Смотритель. Железная бездна. Цитаты.
И Андрей закричал: «Я покину причал,
если ты мне откроешь секрет!»
И Сиддхартха ответил: «Спокойно, Андрей,
Никакого причала здесь нет…»
Ветхая Земля, неизвестный автор
(Из архивов Железной Бездны)
Тебе нужно избавиться от кусочка меди. Почему бы тебе не опустить его под стол, чтобы я его не видел? После этого он исчезнет быстро и незаметно. Зачем создавать столько промежуточных стадий у меня на виду? Это неэкономно. Трансформу не проводят, когда ее объект доступен чужому вниманию… Конечно, за исключением случаев, когда целью опыта является именно демонстрация трансформы. На Ветхой Земле это называют чудесами. Но те, кто этим занимается, обычно живут недолго.
- В управлении Флюидом есть три ступени. Павел назвал их «мертвая», «живая» и «предельная». Мертвая - это искусство обращения с материей. То, чему учил Менелай. Теперь тебе предстоит создать живое существо, причем сразу человека. Это и сложно, и легко. Легко, потому что тебе не надо ничего выдумывать. Киж - как бы форма, которая пропустила через себя уже много отливок. Воскресив Кижа, ты постигнешь «живую» ступень.
- Хорошо, - сказал я. - А зачем ссылать его в Сибирь?
- Затем, - ответил Ангел, - что никакой Сибири у нас нет. Тебе придется сотворить ее заново, как сделал Павел.
Это должно отучить тебя от замашек всемогущего творца. Комплекс Элохима лечится только второй бритвой Оккама.
- А что это, кстати, за вторая бритва? - спросил я. - Давно мечтаю узнать.
- Не следует создавать новые сущности без любви. Все, что ты натворил, останется с тобой навсегда - хотя бы в виде укоров совести… Новое живое существо можно вызывать к жизни лишь тогда, когда ты уверен, что сможешь надолго согреть его теплом своего сердца.
Когда я учу монахов, я сравниваю Ветхую Землю с небесной ширмой, заслоняющей нас от лучей Абсолюта.
- Что…
- Только не спрашивай, что такое Абсолют, - махнул Адонис рукой. - Просто представь себе жаркое безжалостное солнце. Ветхая Земля полностью открыта его лучам. Это мир жестких необходимостей и твердых причинно следственных связей. Ветхая Земля как бы принимает удар космоса на себя, оставляя нас в тени. Поэтому Ветхая Земля ведет мучительный торг с материей за право пользоваться ее законами для своего блага, а мы свободны от этой необходимости.
Умофон как бы состоял из невообразимого числа свитков с законами, исполнявшимися электрической силой много раз в секунду, вот только записаны эти повеления были иначе, чем принято у нас. Вместо латунных цилиндров и полосок рисовой бумаги ветхие люди применяли изощренную и чрезвычайно мелкую резьбу по камню, во много слоев вытравливая в нем тончайшие иероглифы с непостижимо сложным смыслом. Электричество, проходя по ним так и сяк, каждый раз как бы принудительно прочитывало их.
Нечто похожее происходит, когда ветер вращает барабан молитвенной мельницы с вырезанными на нем мантрами. Но здесь было наоборот: мельница оставалась неподвижной, а вокруг нее замысловато кружил ветер - и не простой ветер, а как бы дуновение множества голосов, читающих заклинания.
Молитвенный барабан назывался у ветхих людей словом «Хад», а произносящий заклинания голос - словом «Цоф» (так я расслышал). Мантры на барабане «Хад» были все время одни и те же, а заклинания «Цоф» постоянно менялись.
И каждый раз, когда эти «Хад» и «Цоф» встречались, электрическая сила как бы околдовывала себя сама - подчиняясь заклинаниям, она разбегалась по металлическому лабиринту таким хитрым способом, что функции умофона проявлялись совершенно безблагодатно - то есть вообще без вмешательства Ангелов!
Дело в том, что вытравленные в камне иероглифы были основаны на открытиях, когда то давно (иногда за века до этого) нащупанных и записанных людьми. Этих людей было очень много - и большей частью они давно умерли. Каждый из них походил на древнего раба, выбившего на гранитной плите крошечный отрезок длинного предлинного заклинания.
И уже давно на Ветхой Земле не было ни одного человека, кто знал бы все некрозаклинание целиком. Люди в лучшем случае понимали, как соединить один этаж библиотеки с другим, чтобы накопленные в веках смыслы растеклись по их черным электрическим маркам, выныривая из формул и таблиц, составленных мертвецами, почти не видевшими при жизни счастья - и горько ушедшими в небытие.
Теперь я понимал, почему умофон показался мне похожим на погребальную ладью. Он и был ладьей, огромной ладьей, где гребли мертвецы. Их набилось там очень много, и чем совершенней становилось устройство, тем больше их собиралось. Но никто не гнал ветхих людей плетью в это жуткое загробье.
Молодежь, постиг я, сознательно стремилась на эту призрачную галеру: превратить свою жизнь в цепочку заклинаний, которая обретает мимолетный смысл, лишь сплетаясь с другими похожими цепочками, считалось у них чуть ли не лучшим доступным человеку шансом.
Мрачные глубины, куда я заглянул, изнурили мою душу. Все эти умофоны и вычислители не зря ассоциировались у меня с черепами, склепами и вообще чем то потусторонним. Череп был главным символом Железной Бездны. Теперь я знал, что орден имеет полное право на такую форму резонатора.
Мои мысли неожиданно приняли новое направление.
- Кстати, - сказал я, - насчет остального. Эти монахи обсерванты… некроманты… Они занимаются только технологиями?
- Нет. Ветхая Обсерватория сканирует весь спектр информационного поля. И мы, э э э, заимствуем у Ветхой Земли некоторые элементы культуры и искусства. То, что пригодно к использованию у нас.
- А как определяют пригодность? - спросила Юка.
- Все, что содержит информацию о реальной жизни Ветхой Земли, вредоносно. Таково огромное большинство их книг, фильмов и прочего - из них так и хлещут жесткие лучи. Нам подходят стихи, поговорки, исторические эссе - особенно если они касаются нашей общей истории. Проще всего со стихами. Что нибудь про зорьку, осень, одинокий парус или ветреный день в Древнем Риме. Это никого не собьет с толку.
Но в те времена обмен информацией был проще. Между нашими мирами даже перемещались редкие путешественники.
- А когда это прекратилось? - спросил я.
- Около ста лет назад. Когда двое посвященных во все тайны Желтого Флага - губернатор Внутренней Монголии барон фон Штернберг и граф ди Чапао - отправились на Ветхую Землю, чтобы принять участие в идущей там смуте.
- Они победили?
Адонис пожал плечами.
- И что случилось?
- Все обошлось. Эта история подробно описана в монастырской литературе. Но такие опыты были признаны опасными, потому что могли закончиться вторжением сил хаоса в Идиллиум. С тех пор мы только наблюдаем Ветхую Землю.
Бич щелкнул снова, и глаза Кижа превратились в две узкие щели.
- Ты происходишь не от меня, - протянул он почти нежно. - Ты… ты происходишь… от кареты.
- От какой кареты?
- А помнишь, тебя везли в Михайловский замок? На встречу с Николашкой? И ты в этой карете всю свою жизнь вспоминал, чтобы покаяться?
- Помню, - сказал я.
- Так это тебя не везли, а делали. И когда ты думал, что вспоминаешь, в тебя эту память записывали. Всех Смотрителей делают в этой карете. Уже сто лет почти. Чтобы вы были какие надо и не рыпались.
- Делают? - спросил я. - Из чего?
- Из Флюида, из чего же еще. Из чего здесь все сделано? Так что ты не от меня происходишь, а от кареты. Запомни. Не «де Киже», а «де Рыдван»…
У меня появилось предчувствие, что я сейчас увижу нечто страшное. Но я собрался с духом и шагнул навстречу тайне.
На стене висел прямоугольный лист блестящей бумаги, изображавший неведомое божество.
Это была демоническая женщина в металлических доспехах, стоящая в клубах дыма на ярко освещенном возвышении. За ее спиной в ночном небе горели собранные в треугольник таинственные огни. Сверкающие латы не столько скрывали ее сытое розовое тело, сколько обнажали его: золотые чаши на груди, золотые запястья, крылышки на плечах, тяжелый металлический треугольник на лобке, блестящие острыми шипами сапоги…
Я опустил глаза - и увидел ответ. Медиумы и не думали скрывать имя своей демонической патронессы. В клубах дыма под ее ногами сверкали золотые слова:
LADY GAGA
Так вот что значило «G» над циркулем…
«Lady», как я помнил, было одним из обращений к Богородице, что подразумевало сатаническую инверсию, обычную для радикальных иллюминатов. Для более глубоких выводов моих знаний в демонологии было недостаточно.
Я никогда не видел ничего подобного. Но именно так Галилео переживал свою смерть: я знал это, ибо видел содрогания Флюида, все еще притворявшегося его сознанием. Почти как Фехтовальщик, распавшийся на куски чужих снов, Галилео умирал через какой то темный кошмар своего мира.
Словно песок в часах, он заструился прочь из Идиллиума - и начал осыпаться в это черное зияние. При этом он как бы разделился на два ручейка - все, что было в нем доброго и светлого, падало на верхнюю часть черного Сатурна, а темное и злое - на нижнюю, под сверкающее заломленное кольцо.
А потом Флюид открыл мне последнюю тайну: никакой разницы между низом и верхом черного Сатурна не существовало. То, что я наблюдал, было просто идеей Чистилища, помноженной на отпечаток неведомых мне ужасов Ветхой Земли.
Таким был прощальный отблеск сознания Галилео - и последний салют его памяти. Вероятно, он увидел Абсолют именно в этой форме, потому что в глубине души оставался католиком.
34) Четыре Ангела. Изначально - четыре ангела, стоящие перед престолом Господним и охраняющие стороны света (Гавриэль, Михаэль, Уриэль и Рафаэль). Во время увлечения Павла арканами Таро (рубеж XIX-XX вв.) - короли пентаклей, жезлов, кубков и мечей. В период исламских штудий Павла (ВОВ - 9 я пятилетка) - Муккарабун или Макрибун («приближенные») - Джибраиль, Микаиль, Азраил и Исрафаил. При переходе к ориентальной парадигме (вплоть до наст. вр.) - Ангелы Воздуха, Воды, Огня и Земли. Дух Павла постоянно восстанавливает воображаемый контакт с Михаилом, т. к. именно последнему посвящен Михайловский замок. В наст. момент Михаил в видениях Павла имеет облик Ангела Воды.
- На Ветхой Земле, - ответил Адонис, - говорят иногда, что у мира четыре измерения - длина, ширина, высота и время. Но в этих координатах нельзя даже определить, где находится Ветхая Земля. Все три пространственных измерения реально существуют лишь в одной точке временной координатной оси. Воображаемой оси, поскольку ее негде провести. Есть только бегущая по ней точка. Мало того, если разобраться, не существует и этой точки, потому что ее никак нельзя уловить и зафиксировать…
Я, Павел, отразился в сем Зеркале, стал Змеем, заглянул в свое сердце - и отверг оцепенение вечности, выбрав бег мгновения. Я увидел, что моя судьба - быть потоком Флюида, меняющим форму, вечно юным, готовым удивляться каждому дню и ночи. Каменный Змей, оставшийся за мной, пусть станет мне памятником - и назиданием тому, кто захочет, подобно мне, повернуть рычаг.
Я, Бенджамин, отразился в сем зеркале, стал Змеем - и отверг оцепенение вечности, выбрав бег мгновения. Я постиг, что превыше всего ставил прекрасные звуки музыки. Но жизнь моя заставляла меня трудиться на других поприщах. Теперь я могу послушаться своего сердца. Я стану не сочинителем музыки, а ею самой - звуком, меняющимся так, что возникает непостижимая красота. Я стану поющим Флюидом, вечно новым, изумляющим всех, кто меня услышит. Бронзовый Змей, оставшийся за мной, пусть будет мне памятником - и назиданием тому, кто захочет, подобно мне, повернуть рычаг.
Я, Франц Антон, отразился в сем зеркале, стал Змеем - и всем сердцем выбрал покой вечности, отвергнув суету мгновения. Я понял, что существование состоит из перемен, а любая перемена таит в себе боль. Теперь я сделаюсь вечным покоем, источником утешения для подверженных распаду существ.
Я буду неизменным светом - а тени на экране бытия, поднимая ко мне свой взор, будут шептаться, что истинная природа всякой тени во мне. Это так и не так, ответит любовь в моем сердце.
Спокойный Флюид, неподвижно сияющий - от него пойдет отсчет дней. Светоносный Змей, оставшийся за мной, пусть станет мне памятником - и назиданием тому, кто захочет, подобно мне, повернуть рычаг.
Из зеркала на меня смотрел Павел Алхимик. Он был одет в черный мундир с восьмиконечной алмазной звездой, а на голове у него была та же треуголка, что на мне.
Зеркальный Павел дрожал и переливался. Казалось, в лицо ему бьет поток электрического ветра, заставляя его кожу светиться. Павел протянул мне руку - и я заметил, что моя собственная рука независимо от меня повторила то же движение. А потом Павел улыбнулся, и на глазах его - быть может, от неощутимого ветра - выступили слезы. Он что то сказал. Я не слышал его слов, но понял их смысл.
Я и был тем потоком Флюида, в который он превратился. И сейчас Павел видел будущее. Он видел, как сбывается его план. Он радовался своей великой удаче - и печалился своему великому горю. Я был тем, чем ему предстояло стать. Но я не был им, Павлом. Я был самим собой, что бы это ни значило.
И здесь мне хочется процитировать на прощание Павла Алхимика:
«Omnia est nihil. Nihil est omnia. Как много эти слова говорят понимающему… Как мало в них смысла для озабоченно летящего в никуда дурака, уверенного, что в словах сих нет ничего для него нового, поскольку он, дурак, уже много раз не умел их понять… Знание это, когда припадаешь к нему по настоящему, уничтожает любую скорбь. Но мы до последнего держимся за свою боль, справедливо подозревая, что она и есть мы сами и, если отнять ее у нас, мы больше нигде себя не найдем. Поэтому к свободе мало кто спешит, а кто обрел ее, на всякий случай помалкивает» (ПСС, XIX, 325-326).
Смотритель. Орден желтого флага. Цитаты.
если ты мне откроешь секрет!»
И Сиддхартха ответил: «Спокойно, Андрей,
Никакого причала здесь нет…»
Ветхая Земля, неизвестный автор
(Из архивов Железной Бездны)
Тебе нужно избавиться от кусочка меди. Почему бы тебе не опустить его под стол, чтобы я его не видел? После этого он исчезнет быстро и незаметно. Зачем создавать столько промежуточных стадий у меня на виду? Это неэкономно. Трансформу не проводят, когда ее объект доступен чужому вниманию… Конечно, за исключением случаев, когда целью опыта является именно демонстрация трансформы. На Ветхой Земле это называют чудесами. Но те, кто этим занимается, обычно живут недолго.
- В управлении Флюидом есть три ступени. Павел назвал их «мертвая», «живая» и «предельная». Мертвая - это искусство обращения с материей. То, чему учил Менелай. Теперь тебе предстоит создать живое существо, причем сразу человека. Это и сложно, и легко. Легко, потому что тебе не надо ничего выдумывать. Киж - как бы форма, которая пропустила через себя уже много отливок. Воскресив Кижа, ты постигнешь «живую» ступень.
- Хорошо, - сказал я. - А зачем ссылать его в Сибирь?
- Затем, - ответил Ангел, - что никакой Сибири у нас нет. Тебе придется сотворить ее заново, как сделал Павел.
Это должно отучить тебя от замашек всемогущего творца. Комплекс Элохима лечится только второй бритвой Оккама.
- А что это, кстати, за вторая бритва? - спросил я. - Давно мечтаю узнать.
- Не следует создавать новые сущности без любви. Все, что ты натворил, останется с тобой навсегда - хотя бы в виде укоров совести… Новое живое существо можно вызывать к жизни лишь тогда, когда ты уверен, что сможешь надолго согреть его теплом своего сердца.
Когда я учу монахов, я сравниваю Ветхую Землю с небесной ширмой, заслоняющей нас от лучей Абсолюта.
- Что…
- Только не спрашивай, что такое Абсолют, - махнул Адонис рукой. - Просто представь себе жаркое безжалостное солнце. Ветхая Земля полностью открыта его лучам. Это мир жестких необходимостей и твердых причинно следственных связей. Ветхая Земля как бы принимает удар космоса на себя, оставляя нас в тени. Поэтому Ветхая Земля ведет мучительный торг с материей за право пользоваться ее законами для своего блага, а мы свободны от этой необходимости.
Умофон как бы состоял из невообразимого числа свитков с законами, исполнявшимися электрической силой много раз в секунду, вот только записаны эти повеления были иначе, чем принято у нас. Вместо латунных цилиндров и полосок рисовой бумаги ветхие люди применяли изощренную и чрезвычайно мелкую резьбу по камню, во много слоев вытравливая в нем тончайшие иероглифы с непостижимо сложным смыслом. Электричество, проходя по ним так и сяк, каждый раз как бы принудительно прочитывало их.
Нечто похожее происходит, когда ветер вращает барабан молитвенной мельницы с вырезанными на нем мантрами. Но здесь было наоборот: мельница оставалась неподвижной, а вокруг нее замысловато кружил ветер - и не простой ветер, а как бы дуновение множества голосов, читающих заклинания.
Молитвенный барабан назывался у ветхих людей словом «Хад», а произносящий заклинания голос - словом «Цоф» (так я расслышал). Мантры на барабане «Хад» были все время одни и те же, а заклинания «Цоф» постоянно менялись.
И каждый раз, когда эти «Хад» и «Цоф» встречались, электрическая сила как бы околдовывала себя сама - подчиняясь заклинаниям, она разбегалась по металлическому лабиринту таким хитрым способом, что функции умофона проявлялись совершенно безблагодатно - то есть вообще без вмешательства Ангелов!
Дело в том, что вытравленные в камне иероглифы были основаны на открытиях, когда то давно (иногда за века до этого) нащупанных и записанных людьми. Этих людей было очень много - и большей частью они давно умерли. Каждый из них походил на древнего раба, выбившего на гранитной плите крошечный отрезок длинного предлинного заклинания.
И уже давно на Ветхой Земле не было ни одного человека, кто знал бы все некрозаклинание целиком. Люди в лучшем случае понимали, как соединить один этаж библиотеки с другим, чтобы накопленные в веках смыслы растеклись по их черным электрическим маркам, выныривая из формул и таблиц, составленных мертвецами, почти не видевшими при жизни счастья - и горько ушедшими в небытие.
Теперь я понимал, почему умофон показался мне похожим на погребальную ладью. Он и был ладьей, огромной ладьей, где гребли мертвецы. Их набилось там очень много, и чем совершенней становилось устройство, тем больше их собиралось. Но никто не гнал ветхих людей плетью в это жуткое загробье.
Молодежь, постиг я, сознательно стремилась на эту призрачную галеру: превратить свою жизнь в цепочку заклинаний, которая обретает мимолетный смысл, лишь сплетаясь с другими похожими цепочками, считалось у них чуть ли не лучшим доступным человеку шансом.
Мрачные глубины, куда я заглянул, изнурили мою душу. Все эти умофоны и вычислители не зря ассоциировались у меня с черепами, склепами и вообще чем то потусторонним. Череп был главным символом Железной Бездны. Теперь я знал, что орден имеет полное право на такую форму резонатора.
Мои мысли неожиданно приняли новое направление.
- Кстати, - сказал я, - насчет остального. Эти монахи обсерванты… некроманты… Они занимаются только технологиями?
- Нет. Ветхая Обсерватория сканирует весь спектр информационного поля. И мы, э э э, заимствуем у Ветхой Земли некоторые элементы культуры и искусства. То, что пригодно к использованию у нас.
- А как определяют пригодность? - спросила Юка.
- Все, что содержит информацию о реальной жизни Ветхой Земли, вредоносно. Таково огромное большинство их книг, фильмов и прочего - из них так и хлещут жесткие лучи. Нам подходят стихи, поговорки, исторические эссе - особенно если они касаются нашей общей истории. Проще всего со стихами. Что нибудь про зорьку, осень, одинокий парус или ветреный день в Древнем Риме. Это никого не собьет с толку.
Но в те времена обмен информацией был проще. Между нашими мирами даже перемещались редкие путешественники.
- А когда это прекратилось? - спросил я.
- Около ста лет назад. Когда двое посвященных во все тайны Желтого Флага - губернатор Внутренней Монголии барон фон Штернберг и граф ди Чапао - отправились на Ветхую Землю, чтобы принять участие в идущей там смуте.
- Они победили?
Адонис пожал плечами.
- И что случилось?
- Все обошлось. Эта история подробно описана в монастырской литературе. Но такие опыты были признаны опасными, потому что могли закончиться вторжением сил хаоса в Идиллиум. С тех пор мы только наблюдаем Ветхую Землю.
Бич щелкнул снова, и глаза Кижа превратились в две узкие щели.
- Ты происходишь не от меня, - протянул он почти нежно. - Ты… ты происходишь… от кареты.
- От какой кареты?
- А помнишь, тебя везли в Михайловский замок? На встречу с Николашкой? И ты в этой карете всю свою жизнь вспоминал, чтобы покаяться?
- Помню, - сказал я.
- Так это тебя не везли, а делали. И когда ты думал, что вспоминаешь, в тебя эту память записывали. Всех Смотрителей делают в этой карете. Уже сто лет почти. Чтобы вы были какие надо и не рыпались.
- Делают? - спросил я. - Из чего?
- Из Флюида, из чего же еще. Из чего здесь все сделано? Так что ты не от меня происходишь, а от кареты. Запомни. Не «де Киже», а «де Рыдван»…
У меня появилось предчувствие, что я сейчас увижу нечто страшное. Но я собрался с духом и шагнул навстречу тайне.
На стене висел прямоугольный лист блестящей бумаги, изображавший неведомое божество.
Это была демоническая женщина в металлических доспехах, стоящая в клубах дыма на ярко освещенном возвышении. За ее спиной в ночном небе горели собранные в треугольник таинственные огни. Сверкающие латы не столько скрывали ее сытое розовое тело, сколько обнажали его: золотые чаши на груди, золотые запястья, крылышки на плечах, тяжелый металлический треугольник на лобке, блестящие острыми шипами сапоги…
Я опустил глаза - и увидел ответ. Медиумы и не думали скрывать имя своей демонической патронессы. В клубах дыма под ее ногами сверкали золотые слова:
LADY GAGA
Так вот что значило «G» над циркулем…
«Lady», как я помнил, было одним из обращений к Богородице, что подразумевало сатаническую инверсию, обычную для радикальных иллюминатов. Для более глубоких выводов моих знаний в демонологии было недостаточно.
Я никогда не видел ничего подобного. Но именно так Галилео переживал свою смерть: я знал это, ибо видел содрогания Флюида, все еще притворявшегося его сознанием. Почти как Фехтовальщик, распавшийся на куски чужих снов, Галилео умирал через какой то темный кошмар своего мира.
Словно песок в часах, он заструился прочь из Идиллиума - и начал осыпаться в это черное зияние. При этом он как бы разделился на два ручейка - все, что было в нем доброго и светлого, падало на верхнюю часть черного Сатурна, а темное и злое - на нижнюю, под сверкающее заломленное кольцо.
А потом Флюид открыл мне последнюю тайну: никакой разницы между низом и верхом черного Сатурна не существовало. То, что я наблюдал, было просто идеей Чистилища, помноженной на отпечаток неведомых мне ужасов Ветхой Земли.
Таким был прощальный отблеск сознания Галилео - и последний салют его памяти. Вероятно, он увидел Абсолют именно в этой форме, потому что в глубине души оставался католиком.
34) Четыре Ангела. Изначально - четыре ангела, стоящие перед престолом Господним и охраняющие стороны света (Гавриэль, Михаэль, Уриэль и Рафаэль). Во время увлечения Павла арканами Таро (рубеж XIX-XX вв.) - короли пентаклей, жезлов, кубков и мечей. В период исламских штудий Павла (ВОВ - 9 я пятилетка) - Муккарабун или Макрибун («приближенные») - Джибраиль, Микаиль, Азраил и Исрафаил. При переходе к ориентальной парадигме (вплоть до наст. вр.) - Ангелы Воздуха, Воды, Огня и Земли. Дух Павла постоянно восстанавливает воображаемый контакт с Михаилом, т. к. именно последнему посвящен Михайловский замок. В наст. момент Михаил в видениях Павла имеет облик Ангела Воды.
- На Ветхой Земле, - ответил Адонис, - говорят иногда, что у мира четыре измерения - длина, ширина, высота и время. Но в этих координатах нельзя даже определить, где находится Ветхая Земля. Все три пространственных измерения реально существуют лишь в одной точке временной координатной оси. Воображаемой оси, поскольку ее негде провести. Есть только бегущая по ней точка. Мало того, если разобраться, не существует и этой точки, потому что ее никак нельзя уловить и зафиксировать…
Я, Павел, отразился в сем Зеркале, стал Змеем, заглянул в свое сердце - и отверг оцепенение вечности, выбрав бег мгновения. Я увидел, что моя судьба - быть потоком Флюида, меняющим форму, вечно юным, готовым удивляться каждому дню и ночи. Каменный Змей, оставшийся за мной, пусть станет мне памятником - и назиданием тому, кто захочет, подобно мне, повернуть рычаг.
Я, Бенджамин, отразился в сем зеркале, стал Змеем - и отверг оцепенение вечности, выбрав бег мгновения. Я постиг, что превыше всего ставил прекрасные звуки музыки. Но жизнь моя заставляла меня трудиться на других поприщах. Теперь я могу послушаться своего сердца. Я стану не сочинителем музыки, а ею самой - звуком, меняющимся так, что возникает непостижимая красота. Я стану поющим Флюидом, вечно новым, изумляющим всех, кто меня услышит. Бронзовый Змей, оставшийся за мной, пусть будет мне памятником - и назиданием тому, кто захочет, подобно мне, повернуть рычаг.
Я, Франц Антон, отразился в сем зеркале, стал Змеем - и всем сердцем выбрал покой вечности, отвергнув суету мгновения. Я понял, что существование состоит из перемен, а любая перемена таит в себе боль. Теперь я сделаюсь вечным покоем, источником утешения для подверженных распаду существ.
Я буду неизменным светом - а тени на экране бытия, поднимая ко мне свой взор, будут шептаться, что истинная природа всякой тени во мне. Это так и не так, ответит любовь в моем сердце.
Спокойный Флюид, неподвижно сияющий - от него пойдет отсчет дней. Светоносный Змей, оставшийся за мной, пусть станет мне памятником - и назиданием тому, кто захочет, подобно мне, повернуть рычаг.
Из зеркала на меня смотрел Павел Алхимик. Он был одет в черный мундир с восьмиконечной алмазной звездой, а на голове у него была та же треуголка, что на мне.
Зеркальный Павел дрожал и переливался. Казалось, в лицо ему бьет поток электрического ветра, заставляя его кожу светиться. Павел протянул мне руку - и я заметил, что моя собственная рука независимо от меня повторила то же движение. А потом Павел улыбнулся, и на глазах его - быть может, от неощутимого ветра - выступили слезы. Он что то сказал. Я не слышал его слов, но понял их смысл.
Я и был тем потоком Флюида, в который он превратился. И сейчас Павел видел будущее. Он видел, как сбывается его план. Он радовался своей великой удаче - и печалился своему великому горю. Я был тем, чем ему предстояло стать. Но я не был им, Павлом. Я был самим собой, что бы это ни значило.
И здесь мне хочется процитировать на прощание Павла Алхимика:
«Omnia est nihil. Nihil est omnia. Как много эти слова говорят понимающему… Как мало в них смысла для озабоченно летящего в никуда дурака, уверенного, что в словах сих нет ничего для него нового, поскольку он, дурак, уже много раз не умел их понять… Знание это, когда припадаешь к нему по настоящему, уничтожает любую скорбь. Но мы до последнего держимся за свою боль, справедливо подозревая, что она и есть мы сами и, если отнять ее у нас, мы больше нигде себя не найдем. Поэтому к свободе мало кто спешит, а кто обрел ее, на всякий случай помалкивает» (ПСС, XIX, 325-326).
Смотритель. Орден желтого флага. Цитаты.