Операция «Burning Bush». Цитаты.

[joker000]

С одним из москвичей я даже подружился. Его звали Влад Шмыга. Это был толстый мрачный парень с очень внимательными глазами и вечно потным ежиком. Мне льстило, что он был одним из тех северян, кто не смеялся над моим выговором, а его, несомненно, впечатлял мой талант.
В нем было что-то военно-детдомовское - только его хотелось назвать не сыном полка, а сыном заградотряда. Его любимым эпитетом было слово «убогий», применявшееся ко всему, от погоды до кинематографа. Кроме того, у него было необычное хобби.

Про меня там было написано следующее:

Семен Левитан.
Обладает умением говорить голосом загробного мира, отчего ночью делается страшно. Может не только напугать до усрачки, но и утешить и вдохновить. Таким образом, имеет уникальную способность, близкую к гипнозу. Способен выражаться красиво и заумно, так что кажешься себе некультурным дураком, но, когда забывается, начинает говорить быстро и с сильным еврейским акцентом. Тогда гипноз пропадает.

По дороге Шмыга немного рассказал об этом человеке. Раньше у него было другое имя, но теперь его называли именно так - полковник Добросвет, причем одно слово заменяло ему имя и фамилию. Он заведовал отделом спецвеществ и измененных состояний сознания - но был, как я понял из вскользь брошенной фразы, не просто драг-дилером ФСБ, а чем-то вроде главного консультанта по духовно-эзотерическим вопросам.
Шмыга относился к Добросвету с чрезвычайным уважением - это было видно хотя бы из того, что он, генерал, вел меня на встречу к полковнику. По словам Шмыги, в те годы, когда Гайдар спасал страну от голода, а Чубайс от холода, Добросвет несколько раз сберег Россию от вторжений из кетаминового космоса, причем зону конфликта чудовищным усилием удалось удержать в границах его собственной психики, которая в результате сильно пострадала.
Он получил за свой подвиг Золотую Звезду героя. После этого травматического опыта он принял язычество, но по-прежнему оставался человеком свободного образа мыслей и готов был предоставить в наше распоряжение всю свою огромную эрудицию и опыт.

- А как вы относитесь к уверенности некоторых граждан, что евреи правят миром? Не разделяете ли вы эту точку зрения глубоко в душе?
- Познакомьте меня с кем-нибудь из таких евреев, - ответил я. - Или хотя бы дайте телефон. Мне кажется, что они совсем про меня забыли.

- Неофициально могу добавить, - бросил Шмыга, - что мы считаем распятие Иисуса Христа внутренним делом еврейского народа.
Добросвет внимательно уставился на меня, словно ожидая благодарной реакции на такой щедрый аванс.
- Спасибо за понимание, - сказал я кротко.

Догмат о богоизбранности Америки, который религиозные правые постоянно пытаются сделать фундаментом реальной политики, мало чем отличается от догмата о непогрешимости папы. Из него следует - все, что делает Америка, правильно, морально и справедливо по той простой причине, что это делает Америка. В той или иной степени так думает значительное число американцев…

- Ярким представителем религиозных правых является нынешний президент США Джордж Буш, - продолжал Добросвет. - И здесь я хочу сделать одно важное замечание. Либеральные СМИ Запада тщательно внедряют в массовое сознание мысль о том, что сорок третий президент США - совершенный идиот. Английские карикатуристы изображают его в виде обезьяны с волосатыми ушами и вытянутым трубочкой ртом. Нью-йоркские комики сравнивают Буша даже не с Гитлером, а с тупым лопоухим имбецилом, который мог бы стать Гитлером, будь у него побольше мозгов. Но выпускник Йеля Буш, разумеется, вовсе не вульгарный простец, чудом затесавшийся во власть. Его только позиционируют таким образом. Причем, что самое интересное, занята этим в первую очередь его собственная пиар-служба.
- Но зачем? - спросил я.
Добросвет мудро улыбнулся.
- Семен, - сказал он, - такой подход нам действительно трудно понять. Россия - последний оплот древней евразийской культуры. Ее традиции требуют, чтобы медийный образ высших должностных лиц отражал в первую очередь то уважение, которое испытывает к ним народ, вверивший им свою судьбу. А в Америке ценится не блеск безупречного стиля, а способность достучаться до сердца тупого красномордого избирателя, для чего рафинированных выпускников элитарных университетов превращают в простых парней из народа, от которых вздрогнет и Бирюлево…

- Короче, Семен, чтобы долго тебя не мучить, - сказал он негромко. - У Буша в зубе такая же пломба, как у тебя. А знают про это три человека. Теперь уже четыре. Четвертый, чтоб ты понимал, зубной врач.
- Так, - сказал я, быстро соображая, - так… Это ведь очень опасно - знать такие вещи. Ну, зубной врач понятно, он ваш агент. Вы двое - тоже понятно. А зачем про это знаю я?
- А затем, - прошептал Шмыга, наклоняясь прямо к моему лицу, - что ты теперь будешь работать Богом. Богом, который будет говорить с Бушем и давать ему правильные советы.

- Операция называется «Burning Bush», - сказал Добросвет. - Мы дали ей английское название, потому что в нем два смысла, которые ты сразу поймешь. Горящий куст - это одно из библейских лиц Бога. Ну а паленый Буш есть паленый Буш…

Дальше я постараюсь точно описать посетившие меня переживания в порядке их появления - вслед за вызвавшими их словами.
Сначала мое тело истлело во прахе. Оно разлагалось очень долго, наверное, сотни лет. Потом раздался оглушительный удар грома, прах рассеялся легким облаком, и я понял, что теперь я свободный ум, который может стать чем угодно.
И я стал царем. Это было неприятно и тревожно, потому что я знал: скоро меня с семьей расстреляют в подвале романтические красные часовщики.
Потом я сделался рабом. Это было как прийти лишний раз на курсы „Intermediate Advanced“ в восемь тридцать утра.
Наконец я стал червем. Это был особо унылый момент - мне показалось, что время остановилось, и я теперь вечно буду рассказывать о мобильном тарифе „любимый“ в бесконечной эфирной пропасти между последним гэгом Сидора Задорного и шансоном „Брателла сам отнес матрас на петушатник“.
А потом я вдруг стал Богом.
Как передать тот миг.
Знаете, все эти приторные индийские метафоры насчет того, что Бог и его искатель подобны паре возлюбленных - это таки самая настоящая правда. Здесь, конечно, не такая любовь, после которой остаются детки или хотя бы песня „Show must go on“. И все же из человеческого опыта этот миг сравнить больше не с чем.
Так же замирает сердце перед сказочной невозможностью того, что сейчас произойдет, так же побеждаешь смущение и стыд, перед тем как полностью открыться - но только в убогой земной любви через десять минут уже понимаешь, что тебя просто использовала в своих целях равнодушная природа, а здесь… Здесь обещание чуда действительно кончается чудом. И описать это чудо, как оно есть, нельзя. То есть можно, но слова не позволят даже отдаленно представить описываемое.
И все-таки самое важное я попытаюсь сказать. Знаете, часто в нашем мире ругают Бога. Мол, бензин дорогой, зарплата маленькая и вообще мир исходит гноем под пятою сатаны. И когда люди такое говорят, они в глубине души думают, что чем больше они так гундосят, тем больше процентов Бог им должен по кредиту доверия - ведь все теперь ушлые, хитрые и понимают, как выгодно иметь за душой свой маленький международно признанный голодомор. И я тоже, в общем, примерно так рассуждал.
И вдруг я понял, что Бог - это единственная душа в мире, а все прочие создания есть лишь танцующие в ней механизмы, и Он лично наполняет Собой каждый из этих механизмов, и в каждый из них Он входит весь, ибо Ему ничто не мелко.
Я понял, что Бог принял форму тысячи разных сил, которые столкнулись друг с другом и сотворили меня - и я, Семен Левитан, со своей лысиной и очками, весь создан из Бога, и кроме Бога во мне ничего нет, и если это не высшая любовь, какая только может быть, то что же тогда любовь? И как я могу на нее ответить? Чем? Ибо, понял я, нет никакого Семена Левитана, а только неизмеримое, и в нем самая моя суть и стержень - то, на что наматывается весь остальной скучный мир. И вся эта дикая кутерьма, на которую мы всю жизнь жалуемся себе и друг другу, существует только для того, чтобы могла воплотиться непостижимая, прекрасная, удивительная, ни на что не похожая любовь - про которую нельзя даже сказать, кто ее субъект и объект, потому что, если попытаешься проследить ее конец и начало, поймешь, что ничего кроме нее на самом деле нет, и сам ты и она - одно и то же. И вот это, неописуемое, превосходящее любую попытку даже связно думать - и есть Бог, и когда Он хочет, Он берет тебя на эту высоту из заколдованного мира, и ты видишь все ясно и без сомнений, и ты и Он - одно.

Я увидел ангелов в дарованной им силе и славе. Я ощутил их просто как сгустки силы, могучие законы и принципы, на которых покоится мир. Если я скажу, например, что закон всемирного тяготения - это один из ангелов Божьих, так вы просто засмеетесь. А между тем, так оно и есть. Мыслящий человеческий ум, который подвергает все сомнению - тоже один из ангелов, и таковы же пространство и время, рождение и смерть.
Некоторые из ангелов поистине страшны, особенно Смерть и Ум, и если понять, что они делают с человеком и как это выглядит на самом деле, так можно сойти с ума от страха. Но Бог всегда в человеке, и не надо бояться ангелов, потому что именно из человека Бог на них смотрит, и поражается, и смеется, и плачет, как дитя… И много других тайн увидел я в тот момент, записать их все не хватило был длинного свитка. А думать, что такие вещи можно писать карандашом по бумаге, мне даже как-то смешно.

- Джорджайя! Джорджайя! Джорджайя! Сын мой, смелое сердце и чистая душа! К тебе обращаюсь Я, друг мой…
Это идиотское и совершенно неожиданное для меня самого „Джорджайя“, похожее на „Исайя“, прозвучало вполне органично - в конце концов, уместно ли Богу называть Буша Джорджем? Мои слова немного смахивали на радиообращение товарища Сталина к Гулагу по поводу немецко-фашистского кидка, но с этой речью Буш, скорей всего, знаком не был.
- Внимай мне в вере и любви, ибо я Господь твой Бог, и пришел к тебе, чтобы облегчить твою ношу…
Мне показалось, что я слышу хриплое дыхание, а потом раздался звонкий удар и лязганье зубов. И я услышал тихое:
- Oh fuck…
Потом был сдавленный стон, треск и шум. И тот же запыхавшийся голос быстро добавил:
- Forgive me father for I have sinned… [5]
Я не успел ничего сказать - надо мной зажглась оранжевая лампочка. Сеанс был закончен.

Добросвет из-за своих славяно-языческих примочек сперва показался мне опасным националистом, но потом я понял, что это просто модный постмодернистский налет, а сам он человек порядочный и культурный.
Не скажу, чтобы у него не было недостатков. Он любил иногда устно пройтись по еврейской части. Он мог сказать „жидоремонт“ вместо „евроремонт“ - или, наоборот, „подъевреивать“ вместо „поджидать“. А когда я спросил его о каком-то писателе, он коротко охарактеризовал его так: „уже нежидорукоподаваемый, но еще путиноприглашаемый“.
И при всем этом он не был антисемитом. Ибо типичный антисемит - это, я вам скажу, не такой человек, который не следит за своим языком, а такой, который за ним тщательно следит. И если вы слышите от кого-нибудь заискивающую фразу - „да у меня все друзья евреи“, можете быть уверены, что в своем сердце этот фрукт глядит на вас как на тарантула или сколопендру и при случае обязательно постарается прищемить дверью - особенно если будет уверен, что прищемит окончательно.

Зато с Добросветом можно было общаться часами. Довольно скоро он перестал изъясняться тем слащаво-неискренним языком, которым читал свою вступительную лекцию, и стал говорить то, что действительно думал, не стесняясь в выражениях.
Иные из его изречений я даже записывал.
Вот что он сказал, например, об информационном обществе - если, конечно, это было об информационном обществе:
- Монархия, Семен, оставила нам собор Василия Блаженного. А нынешний уклад оставит в лучшем случае бложок Василия Заборного. И то не факт, потому что сервер, на котором он рассупонился, могут в любой момент увезти в прокуратуру на простом мотоцикле с коляской.
А вот что - о российской филологической интеллигенции:
- Любое место, где эти говноеды проведут больше десяти минут, превращается в помойку истории. У этих властелинов слова не хватает яиц даже на то, чтобы честно описать наблюдаемую действительность, куда уж там осмыслить. Все, что они могут - это копипастить чужой протухший умняк, на который давно забили даже те французские пидара, которые когда-то его выдумали… Нет, вру. Еще они могут сосчитать, сколько раз в предложении встречается слово „который“…
Слово „умняк“ было у него одним из любимых, и вообще он любил необычные слова.

Мы, евреи, ко всем людям относимся хорошо. Но друг к другу мы относимся чуть лучше, чем к другим - а учитывая, что эти другие много раз пытались сжить нас со свету, это вполне объяснимо и простительно. Некоторые называют это круговой порукой. Мама, я не могу. Получается, круговая порука - это когда у вас нет национальной традиции собираться толпой вокруг любого талантливого соплеменника и бить его колами, пока он не сдохнет в пыли под забором, чтобы вокруг снова остались одни пьяные урядники, лопухи и свиньи.
Некоторые представители других народов как бы говорят - раз мы так поступаем со своими лучшими сынами, вы тоже должны так делать со своими, иначе это нечестно и дает вам односторонние конкурентные преимущества. Что я могу сказать? Если б мы слушали таких советов, мы вряд ли дожили бы до Сочинской олимпиады.

Как и положено всякому русскому духовидцу, Андреев-младший провел лучшую часть жизни в тюрьме. В ней он создал грандиозную духовную эпопею „Роза Мира“, где переписал историю творения и грехопадения в терминах, более понятных современникам Штейнера и Троцкого. Кое-какие сентенции Андреева о Боге я помнил. Но все дело было, как оказалось, в том, что он писал о Сатане, которого называл „Гагтунгр“.
Описывая восстание Сатаны, он создал поистине величественный миф - им, очень может быть, начнут кормиться сценарные мафии западных киностудий, когда дососут последнюю кровь из вампиров. Андреев изобразил обитателей демонических миров с такой прозрачной ясностью, как будто сам долгое время жил с ними в одном доме на набережной. Но самое важное было в том, что он указал на связь главного демона нашего измерения, Гагтунгра, с товарищем Сталиным.
По словам Андреева, во время контактов с инфрамиром Сталин впадал в особый мистический транс, так называемую „хохху“, позволявшую ему получать инструкции лично от Сатаны. Вот как рассказывает об этом сам Андреев:
„Не знаю, видел ли его когда бы то ни было кто-нибудь в этом состоянии. В 30-х и 40-х годах он владел хоххой настолько, что зачастую ему удавалось вызвать ее по своему желанию. Обычно это происходило к концу ночи, причем зимою чаще, чем летом: тогда мешал слишком ранний рассвет. Все думали, что он отдыхает, спит, и уж конечно никто не дерзнул бы нарушить его покой ни при каких обстоятельствах. Впрочем, войти никто не смог бы, даже если бы захотел, так как дверь он запирал изнутри. Свет в комнате оставался затенен, но не погашен. И если бы кто-нибудь невидимый проник туда в этот час, он застал бы вождя не спящим, а сидящим в глубоком, покойном кресле. Выражение лица, какого не видел у него никто никогда, произвело бы воистину потрясающее впечатление. Колоссально расширившиеся, черные глаза смотрели в пространство немигающим взором. Странный матовый румянец проступал на коже щек, совершенно утративших свою обычную маслянистость. Морщины казались исчезнувшими, все лицо неузнаваемо помолодевшим. Кожа лба натягивалась так, что лоб казался больше обычного. Дыхание было редким и очень глубоким. Руки покоились на подлокотниках, пальцы временами слабо перебирали по их краям“.

Прочитав в 1949 году доставленные из Владимирской тюрьмы наброски „Розы Мира“, Сталин несколько раз подчеркнул красным карандашом то место, где говорилось о его телепатическом общении с Гагтунгром и другими демонами темных иерархий, и распорядился оборудовать в Кремле специальное помещение, где он действительно мог бы впадать в описанный великим духовидцем транс.
Это была небольшая, тщательно спрятанная среди кремлевских покоев комната без окон (чтобы не помешал ранний рассвет), отделанная красным гранитом (из чего видно, что первоначальная редакция „Розы Мира“ отличалась от окончательной, где этот камень не упомянут).
Из красного гранита там было сделано все - стены, пол с потолком и даже туалет. В ее центре возвышался массивный гранитный артефакт - „трон Гагтунгра“, как бы вертикально поставленный саркофаг с вмонтированным в него креслом. Трон был собран из отдельных каменных блоков, незаметно доставленных в Кремль.
Всем этим занимались люди, специально подобранные Берией, который, натурально, решил извлечь для себя выгоду из очередного хобби вождя - и проложил в стенах и камнях саркофага хитроумно замаскированную систему пустых полостей, передававших и даже усиливавших голос человека, находившегося в соседней комнате, где в те годы было помещение спецсвязи.
Сначала предполагалось, что Сатана будет говорить оттуда. Но это оказалось слишком хлопотно, и в конце концов Берия замуровал в стене обычную телефонную мембрану. Ее звуковые вибрации доходили по системе пустот до саркофага, представлявшего собой тщательно спроектированный акустический резонатор, и превращались в таинственный голос из ниоткуда, слышный сидящему на троне вождю.
Вы, наверно, уже все поняли. Чертом у Сталина работал специально натренированный МГБ человек, который промывал генералиссимусу мозги, готовя переход власти к Берии. Но Хрущев отравил Сталина чуть раньше, чем это планировал сделать Берия, и вся венецианская интрига рухнула. Берию расстреляли, и он унес секрет комнаты Гагтунгра на тот свет, где его уже ждали остальные строители кремлевского капища.
О комнате Гагтунгра знали только ближайшие соратники вождя, которым тщеславный грузин показывал ее, стараясь полностью поработить их души. Они хранили молчание, потому что каждый мечтал сесть на трон сам.
Но, кроме соратников, тайна была известна еще одному человеку - майору МГБ Егору Лаптеву, который по приказу Берии изображал черта: раньше он был певчим в церковном хоре, и Берия взял его на полное довольствие из-за могучего шаляпинского баса.
Узнав о смерти Берии, Лаптев сразу сообразил, что его ждет, и перебежал к американцам. Когда он рассказал им свою историю, те посмеялись и решили, что эта информация, как не имеющая практической ценности, останется просто одним из мрачных курьезов, известных ЦРУ о России.

Дальше все было не так уж и сложно. Используя свое техническое превосходство, американцы наладили связь с комнатой Гагтунгра прямо из посольства: ведущая к мембране линия даже не охранялась, потому что про нее никто не знал.
Ведомство Аллана Даллеса точно рассчитало, что рано или поздно Хрущев захочет посидеть на троне своего свергнутого бога. И однажды этот трон заговорил.
Он говорил все шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые и девяностые. О том, что он нашептывал советским вождям, не знает никто - известно только, что в конце сеанса у них часто случалось недержание мочи. Именно по этой причине в капище и был устроен гранитный туалет.
Страшно сказать, не умолк трон и в новом тысячелетии. Когда перебежчик Лаптев скончался (это произошло в середине восьмидесятых - он так и дожил свой век в американском посольстве, хоть и умер долларовым миллионером), американцы стали монтировать речи Гагтунгра из старых записей Лаптева, которых у них осталось огромное число. Компьютерные технологии со временем сделали это совсем простым.

- Потому, - ответил Шмыга. - Это ведь не духовное восхождение. Может, подниматься к Богу и долго. А падение - это всегда быстро. Один ослепительный миг. Так что времени я дал с запасом.

В Москве есть такой бородатый философ Дупин, очень умный мужчина кроме всяких шуток. Как раз в один из этих дней он залез в говноящик и стал объяснять, что та духовная сущность, которой Америка поклоняется как Богу, в православной ихтиологии, или как там он выразился, является Сатаной.

А Шмыга все пел - зажмурясь, с чувством, и голос у него был красивый.
„А че бы ему не петь, - думал я, подпевая. - Где для этих загорелых спортивных мужиков начинается Родина, для всех остальных она кончается, потому что за забор никого не пустят. А где она начинается для остальных, там им даже бывать не надо. Разве что выйти поссать из „мерседеса“…“
Мысли были злые, и, вероятно, несправедливые. Но других мне в голову не пришло.

Я вспомнил, что в исламской мистической поэзии опьянение было метафорой духовного экстаза - и подумал, что никому в те дни не приходило в голову шить Джалаладдину Руми пропаганду запрещенных шариатом веществ или экстремизм, потому что в традиционных обществах чиновник был поэтом и воином, а не российским уклюжим вором, постоянно стремящимся поднять как можно больше вони, чтобы скрыть свое воровство.

Сначала я несся сквозь черную пустоту. Потом скорость моего полета стала такой, что пустота начала оплотняться и скручиваться вокруг меня, распадаясь на кванты, но не смогла замедлить моего движения - и, когда она стала мешающей моему полету преградой, я пронзил ее.
После этого вокруг оказался более плотный материальный мир, но я не успел рассмотреть его - помню только озаренное лиловыми всполохами небо, похожее на скрин-сэйвер „Макинтоша“. Это пространство точно так же не смогло удержать меня - я прорвал его, и так продолжалось много раз подряд, будто я был фашистской пулей, которую какое-то наивное детское сопротивление пыталось остановить множеством растянутых друг за другом ссаных простынок.
Я мало помню обо всех этих адских мирах, которые я пронзил при низвержении - они зажигались и гасли вокруг слишком быстро. В основном это были уже снившиеся мне пустыни, чистилища и лавы, среди которых мелькнула почему-то привокзальная площадь неизвестного кавказского городка - я угрюмо пробил ее, распугав чебуречников и усатых таксистов.
Помню нарастающее ощущение мрака и безысходности, и все время увеличивающуюся несвободу, словно возникавшие вокруг меня пространства имели все меньше измерений.
Сначала мне казалось, что конечной точкой моего падения будет страшный сине-черный океан, над которым парит треугольная тень „хозяина арифмометров“. Но я летел слишком быстро, и даже этот невыразимо ужасный мир не смог удержать меня в себе.
Я пробил его тоже - и тогда измерений осталось так мало, что я оказался заключен в простой линии. Я продолжал падать, но мое падение потеряло всякий смысл, потому что любая прямая - это и есть бесконечно падающая точка.
Я оказался как бы растянут по одномерной бесконечности. В конце моего маршрута было окончательное состояние, к которому двигался физический мир. Ибо материя, познал я, будет в конце концов сведена к одной неизмеримо малой точке, где окажутся все выбравшие ее души, которые тоже будут ужаты до единой микроскопической души - и не по воле Бога, а по своей. Я увидел это сквозь века и эоны так же ясно, как в обычной жизни вижу заусенец на пальце.
А с другой стороны на меня смотрело бесконечно далекое око, и этим оком до сих пор был я сам.
Да, понял я, я по-прежнему был Им, просто теперь я стал концом того луча, которым Он прозревал созданную моим падением бездну. И когда я это постиг, я собрал остатки своей свободной воли, и послал высокому оку страшную хулу.
Не могу точно сказать, в каких словах она была выражена - но это было жутчайшее из проклятий, какое только можно бросить Богу, а смысл его был в том, что я сознаю, что являюсь Его частью, наделенной свободой воли - и использую дар свободы против Него, так, что Он будет неспособен помочь мне и спасти меня, свое творение и часть, от страданий. А это, я уже знал, и было для Него самым страшным. И я люто ликовал в своей новообретенной силе, пока надо мной не зажглись багровым светом слова моих невидимых друзей, и эти слова я бросил в его безмерную высоту тоже.

Наверно, из-за новой фармакологии (или потому, что мне теперь начитывают немного другие тексты), мы столкнулись с эффектами, которых не давал квасок Добросвета. Самый интересный такой: во время тренировочных сессий я стал превращаться в горящий куст. Разумеется, не на физическом плане - просто так я ощущаю себя среди мокрой черной пустоты. Бывает что после такой трансформы я начинаю видеть прошлое - с некой особой точки, находящейся вне времени и пространства.
Когда такое случается, тренировка продолжается без всяких срывов. Куст так куст, что делать. Спокойно и солидно горю у перекрестка веков. Мимо меня проходят армии теней - всякие Александры, Дарии и Тамерланы. Я не вступаю в контакт - просто горю, и все. Тени прошлого, может, и не понимают, что они тени прошлого - но что лучше не соваться, догадываются и идут себе мимо.
Изредка меня видят люди, которые наелись какой-нибудь дряни. Особенно много таких зависло в шестидесятых годах двадцатого века, но есть и в других слоях. Эти иногда подходят поговорить. Тут уж я реагирую по обстоятельствам. Бывает, и шугану. А если воспитанный человек, так и я веду себя воспитанно. Недавно вот симпатичный юноша попросил огурца на хорошем иврите. Так я дал - разве ж мне жалко. В общем, неожиданностями меня не смутить и к любому заданию я готов.

Реальность - это пластилин с изюмом. Человек давит пальцами на возникающую перед ним пластилиновую картинку под названием „мир“, чтобы выковырять для себя несколько вкусных крошек, а на этой картинке рушатся башни, тонут корабли, гибнут империи и цивилизации. Но это, как правило, видят уже другие.

Иногда работающие со мной американцы просят рассказать им о божественном - как надо правильно поклоняться, „worship“. Далось им это „поклоняться“. Я обычно отшучиваюсь. А если уж очень достанут, говорю, что Бог таки не хочет, чтобы мы ему поклонялись во мраке соборов. Он хочет, чтобы мы путешествовали во всякие интересные места, любили друг друга и считали звезды в ночном небе, а потом скорей возвращались к нему - для того он нас и создал. Не то чтобы я действительно так думал, но именно это они хотят услышать, а рынок есть рынок.
Иногда они спрашивают, правда ли, что Бог стал Иисусом Христом. Я говорю, правда. Но, кроме этого, Он стал еще и Семеном Левитаном, нравится кому или нет. Потому что иначе никакого Семена Левитана просто не было бы - да и Бога тоже.

Сначала меня сильно интересовал тибетский буддизм, потому что у него самая громкая реклама. Но старые мудрые евреи из здешнего медитационного центра отсоветовали. Семен, говорят, ну ты сам подумай. У них каждый лама - какой-нибудь перерожденец. А в частных беседах они советуют не относиться к этому слишком серьезно - это-де такая культурная традиция, и не более. Но если у них в культурной традиции, в основе всего, можно сказать, многовекового уклада заложен кидок на доверии, как на них тогда полагаться в важных вопросах?

Но, к счастью, в мире Дхармы есть не только цветущий этнический бизнес и Стивен Сигал Ринпоче. Есть там и благородная випассана, высокая дорога всех будд и архатов, открытая для любого. Вот по ней я и иду долгими вечерами, когда сторожащие меня пиндосы вконец удалбываются со снятыми в Тель-Авиве телками, а в окне мерцает грозным закатом Мертвое море. Випассаной я занимаюсь для души, и на этом пути ни разу не встретил ни Бога, ни черта. Что, безусловно, радует, поскольку такого добра мне хватает и на работе.
И хоть я не представляю, что ждет меня впереди по служебной части, эта новая сторона моей жизни понятна мне вполне. Если все будет хорошо, скоро я вступлю в Поток и остановлю возникновение феноменов. Растворятся в пустоте ментальные формации, и я перестану гадать, что такое Бог - волна возбуждения, проходящая по нейронным сетям моего мозга, или неизмеримый источник всего, откуда вышли и мой мозг, и проносящиеся сквозь него мысли.
А может быть, еще при жизни я стану архатом, которому никогда не надо будет возвращаться в эту скорбную юдоль смыслов и страстей. И если это случится, всей душой, всем своим пробитым навылет сердцем я верую, что Господь меня простит - как я прощаю Его.

#Пелевин