды Моравы, и солёный, как конская кровь, хлынувшая ему в лицо.
В год, когда Баязид Молниеносный поднял знамя Мурада, и алая сербская и багровая турецкая кровь смешались, дымясь, с чёрной терпкой землёй Косова поля, Ириней Градич понял, что страница его жизни перевернулась, и что он более не ощущает вкуса соли.
Ещё два года понадобилось ему, чтобы вновь ощутить этот вкус в жгучем восточном ветре, проносящемся над древними стенами града Константина.
Великий храм Софии стоял уже тысячу лет, возведенный тысячами рук, овеваемый миллионами помыслов, истоптанный миллионами подошв и дышащий миллионами вдохов отчаяния и надежды и миллионами выдохов со словами молитв.
Как огромная книга, хранили потемневшие стены дыхание древнего города, и с каждым его вдохом и выдохом новые тени ложились, как письмена, на исщербленные временем камни. И как огромная незаконченная книга, Храм постоянно требовал присмотра. Здесь кто-то ошибся в записи, указав неверную дату. Там дрогнувшая рука подвыпившего хрониста оставила нелепую кляксу. Замялся уголок, брызнуло на уже готовую страницу бледное разбавленное вино... Треснула мозаика, зашаталась истертая ступень, трещиной пролегло через камень бранное слово.
Дважды в день, после заутрени и перед вечерей, Великий эконом Андрей Градич обходил огромный Храм от самых дальних закоулков до светлых просторов галерей. И, заметив непорядок, иногда призывал строителей, но чаще сам бережно разглаживал морщины на теле древнего, но бесконечно гордого Храма.
Когда Андрею стукнуло двенадцать, отец впервые взял его с собой - не на службу, когда Храм был полон, и величественный иерей возносил молитвы к бесконечно высоким и бесконечно голубым, как само небо, куполам, а днём, в рабочие часы. Так Андрей сделался подмастерьем строителя при Храме Святой Софии. Он мало говорил и много работал. Через пять лет, когда Ириней Градич умер - там же, в Храме, поднимаясь по Длинной лестнице - Андрей был первым, кто нашел его, лежащего на истертых ступенях и, казалось, прижимавшегося ладонями, щекой, грудью, самим сердцем к тёмным тысячелетним камням, седого, взлохмаченного - и спокойно-счастливого.
Когда полчища Мехмеда подступили к городу, и солёный восточный ветер улетел прочь, напуганный громом пушек, Андрей Градич не пошел на стены. Вечный Храм стоял незыблем и высок, и молитва наполняла его. Даже в это острое, стальное, порохом и копотью пропитанное время Храм продолжал писать свою каменную летопись. Андрей поднялся по Длинной лестнице, проводя мозолистой ладонью по древним камням, помнящим прикосновение руки Юстиниана, и вышел на галерею - послушать голос Великого Храма. Но в грохоте пушек слышал он иной отзвук, гулкий и страшный - звук, который раздаётся, когда опускают на последнюю, ещё пахнущую непросохшими чернилами страницу книги тяжёлый, глухой, окованный чёрным железом и тусклым золотом переплет.
Андрей Градич, серб, 38 лет. Более-менее грамотен, имеет номинальный диаконский сан - ибо должность обязывает. В богословии и религии не разбирается, в службах не участвует, различий между православием и католичеством не понимает, религию воспринимает эмоционально, аналогично исихастам, ставленник Патриарха, слабый сторонник Унии.
По сути, весь смысл его жизни - в этом здании, как в физическом (камень, стены, купола, фрески, подмести, протереть, убрать, свечи зажечь), так и в сакральном смысле - здание не имело бы смысла, если бы не значило так много для людей, в него приходящих.
Пишет летопись Города на камнях Святой Софии. Ближайшие литературные образы - строитель из "Голубой мечети" и Леандр, строящий церкви во "Внутренней стороне ветра".
1375 - В Косово родился отец, Ириней Градич (сербское - "строитель").
1383 - В Константинополе родилась мать, Анэля Пифион.
1389 - Ириней Градич (14) ополченцем участвует в битве на Косовом поле, после поражения сербов и разорения Косово бежит, скитается.
1391 - Ириней Градич (16) приходит в Константинополь, считая, что там сможет жить и работать, устраивается на какое-то строительство разнорабочим, потом несколько лет работает по разным домам, заслуживает себе репутацию работника умелого, аккуратного и честного.
1396 - Иринея Градича (21) замечает тогдашний Великий эконом, и приглашает его работать в Святую Софию, где постоянно ведутся какие-то ремонтные работы.
1401 - Ириней Градич (26) женится на Анэле Пифион (18) из семьи плотников, тоже сербов.
1402 - У Иринея (27) и Анэли (19) Градич рождается дочь Кора.
1415 - У Иринея (40) и Анэли (32) Градич рождается сын Андрей.
1418 - Кору Градич (16) соблазняет Ваан Дука, у нее рождается дочь Даниэла (Ксю).
1427 - Андрей Градич (12) становится подмастерьем у отца (52) в Софии.
1432 - Ириней Градич (57) умирает от сердечного приступа.
1433 - Ваан Дука устраивает незаконную дочь Даниэлу (15) учиться в Университет.
1445 - Даниэла (27) становится преподавателем в Университете и впоследствии домашним учителем в нескольких богатых домах.
1447 - В случайном пожаре сгорает дом, где живут Андрей (32), Анэля (64) и Кора (45) Градич. Анэля и Кора погибают в огне; Андрей переселяется к племяннице Даниэле (29) в университетский квартал, понемногу осваивает грамоту.
1448 - С благословения Патриарха Константинопольского Григория Маммы, Андрей Градич (33) становится старшим строителем в Святой Софии.
1452 - Умирает Великий эконом, очевидные кандидаты на эту должность не вызывают у Патриарха доверия, и он решает отдать должность человеку проверенному и неамбициозному - Андрею Градичу (37). Его производят в диаконы и он становится новым Великим экономом.
1453 - Андрею Градичу 38, Даниэле 35.
Сон Андрея Градича (по памяти):
Воздух густой и душный, запах гари ест глаза, отсветы пламени колышутся в сумраке. Тёмные закопчёные камни уплывают вниз и назад. Это Длинная лестница Святой Софии - я поднимаюсь по ней. Тусклое серое сияние появляется откуда-то сверху - это выход на крышу. Гулкий, позеленевший от времени металл гудит под моими сандалиями. Небо затянуто низкими тучами, клубы чёрного, жирного дыма окутывают всё вокруг. Воды Босфора далеко внизу багровеют кровью и исходят ядовитыми смердящими пузырями. Я оборачиваюсь. Оромный золотой купол горит ясно и ослепительно, над ним в чистом голубом небе парит, озарённый солнечными лучами, сияющий крест. Я падаю на колени, воздеваю руки в молитве. Что-то резко и мучительно ударяёт в спину, высасывает силы, свет перед глазами окрашивается кровью, сияющий крест уносится куда-то вверх и в сторону. Я падаю. Бурлящие ядом воды Босфора поглощают меня. Я просыпаюсь от холода.
Сны, выданные мне перед игрой Мышью. Пусть тоже побудут здесь, для комплекта.
Сон 1
Туман расходится кругами по городу. Ты, словно бы с высоты птичьего полёта, видишь Константинополь - столица раскинулась, как спящая женщина, и словно дышит во сне. Ты ощущаешь дыхание Города. Пахнет ладаном. Ты стоишь у входа в Софию. Темно, туман скрадывает углы здания, но ты точно знаешь, что это - София. Входишь внутрь. Почему-то очень темно, темнота вязкая на ощупь. К запаху ладана примешивается какой-то странный неприятный дурман. Словно бы горелое мясо. Ты видишь свет за иконостасом. Идёшь к нему, а под ногами хрустит песок. Сухо. Кажется, что ты один жив во всём мире. С каждым шагом тебе становится всё страшнее. Ты не хочешь идти к иконостасу, но он словно бы манит тебя. Наконец, ты можешь увидеть, откуда идёт свет. Это горит алтарь. Огонь прыгает и словно бы веселится. Запаха ладана больше нет. Весь воздух заполнен запахом горелого мяса. Он забивает твои лёгкие, становится нечем дышать. Ты просыпаешься.
Сон 2
На улицах Константинополя праздник. Ты идёшь по городу и видишь танцующих, нарядно одетых людей. Впереди кривляются мимы, с каждым шагом ты чувствуешь всё большее раздражение. Вокруг мимов собралась целая толпа - на что они глазеют? Ты спрашиваешь одного, почему все празднуют.
- Ну, так ведь мы победили, Султан мёртв, а его голову сегодня подадут на обед Императору и Патриарху.
Ты киваешь - да, и правда, повод для праздника есть. Девушка-мим подбегает к тебе и хватает за руку. Ты не хочешь ей сопротивляться, и она ведёт тебя куда-то по улицам, всё дальше и дальше. Ты оборачиваешься назад, и тут вдруг понимаешь, что её больше нет рядом. В отдалении звучит смех. Ты бежишь на голос и оказываешься на площади. Там сидит укутанная в чёрное фигура. Со всех сторон к ней сползаются белые ленты. Или расползаются от неё? Ты подходишь, откидываешь ей капюшон. Это женщина без глаз. Ленты идут у неё изо рта. Ты просыпаешься.
Сон 3
Ты видишь над головой солнце. Так ярко и светло! Ты чувствуешь необычайную лёгкость в теле, тебе так хорошо! Но ты чувствуешь лёгкое беспокойство. Смотришь вниз и видишь: локтях в двух внизу висит твоё тело, подвешенное на белых лентах, которые спущены с неба. Ты улыбаешься - или думаешь, что улыбаешься - и летишь вверх, прямо к солнцу. С каждой секундой тебе всё легче и легче. Ты весь словно один Взор, ты чувствуешь, что твоя мысль может обратиться в дело моментально. Солнце всё ближе и ближе, ты влетаешь в него, и миллиарды огненных брызг рассыпаются вокруг. Ты больше не человек. Ты - Огненный Цветок. Дальше не помнишь.
Сон 4
Ты сидишь на лавочке около дома. Почему-то ты понимаешь, что это твой дом. У тебя руки старика. Да ты, похоже, и сам старик. Рядом сидит женщина. Это твоя жена. У неё усталое лицо в морщинах. Солнце светит на плетёную изгородь. Жена говорит тебе:
- Двадцать лет назад мы проиграли войну, Андрей. Двадцать долгих лет ты изводил меня неподъёмным бременем своей любви к камню.
Ты молчишь. Ты слышал эти слова много раз. Ты знаешь, что будет дальше.
- Андрей, я сама стала как камень. Мои руки иссохли, моё лицо увяло. Ты губишь меня. Двадцать лет назад я умирала от ревности. Я ревновала тебя - к кому? К церкви? Я смирилась. Я решила - пусть, пусть он ходит днём в свою церковь, зато ночью он приходит ко мне. Но что ты хочешь делать сейчас? Андрей! Я знаю тебя! Я видела, как поменялось твоё лицо, когда ты услышал от каменщиков о планах Султана. Андрей! Это камень! А я живая! Живая, слышишь ты! Я прошу, я умоляю тебя, не делай того, что задумал.
Ты поднимаешься. Ты больше не в силах это слушать. Уже в дверях ты оборачиваешься и говоришь:
- Это не камень. Это тело Христа. А они хотят распять его.
Женщина прячет лицо в ладонях. Ты уже оборачиваешься, когда ветер доносит до тебя слова:
- Ты убивал меня двадцать лет. Я кончилась сегодня. Я сегодня умерла.
Дальше туманно.
Сон 5
Ты сидишь в норке, муравьишко. Видишь соломинку, бежишь к ней. Хватаешь её. Тяжело. Ползёшь с ней к камушку, всё выше, выше. В камушке ямка, в ней вода. Ты нагибаешься, пьёшь. Видишь своё отражение. Ты - обычный человек. Ты нагибаешься, берёшь соломинку. Несёшь её к муравейнику, но вдруг оступаешься. Ты падаешь в муравейник, и всё глубже и глубже... Ты просыпаешься от чувства падения и удара.
Сон 6
София. Все готовятся к литургии. В сторонке распевается хор. Ты счищаешь нагар со свечей. Хорошо и спокойно. К тебе подходит Патриарх:
- Андрей, сегодня твоя очередь петь в хоре.
- Но я не знаю нот, - ты и правда в недоумении, ты последний человек, который может петь в хоре.
Патриарх улыбается как-то грустно.
- Никто не знает, что нужно петь. Такие времена настали. Ты знаешь, они смешали все ноты. Они сегодня хотели петь заупокойную.
Патриарх наклоняется к тебе:
- Ты знаешь, я сегодня видел, как ноты сбежали с бумаги. Ты мне не поверишь, но это на самом деле жуки. Это жуки, а все думают, что это ноты, а хористы просто едят жуков! А когда им не нравится человек, они натравливают на него жуков, жуки заползают человеку в глаза, в нос, в уши, они съедают его изнутри. Раз - и нет больше неугодного человека! А иногда они специально тренируют жуков, и те заползают только в рот, и тогда человек ходит и говорит, все думают, с чего это он стал таким покладистым, а это всё жуки! Жуки говорят за него!
Патриарх бледен, по лицу его катятся капли пота.
- А я разгадал их тайну, и они попытаются натравить на меня жуков. Но ты, Андрей, иди сегодня петь, пусть они решат, что это ты. Я буду молиться.
Дальше не помнишь.
Сон 7
Это было много веков назад. У тебя такое чувство, что ты попал случайно не в то время, заблудившись. Что шёл куда-то ещё, а попал сюда. Вы ставите купол Софии. Вы - это ты и ещё с полсотни людей в коронах и богатых одеждах, но они почему-то полупрозрачны, а лица их печальны. Вы несёте купол на руках, все вместе постепенно взбираясь по спиралевидной лестнице. Вы выходите туда, где нужно ставить купол. Все выстраиваются кругом, и ты вдруг понимаешь, что вы не отпустите купол. Вы обречены стоять так всегда, до того момента, пока София не будет разрушена. Тебя охватывает дрожь. Купол вдруг сразу становится очень тяжёлым. Видимо, то же чувствуют и люди вокруг. Вдруг они лопаются, один за другим. В воздухе остаётся слабый запах жасмина. Ты понимаешь, что через пару секунд тебя расплющит куполом. И тогда ты разжимаешь пальцы и падаешь назад. И просыпаешься.
Из грустного - я ехал на эту игру играть, а получилось - работать. Я ехал думать, сопоставлять и чувствовать, а получилось - только переживать. Я ехал искать Бога, а нашёл лишь церковь. Я жаждал Снов, а снились мне лишь кошмары. Я хотел метаться в вопросах Унии - а нашёл полное согласие, если не безразличие. Я ехал растить в себе персонажа, а вырастил всего лишь функционера. Я надеялся узреть Город-Храм, истинное подобие Святой Софии - а узрел лишь живописную россыпь домиков. Я жаждал Текста, Откровения, нового Евангелия - а нашёл лишь разрозненный ворох слов и идей пусть прекрасных, но бессвязных. Я ехал писать летопись Города, и не смог выжать из себя ни единой страницы. Я слышал много разговоров, и видел много событий, странных и удивительных, но ни одно из них не показалось мне действительно важным и поистине Чудесным, волшебно-неожиданным. Я просто делал то, что должен быть делать, от начала до конца - и все вокруг, похоже, делали то же самое - а это, на самом деле, самое простое. Город устоял не потому, что кто-то сделал выбор - а просто потому, что он должен был устоять.
Лишь один эпизод я пожалуй упомяну отдельно - Двери Храма, расписываемые под гром пушек. И Патриарх, вопрошающий:
- Андрей, а нам хватит денег, чтобы заказать роспись?
- Да.
- А на еду останется?
- Не знаю.
- Ну, всё равно нужно заказывать. И знаешь, за роспись попросили слишком мало, так не годится, заплати вдвое.
Горбовский неспешно зашагал по шоссе рядом с другими людьми, так же неторопливо бредущими в город. Ему было очень легко и покойно впервые за этот сумбурный, напряженный и страшный день. Больше не надо было ни о ком заботиться, не надо было принимать решений, все вокруг были самостоятельны, и он тоже стал совершенно самостоятельным. Таким самостоятельным он еще не был никогда в жизни.
Вечер был красив, и если бы не черные стены справа и слева, медленно растущие в синее небо, он был бы просто прекрасен: тихий, прозрачный, в меру прохладный, пронизанный косыми розовыми лучами солнца. Людей на шоссе оставалось все меньше; многие ушли в степь, как Валькенштейн с Алей, другие остались прямо у обочин.
В городе вдоль главной улицы многоцветными пятнами красовались картины, выставленные художниками в последний раз, - у деревьев, у стен домов, на волноводах поперек дороги, на столбах энергопередач. Перед картинами стояли люди, вспоминали, тихо радовались, кто-то - неугомонный - затеял спор, а миловидная худенькая женщина горько плакала, повторяя громко: «Обидно… Как обидно!» Горбовский подумал, что где-то видел ее, но так и не мог вспомнить - где.
Слышалась незнакомая музыка: в открытом кафе рядом со зданием Совета маленький, хилый человек с необычайной страстью и темпераментом играл на концертной хориоле, и люди за столиками слушали его, не шевелясь; и еще много людей сидели и слушали на ступеньках и прямо на газонах перед кафе, а к хориоле был прислонен большой лист картона, на котором кривоватыми буквами было написано: «"Далекая Радуга". Песня. Не оконч.».
Я не вполне понимаю, зачем в списке первоисточников к игре значился "Град обречённый", но я искренне удивлён, что там не было "Далёкой Радуги". :)
В общем, хотелось вот этого. А получилось... так, как получилось.
Заявка:
В ночь, когда Милош Обилич точил у огня свой кинжал, молодой ополченец из Косово Ириней Градич, сидя у дымного костра, острил копьё.
В час, когда Милош из тени ветвей плакучей ивы мерил глазами, чёрными и блестящими, как спелые оливы, и цепкими, как когти молодой скопы, расстояние до шатра Мурада, четырнадцатилетний Ириней дрожал от ужаса, взирая на изумрудные стяги, реющие на том краю поля над бескрайним морем турецкого воинства.
В ту минуту, когда Милош входил в шатер Мурада и падал на колени в напускном покорстве, Ириней упирал в чёрную сербскую землю древко своего копья и молил Господа о спасении, пока бледный взгляд его увязал и спотыкался меж бессчетных копыт скачущих лошадей и безумных воплей акынджи.
В тот миг, когда кинжал Обилича пронзил живот Мурада, и черная кровь султана обильно оросила золотые персидские ковры, навостренное копьё Градича пробило грудь налетевшего коня и бросило незадачливого копейщика наземь, в грохот, боль, грязь и страх, холодный, как воды Моравы, и солёный, как конская кровь, хлынувшая ему в лицо.
В год, когда Баязид Молниеносный поднял знамя Мурада, и алая сербская и багровая турецкая кровь смешались, дымясь, с чёрной терпкой землёй Косова поля, Ириней Градич понял, что страница его жизни перевернулась, и что он более не ощущает вкуса соли.
Ещё два года понадобилось ему, чтобы вновь ощутить этот вкус в жгучем восточном ветре, проносящемся над древними стенами града Константина.
Великий храм Софии стоял уже тысячу лет, возведенный тысячами рук, овеваемый миллионами помыслов, истоптанный миллионами подошв и дышащий миллионами вдохов отчаяния и надежды и миллионами выдохов со словами молитв.
Как огромная книга, хранили потемневшие стены дыхание древнего города, и с каждым его вдохом и выдохом новые тени ложились, как письмена, на исщербленные временем камни. И как огромная незаконченная книга, Храм постоянно требовал присмотра. Здесь кто-то ошибся в записи, указав неверную дату. Там дрогнувшая рука подвыпившего хрониста оставила нелепую кляксу. Замялся уголок, брызнуло на уже готовую страницу бледное разбавленное вино... Треснула мозаика, зашаталась истертая ступень, трещиной пролегло через камень бранное слово.
Дважды в день, после заутрени и перед вечерей, Великий эконом Андрей Градич обходил огромный Храм от самых дальних закоулков до светлых просторов галерей. И, заметив непорядок, иногда призывал строителей, но чаще сам бережно разглаживал морщины на теле древнего, но бесконечно гордого Храма.
Когда Андрею стукнуло двенадцать, отец впервые взял его с собой - не на службу, когда Храм был полон, и величественный иерей возносил молитвы к бесконечно высоким и бесконечно голубым, как само небо, куполам, а днём, в рабочие часы. Так Андрей сделался подмастерьем строителя при Храме Святой Софии. Он мало говорил и много работал. Через пять лет, когда Ириней Градич умер - там же, в Храме, поднимаясь по Длинной лестнице - Андрей был первым, кто нашел его, лежащего на истертых ступенях и, казалось, прижимавшегося ладонями, щекой, грудью, самим сердцем к тёмным тысячелетним камням, седого, взлохмаченного - и спокойно-счастливого.
Когда полчища Мехмеда подступили к городу, и солёный восточный ветер улетел прочь, напуганный громом пушек, Андрей Градич не пошел на стены. Вечный Храм стоял незыблем и высок, и молитва наполняла его. Даже в это острое, стальное, порохом и копотью пропитанное время Храм продолжал писать свою каменную летопись. Андрей поднялся по Длинной лестнице, проводя мозолистой ладонью по древним камням, помнящим прикосновение руки Юстиниана, и вышел на галерею - послушать голос Великого Храма. Но в грохоте пушек слышал он иной отзвук, гулкий и страшный - звук, который раздаётся, когда опускают на последнюю, ещё пахнущую непросохшими чернилами страницу книги тяжёлый, глухой, окованный чёрным железом и тусклым золотом переплет.
Андрей Градич, серб, 38 лет. Более-менее грамотен, имеет номинальный диаконский сан - ибо должность обязывает. В богословии и религии не разбирается, в службах не участвует, различий между православием и католичеством не понимает, религию воспринимает эмоционально, аналогично исихастам, ставленник Патриарха, слабый сторонник Унии.
По сути, весь смысл его жизни - в этом здании, как в физическом (камень, стены, купола, фрески, подмести, протереть, убрать, свечи зажечь), так и в сакральном смысле - здание не имело бы смысла, если бы не значило так много для людей, в него приходящих.
Пишет летопись Города на камнях Святой Софии. Ближайшие литературные образы - строитель из "Голубой мечети" и Леандр, строящий церкви во "Внутренней стороне ветра".
1375 - В Косово родился отец, Ириней Градич (сербское - "строитель").
1383 - В Константинополе родилась мать, Анэля Пифион.
1389 - Ириней Градич (14) ополченцем участвует в битве на Косовом поле, после поражения сербов и разорения Косово бежит, скитается.
1391 - Ириней Градич (16) приходит в Константинополь, считая, что там сможет жить и работать, устраивается на какое-то строительство разнорабочим, потом несколько лет работает по разным домам, заслуживает себе репутацию работника умелого, аккуратного и честного.
1396 - Иринея Градича (21) замечает тогдашний Великий эконом, и приглашает его работать в Святую Софию, где постоянно ведутся какие-то ремонтные работы.
1401 - Ириней Градич (26) женится на Анэле Пифион (18) из семьи плотников, тоже сербов.
1402 - У Иринея (27) и Анэли (19) Градич рождается дочь Кора.
1415 - У Иринея (40) и Анэли (32) Градич рождается сын Андрей.
1418 - Кору Градич (16) соблазняет Ваан Дука, у нее рождается дочь Даниэла (Ксю).
1427 - Андрей Градич (12) становится подмастерьем у отца (52) в Софии.
1432 - Ириней Градич (57) умирает от сердечного приступа.
1433 - Ваан Дука устраивает незаконную дочь Даниэлу (15) учиться в Университет.
1445 - Даниэла (27) становится преподавателем в Университете и впоследствии домашним учителем в нескольких богатых домах.
1447 - В случайном пожаре сгорает дом, где живут Андрей (32), Анэля (64) и Кора (45) Градич. Анэля и Кора погибают в огне; Андрей переселяется к племяннице Даниэле (29) в университетский квартал, понемногу осваивает грамоту.
1448 - С благословения Патриарха Константинопольского Григория Маммы, Андрей Градич (33) становится старшим строителем в Святой Софии.
1452 - Умирает Великий эконом, очевидные кандидаты на эту должность не вызывают у Патриарха доверия, и он решает отдать должность человеку проверенному и неамбициозному - Андрею Градичу (37). Его производят в диаконы и он становится новым Великим экономом.
1453 - Андрею Градичу 38, Даниэле 35.
Сон Андрея Градича (по памяти):
Воздух густой и душный, запах гари ест глаза, отсветы пламени колышутся в сумраке. Тёмные закопчёные камни уплывают вниз и назад. Это Длинная лестница Святой Софии - я поднимаюсь по ней. Тусклое серое сияние появляется откуда-то сверху - это выход на крышу. Гулкий, позеленевший от времени металл гудит под моими сандалиями. Небо затянуто низкими тучами, клубы чёрного, жирного дыма окутывают всё вокруг. Воды Босфора далеко внизу багровеют кровью и исходят ядовитыми смердящими пузырями. Я оборачиваюсь. Оромный золотой купол горит ясно и ослепительно, над ним в чистом голубом небе парит, озарённый солнечными лучами, сияющий крест. Я падаю на колени, воздеваю руки в молитве. Что-то резко и мучительно ударяёт в спину, высасывает силы, свет перед глазами окрашивается кровью, сияющий крест уносится куда-то вверх и в сторону. Я падаю. Бурлящие ядом воды Босфора поглощают меня. Я просыпаюсь от холода.
Сны, выданные мне перед игрой Мышью. Пусть тоже побудут здесь, для комплекта.
Сон 1
Туман расходится кругами по городу. Ты, словно бы с высоты птичьего полёта, видишь Константинополь - столица раскинулась, как спящая женщина, и словно дышит во сне. Ты ощущаешь дыхание Города. Пахнет ладаном. Ты стоишь у входа в Софию. Темно, туман скрадывает углы здания, но ты точно знаешь, что это - София. Входишь внутрь. Почему-то очень темно, темнота вязкая на ощупь. К запаху ладана примешивается какой-то странный неприятный дурман. Словно бы горелое мясо. Ты видишь свет за иконостасом. Идёшь к нему, а под ногами хрустит песок. Сухо. Кажется, что ты один жив во всём мире. С каждым шагом тебе становится всё страшнее. Ты не хочешь идти к иконостасу, но он словно бы манит тебя. Наконец, ты можешь увидеть, откуда идёт свет. Это горит алтарь. Огонь прыгает и словно бы веселится. Запаха ладана больше нет. Весь воздух заполнен запахом горелого мяса. Он забивает твои лёгкие, становится нечем дышать. Ты просыпаешься.
Сон 2
На улицах Константинополя праздник. Ты идёшь по городу и видишь танцующих, нарядно одетых людей. Впереди кривляются мимы, с каждым шагом ты чувствуешь всё большее раздражение. Вокруг мимов собралась целая толпа - на что они глазеют? Ты спрашиваешь одного, почему все празднуют.
- Ну, так ведь мы победили, Султан мёртв, а его голову сегодня подадут на обед Императору и Патриарху.
Ты киваешь - да, и правда, повод для праздника есть. Девушка-мим подбегает к тебе и хватает за руку. Ты не хочешь ей сопротивляться, и она ведёт тебя куда-то по улицам, всё дальше и дальше. Ты оборачиваешься назад, и тут вдруг понимаешь, что её больше нет рядом. В отдалении звучит смех. Ты бежишь на голос и оказываешься на площади. Там сидит укутанная в чёрное фигура. Со всех сторон к ней сползаются белые ленты. Или расползаются от неё? Ты подходишь, откидываешь ей капюшон. Это женщина без глаз. Ленты идут у неё изо рта. Ты просыпаешься.
Сон 3
Ты видишь над головой солнце. Так ярко и светло! Ты чувствуешь необычайную лёгкость в теле, тебе так хорошо! Но ты чувствуешь лёгкое беспокойство. Смотришь вниз и видишь: локтях в двух внизу висит твоё тело, подвешенное на белых лентах, которые спущены с неба. Ты улыбаешься - или думаешь, что улыбаешься - и летишь вверх, прямо к солнцу. С каждой секундой тебе всё легче и легче. Ты весь словно один Взор, ты чувствуешь, что твоя мысль может обратиться в дело моментально. Солнце всё ближе и ближе, ты влетаешь в него, и миллиарды огненных брызг рассыпаются вокруг. Ты больше не человек. Ты - Огненный Цветок. Дальше не помнишь.
Сон 4
Ты сидишь на лавочке около дома. Почему-то ты понимаешь, что это твой дом. У тебя руки старика. Да ты, похоже, и сам старик. Рядом сидит женщина. Это твоя жена. У неё усталое лицо в морщинах. Солнце светит на плетёную изгородь. Жена говорит тебе:
- Двадцать лет назад мы проиграли войну, Андрей. Двадцать долгих лет ты изводил меня неподъёмным бременем своей любви к камню.
Ты молчишь. Ты слышал эти слова много раз. Ты знаешь, что будет дальше.
- Андрей, я сама стала как камень. Мои руки иссохли, моё лицо увяло. Ты губишь меня. Двадцать лет назад я умирала от ревности. Я ревновала тебя - к кому? К церкви? Я смирилась. Я решила - пусть, пусть он ходит днём в свою церковь, зато ночью он приходит ко мне. Но что ты хочешь делать сейчас? Андрей! Я знаю тебя! Я видела, как поменялось твоё лицо, когда ты услышал от каменщиков о планах Султана. Андрей! Это камень! А я живая! Живая, слышишь ты! Я прошу, я умоляю тебя, не делай того, что задумал.
Ты поднимаешься. Ты больше не в силах это слушать. Уже в дверях ты оборачиваешься и говоришь:
- Это не камень. Это тело Христа. А они хотят распять его.
Женщина прячет лицо в ладонях. Ты уже оборачиваешься, когда ветер доносит до тебя слова:
- Ты убивал меня двадцать лет. Я кончилась сегодня. Я сегодня умерла.
Дальше туманно.
Сон 5
Ты сидишь в норке, муравьишко. Видишь соломинку, бежишь к ней. Хватаешь её. Тяжело. Ползёшь с ней к камушку, всё выше, выше. В камушке ямка, в ней вода. Ты нагибаешься, пьёшь. Видишь своё отражение. Ты - обычный человек. Ты нагибаешься, берёшь соломинку. Несёшь её к муравейнику, но вдруг оступаешься. Ты падаешь в муравейник, и всё глубже и глубже... Ты просыпаешься от чувства падения и удара.
Сон 6
София. Все готовятся к литургии. В сторонке распевается хор. Ты счищаешь нагар со свечей. Хорошо и спокойно. К тебе подходит Патриарх:
- Андрей, сегодня твоя очередь петь в хоре.
- Но я не знаю нот, - ты и правда в недоумении, ты последний человек, который может петь в хоре.
Патриарх улыбается как-то грустно.
- Никто не знает, что нужно петь. Такие времена настали. Ты знаешь, они смешали все ноты. Они сегодня хотели петь заупокойную.
Патриарх наклоняется к тебе:
- Ты знаешь, я сегодня видел, как ноты сбежали с бумаги. Ты мне не поверишь, но это на самом деле жуки. Это жуки, а все думают, что это ноты, а хористы просто едят жуков! А когда им не нравится человек, они натравливают на него жуков, жуки заползают человеку в глаза, в нос, в уши, они съедают его изнутри. Раз - и нет больше неугодного человека! А иногда они специально тренируют жуков, и те заползают только в рот, и тогда человек ходит и говорит, все думают, с чего это он стал таким покладистым, а это всё жуки! Жуки говорят за него!
Патриарх бледен, по лицу его катятся капли пота.
- А я разгадал их тайну, и они попытаются натравить на меня жуков. Но ты, Андрей, иди сегодня петь, пусть они решат, что это ты. Я буду молиться.
Дальше не помнишь.
Сон 7
Это было много веков назад. У тебя такое чувство, что ты попал случайно не в то время, заблудившись. Что шёл куда-то ещё, а попал сюда. Вы ставите купол Софии. Вы - это ты и ещё с полсотни людей в коронах и богатых одеждах, но они почему-то полупрозрачны, а лица их печальны. Вы несёте купол на руках, все вместе постепенно взбираясь по спиралевидной лестнице. Вы выходите туда, где нужно ставить купол. Все выстраиваются кругом, и ты вдруг понимаешь, что вы не отпустите купол. Вы обречены стоять так всегда, до того момента, пока София не будет разрушена. Тебя охватывает дрожь. Купол вдруг сразу становится очень тяжёлым. Видимо, то же чувствуют и люди вокруг. Вдруг они лопаются, один за другим. В воздухе остаётся слабый запах жасмина. Ты понимаешь, что через пару секунд тебя расплющит куполом. И тогда ты разжимаешь пальцы и падаешь назад. И просыпаешься.