Цитаты из романа "Числа". Часть 2.
Вдруг Степины мысли по какой-то причине переключились на половую жизнь приматов. Он вспомнил любопытный рассказ Мюс: оказывается, в стаде шимпанзе было три вида самцов - Альфа, Бета и Гамма. Самыми сильными были Альфа-самцы. Бета-самцы были послабее, но совсем чуть-чуть, поэтому все время соревновались с Альфами. А Гамма-самцы были настолько слабее, что никогда не лезли в драку. В результате получалась интересная картина: пока Альфы с Бетами мочили друг друга в кустах, выясняя, кто круче, Гаммы оплодотворяли большую часть самок в стаде.
«Гамма-банк»! Ну конечно же! «Гамма-банк». Греческая буква «гамма» давала тройку, а слово «банк» - четверку, поскольку в нем было четыре буквы. Здесь, правда, имелась небольшая натяжка - тройка из одной оперы, четверка из другой. Но число «34» можно было без всякой натяжки представить буквами «гамма» и «дельта». Они не соединялись в одно слово, но могли появиться в нужной последовательности в рекламном слогане, который стал бы чем-то вроде магической мантры, крутящейся в ветряном барабане купленного эфира. Это и стало бы мистической электростанцией, способной зарядить число силы необходимой энергией.
«Альфа-банк надежен как танк, А Гамма-банк надежен как банк!»
Дельта-банков в России существовало около двадцати, а с учетом тех, которые успели исчезнуть с лица одной шестой, их набиралось около сорока. Насчет слоганов Мюс просила дать ей время - пока она выяснила только один, которым был вооружен московский «Дельта-кредит»:
«Дельта-кредит. Полная гамма услуг».
Дельта, потом гамма. Четыре, за ним три. Мало того, еще одно «43» было заключено в словосочетании «Дельта-кредит»: буква «дельта» давала четверку, а буква «к» - тройку, поскольку в ней было три угла. Степа застонал, словно в спину ему вонзилось зазубренное копье, и повалился на сиденье.
«Альфы» с «Бетами» мочат друг друга в кустах, а «Гаммы» имеют всех самок в стаде, «Дельты» открывают свой бизнес на соседней поляне. И поделать с этим ничего нельзя. Капитализм.
Президента банка звали Георгий Варфоломеевич Сракандаев. Он происходил из старообрядческого рода, где мужчин несколько веков подряд называли только именами «Георгий» и «Варфоломей». Не надо было быть индейцем-следопытом, чтобы распознать в имени «Георгий» то же число, которое, злобно хохоча, заявляло о себе в слогане «Дельта-кредит. Полная гамма услуг!». Первой шла четвертая буква алфавита, в слове было три гласных. Вопросы есть? Нет. Но этим не ограничивалось: инициалы Георгия Варфоломеевича, «Г» и «В», тоже давали «43»! Мало того, Степа ясно слышал в слове «Сракандаев» чуть искаженный корень «сорок», а в конце, чтобы не оставалось никаких сомнений, снова стояла третья буква алфавита. Тройное зло - очевидное, наглое, жирное, самодовольное, уверенное в своей безнаказанности и даже не думающее скрываться.
В те времена, когда Степин «Sun-bank» был еще «Санбанком», сракандаевская «Дельта» называлась «Мунспецбанком». Прочитав это слово, Степа почувствовал томление в груди и несколько секунд дожидался, пока оно пройдет. Из дальнейшего следовало, что это - сокращенное «муниципальный» и не имеет никакого отношения к английскому «Moon». Но ведь и «Sun» из его собственного логотипа когда-то означало не солнце, а санитарию. Выходила странная вещь: фирма, начинавшая когда-то с тех же форм социальной мимикрии, что и «Санбанк», была с самого начала абсолютным антиподом его солнечного детища. Такое, Степа чувствовал, не могло быть простым совпадением.
Перевернув еще одну страницу, он получил новый удар. Адрес «Дельта-кредита» был такой - улица Курской битвы, дом сорок три. Еще одно совпадение? Степа криво ухмыльнулся. Не просто Курская улица, улица Курской битвы.
И Степа, и Сракандаев были маленькими живыми винтиками в двигателе непостижимого уму мерседеса - березового «Геландевагена» с тремя мигалками, который сменил гоголевскую птицу-тройку, и так же неудержимо - чу! - несся в никуда по заснеженной равнине истории.
Зато как люди Степа и Сракандаев отличались очень сильно. Так, во всяком случае, следовало из досье.
Сракандаев слыл покровителем изящных искусств и имел множество друзей среди московской богемы. Степа эту публику презирал, полагая, что богема существует главным образом для того, чтобы скрашивать досуг дорогих адвокатов.
Сракандаев собирал картины современных художников. Степа считал всех их без исключения наперсточниками духа, причем нечистого.
Сракандаев проводил ночи в элитных ночных клубах. Степу туда было не заманить.
Сракандаев ездил на «Астон-Мартине» (модели «Vanquish 12», как у Джеймса Бонда, только у Бонда не было мигалки, а у Сракандаева была).
Степа предпочитал солидно-патриотичный «Русич-У700», сделанный на основе классического «Геландевагена» (у него была одна из первых моделей штутгартского бюро по доводке «Брабусов» для клиентов из России, и он страшно ею гордился, хоть купил машину не новой).
Сракандаев любил водить сам. Степу, который терпеть не мог сидеть за рулем, возил шофер.
Словом, разница между ними была такая же, как между числами «34» и «43», - вся возможная плюс еще немного.
В справке приводилось два странных факта со ссылкой на «конфиденциальные источники». Во-первых, рабочий кабинет Сракандаева в «Дельта-кредите» был обит пробкой для звукоизоляции. Зачем, было непонятно. Во-вторых, в богемных кругах Сракандаева называли «Ослик Семь Центов».
На стене висели две картины - маленькая и большая. Обе на военную тему, по последней моде, но Степа быстро понял, в чем их подлинный смысл.
Первая, очень старая, изображала отряд гусар, несущийся куда-то сквозь клубы голубого перистого дыма (в небе над ними висела аккуратная красная надпись: «Семену Кожеурову на память от бойцов четвертой Гвардейской орденоносной штрафной бронетанковой дивизии»). Вроде бы во всем этом не было никакого криминала, но картина называлась «Прорыв». Сорок третья гексаграмма «Книги Перемен» - комментарии были излишни.
С большой картиной дело обстояло еще мрачнее. Ее автором был некий Лукас Сапрыкин - видимо, кто-то из богемных приятелей
Сракандаева. Она называлась «Курская битва». Одного этого было достаточно, чтобы испортить Степе настроение на весь день. Но то, как именно Лукас Сапрыкин увидел Курскую битву, вызвало у Степы спазм предсердечной тоски. Картина изображала розовую «тридцатьчетверку», стоящую посреди поля, по которому бродили огромные тигры. На башне танка сидел на четвереньках голый человек в маске Бэтмана и гадил прямо в открытый люк.
После этого удара под дых Степа уже не удивился, опознав истребитель «МиГ-29» в модели самолета, стоявшей на столике в углу приемной. Это было естественно - число «29» являлось главным союзником сорока трех, и где же было обретаться его ядовитым щенятам, как не в логове зверя. Дальнейший осмотр помещения, возможно, открыл бы Степе новые сближения и смыслы, но тут в приемную вошел раскрасневшийся с холода Сракандаев.
Степу восхищала принятая в восточной поэзии форма хайку. Их было очень легко писать - за триста долларов его обучил этому Простислав.Не надо было подыскивать рифмы, мучаться с размером. Достаточно было разбить спонтанно родившиеся в сердце слова на три строчки и проверить, не встречается ли среди них слово «километр». Если оно встречалось, надо было заменить его на «ли». После этого можно было целую минуту ощушать себя азиатом высокой души, что Степе очень нравилось, несмотря на косые взгляды Мюс.Обдумав свой визит в «Дельта-кредит», он сложил следующие строки:
Десять тысяч ли за спиной.
Иные птицы поют в ночи,
А грабли все те же.
Что это за иные птицы и десять тысяч ли, Степа сам не понимал, поскольку написал про них просто для красоты. Зато он хорошо знал, что это за грабли.
Циничный специалист прибыл на следующий день. Ознакомившись со справкой, которую приготовила Мюс, Степа заранее проникся к нему смесью уважения и брезгливости, но впечатление от встречи перекрыло все ожидания.
Его звали Малюта. Это был здоровенный мрачный жлоб с жидкой ленинской бородкой (она казалась не просто козлиной, а именно ленинской оттого, что Малюта рано облысел). Одет он был в камуфляжные штаны и красную майку с закавыченной надписью:«Ghostmodernizm Rulez!»
На первой минуте разговора Малюта потребовал аванс в десять тысяч долларов.
Степа хотел указать ему на дверь, но вспомнил, что в сочиненном недавно хайку присутствовала эта же цифра, взявшаяся непонятно откуда. Могло ли быть так, что числа посылали ему знак? Степа нажал клавишу селектора и попросил Мюс приготовить деньги. А затем предложил Малюте показать какие-нибудь из своих работ.
«Конкретное наполнение образа врага будет обдумано позднее. В настоящий момент предлагается только название-идентификатор «Козлополиты» (вариант - «Лолиты и Козлополиты»), обеспечивающее такую же культурную преемственность, как и представленные визуальные решения, ориентированные на генеральную линию по активации «дремлющего» подсознательного психосостава». Еще через страницу Степа наткнулся на загадочный лист с рукописными строчками:
«Ветер в харю, Yahoo! - ярю».
«В папку «либеральные шествия»: баннер «За Е. Боннер!»
- А правда, - спросил он, - что ты с самим Татарским работал?
Малюта перекрестился.
- Первый учитель, - сказал он. - Всем худшим в душе обязан ему.
Только я из политики давно ушел. И не переживаю - денег меньше, зато черти не снятся. Так что этот старый пиардун никакого отношения ко мне теперь не имеет.
- Все понятно, - сказал он. - Сделать можно. Но постмодернизм вообще-то уже давно не актуален.
- Что это такое - постмодернизм? - подозрительно спросил Степа.
- Это когда ты делаешь куклу куклы. И сам при этом кукла.
- Да? А что актуально?
- Актуально, когда кукла делает деньги.
Степа решил, что это намек на его бизнес и на него самого. Он разозлился.
- Запомни, Малюта, - сказал он. - Медицина утверждает, что пидарасы бывают трех видов - пассивные, активные и актуальные. Первые два вида ведут себя так потому, что такова их природа, и к ним претензий ни у кого нет. А вот третий вид - это такие пидарасы, которые стали пидарасами, потому что прочли в журнале «Птюч», что это актуально в настоящий момент. И к ним претензии будут всегда. Понятно?
- Я понимаю, что вы хотите сказать, Степан Аркадьевич, - спокойно ответил Малюта. - Но мне кажется, что картина несколько сложнее. Есть еще более страшный вид пидарасов, четвертый. Это неактуальные пидарасы. Именно сюда относятся те пидарасы, которые выясняют, что актуально, а что нет в журнале «Птюч». Кроме того, сюда относятся постмодернисты. О чем я, собственно, и пытался вам сказать…
Степа понял, что с его сабелькой лучше не лезть в атаку на этот могучий пулемет, особенно при внимательно слушающей Мюс (не было сомнений, что она занесет все услышанное на одну из своих перфорированных карточек). Кроме того, он понял, что Малюта вряд ли хотел его обидеть, но если захочет, сможет легко.
Проект был представлен Малютой через неделю после встречи. Степа читал его за столом в кабинете, усадив Малюту в принесенное из бухгалтерии низкое кресло, в котором любой посетитель выглядел глупым и маленьким - хотелось отплатить за пережитое унижение. На первой странице папки, по дизайну чем-то похожей на документ из иракского отчета о вооружениях, весело сияли два слова:
Зюзя и Чубайка
Степа поежился от удовольствия, увидев эти имена. «34» сияло в них ясно и отчетливо, безо всяких вычислений, подтасовок и сепаратных договоренностей с самим собой. Русский язык действительно был могуч - он делал возможным маневр, соединявший в себе полную обнаженность с абсолютной маскировкой.
Малюта описал героев так: «Зюзя, в тельняшке и кепарике, с грубо-народным лицом, искаженным гримасой подступающего гнева, напоминает резиновый манекен для боксирования.
Таким манекенам специально делают хари, вызывающие страх и естественное желание его преодолеть.
Чубайка, на чьей стороне немедленно оказываются симпатии зрителя и особенно зрительницы, - очаровательно улыбающийся хитрюга, одетый в безупречную черную пару с галстуком-бабочкой». Их роли Малюта увидел следующим образом:«Первым в кадре появляется Зюзя, который работает чем-то вроде канала народного самосознания. Он выговаривает накипевшее у всех на душе с предельной откровенностью, так что у зрителя аж дух захватывает. После того как захват духа произведен, в кадре оказывается Чубайка. Не ввязываясь в спор по существу, он отпускает беззлобно-ироничный комментарий, рождающий в зрителе робкое понимание того, как следует думать и говорить, чтобы когда-нибудь покинуть зону этого самого народного самосознания и быть принятым в ряды немногочисленных, но отлично экипированных антинародных сил». Малюта сумел не только сформулировать то, что сам Степа представлял себе более чем смутно, но и написал несколько примерных диатогов, за которыми уже просматривались контуры будущей передачи. Поскольку это был только проект, Малюта не церемонился, включая своего внутреннего Зюзю на полную мощность. Было настоящим наслаждением наблюдать, как его внутренний Чубайка поднимал из окопа ствол и делал бедному Зюзе очередную дыру.
«Непонятно, Чубайка, почему либеральную буржуазию называют либеральной. Это носитель запредельно тоталитарной идеологии. Если разобраться, весь ее либерализм сводится к тому, что трудящимся разрешено в свободное время еб…ть друг друга в ж…пу». На что Чубайка отвечал:
«Извините, Зюзя, но это большой шаг вперед по сравнению с режимом, который даже это считал своей прерогативой». Иногда Зюзя брал верх в споре:
«Главная задача обработки нашего сознания, Чубайка, может быть сформулирована так: несмотря на то что нам разрешается думать только о деньгах, у нас ни на секунду не должен возникать главный вопрос по их поводу».
«Какой главный вопрос, Зюзя?»
«Вот, Чубайка, видите, насколько эффективно обрабатывается наше сознание». Впрочем, Степа допускал, что это ему показалось, будто Зюзя взял верх, а у зрителей сложилось бы совсем другое мнение. В любом случае было видно - Малюта рубит фишку как капусту. Степа окончательно утвердился в этой уверенности после короткого спора, который произошел у него с Малютой по поводу следующего отрывка:
«У российской власти, Чубайка, есть две основные функции, которые не меняются уже много-много лет. Первая - это воровать. Вторая - это душить все высокое и светлое. Когда власть слишком увлекается своей первой функцией, на душение времени не хватает, и наступает так называемая оттепель - ярко расцветают все искусства и общественная мысль…»
«Так что ж вы, Зюзя, воровать мешали? Не жалуйтесь теперь, что вас душат». Степа поднял глаза на Малюту и сказал с раздражением:
- Чего? Когда это коммуняки воровать мешали? Кому?
- Вот, - с удовлетворением сказал Малюта, - работает.
- Что работает, дубина?
- Концепция. Вызывает эмоции.
Малюта использовал интересную технологию обращения с проклятыми вопросами. Надо было не отвечать на них, а разъяснять телезрителю, что возня вокруг этих тем не сделает счастливым никого. А человек - на чем предлагалось сделать акцент - имеет право на счастье.
«Задача проекта, - писал Малюта, - не разубедить телезрителя в том, что страной распоряжается компания жуликов (в настоящее время это представляется нереальным по причинам объективного характера).
- У големов нет проблемов! - ответил Малюта.
Степа не знал, кто такие големы, но подумал, что это, наверное, те, кто дает матросам не вызывающие вопросов команды. Раз у одних нет вопросов, у других нет проблемов - все логично. Вот только одно было неясно - кто дает команды самим големам. Степа так до сих пор этого не понял, хотя был в бизнесе давно. Имелся и другой вопрос, примыкавший к первому, который тоже часто тревожил его душу: если миром управляют числа, кто же тогда распоряжается числами?
- Нет, - сказал Малюта. - Со всем согласны, удивительное дело. Только одна мелочь. Их специалисты поставили условие - чтобы название было не «Зюзя и Чубайка», а «Чубайка и Зюзя». И правильно, так точней. Нам же Чубайку двигать надо, да? Вот пусть он первый и канает. Успели поменять в последний момент.
- Какой последний момент?
- Перед тем, как на самом верху утвердили… Степан Аркадьевич, вы чего? Вам воды? Эй, секретарша! Степану Аркадьевичу плохо!
Решение убить Сракандаева созрело в Степиной душе мгновенно, словно кто-то выдвинул ее центральный ящик, положил туда написанный кровью протокол о намерениях и со стуком водвинул ящик на место.
Выходной камуфляж, опробованный в «Дельта-кредите», следовало доработать. К бороде добавились купленная на рынке черная ряса и скуфейка - так Степа называл про себя черный головной убор священнослужителя, похожий на бархатный шлем, хотя и не был уверен, что использует слово правильно. Там же был куплен большой нагрудный крест, сияющий водопроводной латунью. Школьный портфель из кожзаменителя сделал его облик окончательно правдоподобным. Кроме того, на вооружение были взяты старые часы «Луч» в квадратном металлическом корпусе и офицерские сапоги. Складывая все это в багажник автомобиля, Степа уже чувствовал себя преступником в международном розыске.
Осмотрев содержимое коробки в офисе, он решил, что это какой-то восточный язык. Сейчас он понял, что буквы русские, просто сильно стилизованы под санскрит или что-то в этом роде. Они складывались в странную фразу: «Ом Мама Папин Хум». Над «м» в словах «Ом» и «Хум» были нарисованы маленькие черточки, как над «и». У самого основания инструмента странная фраза была несколько раз записана другим почерком и латиницей: «От Money Padme Whom», но стилизация под санскрит оставалась такой же тщательной. Лингам расписывало как минимум два амитафинщика. Видимо, начали делать экспортную версию, а потом подоспел Степин заказ, и пришлось переориентироваться на внутренний рынок.
Слова «мама» и «папа» являлись, скорее всего, ритуальным обращением к мужскому и женскому принципам, «Инь и Ян». Или все было еще проще: ребята записали какое-то восточное заклинание русскими звукосочетаниями, чтобы испугались подмосковные бесы, незнакомые с экзотическими языками.
Перед ним стоял мультимедийный герой Пидормен. Он был одет в трико с буквой «Q» на груди и розовый плащ с галунами, а на его лице была дивной красоты венецианская маска. Пидормен вскинул свободную руку в приветствии, и Степа заметил на его плаще блеснувший под луной значок с американским флагом. У Степы отлегло от сердца - он понял, что бояться нечего.
- Кто ты? - шепотом спросил он.
- I'm your neighbourhood friendly Queerman«Я дружественный пидормен, живущий по соседству.», - ответил Пидормен.
- Говори тише, - прошептал Степа, - разбудишь гада. Почему ты стал таким?\- Когда-то я был такой же, как ты, - прошептал Пидормен. - Но однажды меня укусила божья коровка… Вот подожди, тебя тоже укусит.
- Чего ты хочешь? - шепотом спросил Степа.
Вместо ответа Пидормен снова потянул Степу за лингам.
- Не надо, - попросил Степа, но Пидормен не послушал и потянул в третий раз. Степа с ужасом понял, что больше не может контролировать ситуацию. Он несколько раз передернул ногами, и лингам выстрелил.
Пидормен, сделав испуганное сальто, унесся на брызнувших из запястий белых струях куда-то вниз, в горящие неоном джунгли наслаждений. Двигался он быстро, но Степа успел увидеть на его трико овальный вырез, открывавший ягодицы.
Все было кончено - выстрел разбудил Сракандаева. Тот постучал по стеклу изнутри.
- Приехали! - крикнул он.
Степа открыл глаза, и понял, что кричит не Сракандаев, а проводник в коридоре.
- Приехали! - повторил тот и снова постучал в дверь. - Петербург!
Одна картина, почти до потолка высотой, называлась «Мадонна на фронте». Она изображала певицу в пустыне, среди толпы морских пехотинцев в костюмах полной химической защиты. Мадонна танцевала на крыше вездехода «Humvee», окрашенного в желто-коричневые цвета. Вокруг ее бедер был обернут американский флаг, а грудь скрывало нечто вроде бюстгальтера из снарядных головок, соединенных между собой стальным «пасификом». По бокам вездехода стояло два адвоката, консультативные стилисты по патристике, антибуржуазности и нонконформизму, вагинальный биомассажист, пресс-секретарь, повар и четыре охранника - все тоже были в костюмах химзащиты, но кто они, было понятно из сделанных на холсте подписей со стрелочками. Мадонна, как всегда, выглядела молодо и актуально.
Следующее полотно называлось «Битва за сердца и умы» (автором был тот самый Лукас Сапрыкин, одну из работ которого Степа видел в офисе Сракандаева). Жанр был обозначен как натюрморт. На этот натюрморт было тяжело смотреть. Сердца, за которые происходила битва между стоящими в песке телевизорами, были разложены на длинном деревянном прилавке. Над ним висела туча сине-зеленых мух, а облепленные песком куски умов валялись на земле среди снарядных воронок. Но тяжело Степе стало не из-за мух и крови, а из-за кучи кала на проигравшем битву телевизоре и голого человека в маске Бэтмана, перелезавшего через забор на заднем плане.
Пьеса называлась «Доктор Гулаго» и позиционировалась как трудный первенец российской гей-драматургии («Первый блин гомом», - шутил неизвестный рецензент). Ее авторами значились «Английские драматурги» (49%) и Р. Ахметов (51%). Действующими лицами, в числе прочих, были Джеймс Бонд, доктор Гулаго, Два Королевских Батлера (так, кажется, назывался английский мажордом) и Царственный.
Сюжет основывался на том, что между президентами России и США существовала сверхсекретная линия связи, неподвластная электронному наблюдению со стороны транснациональных масонских структур. Послания, где два лидера обменивались подарками и записками, в которых только и могли высказать все, что действительно думают о жизни, доставлялись на собачьих упряжках через Берингов пролив, и практически никто в мире не знал об этом канале, так называемой «холодной линии». Никто, кроме доктора Гулаго.
Его план был циничен и жесток - он собирался перехватить набор матрешек, который русский президент посылал своему американскому коллеге, и заменить его пакетом корма для мартышек.
Его план был циничен и жесток - он собирался перехватить набор матрешек, который русский президент посылал своему американскому коллеге, и заменить его пакетом корма для мартышек. Оскорбленный до глубины души Буш, по расчетам доктора Гулаго, должен был начать ядерную войну, не дожидаясь следующей собачей почты. Такова была интрига.
Танцы сопровождались монологом Бонда. Он пафосно говорил о вечных истинах (английские драматурги, догадался Степа), а три видеопроектора, установленные в нишах декорации, демонстрировали танцующим фигурам фрагменты его подвигов. Степа узнал отрывки из фильмов «Moonraker» и «Live and let die». Иногда Бонд почему-то сбивался на глуповатые частушки вроде:
Скиньтесь, девки, по рублю
На могилку для «true blue»!«Истинный патриот.»
Это были явно не английские драматурги, а Р. Ахметов. Степе понравилась виртуозная игра освещения - сцена по очереди становилась то зеленой, то красной, то синей, и разноцветные фигуры в нишах издавали протяжные крики, пугавшие притихший зал.
«Всюду эта политкорректность, - подумал Степа. - Скоро ни одну вещь нельзя будет назвать своим именем».
Кроме того, Степа не знал, как объяснить висевшую над сценой надпись «United Queerdom» - то ли это дурацкий гэг, то ли ножка буквы «n» потерялась в складках ткани, и стало казаться, что это «г».
«Спокойно, 0034, - подумал он, - спокойно. Поздняк метаться. Live and let die»«Живи и дай умереть.»
- Девушка, - сказал он, - вы мне вместе с «Б-52» этот «Б-2» посчитали, а я его даже не видел.
- Все правильно, - сказала официантка. - Это фирменный коктейль-невидимка. Виден только в счете. Технология «стеле», слышали?
Как это часто бывало в последнее время, Степа не понял, издеваются над ним, или все следует принимать за чистую монету. Он не знал здешних порядков. Возможно, это было фирменным розыгрышем для новичков. А могло быть и так, что экономические тенденции цифрового века и впрямь проложили себе дорогу в мир алкогольной рецептуры. В конце концов, у себя в банке он готовил похожие коктейли, только с большим числом нулей. Стоило ли удивляться?
Степа заметил на восковом плече Сракандаева татуировку - такие, наверно, были в моде в богемных кругах. Это был штрих-код с тремя шестерками над блоком вертикальных линий разной толщины. Снизу была надпись: «Торговля с рук разрешена». Выглядела татуировка очень стильно.
Вдруг Степа понял, что «666» переправлено на «366», скорее всего в кустарных условиях, потому что на месте первой шестерки остался похожий на тень след, а дужка тройки выглядела неровно и грубовато.
Потом он закрыл их совсем и понял, что может видеть свои мысли. Одна из них оказалась совершенно поразительной. Степа увидел белое «34» - совсем как в тот вечер с Мюс. Но ее красного «66», огромного и неподвижного, нигде не было. Вместо этого вокруг летало небольшое синее «43» Сракандаева, описывая безумные рваные круги, как летучая мышь в сумерках. Два числа отталкивались друг от друга, словно магнитные полюса одного знака, и так продолжалось до тех пор, пока после очередного кувырка они не сложились в невозможное, ядовито-зеленое «77».
За этим числом открылась целая галерея образов: они со Сракандаевым, в черных рубахах, с факелами в руках, грохочущим шагом идут к огромному костру в шеренге с такими же крепкими ребятами… Надежное мужское товарищество, воспетое Де Садом… Вскинутая в римском салюте рука… Степа почувствовал, что все это не нравится ему до тошноты.
Кроме того, он понял, что число «77» одной природы с «66» - оба сулят ему что-то опасное и дурное, хотя и непонятно, почему.
«34» сверкнуло в Степиной голове и стало словом «волк».
Это слово начиналось с третьей буквы алфавита. Всего букв в нем было четыре. Тридцать четыре! Три согласных, четыре буквы. Двойное «тридцать четыре»!
С портрета на столике, добродушно улыбаясь, глядел Путин в кимоно. Глядел он, ясное дело, не на вакханалию в кабинете, а куда-то вдаль - туда, где простирались зеленые просторы Евразии, свинцовые воды Атлантики и желтые дюны аравийских пустынь. И думал он явно не о них со Сракандаевым, а о чем-то важном, путинском. Но Степа не сомневался, что краем глаза Путин видит не только мировые пожары и бури, но и их со Сракандаевым, и не особо одобряет происходящее в комнате, хотя, конечно, не станет за это карать - не те времена.
Телевизор под потолком вагона-ресторана работал плохо. Сигнал был слабым - по экрану шли косые полосы помех, и звука почти не было. Как только кончился рекламный блок, экран почернел, а потом взорвался радужной вспышкой салюта. Когда огни угасли, на экране осталась огромная золотая цифра «43». Четверка задрожала, несколько раз крутанулась вокруг оси, качнулась и, как язык колокола, со звоном ударила в тройку. Волнами от удара разбежались веселые разноцветные буквы, сложившиеся в слова «Чубайка» и «Зюзя». Затем между ними с чпокающим звуком вылупилась маленькая зеленая буква «и», напомнившая Степе своим ядовитым цветом число «77» из его петербургского делириума. Он почувствовал подступающую к горлу тошноту, вскочил и кинулся в туалет.Когда он вернулся, Зюзя и Чубайка были уже на экране. Степа не понял, куклы это или анимация, но сделано было здорово. Они выглядели в точности так, как описал в проекте Малюта, только Зюзя, одетый в зэковский ватник с тельняшкой, был даже страшней, чем Степа представлял. Мрачно поглядывая на Чубайку и делая время от времени уродливые медвежьи жесты, он продолжал разговор, начало которого Степа пропустил:
- Чубайка, хотите я напомню, как в России началась новая эпоха?
- Попробуйте, Зюзя.
- Сидел русский человек в темном сарае на табуретке. Сарай был старый и грязный и ужасно ему надоел. Русскому человеку говорили, что он сидит там временно, но он в это не верил, потому что помнил - то же самое говорили его деду с бабкой. Чтобы забыться, русский человек пил водку и смотрел телевизор. А по нему шли вести с полей, которые тоже страшно ему надоели.
- Разве не жуть, Зюзя?
- Однажды телевизор показал огромный светлый дом с колоннами, каминами и витражами, с красивой мебелью и картинами.
А потом, Чубайка, на экране появились вы. На вас был этот же самый смокинг и бабочка. Вы попросили зрителя ответить на вопрос, где лучше - в грязном старом сарае или в этом огромном светлом доме?
- И что ответил русский человек, Зюзя?
- Русский человек ответил, что лучше, конечно, в огромном светлом доме. Вы сказали, что такой выбор понятен, но путь туда непрост, и плата будет немалой. И русский человек согласился на эту плату, какой бы она ни была.
- Продолжайте, Зюзя.
- И тогда, Чубайка, вы открыли русскому человеку страшную тайну.
За право находиться в этом доме ему придется стать табуреткой самому, потому что именно так живет весь мир, и людей этому обучают с детства…
- Ну и?
- А когда русский человек перекрестился и действительно стал табуреткой, вы объяснили, что в стране сейчас кризис. Поэтому огромных светлых домов на всех не хватит. И ему, то есть как бы уже ей, временно придется стоять в том же самом сарае, где и раньше. Но только в качестве табуретки.
- Интересно излагаете, Зюзя. И что дальше?
- А затем уже без всяких объяснений на табуретку уселась невидимая, но очень тяжелая задница, которая на своем языке разъяснила бывшему русскому человеку, что не следует интересоваться, чья она, потому что у табуреток тоже бывают проблемы. А лучше подумать о чем-нибудь другом. Например, о том, какая у него, то есть у нее, национальная идея…
- Вот. Наконец-то мы добрались до темы сегодняшней передачи, - сказал Чубайка, повернулся к телезрителю, и камера дала его крупным планом, оставив Зюзю за кадром. - Здравствуйте, дорогие россияне! Меня зовут Чубайка. А это, как вы догадались, Зюзя. Вообще-то он не такой дурень, каким мог показаться, но до него все слишком медленно доходит. Он не понимает, что табуретка в нынешних условиях молиться должна, чтобы привлечь к себе инвестора. А какой инвестор захочет, чтобы его называли задницей? Кстати, Зюзя, вы с рыночной точки зрения табурет никакой. Скрипите сильно - это я вам как единственный реальный инвестор говорю…
- Надо было код ввести, - сказал он, глядя на рыже-красную карту денежных островов. - Лебедкин, мы бы десять раз успели до полуночи. Ты можешь себе представить, а? Всего один звонок по телефону… А теперь что мы имеем? От мертвого осла уши.
И те к делу пришьют. Типа замкнутый круг. Безвозвратно. Знаешь, как это пятно мозгов на стене называется? Архипелаг Гуд Лак… Или нет, я с доктором Гулаго путаю…
Над словами «Табуретовка™ (та самая!)» был нарисован табурет. На нем сидел насупленный Зюзя, в ватнике и резиновых сапогах, с мормышкой в руке. Улыбающийся Чубайка, предупредительно изогнувшись, стоял рядом с подносом в руках; на подносе была бутылка, на которой можно было различить две крохотные фигурки в тех же позах: одну на табурете, а другую, изогнувшуюся, - с подносом. Подразумевалась бесконечность.
З: «Знаете, Чубайка, что такое история России в XX веке? Страна семьдесят лет строила лохотрон, хотя никто толком не знал, что это такое и как он должен работать. Потом кто-то умный сказал: «Давайте его распилим и продадим, а деньги поделим…»
Ч: Может быть, не все в нашей истории так мрачно и бессмысленно, Зюзя? Может быть, вы просто пропустили момент, когда лохотрон заработал?»
«3» и «Ч» стояли на этикетке в правильной последовательности. Только это совсем не радовало. А вилка, которой Степа выковыривал креветок из ледяного салата, совсем не портила настроения, несмотря на четыре зубца. Испортить его было нельзя.
На его экране беседовали трое: бритый наголо татарин в майке с надписью «KIKA», отечная женщина с красными волосами и юный морячок - тот самый, которого Степа видел в клубе «Перекресток». Москва прощалась со Сракандаевым.
Степа переключил программу и увидел Зюзю с Чубайкой. Анимационная группа успела среагировать на весть о трагедии - на рукавах Зюзи и Чубайки были траурные повязки, причем у Зюзи она была с красной полосой посередине. Одетый в бархатный халат Чубайка лежал на диване, покуривая кальянчик, а Зюзя в мокром ватнике стоял неподалеку и время от времени ударял лбом о стену, производя глухой загадочный звук.
- Знаете, Чубайка, - говорил он в промежутках между ударами, - наше общество напоминает мне организм, в котором функции мозга взяла на себя раковая опухоль!
- Эх, Зюзя, - отвечал Чубайка, выпуская струю дыма, - а как быть, если в этом организме все остальное - жопа?
- Чубайка, да как вы смеете? - От гнева Зюзя ударил головой в стену чуть сильнее.
- Зюзя, ну подумайте сами. Будь там что-то другое, опухоль, наверное, и не справилась бы.
- Так она и не справляется, Чубайка!
- А чего вы ждете, Зюзя, от опухоли на жопе?
На следующем канале был поэтический вечер.
Выступал седой титан-шестидесятник Арсений Витухновский. Махая в воздухе кулаком (что делало его слегка похожим на Зюзю), он читал:
Плачьте, бинокли и трубы подзорные!
Скушали ослика волки позорные.
Не доиграв, он уходит со сцены.
В черную щель закатились семь центов…»А этот откуда про семь центов знает? - подумал Степа, переключая канал. - Хотя да…»
Хоть это уже не играло никакой роли, почему-то не давала покоя мысль, которая пришла в голову сразу после удара молнии над дзенским садом камней - записать число «34» двоичным кодом.
Вернувшись в комнату, он сел за стол и взял в руку карандаш. Как это делается, он помнил с института. Тридцать четыре получалось из двух в первой степени плюс два в пятой. Коэффициенты при всех остальных степенях, от нулевой до четвертой, были равны нулю. Эти коэффициенты следовало записать справа налево. Результат был таким:
100010
Степа сразу понял, что у него получилась еще одна гексаграмма «Книги Перемен». Это становилось интересным. Он набрал номер Простислава.
- Але, Простислав? Срочно консультация нужна. Что это такое - вторая и шестая линии сплошные, а все остальные - прерывистые?
- Ошибки молодости, - ответил Простислав.
- Что - ошибки молодости?
- Гексаграмма такая - ошибки молодости. Номер четыре. Мын по- китайски. Другой перевод - недоразвитость…
Степа не помнил никакого диска в этом месте. Это мог быть только недавно повешенный на растяжке дорожный знак. Когда он прошел еще несколько метров, знак перестал отражать солнце. Степа увидел белый круг, окруженный красным кольцом. В круге была цифра «60». Рядом висел синий прямоугольник со стрелоподобной руной «Тир», похожим на журавля самолетиком и словом «Шереметьево-2».
«Вот оно, новое солнце, - почти спокойно подумал Степа, поднимая руку навстречу потоку машин. - Как все просто… Семнадцать лет ни о чем не волноваться. Вот только когда ноль шесть будет, тогда, наверно, придется круто. Ноль шесть или ноль девять? Опять в школу, весь джихад по новой… Ну да это не скоро. Не здесь. И, наверно, уже не со мной».
Цитаты из романа "Числа". Часть 1.
«Гамма-банк»! Ну конечно же! «Гамма-банк». Греческая буква «гамма» давала тройку, а слово «банк» - четверку, поскольку в нем было четыре буквы. Здесь, правда, имелась небольшая натяжка - тройка из одной оперы, четверка из другой. Но число «34» можно было без всякой натяжки представить буквами «гамма» и «дельта». Они не соединялись в одно слово, но могли появиться в нужной последовательности в рекламном слогане, который стал бы чем-то вроде магической мантры, крутящейся в ветряном барабане купленного эфира. Это и стало бы мистической электростанцией, способной зарядить число силы необходимой энергией.
«Альфа-банк надежен как танк, А Гамма-банк надежен как банк!»
Дельта-банков в России существовало около двадцати, а с учетом тех, которые успели исчезнуть с лица одной шестой, их набиралось около сорока. Насчет слоганов Мюс просила дать ей время - пока она выяснила только один, которым был вооружен московский «Дельта-кредит»:
«Дельта-кредит. Полная гамма услуг».
Дельта, потом гамма. Четыре, за ним три. Мало того, еще одно «43» было заключено в словосочетании «Дельта-кредит»: буква «дельта» давала четверку, а буква «к» - тройку, поскольку в ней было три угла. Степа застонал, словно в спину ему вонзилось зазубренное копье, и повалился на сиденье.
«Альфы» с «Бетами» мочат друг друга в кустах, а «Гаммы» имеют всех самок в стаде, «Дельты» открывают свой бизнес на соседней поляне. И поделать с этим ничего нельзя. Капитализм.
Президента банка звали Георгий Варфоломеевич Сракандаев. Он происходил из старообрядческого рода, где мужчин несколько веков подряд называли только именами «Георгий» и «Варфоломей». Не надо было быть индейцем-следопытом, чтобы распознать в имени «Георгий» то же число, которое, злобно хохоча, заявляло о себе в слогане «Дельта-кредит. Полная гамма услуг!». Первой шла четвертая буква алфавита, в слове было три гласных. Вопросы есть? Нет. Но этим не ограничивалось: инициалы Георгия Варфоломеевича, «Г» и «В», тоже давали «43»! Мало того, Степа ясно слышал в слове «Сракандаев» чуть искаженный корень «сорок», а в конце, чтобы не оставалось никаких сомнений, снова стояла третья буква алфавита. Тройное зло - очевидное, наглое, жирное, самодовольное, уверенное в своей безнаказанности и даже не думающее скрываться.
В те времена, когда Степин «Sun-bank» был еще «Санбанком», сракандаевская «Дельта» называлась «Мунспецбанком». Прочитав это слово, Степа почувствовал томление в груди и несколько секунд дожидался, пока оно пройдет. Из дальнейшего следовало, что это - сокращенное «муниципальный» и не имеет никакого отношения к английскому «Moon». Но ведь и «Sun» из его собственного логотипа когда-то означало не солнце, а санитарию. Выходила странная вещь: фирма, начинавшая когда-то с тех же форм социальной мимикрии, что и «Санбанк», была с самого начала абсолютным антиподом его солнечного детища. Такое, Степа чувствовал, не могло быть простым совпадением.
Перевернув еще одну страницу, он получил новый удар. Адрес «Дельта-кредита» был такой - улица Курской битвы, дом сорок три. Еще одно совпадение? Степа криво ухмыльнулся. Не просто Курская улица, улица Курской битвы.
И Степа, и Сракандаев были маленькими живыми винтиками в двигателе непостижимого уму мерседеса - березового «Геландевагена» с тремя мигалками, который сменил гоголевскую птицу-тройку, и так же неудержимо - чу! - несся в никуда по заснеженной равнине истории.
Зато как люди Степа и Сракандаев отличались очень сильно. Так, во всяком случае, следовало из досье.
Сракандаев слыл покровителем изящных искусств и имел множество друзей среди московской богемы. Степа эту публику презирал, полагая, что богема существует главным образом для того, чтобы скрашивать досуг дорогих адвокатов.
Сракандаев собирал картины современных художников. Степа считал всех их без исключения наперсточниками духа, причем нечистого.
Сракандаев проводил ночи в элитных ночных клубах. Степу туда было не заманить.
Сракандаев ездил на «Астон-Мартине» (модели «Vanquish 12», как у Джеймса Бонда, только у Бонда не было мигалки, а у Сракандаева была).
Степа предпочитал солидно-патриотичный «Русич-У700», сделанный на основе классического «Геландевагена» (у него была одна из первых моделей штутгартского бюро по доводке «Брабусов» для клиентов из России, и он страшно ею гордился, хоть купил машину не новой).
Сракандаев любил водить сам. Степу, который терпеть не мог сидеть за рулем, возил шофер.
Словом, разница между ними была такая же, как между числами «34» и «43», - вся возможная плюс еще немного.
В справке приводилось два странных факта со ссылкой на «конфиденциальные источники». Во-первых, рабочий кабинет Сракандаева в «Дельта-кредите» был обит пробкой для звукоизоляции. Зачем, было непонятно. Во-вторых, в богемных кругах Сракандаева называли «Ослик Семь Центов».
На стене висели две картины - маленькая и большая. Обе на военную тему, по последней моде, но Степа быстро понял, в чем их подлинный смысл.
Первая, очень старая, изображала отряд гусар, несущийся куда-то сквозь клубы голубого перистого дыма (в небе над ними висела аккуратная красная надпись: «Семену Кожеурову на память от бойцов четвертой Гвардейской орденоносной штрафной бронетанковой дивизии»). Вроде бы во всем этом не было никакого криминала, но картина называлась «Прорыв». Сорок третья гексаграмма «Книги Перемен» - комментарии были излишни.
С большой картиной дело обстояло еще мрачнее. Ее автором был некий Лукас Сапрыкин - видимо, кто-то из богемных приятелей
Сракандаева. Она называлась «Курская битва». Одного этого было достаточно, чтобы испортить Степе настроение на весь день. Но то, как именно Лукас Сапрыкин увидел Курскую битву, вызвало у Степы спазм предсердечной тоски. Картина изображала розовую «тридцатьчетверку», стоящую посреди поля, по которому бродили огромные тигры. На башне танка сидел на четвереньках голый человек в маске Бэтмана и гадил прямо в открытый люк.
После этого удара под дых Степа уже не удивился, опознав истребитель «МиГ-29» в модели самолета, стоявшей на столике в углу приемной. Это было естественно - число «29» являлось главным союзником сорока трех, и где же было обретаться его ядовитым щенятам, как не в логове зверя. Дальнейший осмотр помещения, возможно, открыл бы Степе новые сближения и смыслы, но тут в приемную вошел раскрасневшийся с холода Сракандаев.
Степу восхищала принятая в восточной поэзии форма хайку. Их было очень легко писать - за триста долларов его обучил этому Простислав.Не надо было подыскивать рифмы, мучаться с размером. Достаточно было разбить спонтанно родившиеся в сердце слова на три строчки и проверить, не встречается ли среди них слово «километр». Если оно встречалось, надо было заменить его на «ли». После этого можно было целую минуту ощушать себя азиатом высокой души, что Степе очень нравилось, несмотря на косые взгляды Мюс.Обдумав свой визит в «Дельта-кредит», он сложил следующие строки:
Десять тысяч ли за спиной.
Иные птицы поют в ночи,
А грабли все те же.
Что это за иные птицы и десять тысяч ли, Степа сам не понимал, поскольку написал про них просто для красоты. Зато он хорошо знал, что это за грабли.
Циничный специалист прибыл на следующий день. Ознакомившись со справкой, которую приготовила Мюс, Степа заранее проникся к нему смесью уважения и брезгливости, но впечатление от встречи перекрыло все ожидания.
Его звали Малюта. Это был здоровенный мрачный жлоб с жидкой ленинской бородкой (она казалась не просто козлиной, а именно ленинской оттого, что Малюта рано облысел). Одет он был в камуфляжные штаны и красную майку с закавыченной надписью:«Ghostmodernizm Rulez!»
На первой минуте разговора Малюта потребовал аванс в десять тысяч долларов.
Степа хотел указать ему на дверь, но вспомнил, что в сочиненном недавно хайку присутствовала эта же цифра, взявшаяся непонятно откуда. Могло ли быть так, что числа посылали ему знак? Степа нажал клавишу селектора и попросил Мюс приготовить деньги. А затем предложил Малюте показать какие-нибудь из своих работ.
«Конкретное наполнение образа врага будет обдумано позднее. В настоящий момент предлагается только название-идентификатор «Козлополиты» (вариант - «Лолиты и Козлополиты»), обеспечивающее такую же культурную преемственность, как и представленные визуальные решения, ориентированные на генеральную линию по активации «дремлющего» подсознательного психосостава». Еще через страницу Степа наткнулся на загадочный лист с рукописными строчками:
«Ветер в харю, Yahoo! - ярю».
«В папку «либеральные шествия»: баннер «За Е. Боннер!»
- А правда, - спросил он, - что ты с самим Татарским работал?
Малюта перекрестился.
- Первый учитель, - сказал он. - Всем худшим в душе обязан ему.
Только я из политики давно ушел. И не переживаю - денег меньше, зато черти не снятся. Так что этот старый пиардун никакого отношения ко мне теперь не имеет.
- Все понятно, - сказал он. - Сделать можно. Но постмодернизм вообще-то уже давно не актуален.
- Что это такое - постмодернизм? - подозрительно спросил Степа.
- Это когда ты делаешь куклу куклы. И сам при этом кукла.
- Да? А что актуально?
- Актуально, когда кукла делает деньги.
Степа решил, что это намек на его бизнес и на него самого. Он разозлился.
- Запомни, Малюта, - сказал он. - Медицина утверждает, что пидарасы бывают трех видов - пассивные, активные и актуальные. Первые два вида ведут себя так потому, что такова их природа, и к ним претензий ни у кого нет. А вот третий вид - это такие пидарасы, которые стали пидарасами, потому что прочли в журнале «Птюч», что это актуально в настоящий момент. И к ним претензии будут всегда. Понятно?
- Я понимаю, что вы хотите сказать, Степан Аркадьевич, - спокойно ответил Малюта. - Но мне кажется, что картина несколько сложнее. Есть еще более страшный вид пидарасов, четвертый. Это неактуальные пидарасы. Именно сюда относятся те пидарасы, которые выясняют, что актуально, а что нет в журнале «Птюч». Кроме того, сюда относятся постмодернисты. О чем я, собственно, и пытался вам сказать…
Степа понял, что с его сабелькой лучше не лезть в атаку на этот могучий пулемет, особенно при внимательно слушающей Мюс (не было сомнений, что она занесет все услышанное на одну из своих перфорированных карточек). Кроме того, он понял, что Малюта вряд ли хотел его обидеть, но если захочет, сможет легко.
Проект был представлен Малютой через неделю после встречи. Степа читал его за столом в кабинете, усадив Малюту в принесенное из бухгалтерии низкое кресло, в котором любой посетитель выглядел глупым и маленьким - хотелось отплатить за пережитое унижение. На первой странице папки, по дизайну чем-то похожей на документ из иракского отчета о вооружениях, весело сияли два слова:
Зюзя и Чубайка
Степа поежился от удовольствия, увидев эти имена. «34» сияло в них ясно и отчетливо, безо всяких вычислений, подтасовок и сепаратных договоренностей с самим собой. Русский язык действительно был могуч - он делал возможным маневр, соединявший в себе полную обнаженность с абсолютной маскировкой.
Малюта описал героев так: «Зюзя, в тельняшке и кепарике, с грубо-народным лицом, искаженным гримасой подступающего гнева, напоминает резиновый манекен для боксирования.
Таким манекенам специально делают хари, вызывающие страх и естественное желание его преодолеть.
Чубайка, на чьей стороне немедленно оказываются симпатии зрителя и особенно зрительницы, - очаровательно улыбающийся хитрюга, одетый в безупречную черную пару с галстуком-бабочкой». Их роли Малюта увидел следующим образом:«Первым в кадре появляется Зюзя, который работает чем-то вроде канала народного самосознания. Он выговаривает накипевшее у всех на душе с предельной откровенностью, так что у зрителя аж дух захватывает. После того как захват духа произведен, в кадре оказывается Чубайка. Не ввязываясь в спор по существу, он отпускает беззлобно-ироничный комментарий, рождающий в зрителе робкое понимание того, как следует думать и говорить, чтобы когда-нибудь покинуть зону этого самого народного самосознания и быть принятым в ряды немногочисленных, но отлично экипированных антинародных сил». Малюта сумел не только сформулировать то, что сам Степа представлял себе более чем смутно, но и написал несколько примерных диатогов, за которыми уже просматривались контуры будущей передачи. Поскольку это был только проект, Малюта не церемонился, включая своего внутреннего Зюзю на полную мощность. Было настоящим наслаждением наблюдать, как его внутренний Чубайка поднимал из окопа ствол и делал бедному Зюзе очередную дыру.
«Непонятно, Чубайка, почему либеральную буржуазию называют либеральной. Это носитель запредельно тоталитарной идеологии. Если разобраться, весь ее либерализм сводится к тому, что трудящимся разрешено в свободное время еб…ть друг друга в ж…пу». На что Чубайка отвечал:
«Извините, Зюзя, но это большой шаг вперед по сравнению с режимом, который даже это считал своей прерогативой». Иногда Зюзя брал верх в споре:
«Главная задача обработки нашего сознания, Чубайка, может быть сформулирована так: несмотря на то что нам разрешается думать только о деньгах, у нас ни на секунду не должен возникать главный вопрос по их поводу».
«Какой главный вопрос, Зюзя?»
«Вот, Чубайка, видите, насколько эффективно обрабатывается наше сознание». Впрочем, Степа допускал, что это ему показалось, будто Зюзя взял верх, а у зрителей сложилось бы совсем другое мнение. В любом случае было видно - Малюта рубит фишку как капусту. Степа окончательно утвердился в этой уверенности после короткого спора, который произошел у него с Малютой по поводу следующего отрывка:
«У российской власти, Чубайка, есть две основные функции, которые не меняются уже много-много лет. Первая - это воровать. Вторая - это душить все высокое и светлое. Когда власть слишком увлекается своей первой функцией, на душение времени не хватает, и наступает так называемая оттепель - ярко расцветают все искусства и общественная мысль…»
«Так что ж вы, Зюзя, воровать мешали? Не жалуйтесь теперь, что вас душат». Степа поднял глаза на Малюту и сказал с раздражением:
- Чего? Когда это коммуняки воровать мешали? Кому?
- Вот, - с удовлетворением сказал Малюта, - работает.
- Что работает, дубина?
- Концепция. Вызывает эмоции.
Малюта использовал интересную технологию обращения с проклятыми вопросами. Надо было не отвечать на них, а разъяснять телезрителю, что возня вокруг этих тем не сделает счастливым никого. А человек - на чем предлагалось сделать акцент - имеет право на счастье.
«Задача проекта, - писал Малюта, - не разубедить телезрителя в том, что страной распоряжается компания жуликов (в настоящее время это представляется нереальным по причинам объективного характера).
- У големов нет проблемов! - ответил Малюта.
Степа не знал, кто такие големы, но подумал, что это, наверное, те, кто дает матросам не вызывающие вопросов команды. Раз у одних нет вопросов, у других нет проблемов - все логично. Вот только одно было неясно - кто дает команды самим големам. Степа так до сих пор этого не понял, хотя был в бизнесе давно. Имелся и другой вопрос, примыкавший к первому, который тоже часто тревожил его душу: если миром управляют числа, кто же тогда распоряжается числами?
- Нет, - сказал Малюта. - Со всем согласны, удивительное дело. Только одна мелочь. Их специалисты поставили условие - чтобы название было не «Зюзя и Чубайка», а «Чубайка и Зюзя». И правильно, так точней. Нам же Чубайку двигать надо, да? Вот пусть он первый и канает. Успели поменять в последний момент.
- Какой последний момент?
- Перед тем, как на самом верху утвердили… Степан Аркадьевич, вы чего? Вам воды? Эй, секретарша! Степану Аркадьевичу плохо!
Решение убить Сракандаева созрело в Степиной душе мгновенно, словно кто-то выдвинул ее центральный ящик, положил туда написанный кровью протокол о намерениях и со стуком водвинул ящик на место.
Выходной камуфляж, опробованный в «Дельта-кредите», следовало доработать. К бороде добавились купленная на рынке черная ряса и скуфейка - так Степа называл про себя черный головной убор священнослужителя, похожий на бархатный шлем, хотя и не был уверен, что использует слово правильно. Там же был куплен большой нагрудный крест, сияющий водопроводной латунью. Школьный портфель из кожзаменителя сделал его облик окончательно правдоподобным. Кроме того, на вооружение были взяты старые часы «Луч» в квадратном металлическом корпусе и офицерские сапоги. Складывая все это в багажник автомобиля, Степа уже чувствовал себя преступником в международном розыске.
Осмотрев содержимое коробки в офисе, он решил, что это какой-то восточный язык. Сейчас он понял, что буквы русские, просто сильно стилизованы под санскрит или что-то в этом роде. Они складывались в странную фразу: «Ом Мама Папин Хум». Над «м» в словах «Ом» и «Хум» были нарисованы маленькие черточки, как над «и». У самого основания инструмента странная фраза была несколько раз записана другим почерком и латиницей: «От Money Padme Whom», но стилизация под санскрит оставалась такой же тщательной. Лингам расписывало как минимум два амитафинщика. Видимо, начали делать экспортную версию, а потом подоспел Степин заказ, и пришлось переориентироваться на внутренний рынок.
Слова «мама» и «папа» являлись, скорее всего, ритуальным обращением к мужскому и женскому принципам, «Инь и Ян». Или все было еще проще: ребята записали какое-то восточное заклинание русскими звукосочетаниями, чтобы испугались подмосковные бесы, незнакомые с экзотическими языками.
Перед ним стоял мультимедийный герой Пидормен. Он был одет в трико с буквой «Q» на груди и розовый плащ с галунами, а на его лице была дивной красоты венецианская маска. Пидормен вскинул свободную руку в приветствии, и Степа заметил на его плаще блеснувший под луной значок с американским флагом. У Степы отлегло от сердца - он понял, что бояться нечего.
- Кто ты? - шепотом спросил он.
- I'm your neighbourhood friendly Queerman«Я дружественный пидормен, живущий по соседству.», - ответил Пидормен.
- Говори тише, - прошептал Степа, - разбудишь гада. Почему ты стал таким?\- Когда-то я был такой же, как ты, - прошептал Пидормен. - Но однажды меня укусила божья коровка… Вот подожди, тебя тоже укусит.
- Чего ты хочешь? - шепотом спросил Степа.
Вместо ответа Пидормен снова потянул Степу за лингам.
- Не надо, - попросил Степа, но Пидормен не послушал и потянул в третий раз. Степа с ужасом понял, что больше не может контролировать ситуацию. Он несколько раз передернул ногами, и лингам выстрелил.
Пидормен, сделав испуганное сальто, унесся на брызнувших из запястий белых струях куда-то вниз, в горящие неоном джунгли наслаждений. Двигался он быстро, но Степа успел увидеть на его трико овальный вырез, открывавший ягодицы.
Все было кончено - выстрел разбудил Сракандаева. Тот постучал по стеклу изнутри.
- Приехали! - крикнул он.
Степа открыл глаза, и понял, что кричит не Сракандаев, а проводник в коридоре.
- Приехали! - повторил тот и снова постучал в дверь. - Петербург!
Одна картина, почти до потолка высотой, называлась «Мадонна на фронте». Она изображала певицу в пустыне, среди толпы морских пехотинцев в костюмах полной химической защиты. Мадонна танцевала на крыше вездехода «Humvee», окрашенного в желто-коричневые цвета. Вокруг ее бедер был обернут американский флаг, а грудь скрывало нечто вроде бюстгальтера из снарядных головок, соединенных между собой стальным «пасификом». По бокам вездехода стояло два адвоката, консультативные стилисты по патристике, антибуржуазности и нонконформизму, вагинальный биомассажист, пресс-секретарь, повар и четыре охранника - все тоже были в костюмах химзащиты, но кто они, было понятно из сделанных на холсте подписей со стрелочками. Мадонна, как всегда, выглядела молодо и актуально.
Следующее полотно называлось «Битва за сердца и умы» (автором был тот самый Лукас Сапрыкин, одну из работ которого Степа видел в офисе Сракандаева). Жанр был обозначен как натюрморт. На этот натюрморт было тяжело смотреть. Сердца, за которые происходила битва между стоящими в песке телевизорами, были разложены на длинном деревянном прилавке. Над ним висела туча сине-зеленых мух, а облепленные песком куски умов валялись на земле среди снарядных воронок. Но тяжело Степе стало не из-за мух и крови, а из-за кучи кала на проигравшем битву телевизоре и голого человека в маске Бэтмана, перелезавшего через забор на заднем плане.
Пьеса называлась «Доктор Гулаго» и позиционировалась как трудный первенец российской гей-драматургии («Первый блин гомом», - шутил неизвестный рецензент). Ее авторами значились «Английские драматурги» (49%) и Р. Ахметов (51%). Действующими лицами, в числе прочих, были Джеймс Бонд, доктор Гулаго, Два Королевских Батлера (так, кажется, назывался английский мажордом) и Царственный.
Сюжет основывался на том, что между президентами России и США существовала сверхсекретная линия связи, неподвластная электронному наблюдению со стороны транснациональных масонских структур. Послания, где два лидера обменивались подарками и записками, в которых только и могли высказать все, что действительно думают о жизни, доставлялись на собачьих упряжках через Берингов пролив, и практически никто в мире не знал об этом канале, так называемой «холодной линии». Никто, кроме доктора Гулаго.
Его план был циничен и жесток - он собирался перехватить набор матрешек, который русский президент посылал своему американскому коллеге, и заменить его пакетом корма для мартышек.
Его план был циничен и жесток - он собирался перехватить набор матрешек, который русский президент посылал своему американскому коллеге, и заменить его пакетом корма для мартышек. Оскорбленный до глубины души Буш, по расчетам доктора Гулаго, должен был начать ядерную войну, не дожидаясь следующей собачей почты. Такова была интрига.
Танцы сопровождались монологом Бонда. Он пафосно говорил о вечных истинах (английские драматурги, догадался Степа), а три видеопроектора, установленные в нишах декорации, демонстрировали танцующим фигурам фрагменты его подвигов. Степа узнал отрывки из фильмов «Moonraker» и «Live and let die». Иногда Бонд почему-то сбивался на глуповатые частушки вроде:
Скиньтесь, девки, по рублю
На могилку для «true blue»!«Истинный патриот.»
Это были явно не английские драматурги, а Р. Ахметов. Степе понравилась виртуозная игра освещения - сцена по очереди становилась то зеленой, то красной, то синей, и разноцветные фигуры в нишах издавали протяжные крики, пугавшие притихший зал.
«Всюду эта политкорректность, - подумал Степа. - Скоро ни одну вещь нельзя будет назвать своим именем».
Кроме того, Степа не знал, как объяснить висевшую над сценой надпись «United Queerdom» - то ли это дурацкий гэг, то ли ножка буквы «n» потерялась в складках ткани, и стало казаться, что это «г».
«Спокойно, 0034, - подумал он, - спокойно. Поздняк метаться. Live and let die»«Живи и дай умереть.»
- Девушка, - сказал он, - вы мне вместе с «Б-52» этот «Б-2» посчитали, а я его даже не видел.
- Все правильно, - сказала официантка. - Это фирменный коктейль-невидимка. Виден только в счете. Технология «стеле», слышали?
Как это часто бывало в последнее время, Степа не понял, издеваются над ним, или все следует принимать за чистую монету. Он не знал здешних порядков. Возможно, это было фирменным розыгрышем для новичков. А могло быть и так, что экономические тенденции цифрового века и впрямь проложили себе дорогу в мир алкогольной рецептуры. В конце концов, у себя в банке он готовил похожие коктейли, только с большим числом нулей. Стоило ли удивляться?
Степа заметил на восковом плече Сракандаева татуировку - такие, наверно, были в моде в богемных кругах. Это был штрих-код с тремя шестерками над блоком вертикальных линий разной толщины. Снизу была надпись: «Торговля с рук разрешена». Выглядела татуировка очень стильно.
Вдруг Степа понял, что «666» переправлено на «366», скорее всего в кустарных условиях, потому что на месте первой шестерки остался похожий на тень след, а дужка тройки выглядела неровно и грубовато.
Потом он закрыл их совсем и понял, что может видеть свои мысли. Одна из них оказалась совершенно поразительной. Степа увидел белое «34» - совсем как в тот вечер с Мюс. Но ее красного «66», огромного и неподвижного, нигде не было. Вместо этого вокруг летало небольшое синее «43» Сракандаева, описывая безумные рваные круги, как летучая мышь в сумерках. Два числа отталкивались друг от друга, словно магнитные полюса одного знака, и так продолжалось до тех пор, пока после очередного кувырка они не сложились в невозможное, ядовито-зеленое «77».
За этим числом открылась целая галерея образов: они со Сракандаевым, в черных рубахах, с факелами в руках, грохочущим шагом идут к огромному костру в шеренге с такими же крепкими ребятами… Надежное мужское товарищество, воспетое Де Садом… Вскинутая в римском салюте рука… Степа почувствовал, что все это не нравится ему до тошноты.
Кроме того, он понял, что число «77» одной природы с «66» - оба сулят ему что-то опасное и дурное, хотя и непонятно, почему.
«34» сверкнуло в Степиной голове и стало словом «волк».
Это слово начиналось с третьей буквы алфавита. Всего букв в нем было четыре. Тридцать четыре! Три согласных, четыре буквы. Двойное «тридцать четыре»!
С портрета на столике, добродушно улыбаясь, глядел Путин в кимоно. Глядел он, ясное дело, не на вакханалию в кабинете, а куда-то вдаль - туда, где простирались зеленые просторы Евразии, свинцовые воды Атлантики и желтые дюны аравийских пустынь. И думал он явно не о них со Сракандаевым, а о чем-то важном, путинском. Но Степа не сомневался, что краем глаза Путин видит не только мировые пожары и бури, но и их со Сракандаевым, и не особо одобряет происходящее в комнате, хотя, конечно, не станет за это карать - не те времена.
Телевизор под потолком вагона-ресторана работал плохо. Сигнал был слабым - по экрану шли косые полосы помех, и звука почти не было. Как только кончился рекламный блок, экран почернел, а потом взорвался радужной вспышкой салюта. Когда огни угасли, на экране осталась огромная золотая цифра «43». Четверка задрожала, несколько раз крутанулась вокруг оси, качнулась и, как язык колокола, со звоном ударила в тройку. Волнами от удара разбежались веселые разноцветные буквы, сложившиеся в слова «Чубайка» и «Зюзя». Затем между ними с чпокающим звуком вылупилась маленькая зеленая буква «и», напомнившая Степе своим ядовитым цветом число «77» из его петербургского делириума. Он почувствовал подступающую к горлу тошноту, вскочил и кинулся в туалет.Когда он вернулся, Зюзя и Чубайка были уже на экране. Степа не понял, куклы это или анимация, но сделано было здорово. Они выглядели в точности так, как описал в проекте Малюта, только Зюзя, одетый в зэковский ватник с тельняшкой, был даже страшней, чем Степа представлял. Мрачно поглядывая на Чубайку и делая время от времени уродливые медвежьи жесты, он продолжал разговор, начало которого Степа пропустил:
- Чубайка, хотите я напомню, как в России началась новая эпоха?
- Попробуйте, Зюзя.
- Сидел русский человек в темном сарае на табуретке. Сарай был старый и грязный и ужасно ему надоел. Русскому человеку говорили, что он сидит там временно, но он в это не верил, потому что помнил - то же самое говорили его деду с бабкой. Чтобы забыться, русский человек пил водку и смотрел телевизор. А по нему шли вести с полей, которые тоже страшно ему надоели.
- Разве не жуть, Зюзя?
- Однажды телевизор показал огромный светлый дом с колоннами, каминами и витражами, с красивой мебелью и картинами.
А потом, Чубайка, на экране появились вы. На вас был этот же самый смокинг и бабочка. Вы попросили зрителя ответить на вопрос, где лучше - в грязном старом сарае или в этом огромном светлом доме?
- И что ответил русский человек, Зюзя?
- Русский человек ответил, что лучше, конечно, в огромном светлом доме. Вы сказали, что такой выбор понятен, но путь туда непрост, и плата будет немалой. И русский человек согласился на эту плату, какой бы она ни была.
- Продолжайте, Зюзя.
- И тогда, Чубайка, вы открыли русскому человеку страшную тайну.
За право находиться в этом доме ему придется стать табуреткой самому, потому что именно так живет весь мир, и людей этому обучают с детства…
- Ну и?
- А когда русский человек перекрестился и действительно стал табуреткой, вы объяснили, что в стране сейчас кризис. Поэтому огромных светлых домов на всех не хватит. И ему, то есть как бы уже ей, временно придется стоять в том же самом сарае, где и раньше. Но только в качестве табуретки.
- Интересно излагаете, Зюзя. И что дальше?
- А затем уже без всяких объяснений на табуретку уселась невидимая, но очень тяжелая задница, которая на своем языке разъяснила бывшему русскому человеку, что не следует интересоваться, чья она, потому что у табуреток тоже бывают проблемы. А лучше подумать о чем-нибудь другом. Например, о том, какая у него, то есть у нее, национальная идея…
- Вот. Наконец-то мы добрались до темы сегодняшней передачи, - сказал Чубайка, повернулся к телезрителю, и камера дала его крупным планом, оставив Зюзю за кадром. - Здравствуйте, дорогие россияне! Меня зовут Чубайка. А это, как вы догадались, Зюзя. Вообще-то он не такой дурень, каким мог показаться, но до него все слишком медленно доходит. Он не понимает, что табуретка в нынешних условиях молиться должна, чтобы привлечь к себе инвестора. А какой инвестор захочет, чтобы его называли задницей? Кстати, Зюзя, вы с рыночной точки зрения табурет никакой. Скрипите сильно - это я вам как единственный реальный инвестор говорю…
- Надо было код ввести, - сказал он, глядя на рыже-красную карту денежных островов. - Лебедкин, мы бы десять раз успели до полуночи. Ты можешь себе представить, а? Всего один звонок по телефону… А теперь что мы имеем? От мертвого осла уши.
И те к делу пришьют. Типа замкнутый круг. Безвозвратно. Знаешь, как это пятно мозгов на стене называется? Архипелаг Гуд Лак… Или нет, я с доктором Гулаго путаю…
Над словами «Табуретовка™ (та самая!)» был нарисован табурет. На нем сидел насупленный Зюзя, в ватнике и резиновых сапогах, с мормышкой в руке. Улыбающийся Чубайка, предупредительно изогнувшись, стоял рядом с подносом в руках; на подносе была бутылка, на которой можно было различить две крохотные фигурки в тех же позах: одну на табурете, а другую, изогнувшуюся, - с подносом. Подразумевалась бесконечность.
З: «Знаете, Чубайка, что такое история России в XX веке? Страна семьдесят лет строила лохотрон, хотя никто толком не знал, что это такое и как он должен работать. Потом кто-то умный сказал: «Давайте его распилим и продадим, а деньги поделим…»
Ч: Может быть, не все в нашей истории так мрачно и бессмысленно, Зюзя? Может быть, вы просто пропустили момент, когда лохотрон заработал?»
«3» и «Ч» стояли на этикетке в правильной последовательности. Только это совсем не радовало. А вилка, которой Степа выковыривал креветок из ледяного салата, совсем не портила настроения, несмотря на четыре зубца. Испортить его было нельзя.
На его экране беседовали трое: бритый наголо татарин в майке с надписью «KIKA», отечная женщина с красными волосами и юный морячок - тот самый, которого Степа видел в клубе «Перекресток». Москва прощалась со Сракандаевым.
Степа переключил программу и увидел Зюзю с Чубайкой. Анимационная группа успела среагировать на весть о трагедии - на рукавах Зюзи и Чубайки были траурные повязки, причем у Зюзи она была с красной полосой посередине. Одетый в бархатный халат Чубайка лежал на диване, покуривая кальянчик, а Зюзя в мокром ватнике стоял неподалеку и время от времени ударял лбом о стену, производя глухой загадочный звук.
- Знаете, Чубайка, - говорил он в промежутках между ударами, - наше общество напоминает мне организм, в котором функции мозга взяла на себя раковая опухоль!
- Эх, Зюзя, - отвечал Чубайка, выпуская струю дыма, - а как быть, если в этом организме все остальное - жопа?
- Чубайка, да как вы смеете? - От гнева Зюзя ударил головой в стену чуть сильнее.
- Зюзя, ну подумайте сами. Будь там что-то другое, опухоль, наверное, и не справилась бы.
- Так она и не справляется, Чубайка!
- А чего вы ждете, Зюзя, от опухоли на жопе?
На следующем канале был поэтический вечер.
Выступал седой титан-шестидесятник Арсений Витухновский. Махая в воздухе кулаком (что делало его слегка похожим на Зюзю), он читал:
Плачьте, бинокли и трубы подзорные!
Скушали ослика волки позорные.
Не доиграв, он уходит со сцены.
В черную щель закатились семь центов…»А этот откуда про семь центов знает? - подумал Степа, переключая канал. - Хотя да…»
Хоть это уже не играло никакой роли, почему-то не давала покоя мысль, которая пришла в голову сразу после удара молнии над дзенским садом камней - записать число «34» двоичным кодом.
Вернувшись в комнату, он сел за стол и взял в руку карандаш. Как это делается, он помнил с института. Тридцать четыре получалось из двух в первой степени плюс два в пятой. Коэффициенты при всех остальных степенях, от нулевой до четвертой, были равны нулю. Эти коэффициенты следовало записать справа налево. Результат был таким:
100010
Степа сразу понял, что у него получилась еще одна гексаграмма «Книги Перемен». Это становилось интересным. Он набрал номер Простислава.
- Але, Простислав? Срочно консультация нужна. Что это такое - вторая и шестая линии сплошные, а все остальные - прерывистые?
- Ошибки молодости, - ответил Простислав.
- Что - ошибки молодости?
- Гексаграмма такая - ошибки молодости. Номер четыре. Мын по- китайски. Другой перевод - недоразвитость…
Степа не помнил никакого диска в этом месте. Это мог быть только недавно повешенный на растяжке дорожный знак. Когда он прошел еще несколько метров, знак перестал отражать солнце. Степа увидел белый круг, окруженный красным кольцом. В круге была цифра «60». Рядом висел синий прямоугольник со стрелоподобной руной «Тир», похожим на журавля самолетиком и словом «Шереметьево-2».
«Вот оно, новое солнце, - почти спокойно подумал Степа, поднимая руку навстречу потоку машин. - Как все просто… Семнадцать лет ни о чем не волноваться. Вот только когда ноль шесть будет, тогда, наверно, придется круто. Ноль шесть или ноль девять? Опять в школу, весь джихад по новой… Ну да это не скоро. Не здесь. И, наверно, уже не со мной».
Цитаты из романа "Числа". Часть 1.