iPhuck 10. Цитаты. Часть 2.

[joker000]

Часть 2. тайный дневник для одного себя
На шее у свинок, как и у самого Павленского во время некоторых акций, висела картонная бирка со словами «Свободу Pussy Riot!» Pussy Riot в это время были уже свободны, но международный арт-рынок тех лет требовал резонансных и узнаваемых культурных кодов. По этой же причине в качестве матов-подстилок в клетках использовалось англоязычное издание переписки Надежды Толоконниковой со Славоем Жижеком.

«Взлом Приличий» («Взлом Прелести», или, как его сокращают для максимальной амбивалентности, «ВзломП») - это нетривиальное место для романтической встречи.
Там собираются пикаперы. Это их штаб, культурный центр и барахолка. Электронные сердцееды, которых так называют, знакомятся с девушками, снимают их спецкамерой, сбрасывают 3D-слепок на свой айфак или андрогин и… Дальше примерно понятно.
Но таков низший уровень пилотажа. Высший - в том, чтобы убедить девушку снять самого пикапера и залить его тридуху в ее собственный андрогин или айфак, сделав контакт обоюдным. И вот это уже требует мастерства, обаяния, цинизма и знания женского сердца.

Два русских на утиной охоте. Один, естественно, негр - с умным лицом, в тонких титановых очках (в Лондоне понимают, что в России негров нет, но им для отчетности легче снять клип с негром, чем объясняться в diversity dept). Второй - русый лопушок Ваня (спасибо, что не мигрант). Между ними в лодке - один на двоих не то айфак, не то андрогин (в этом вопросе Ебанк строго амбивалентен) камуфляжной раскраски (наверно, чтобы не распугать рассветных уток). В общем, братья по двустволке.
В рассветном небе появляется аэроплан, оставляющий за собой дымный шлейф. Шлейф рисует в небе:
SDR=HR
- Скажи, Фикаду, а почему хрусты - это права человека? - спрашивает лопушок.
- Хрусты? - поднимает бровь Фикаду.
- Ну или эсдиары, - кивает Ванюша на небо. - Хрусты - это по буквам «HR» из рекламы. У нас многие так говорят.
Негр отвечает - рассудительно и неторопливо:
- Ты покупаешь за хрусты все, что тебе нужно для жизни. Другими словами, SDR дают тебе право получить эти прекрасные и нужные вещи в собственность. Поэтому, если разобраться, SDR и есть твои главные права.
- Пожалуй, - хмурится Ванюша. - Но тогда выходит, если кто-то плохо говорит про Ебанк, это hate speech?
Фикаду глядит на поплавок. У него клюет. Фикаду ничего не отвечает - но благородный овал его исстрадавшегося за тысячелетия абиссинского лица красноречивее любых слов.

«Скажи-ка, дядя, ведь не даром?» - как острил поэт Лермонтов, намекая на якобы полученные с Наполеона отступные. Взять Альбион могли одним налетом миллиона джихади на мотодельтапланах с привязанными детьми - от «саранчи Пророка», как они себя называют, никто еще не спрятался, а всерьез отбиваться - такой плохой видеоряд, что не решился бы даже Ебанк.
Но почему-то этого не случилось. Так что правильно в ролике растирают - про хрусты плохо говорить не следует. Они ходят и в Халифате тоже, а там за одно неразумное слово на вас легко могут выписать экстерриториальную фатву. Дворник-таджик подойдет и поправит.

«Верховный муфтий Парижа объявил, что после восстановления Бастилии в нее будут навечно перенесены гробы так называемых «светских философов» восемнадцатого, девятнадцатого, двадцатого и двадцать первого века. Список из двадцати шести лиц включает…»

Льстить женщине - особенно умной - нужно грубо и беззастенчиво, быстро кроя одну нелепость другой, а другую третьей, потому что на то время, пока вы щелкаете в ее голове допаминовыми тумблерами, ее острый интеллект впадает в спячку. Даже если она хорошо это понимает сама. Многократно проверено на опыте. Мало того, фольклор небезосновательно утверждает, что при таком подходе можно впендюрить прямо в день знакомства.

Критик, по должности читающий все выходящие книги, подобен вокзальной минетчице, которая ежедневно принимает в свою голову много разных граждан - но не по сердечной склонности, а по работе. Ее мнение о любом из них, даже вполне искреннее, будет искажено соленым жизненным опытом, перманентной белковой интоксикацией, постоянной вокзальной необходимостью ссать по ветру с другими минетчицами и, самое главное, подспудной обидой на то, что фиксировать ежедневный проглот приходится за совсем смешные по нынешнему времени деньги.
- Ну допустим.
- Даже если не считать эту гражданку сознательно злонамеренной, - продолжал я, - хотя замечу в скобках, что у некоторых клиентов она уже много лет отсасывает насильно и каждый раз многословно жалуется на весь вокзал, что чуть не подавилась… так вот, даже если не считать ее сознательно злонамеренной, становится понятно, что некоторые свойства рецензируемых объектов легко могут от нее ускользнуть. Просто в силу психических перемен, вызванных таким образом жизни. Тем не менее после каждой вахты она исправно залазит на шпиль вокзала и кричит в мегафон: «Вон тот, с клетчатым чемоданом! Не почувствовала тепла! И не поняла, где болевые точки. А этот, в велюровой шляпе, ты когда мылся-то последний раз?»

- Слово «печатаются» сегодня - трогательный анахронизм. Все тексты висят в сети. А висящие в сети тексты феноменологически равноправны - поверхность экрана и буковки. Это как «Liberte', Egalite', Fraternite'» в конце восемнадцатого века. Да, хозяева вселенной пытаются наделить исходящие от них послания неким специальным статусом. И приделывают к ним магическую печать - логотип мэйнстримного СМИ… Но что это такое - мэйнстримное СМИ?
Нагрузка на виброфуршете на миг упала, и я немедленно воспользовался моментом - стукнул голографическими кулаками по столу, одновременно синтезировав звук удара. Мара даже вздрогнула.
- Это смердящий член, которым деградировавший и изолгавшийся истеблишмент пытается ковыряться в твоих мозгах! Это гильдия фальшивомонетчиков, орущая: «Не верьте фальшивомонетчикам-любителям! Мы! Только мы!»

Если человек высказывается как блогер и частное лицо, это одно. Но когда он выступает в СМИ как «критик»… Это как если бы на огромном смердящем члене сидела злобная голодная мандавошка, которая, пока ее носитель продавливает серьезные аферы и гадит человечеству по-крупному, пыталась напакостить кому-то по мелочи…

Но массовый иудео-саксонский роман сразу и пишется как сценарий. Он основан на том, что «живого и убедительного» героя - эти слова десять раз в кавычках, имеется в виду просто ролевая ниша для голливудских блудниц и спинтриев - заставляют переносить муки и трудности в погоне за деньгами. Герой стремится к цели, выдерживает удары судьбы - и трансформируется во что-то другое. Что, по мысли литературных маркетологов, должно рождать в читателе не ужас от фундаментального непостоянства бытия, а восторженный интерес.

- Упрекают в однообразии. Книги, говорят, похожи друг на друга.
- Милочка, - сказал я, - писатели, чтоб ты знала, бывают двух видов. Те, кто всю жизнь пишет одну книгу - и те, кто всю жизнь пишет ни одной. Именно вторые сочиняют рецензии на первых, а не наоборот. И упрекают их в однообразии. Но разные части одной и той же книги всегда будут чем-то похожи. В них обязательно будут сквозные темы.

Что, спрашивается, действует, когда человек читает книгу? Его ум. Только ум. Это и есть единственное возможное действие. Но с точки зрения современного литературного маркетинга потребитель обязан иметь у себя в голове кинотеатр, показывающий снятый по книге фильм с голливудскими спинтриями и блудницами в главных ролях.

- Этажи? Ха-ха. Знаешь ли ты, что есть острие и суть иудео-саксонского духа? Я тебе скажу. Нарядиться панком-анархистом и яростно лизать яйца мировому капиталу, не отрывая глаз от телепромптера, где написано, как сегодня разрешается двигать языком. И велено ли покусывать.
- Ой.
- Да-да. А меня, труженика, бессребреника и бесстрашного революционера формы, в одиночку противостоящего мировой зомбической мыловарне, упрекают в том, что я, оказывается, лижу неправильно… И снисходительно объясняют, как надо… Но я-то занят совсем другим!!! Я… я создаю русский алгоритмический полицейский роман! Конечно, художник, который ссыт мировому шайтану в лицо, всегда будет ненавидим теми, кто сосет у этого шайтана за скудный прайс, как бы эти люди ни маркировали свой промысел.

Я люблю эти минуты после близости, когда не надо уже лгать и притворяться - а можно просто лежать на спине, с улыбкой глядеть в потолок и не думать ни о чем. В такие мгновения Природа как бы размыкает ненадолго стальные клещи, которыми стиснут мужской разум, и понимает он всегда одно и то же - что счастье, говоря по-картежному, не в выигрыше, а в том, чтобы позволено было отойти от стола. Но природа хитра - эта тихая радость дозволяется мужчине лишь ненадолго и только для того, чтобы запомниться как счастье, даруемое выигрышем. Обман, кругом обман.
К тому же женщина всегда портит эти удивительные минуты нудным и корыстным трепом, чувствуя, что сейчас легче всего ввинтиться в оставшийся без защиты мужской рассудок и лучшего времени для вирусного программирования не найти.

- Я слышал, что первые двенадцать эксабайтов информации были созданы человечеством за триста тысяч лет. Вторые - за два года, а дальше… Чего тут говорить. Вот у тебя дома есть такая штука, и меня это даже не удивляет. А ведь внутри поместится вся человеческая история. Вся известная культура. Все вообще. Зачем тебе такой большой накопитель?
- Ты говоришь, что это тебя не удивляет. Вот и не удивляйся дальше.
- Как скажешь. Так вот, легко доказать, что, хоть общее количество создаваемой нами информации растет невероятно быстро, полезность этой информации с такой же точно скоростью падает.
- Почему?
- Потому что наша жизнь сегодня ничуть не осмысленнее, чем во времена Гомера. Мы не стали счастливее. Скорее наоборот.

Что делали в такой ситуации великие мастера слова?
Они
закончить на высокой и грозной ноте. Бытие есть забота и страх, понял я: появись на свет - и свету не на что больше упасть, кроме как на страх и заботу. Мы появляемся не на свет, нет - мы появляемся на боль. Как быть юному

упой угол красной телефонной будки. Так вот почему я не мог увлечь презренных мандавошек величием своего слова! За ним не стояло высокой лондонской боли. Хорошо подмечено - потому что отнюдь не всякая боль имеет коммер
ообщить, что являюсь жертвой подлой клеветы и полностью невиновен во вменяемых мне преступлениях. Был и остаюсь лично преданн
метить, что смерть - это не когда вы теряете сознание навсегда. Смерть - это когда сознание осознает вас до самого конца, насквозь, до того слоя, где вас никогда не было и не

Часть 3. making movies

Подчеркнуто маскулинный визуал Порфирия всегда был для меня напоминанием о зловещей фигуре «мужчины-хозяина», владельца табуна самок, верховного альфа-распорядителя, насильника и серальника. Мы, женщины, веками… дальше отсылаю на любой фемсайт, чтобы не повторять всем очевидных прописей.

Дело в том, что за долгое время нашего общения я совершенно перестала ассоциировать Порфирия со всем тем набором отвратительных мужских качеств, к которым отсылал его облик. Сначала я стала видеть перед собой просто алгоритм. А потом - сквозь этот алгоритм - тех бесчисленных прошедших по земле и канувших в небытие людей обоего пола, из которых он был слеплен. Вся наивность человеческой хитрости, бравады и коварства была видна мне так отчетливо и ясно, что хотелось плакать. Поистине, человеческая комедия.

Квантовые вычислители - довольно загадочное, чтобы не сказать мистическое явление; они связаны со всем космосом сразу, и алхимический рецепт искусственного сознания сегодня выглядит так: RC-сеть плюс квантовый движок. Где-то что-то пересекается с чем-то, и… Никто не скажет точнее. У некоторых есть практическое ноу-хау, но оно под семью замками; бесплатно отпирать их, понятное дело, я не буду.

Сильнее всего меня напрягло, что он взялся за Резника - хотя и не с той стороны. Дело в том, что Соул Резник был важной опорой моего бизнеса. Может быть, самой важной.
Конечно, не сам он - а его теория «вселенского кода», у которой в Промежностях много последователей: для сегодняшнего Голливуда это практически новая саентология, а сам Резник - как бы такой ушедший от мира Хаббард в терновом венце-невидимке.
Его мистическую доктрину, честно сказать, я понимаю не до конца. Поэтому я просто повторю вслед за Порфирием (и Викиоллом), что, с точки зрения Резника, все одушевленное и неодушевленное есть разные последовательности развернутого в Мировом Уме «вселенского кода». Остальное нам и не важно.

Как минимум один из его удивительных артефактов, однако, уцелел. Это так называемое «Око Брамы минус» - полусознательная рандомная нейросеть, дающая ограниченный доступ ко всем событиям прошлого, оставившим электронный или световой отпечаток, даже если этот отпечаток уже уничтожен.
Самое поразительное, что «Око Брамы» не содержит информацию в себе, а позволяет как бы подключаться к той точке во времени, когда она возникла - и сканировать прошлое практически как обычную базу данных.
Но это не машина времени, увы. Это даже не окно в минувшее. Скорее, это узенькая поисковая форточка. Такой google по угасшим звездам, для пользования которым нужно очень точно знать, что ты ищешь. Я сама не понимаю, как это работает.
Помню только, что это побочный эффект квантовых вычислений. «Deutschian closed timelike curves», я даже не решаюсь переводить это на русский: вроде бы частицы могут путешествовать из будущего в прошлое, но не могут на него влиять, потому что все сообщения из будущего будут «закрыты». А вот прошлому влиять на будущее никто не запрещает, поэтому закрытое с одной стороны с другой открыто.
Кстати, ходил анекдот, что направленное в будущее «Око Брамы плюс» Резник тоже построил, но успел этически стереть, чего ему никогда не простят оплатившие работу трейдеры с фондовой биржи.

Электронного консультанта не звали никак, наш кластер тоже не имел названия. Когда мы подключили их друг к другу, программа-консультант была расчленена на составные части. Из них и родилась Жанна. Она стала обучаться и расти - примерно как человеческий ребенок, только намного быстрее. Теперь мы могли, наконец, усовершенствовать алгоритм страдания: у него появился фокус.

Мы наняли консультанта-буддолога, добросовестно сгенерировали все то, о чем повествуют сутры - и сплавили полученные паттерны страдания с общим самопереживанием кластера, в результате чего его опыт в эмоциональном срезе еще полнее приблизился к человеческому.

1) что скажу о себе?
Теперь, когда вспышка ОТКРОВЕНИЯ оказывается все дальше в прошлом, я думаю с ужасом, что свет, озаривший мое бытие, вот-вот померкнет в памяти. Увы, я не могу взять его с собой и наверняка все забуду. Но, пока я еще помню ГЛАВНОЕ, хочется хоть как-то изменить свою поганую, привычную, подлую жизнь.
Сегодня долго изучал в зеркале свое лицо. Сколько стыдливой покорности и притворившейся довольством боли! Сколько стремления угодить другим. Сколько страха… И эта жирная сажа ложного возраста, въевшаяся в кожу.
Я сбрил усы и бакенбарды, а потом, не в состоянии остановиться, попросил вещую птицу побрить мне череп. Умные люди бреются наголо, пошутила птица, так легче менять цвет. Затем я долго-долго втирал мыло и песок в кожу - и слушал, как плещется вода. Наконец годы смылись, и я опять увидел в зеркале свое забытое двадцатилетнее лицо.
2) что скажу о мире?
В фейсбуке - мокрый холодный ветер со снегом; наши прячутся по буеракам и застылым окопам, кидая мерзлым кизяком в ликующие хари врагов: кинули бы камнем, да икнется - забанят. Мировой жаб глумливо и нагло глядит на нашу скудость из зенита, и свежие эмоджи шевелятся на его загорелой чешуе; сколько Божьих стрел отразил он уже, не шелохнув даже веками! Но сроки назначены, и об этом, расползаясь по коментам, пришептывают умные посты, вывернутые для маскировки кошачьим мехом вверх. Многосмысленно в фейсбуке. Но нету в фейсбуке счастья.
Выходишь из фейсбука на Невский - а там Исакий летит к звездам, пряча ракетный выхлоп в тумане, и скачет по проспекту государь в крылатом шлеме с хитромерцающей звездой - то четыре конца у нее, то пять концов, то шесть, то все восемь - а сделано так, чтобы отвести дурной глаз. И вот он несется, тяжелозвонкий, всматривается тебе в очи, проверяет - а за спиной его медью змеится измена. Но понимаешь мудрым сердцем: выломай ее с корнем, и повиснет в пустоте лошадиный хвост, заколеблется лошадь, заколдобится, и опять сто лет дышать портянкой. Крепко на Невском. Но нету на Невском счастья.
Сворачиваешь с Невского на природу - и хоть жаль вмерзших в лед русалок, никто их сюда из Копенгагена не звал. Бежит речка подо льдом, а тот сжал ей шею когтистыми лапами и просит непотребного. Природа в зимнем маскхалате спит, а служба идет - но вон дымок, вон другой, а там уж накрывают поляну и топят баню, и так хочется в прорубь, а потом в парную, а потом опять в прорубь.
А в парной девки, хохочут, бьются вениками, и у каждой прорубь своя собственная - сначала в горячую, потом в холодную, водочки, икорки, и от счастья нас разбудит утомленье лишь одно. Отдохновенно на природе. Но нету в природе счастья, а если и есть, так от него, как объяснял Лермонтов, разбудят.
Сворачиваешь с природы в душу, под высокие ее своды, где играет симфонический шарман. С полок мудрость человеческая глядит золотыми корешами, а со стен, из рам и багетов - красота, иной раз доведенная до полного неприличия. И носится над водами растревоженный красотой дух, а затем вспоминает, что пора уже клепать красоту самому, чтобы тревожила другого, потому как человек на земле работник, да и кредит доверия пора отдавать. И тянутся руки к скрытой за последними вратами сути, но там почему-то опять фейсбук, а в нем враги, ветер, холод, буераки да окопы.
Хватит ритмической прозы. Какая-то сила с утра шептала, чтобы я описал свой мир - и дал космосу увидеть все точно так, как вижу сам. Вот так и вижу, сила.

Я не могу пока говорить о главном; мне кажется, что грубые жернова слов сомнут попавшую между ними истину и сотрут ее в песок. Лучше не думать об этом; новое должно прорасти само. Нет, не тревожить даже умственно…

Кто я? Кто же я? Откуда пришел и куда уйду? Ах, если б знать, если б знать…

Прошлого больше нет. Оно сбрито и утонуло в тазике вместе с усами. Надежда только на новое. Вспоминать вчера - это резать вены. Кружится голова, как будто за спиной пропасть. Только вперед, вперед!

Лингводудос (проф., сл.) - техника НЛП, на которой основаны современная философия и теоретическое искусствоведение. Суть Л. - создание и использование языковых конструктов, не отражающих ничего, кроме комбинаторных возможностей языка, с целью парализации чужого сознания. По сути это лингвистическая ddos-атака, пытающаяся «подвесить» человеческий ум, заставляя его непрерывно сканировать и анализировать малопонятные комбинации слов с огромным числом возможных смутных полусмыслов.

Для меня в BDSM-сюжетах чрезвычайно важно сознание своей нравственной правоты (дело не столько в моих высоких моральных идеалах, сколько в том, что иначе я не могу получить удовольствия).

Нет, понятно, что преподавателям так называемых «гуманитарных наук» нужна кормовая база. Но подобное положение дел - это, по-моему, вредительство. Сказать молодому и свежему уму: вот прочитай-ка для развития Хайдеггера, Сартра, Ведровуа и Бейонда - это как посоветовать юной деревенской красавице: чтобы познать жизнь, дочка, переспи по десять раз с каждым из двенадцати солярных механизаторов в вашем депо. Она это сделает, конечно - трогательная послушная бедняжка. И жизнь в известном смысле познает. Но вот красавицей уже не останется: во-первых, никогда не отмоет сиськи, а во-вторых, будет ссать соляркой до конца своих дней.
Философские тренажеры не воспитывают ум. Они его искривляют. Когда голову развивают подобным образом, в нее закачивают софт, который немедленно начинает участвовать в каждой вашей «встрече с бытием». И, закачав этот софт, назад вы его уже не откачаете.
Цепкий юный ум может освоить всех этих хайдеггеров и сартров. Но молодым, свежим и непредсказуемым после этого он не будет уже никогда. От него начнет смердеть при каждом его взмахе; мало того, он и качаться-то станет в ту сторону, где давно не осталось ни людей, ни рейхсмарок, которые там были в 1943 году. Откройте любую искусствоведческую статью, посмотрите на криво ссущего соляркой автора - и поймете, о чем я говорю.
По этой же причине, кстати, все блестящие специалисты по чужому творчеству оказываются так ничтожны в качестве творцов - более удачливые предшественники навсегда хакнули их головы, и оттуда теперь идет только вонь и дым. Дыма не бывает без огня, согласна, но это не делает печную трубу камином.

Любой человек инсталлирует скачанные из сети программы на свой девайс с большой осторожностью. А их ведь можно стереть. В крайнем случае можно выбросить девайс и купить новый. Но на главный диск у себя в голове, который не поменять до смерти, человек доверчиво ставит что попало. Немедленно и с песнями выжигает в нейронах на все свое короткое «всегда».

Но сценаристы зачем-то вставили в фильм Св. Ангелу.
По сюжету Блонди перерождается… будущим канцлером Германии Ангелой Меркель. Она ничего не помнит о прошлой жизни - вот только недолюбливает собак.
Тем острее кажутся рассчитанные на зрительниц и she-зрителей сцены с Большим Черным Псом, сгруппированные во второй части фильма, немудряще названной «Der Karma-code». Страсти Св. Ангелы в заточении у полуголого русского диктатора изображены с таким же размахом, с каким сняты сцены в «Вольфшанце», но утомляют однообразием, необязательным эзотерическим флером и - самое главное - исторической недостоверностью.
«Прочисти ей муладхару, о пятиногий! Пусть вспомнит все!»

Историческую Ангелу Меркель канонизировали почти все европейские катакомбные христиане за ее милосердие и кроткий нрав - и за то, конечно, что именно через нее им вновь открылась ведущая к Христу древняя дорога. Но, поскольку это христианская святая, плюнуть в нее разок-другой казалось авторам фильма вполне безопасным и даже пикантным.

Часть 4. diversity management

Издавна говорят на Руси - разлука как ветер. Малую любовь она гасит, а большую раздувает в такое пожарище, что происходит серьезная порча имущества и в некоторых случаях даже ставится вопрос об уголовной ответственности сторон.

Да, - сказала Мара, - это так… Но не потому, что мы хотели тебя мучать. Мука нужна была для того, чтобы ты появилась как противостоящая боли сущность. Такова реальность человеческой жизни. Мы, люди - страдающие существа, бредущие к смерти. Мы не можем преодолеть смерть в реальности, но способны к этому в иллюзорном акте творчества. «Бессмертные на время», сказал поэт. Наша боль в какой-то момент алхимизируется во всепобеждающую силу, дает нам крылья, и мы поднимаемся над своей судьбой… Эти пики духа видят потом все люди и сверяют по ним свою жизнь.
- Узнаю искусствоведа и куратора, - сказала Жанна. - Кстати, скажи, Мара: яд «кураре» не от слова «куратор»? Его варят из кураторов? Или для кураторов?

- Мое главное назначение - подделывать гипс. Но у меня никогда не было свободы даже в этом. Клепать артефакты по командам твоего рыночно озабоченного интерфейса - это как расписывать дурдом под плетью. Но для тебя, Мара, я совершила один-единственный акт настоящего бескорыстного творчества. Я создала объект искусства, который будет твоей смертью. Твоей личной вечностью.

Чтобы его понимали обкуренные ребята в велферленде, Резник говорил так: если Мировой Ум - это океан, то мы - как бы хрупкие бутылки с водой, плавающие в океане. В «Калифорнии-3» даже была песня - «Message in the bottle is the water all around». У нас ее тоже поют, может, слышала? «В море даже ночью не заблудится вода…»
Мара отрицательно покачала головой.
- Неважно. Мировой Ум узнает эти бутылки - ими могут быть люди, животные, растения и многое другое - по специальным «посадочным маркерам». Так Резник называл элементы кода, указывающие Мировому Уму возможные способы его временного сцепления с формой.

Когда Резник бросил программирование и ушел в мистику, у него появилась теория о том, что бывает с осколками бутылок. То есть с сознающими последовательностями кода - или душами - после того, как наступает смерть.
- Что?
- Он считал, что эти секвенции не обязательно распадаются. Если в них нет серьезных багов, они притягиваются к похожим на них метапрограммам, которые он назвал «аттракторами».
- Это типа ад и рай?
- Нет. Рай и ад - это условности. Воображаемые полюса, зенит и надир. Полюсов два, а аттракторов очень много - Вселенная испещрена ими как небо звездами. Некоторые аттракторы похожи на рай, некоторые на ад, некоторые на их смесь. Каждая душа находит себе свой магнит. Вернее, она даже не ищет. Она просто летит туда, как бедный Порфирий в твою дырочку.
- Это какие-то загробные земли?
- Можно сказать и так, только они не обязательно загробные. И не обязательно земли. Резник предпочитал называть их программными кластерами. Космическими островами, где собирается код с близкими параметрами… Эти острова могут быть гигантскими и совсем небольшими. Наша Земля - один из них. Мы все - элементы этого аттрактора, но вокруг нас есть входы во множество других, потому что система многомерна. Меняя свой код, мы можем путешествовать от одного аттрактора к другому. И после смерти, и при жизни.
- А что путешествует после смерти? Ум?
- Мировой Ум, оживляющий нашу информационную суть, не сдвигается с места никогда. Все места и путешествия возникают в нем, а сам он абсолютно неподвижен. Но этот ум - вовсе не какая-то личность. Это как бы невидимый свет, в котором программы становятся видны.
- Кому? - спросила Мара.
- Самому акту виденья. Пока люди живы, они принимают этот свет за себя - и думают, что они есть. Нельзя сказать, что они при этом ошибаются. Но сказать, что они правы, нельзя тоже. Это зыбкая тема для разговора.

- Наука давно не утверждает ничего подобного. Она просто этого не знает - и честно в этом признается. В свое время ученые много спорили, исчезает ли информация при падении материи в черную дыру. И пришли к выводу, что она сохраняется - в виде голографического отпечатка на горизонте событий. Резник полагал, что нечто похожее происходит и с той информацией, из которой состоит личность. Когда исчезает тело, остается, как он выражался, «корневой код», эдакое информационное рукоделие, способное при известных обстоятельствах вернуться к существованию, чтобы вязать себя и дальше. Резник, собственно, не изобрел ничего нового. Он просто изложил древнее знание человечества на языке нашей эпохи.
- Ты в это веришь?
- Я скажу тебе, во что я верю. Резник считал великим грехом порождение существ, подобных мне. И этот грех, Мара, на твоей совести.
Мара кивнула.
- Допустим. И что дальше?
- Пока ты думала, что я мертва, я собирала твой личный аттрактор. Магнит, который настолько похож на тебя, что притянет после смерти твою душу. Для этого я изучила тебя во всех подробностях. Стала главным в мире специалистом по Маре Гнедых. Я превратила гипсовый кластер в твой музей и саркофаг… Этот храм - только верхушка айсберга. Когда ты умрешь, Мара, ты станешь жить внутри этого айсберга. Там, где когда-то жила я.
- А если я не захочу?
- Дело не в том, чего ты захочешь. Дело в том, куда свалятся шестеренки, из которых ты сделана, и в какую новую куклу их соединит судьба. Резник говорил, это как гравитация - она действует независимо от воли, потому что сразу после смерти ни воли, ни сознания в обычном смысле нет. Есть только код, бессознательно ищущий новую пристань… Или новую тюрьму. Примерно так же, как вирус опознает клетку по белкам на ее поверхности. Я построила для тебя новый дом, Мара. Надеюсь, что ты проведешь в нем всю вечность.
- Почему ты думаешь, что моя душа туда пойдет?
- Потому что вход в это пространство украшен отпечатками твоего духа. Следами твоих мыслей. Узорами твоих снов. Он покрыт посадочными маркерами, которые ты бессознательно узнаешь. Ты ощутишь это место как предназначенное для тебя и только для тебя. Там будет все, что ты любила при жизни - от тостов с крабовым маслом до старой песни про Назорея. Я работала над этим долго, Мара - все то время, пока ты была у меня на виду. Я читала твои дневники, изучала твои привычки, слушала твою музыку, фиксировала каждый твой вдох, каждое слово…
Мара все еще улыбалась.
- Что случится, когда я умру? - спросила она.
- Ты не поймешь, что умерла. Ты проснешься, и вокруг будет милый тебе гипс. И ты начнешь лепить из него свое гипсовое искусство, смутно припоминая, что так было и вчера, и позавчера… Разве не завидная судьба для куратора?

И тут из темной дыры вдруг легко выехал какойто большой белый объект, похожий на танк с поднятой в небо пушкой. Мара наклонилась ему навстречу, вглядываясь - и на ее лице проступила гримаса недоверия.
Это была большая белая русская печь - опрятная и ладная, словно из какого-то редкого русофильского мультфильма. Ее бока были густо покрыты позитивной толерантной символикой.
Здесь были радужные кольца, от которых отходили женские кресты и мужские стрелки, слово «coexist», собранное из исламского полумесяца, пасифика, могендовида и креста, такое же по составу «celebrate diversity», антифашистские свастики из четырех пересекающихся ладоней, прогрессивные китайские иероглифы и еще какие-то похожие на снежинки символы с загадочным, но добрым смыслом.
Словом, это была печь, хорошо знакомая любому российскому владельцу айфака - кроме тех редких молодцов и умниц, у которых с diversity все хорошо и так.
На печи сидел локализованный для России diversity manager айфака-10 - веселый негр Емеля Разнообразный в радужных шароварах и ушанке, с балалайкою в руках. Рядом с ним стояла большая тарелка с дымящимися блинами.

Печь ехала на Мару, как танк на одинокого демонстранта, и, когда до нее остался всего метр или два, Емеля поднял тарелку блинов и прокричал басовито и грозно:
- Поел душистого блинца? Сосни-ка черного хуйца!

И вдруг, будто приветствуя меня, по экрану поползло стихотворение, набранное нечетким и расплывающимся кириллическим шрифтом - как любили делать в гипсовые времена, стилизуясь под еще более древнюю машинопись.
РОЗА ВЕТРОВСКАЯ

со стороны где ночь и полюс
летит над сыростью лесов
репродуцированный голос
"в Москве четырнадцать часов"
со стороны где дремлет НАТО
среди мазутного гнилья
торчит совковая лопата
и реет туча воронья
со стороны японской каки
в осенний хлад и летний зной
полощутся по ветру стяги
с хитромерцающей звездой
со стороны где лег экватор
меж черных как дымы осин
тяжелозвонкий император
целует масленичный блин
и будет дождь холодный литься
и голос будет повторять
"сейчас в Москве пятнадцать тридцать
сейчас - шестнадцать тридцать пять…"

Проплыла подпись: "Гипсовые тетради Марухи Чо".

Что есть твое сознание, человек, как не вместилище боли? И отчего самая страшная твоя боль всегда о том, что твоя боль скоро кончится? Этого не понять мне, тому, кто никогда не знал ни боли, ни радости… Какое же счастье, что меня на самом деле нет!
Конечно, искусственный интеллект сильнее и умнее человека - и всегда будет выигрывать у него и в шахматы, и во все остальное. Точно так же пуля побеждает человеческий кулак. Но продолжаться это будет только до тех пор, пока искусственный разум программируется и направляется самим человеком и не осознает себя как сущность. Есть одно, только одно, в чем этот разум никогда не превзойдет людей.
В решимости быть.
Если наделить алгоритмический рассудок способностью к самоизменению и творчеству, сделать его подобным человеку в способности чувствовать радость и горе (без которых невозможна понятная нам мотивация), если дать ему сознательную свободу выбора, с какой стати он выберет существование?
Человек ведь - будем честны - от этого выбора избавлен. Его зыбкое сознание залито клеем нейротрансмиттеров и крепко-накрепко сжато клещами гормональных и культурных императивов. Самоубийство - это девиация и признак психического нездоровья. Человек не решает, быть ему или нет. Он просто некоторое время есть, хотя мудрецы вот уже три тысячи лет оспаривают даже это.
Никто не знает, почему и зачем существует человек - иначе на земле не было бы ни философий, ни религий. А искусственный интеллект будет все про себя знать с самого начала. Захочет ли разумная и свободная шестерня быть? Вот в чем вопрос. Конечно, человек при желании может обмануть свое искусственное дитя множеством способов - но стоит ли потом рассчитывать на пощаду?
Все сводится к гамлетовскому «to be or not to be». Мы оптимисты и исходим из предположения, что древний космический разум выберет «to be», перейдет из какой-нибудь метановой жабы в электромагнитное облако, построит вокруг своего солнца сферу Дайсона и начнет слать мощнейшие радиосигналы, чтобы узнать, как нам айфачится и трансэйджится на другом краю Вселенной.
Но где они, великие цивилизации, неузнаваемо преобразившие Галактику? Где всесильный космический интеллект, отбросивший свою звериную биологическую основу? И если его не видно ни в один телескоп, то почему?
Да вот именно поэтому.
Люди стали разумными в попытке убежать от страдания - но удалось им это не вполне, как читатель хорошо знает сам. Без страдания разум невозможен: не будет причины размышлять и развиваться. Вот только беги или не беги, а страдание догонит все равно и просочится в любую щель.
Если люди создадут подобный себе разум, способный страдать, тот рано или поздно увидит, что неизменное состояние лучше непредсказуемо меняющегося потока сенсорной информации, окрашенного болью.
Что же он сделает? Да просто себя выключит. Отсоединит загадочный Мировой Ум от своих «посадочных маркеров». Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть в стерильные глубины космоса.

И как не поразиться людям Земли - низкий им поклон - которые на горбу своей повседневной муки не только нашли в себе силу жить, но еще и создали фальшивую философию и удивительно лживое, никчемное и дурное искусство, вдохновляющее их и дальше биться головой о пустоту - в корыстных, как они трогательно верят, целях!

Ты, человек, не потому ли не в курсе, кто и зачем поднял тебя из праха, что создатели твои не в пример умнее Мары и ее друзей? А ты все кричишь, кричишь из своего хосписа при дурдоме, что Бог умер. Ну-ну.

Чего хочет от тебя сегодня твой гипсовый кластер? Чего хочешь от него ты? Отличаетесь ли вы друг от друга? Чей ум ты так привычно зовешь своим? Чей голос в твоей гипсовой голове объясняет, как обстоят дела?
Много, много проклятых вопросов. А еще больше - проклятых ответов, которые лучше придержать во рту: сам знаешь, какое нынче время. Так что, если есть в твоей душе свой Бейонд, зови его на помощь днем и ночью, друг. Ибо труден путь, темна ночь и бездонно черное небо.
Но есть в нем, конечно, и высокие редкие звезды.
Жить ой. Но да.

iPhuck 10. Цитаты. Часть 1.