УСТОЙЧИВА ЛИ НАУКА К СТРЕССУ? Наука в СССР. Лорен Грэхэм
Ученые, изучающие природу в лаборатории, часто помещают объекты своих исследований в экстремальные условия. Изучая вещество при очень низких или очень высоких температурах или давлениях, разгоняя частицы материи до невероятных скоростей, убивая и расчленяя представителей фауны или флоры, исследуя поведение животных в условиях стресса, естествоиспытатели рассчитывают, что полученные при этом результаты окажутся информативными для познания природы вообще. Принято считать, что анализ экстремальных ситуаций способствует пониманию нормы.
Историки и социологи науки находятся в совершенно ином положении. Объект их исследований - сама наука, однако они, безусловно, не располагают возможностью помещать ученых и научный процесс в искусственно созданные и экстремальные условия для понимания того, как отреагируют первые и изменится по-следний. Тем не менее, если бы такие экстремальные ситуации могли быть обнаружены в новейшей истории, то их рассмотрение позволило бы нам кое-что понять о науке.
Лишь очень немногие из людей, живущих за пределами бывшего Советского Союза, имеют ясное представление об экстремальных условиях, - будь то масштабы фаворитизма или репрессий, - которым подвергалась наука в этой стране на протяжении жизни двух последних поколений. Даже многие граждане России, включая самих ученых, не осознают подлинного размаха того чрезвычайного эксперимента, в котором жили они и их родители. Советский Союз выделял на развитие науки и техники большую часть бюджета, чем любая другая из промышленно развитых стран мира, - но здесь же ученые подвергались и беспрецедентным репрессиям. После распада СССР ученые этой страны получили значительную политическую и интеллектуальную свободу, но в то же время они столкнулись с сокращением финансирования, также не имеющим аналогов в истории. Насколько устойчива наука к таким серьезным стрессам? Что важнее для науки: деньги или свобода? Советский и постсоветский периоды предоставляют отрезвляющий, даже шокирующий, материал для ответа на эти вопросы.
Советский опыт ставит обескураживающие проблемы перед людьми, убежденными в том, что наука - это хрупкий цветок, легко разрушаемый интеллектуальный импульс. В те годы, когда в СССР создавалась крупнейшая в мире научная структура, проводились исследования, за которые присуждались Нобелевские премии, строились стратегические ракеты и ядерное оружие, здесь также практиковались беспощадные репрессии среди ученых и инженеров. Даже если бы удалось составить список всех советских ученых, репрессированных органами госбезопасности, его длина была бы чудовищна. Я упомяну лишь некоторые наиболее выдающиеся фигуры.
В ряд советских ученых, арестованных и обвиненных в серьезных преступлениях, вошли люди, ставшие (либо до, либо после ареста) "звездами первой величины" в самых разных областях науки. Информацию об упоминаемых далее ученых и инженерах я черпал преимущественно из своих предшествующих исследований, а также из работ других авторов (см., например, [2-5]; список репрессированных специалистов приведен в [6, с. 317-328]).
И здесь названы лишь некоторые из наиболее известных. Между тем волны репрессий обрушивались и на ученых и инженеров среднего звена, не обойдя стороной ни одной области знания. Представляется вероятным, что к концу 1920-х гг. в Советском Союзе был арестован каждый второй инженер. Мы никогда не сможем точно выяснить процент арестованных ученых, но он был, по-видимому, ниже, чем среди инженеров. Однако известно, к примеру, что осенью 1928 г. в течение всего лишь нескольких недель были подвергнуты "чистке" 648 сотрудников Академии наук. Согласно официальным данным, опубликованным органами госбезопасности [7, с. 73; 8, с. 4], в подразделениях, подвергшихся проверке, в этот период было уволено или арестовано 19% сотрудников. А ведь пик "чисток" наступит только в 1937 году! (Так, в 1936-1937 гг. было арестовано около 20% советских астрономов [9].) Массовые аресты ученых продолжались до смерти Сталина в 1953 г., но и до 1956-1957 гг. некоторые из наиболее выдающихся ученых и инженеров все еще продолжали работать в тюремных лабораториях.
Даже теперь, спустя десятилетия после этих событий, любой человек, просматривающий приведенные данные, будет обескуражен. Когда историк науки из Принстонского университета (Princeton University) Чарльз Гиллиспи (Charles Gillispie) рецензировал мою книгу, в которой описывались эти невообразимые преследования, у него возник естественный вопрос: "Как вообще могла функционировать наука [в таких условиях]?" [10, с. 25]. Это - важный вопрос, рассмотрение которого озадачит тех, кто считает, что для процветания науки необходима свобода. Передо мною эта трудная проблема рельефно выявилась несколько лет назад.
Из 350 американских ученых, которым послала вопросник наша комиссия, ответили 275 человек (78,6%). Оценивая свои поездки в Советский Союз, 32,4% респондентов назвали их результаты "выдающимися", 42,3% - "очень хорошими", 18,8% - "удовлетворительными", 4,8% - "посредственными" и лишь 1,8% - "плохими".
Несмотря на то, что 75% всех респондентов, побывавших в СССР в период с конца 1950-х по начало 1970-х гг., охарактеризовали результаты своих поездок как "выдающиеся" или "очень хорошие", не следует считать эти оценки показателем их некритического или наивного отношения к советской действительности. Проведя в Советском Союзе многие месяцы, большинство из них познакомились с царившими там политическими ограничениями. Отвечая на вопрос о своем отношении к утверждению "Политическая ситуация в Советском Союзе препятствовала научной продуктивности поездки", 25,4% респондентов ответили - "полностью согласны", 47,3% - "согласны", 24,3% - "не согласны" и лишь 3,1% - "совершенно не согласны".
Кроме того, почти все американские ученые, побывавшие в СССР, сходились во мнении, что советская наука не столь блистательна, как американская, и многие из них были убеждены, что именно политические ограничения являются важной причиной неспособности грандиозной научной структуры Советского Союза в полной мере реализовать свой потенциал.
Все эти данные с необходимостью ведут нас к заключению, что американские ученые, имевшие опыт работы в тесном контакте со своими советскими коллегами, в большинстве своем имели вполне ясное представление о вмешательстве политики в жизнь советской науки и тем не менее не считали это вмешательство столь пагубным, чтобы воспрепятствовать проведению ценных научных исследований, включая коллективную работу на международном уровне.
По данным Государственного департамента США, в 1990-1993 гг. в США эмигрировало около 10 000 ученых и инженеров из стран бывшего СССР. В 1990 г. их насчитывалось около 2 000; в 1991 г. - 2 500; в 1992 г. - 3 000; а в 1993 г. - около 2 000 [18]. Согласно подсчетам французского Бюро по экономическому сотрудничеству и развитию, к осени 1993 г. из бывшего СССР эмигрировало почти 30 000 ученых. Эта оценка значительно выше данных Госдепартамента США, однако она включает отток во все страны, а также всех эмигрантов с высшим естественнонаучным или инженерным образованием, среди которых те, кто на момент эмиграции были действующими научными сотрудниками в области естественных наук, составляли явное меньшинство. Сотрудник аппарата Национальной академии наук в Вашингтоне Гленн Швейцер (Glenn Schweitzer) подсчитал, что к 1995 г. эмигрировало только около 2 000 действующих научных сотрудников с учеными степенями в области естественных наук, - что составляет весьма незначительный процент всего научного сообщества, хотя, вероятно, и включающий в себя ряд его лучших представителей.
За последние 70 лет наука в России и Советском Союзе испытала два великих кризиса. В 1929-1953 гг. советская наука была подвергнута политическим репрессиям, не имевшим прецедента в новейшей истории. В этот период десятки тысяч ученых были арестованы и брошены в тюрьмы; многие из них были казнены. Начиная с 1989 г. наука в странах бывшего СССР оказалась в финансовом кризисе, который продолжается до сих пор. Глубина этого кризиса также не имеет аналогов в новейшей истории: за эти годы ассигнования на научные исследования были урезаны до менее чем десятой части от их былых объемов. Что же может сказать нам о науке анализ столь мучительных злоключений, выпавших на ее долю?
Первый вывод, который может быть сделан из анализа этого чудовищного исторического эксперимента, состоит в том, что наука невероятно устойчива: она способна выносить такие удары, которые - если оценивать их абстрактно, не зная об историческом опыте российской науки - посчитал бы смертельными практически каждый. Несомненно, российская наука мучительно страдала как во время сталинских "чисток", так и во время постсоветских экономических потрясений, и эти стрессовые ситуации подрывали ее продуктивность и творческий потенциал. Но поразительный вывод, к которому с необходимостью приводит нас анализ этого исторического опыта, заключается в том, что наука способна переживать невероятные невзгоды. Советские физики получили пять Нобелевских премий - за работы, сделанные в 1930-1940-х гг., в период тирании и террора. Один из них, П. Л. Капица, был насильно репатриирован по приказу Сталина всего лишь за три года до того, как выполнил свое наиболее важное исследование.
Второй вывод, который следует сделать из анализа исторического опыта российской науки, возможно, глубоко обеспокоит защитников свободы научного творчества. Что важнее для науки - свобода или деньги? Советский и российский опыт указывает на то, что деньги важнее. На протяжении всего периода сталинского террора, когда органы госбезопасности регулярно арестовывали ученых и инженеров, советское правительство "закачивало" деньги в сферу науки и техники с таким размахом, которого едва ли когда-либо достигало любое другое правительство, а советские идеологи подчеркивали приоритет карьеры в этой сфере перед всеми остальными профессиями. Набор студентов на научные и инженерные специальности рос в астрономических масштабах. На каждого арестованного ученого или инженера всегда находилось несколько других, готовых занять освободившееся место. Лучшие советские самолеты были разработаны в тюремных лабораториях, учрежденных специально с этой целью, а советским атомным проектом, приведшим к созданию ядерного оружия задолго до сроков, прогнозировавшихся большинством западных лидеров, руководил глава НКВД Лаврентий Берия, один из самых кровавых палачей в истории.
Ныне установлено, что важную роль в создании советского ядерного оружия сыграл шпионаж - получение секретной информации о Манхэттенском проекте, несомненно, помогло СССР построить собственную атомную бомбу. Однако, по мнению многих аналитиков, отсутствие такой информации могло бы замедлить создание советской атомной бомбы самое большее на несколько лет. Более того, СССР построил водородную бомбу вполне самостоятельно, по оригинальному проекту, и сделал это раньше США.
В своих "Воспоминаниях" Сахаров писал, как в 1950-1953 гг. ему приходилось видеть из окна своего кабинета в Арзамасе-16 колонны заключенных, марширующих под вооруженной охраной [25, с. 155-186]. Его беспокоила окружавшая его жестокость, однако это беспокойство, по-видимому, не помешало его научному творчеству. Именно в те годы он и И. Е. Тамм разработали оригинальный тороидальный метод управления термоядерными реакциями, - который до сих пор доминирует в этой области, как в России, так и в других странах, включая США.
Советские ученые верно служили системе, несмотря на то что у многих из них были арестованы или казнены друзья и члены семей. Как нам теперь известно, Манхэттенскому проекту США досаждали шпионы - ученые, желавшие поведать о его секретах иностранным разведкам
Крупный специалист по истории советского атомного проекта Дэвид Холлоуэй (David Holloway) тщательно документировал шпионскую деятельность Клауса Фукса (Klaus Fuchs), Алана Нанна Мэя (Alan Nunn May), Джона Кейрнкросса (John Cairncross) и Дональда Маклина (Donald Maclean). Более того, по его мнению, на американской территории действовали и другие шпионы, которые до сих пор не разоблачены. В частности, он утверждает, что "кто-то передавал информацию о работе Сиборга и Сегре в Беркли", а также ссылается на заявление некоего источника из КГБ, по словам которого, "в лучшем случае половина" агентов, передававших сведения о Манхэттенском проекте Советскому Союзу, была раскрыта. В то же время Холлоуэй отвергает как безосновательное сенсационное заявление руководителя советского шпионажа Павла Судоплатова о том, что такие известные ученые, как Ферми, Бор и Сциллард, сознательно передавали атомные секреты Советскому Союзу (см. [24, с. 82-84, 90-95, 103-108, 138, 174, 222-223], а также [26, с. 3, 172, 192, 196-197]). Однако не известно ни одного случая предательства среди советских ученых из атомного проекта Берии - и это при том, что в Советском Союзе царила тирания, а соперничавшие с ним Соединенные Штаты были демократическим государством. Если существуют более высокие принципы, чем политическая лояльность, то можно было бы привести веские моральные аргументы в пользу предательства сталинского Советского Союза.
Так почему же советские ученые так честно работали на систему, которая так жестоко с ними обращалась? Этот вопрос приводит нас к глубоким и сложным психологическим проблемам, которые никогда не получат исчерпывающего объяснения. Всегда останется нечто необъяснимое в лояльности советских ученых перед лицом той жестокости, которой они подвергались. И все же я думаю, что в объяснении этого удивительного феномена может быть достигнут некоторый прогресс. Можно указать по меньшей мере две причины такой лояльности, одна из которых связана со спецификой Советского Союза, а другая - со спецификой науки.
Многие советские ученые верили (или хотели верить), что, несмотря на вопиющие условия, в которых они жили при Сталине, советский эксперимент и социализм являются важным историческим достижением, ценности которого должны быть сохранены. Несомненно, они были убеждены, что по сравнению с гитлеровским фашизмом советский социализм открывает более широкие просторы для человеческого развития, - если только им удастся пережить сталинскую тиранию. В воспоминаниях многих советских ученых можно найти свидетельства этой глубинной приверженности социалистическим идеям и стремлению их страны создать общество, отличное от капиталистического.
Вторая причина лояльности советских ученых касается собственно науки. Наука (особенно ее абстрактные области, в которых российские ученые более всего преуспели) дает пристанище тому, кто пытается выжить в буре насилия, при этом сохраняя некое ощущение собственного достоинства. Парадоксальным образом репрессии могли способствовать усилению энергии, с которой ученые отдавались своему делу. В Советском Союзе сталинских времен мир за пределами лаборатории был опасен и беден развлечениями. В результате жизнь многих ученых оказалась практически полностью поглощена наукой. Погружаясь в свою работу, талантливые советские ученые стремились укрыться от политических бурь и морального разложения, царивших вокруг. Даже будучи арестованными, они порой продолжали свои исследования в тюрьмах и лагерях. Научная работа была единственным делом, придававшим смысл их жизни, единственной областью, где они могли служить истине, не вступая непременно в конфликт с системой. Лишь физическое уничтожение могло оборвать - и, к сожалению, слишком часто обрывало - их привязанность к науке.
Многим американцам эта привязанность к науке как к убежищу от злокачественной политической атмосферы может показаться странной и чуждой. Тем не менее, мне самому довелось по крайней мере однажды столкнуться с чем-то подобным в Соединенных Штатах. В 1969-1970 гг. я провел год в качестве стипендиата при Институте высших исследований в Принстоне (штат Нью-Джерси), - возможно, самом академичном интеллектуальном центре США. Год, который я там находился, был, по-видимому, худшим моментом въетнамской войны - именно в это время по всей Америке пошла волна протестов и антивоенных демонстраций. В тот год американские солдаты зверски расправились с мирными жителями вьетнамской деревни Ми-Лэй, вызвав шквал возмущения среди своих соотечественников.
Ученые института (среди которых было много физиков-теоретиков и математиков) были сильно угнетены этими событиями, однако их самая обычная реакция заключалась в стремлении как можно глубже погрузиться в работу, в надежде, что все треволнения так или иначе пройдут. Внешний мир представлялся им царством насилия и неправды; отдаваясь своей работе, они могли сохранять верность высоким идеалам научного творчества и объективности. Те из них, которые отличались наибольшей рефлексивностью (так же, как и наиболее рефлексивные среди советских ученых сталинской эпохи), отдавали себе отчет в моральной уязвимости собственной позиции, однако привлекательность науки при таких условиях только росла.
После Сталина в Советском Союзе насчитывалось более половины геологов мира и почти половина инженеров. К середине 1980-х гг. Россия в несколько раз превосходила США по такому показателю, как "плотность" штатных ученых и инженеров в России (т. е. их доля в общем населении страны). Если бы кому-то из социологов науки пришла в голову дьявольская затея - провести эксперимент для ответа на вопрос: "Что важнее для науки - свобода или деньги?", то ему (или ей) едва ли удалось бы изобрести что-либо более эксцентричное и наглядное, чем сравнение Советского Союза сталинской эпохи и России постсоветского периода. Картина ущерба, нанесенного науке в России за последние годы, вынуждает нас заключить, что финансовый кризис постсоветского периода подвел российскую науку гораздо ближе к грани вымирания, чем политические репрессии сталинских времен. В настоящее время наука в России висит на волоске - пусть даже российские ученые сегодня имеют больше политической свободы, чем в любой другой период истории своей страны. В противоположность сталинской эпохе, когда набор студентов на научные специальности бурно разрастался, в последние годы он пошел на убыль. Те же, кто оканчивает вузы, сталкиваются с огромными трудностями: в 1995 г. более трех четвертей выпускников Московского университета в области естественных наук не смогли найти работу по полученной специальности (см. [27, с. 7]). Многие авторитетные ученые либо эмигрировали, либо покинули свои лаборатории и избрали более прибыльные виды деятельности, повинуясь отчаянному стремлению выжить. Закупки оборудования (за исключением тех, которые финансируются из иностранных источников) по существу прекратились.
Но сколь бы отчаянной ни была нынешняя ситуация в российской науке, я все-таки не согласен с теми, кто заявляет о ее смерти. В России по-прежнему много молодых студентов и именитых ученых, которые настолько преданны научным исследованиям, что готовы продолжать свою работу почти в любых условиях. Устойчивость российской науки сегодня впечатляет так же, как и во времена сталинских репрессий. Вместе с тем, надо признать, что экономический кризис 1990-х гг. подвел российскую науку к гибели ближе, чем политические репрессии сталинских времен. И это признание может побудить нас к ревизии наших постулатов о необходимых условиях развития науки.
Пример России показывает, что, по крайней мере в экстремальных случаях, деньги важнее для науки, чем свобода, - но, конечно же, самые лучшие научные исследования будут делаться там, где есть и свобода, и деньги. Американские ученые настолько привыкли и к тому, и к другому, что утратили способность к сравнительной оценке их важности. Бывали моменты, когда и американским ученым приходилось испытывать экономические трудности (Великая депрессия 1930-х гг., сокращение федеральных ассигнований на науку после окончания "холодной войны") или политические преследования ("охота на ведьм", организованная сенатором Джозефом Маккарти (Joseph McCarthy) в годы самой "холодной войны") - однако эти испытания были настолько ничтожнее тех, которые выпали на долю ученых в России, что их едва ли можно сравнивать друг с другом. Российский опыт поистине не имеет себе равных, и поэтому он должен привлечь к себе наше внимание.
Источники:
VIVOS VOCO, полный текст А. Ю. Стручков, перевод
Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе. Лорен Грэхэм
Социальная история отечественной науки
Ну, пишет и пишет. У меня другое мнение. Свобода важнее. Обсуждение в ЖЖ
Graham L. What Have We Learned About Science and Technology from the Russian Experience?
Stanford: Stanford University Press, 1998. P. 52-73.
Историки и социологи науки находятся в совершенно ином положении. Объект их исследований - сама наука, однако они, безусловно, не располагают возможностью помещать ученых и научный процесс в искусственно созданные и экстремальные условия для понимания того, как отреагируют первые и изменится по-следний. Тем не менее, если бы такие экстремальные ситуации могли быть обнаружены в новейшей истории, то их рассмотрение позволило бы нам кое-что понять о науке.
Лишь очень немногие из людей, живущих за пределами бывшего Советского Союза, имеют ясное представление об экстремальных условиях, - будь то масштабы фаворитизма или репрессий, - которым подвергалась наука в этой стране на протяжении жизни двух последних поколений. Даже многие граждане России, включая самих ученых, не осознают подлинного размаха того чрезвычайного эксперимента, в котором жили они и их родители. Советский Союз выделял на развитие науки и техники большую часть бюджета, чем любая другая из промышленно развитых стран мира, - но здесь же ученые подвергались и беспрецедентным репрессиям. После распада СССР ученые этой страны получили значительную политическую и интеллектуальную свободу, но в то же время они столкнулись с сокращением финансирования, также не имеющим аналогов в истории. Насколько устойчива наука к таким серьезным стрессам? Что важнее для науки: деньги или свобода? Советский и постсоветский периоды предоставляют отрезвляющий, даже шокирующий, материал для ответа на эти вопросы.
Советский опыт ставит обескураживающие проблемы перед людьми, убежденными в том, что наука - это хрупкий цветок, легко разрушаемый интеллектуальный импульс. В те годы, когда в СССР создавалась крупнейшая в мире научная структура, проводились исследования, за которые присуждались Нобелевские премии, строились стратегические ракеты и ядерное оружие, здесь также практиковались беспощадные репрессии среди ученых и инженеров. Даже если бы удалось составить список всех советских ученых, репрессированных органами госбезопасности, его длина была бы чудовищна. Я упомяну лишь некоторые наиболее выдающиеся фигуры.
В ряд советских ученых, арестованных и обвиненных в серьезных преступлениях, вошли люди, ставшие (либо до, либо после ареста) "звездами первой величины" в самых разных областях науки. Информацию об упоминаемых далее ученых и инженерах я черпал преимущественно из своих предшествующих исследований, а также из работ других авторов (см., например, [2-5]; список репрессированных специалистов приведен в [6, с. 317-328]).
И здесь названы лишь некоторые из наиболее известных. Между тем волны репрессий обрушивались и на ученых и инженеров среднего звена, не обойдя стороной ни одной области знания. Представляется вероятным, что к концу 1920-х гг. в Советском Союзе был арестован каждый второй инженер. Мы никогда не сможем точно выяснить процент арестованных ученых, но он был, по-видимому, ниже, чем среди инженеров. Однако известно, к примеру, что осенью 1928 г. в течение всего лишь нескольких недель были подвергнуты "чистке" 648 сотрудников Академии наук. Согласно официальным данным, опубликованным органами госбезопасности [7, с. 73; 8, с. 4], в подразделениях, подвергшихся проверке, в этот период было уволено или арестовано 19% сотрудников. А ведь пик "чисток" наступит только в 1937 году! (Так, в 1936-1937 гг. было арестовано около 20% советских астрономов [9].) Массовые аресты ученых продолжались до смерти Сталина в 1953 г., но и до 1956-1957 гг. некоторые из наиболее выдающихся ученых и инженеров все еще продолжали работать в тюремных лабораториях.
Даже теперь, спустя десятилетия после этих событий, любой человек, просматривающий приведенные данные, будет обескуражен. Когда историк науки из Принстонского университета (Princeton University) Чарльз Гиллиспи (Charles Gillispie) рецензировал мою книгу, в которой описывались эти невообразимые преследования, у него возник естественный вопрос: "Как вообще могла функционировать наука [в таких условиях]?" [10, с. 25]. Это - важный вопрос, рассмотрение которого озадачит тех, кто считает, что для процветания науки необходима свобода. Передо мною эта трудная проблема рельефно выявилась несколько лет назад.
Из 350 американских ученых, которым послала вопросник наша комиссия, ответили 275 человек (78,6%). Оценивая свои поездки в Советский Союз, 32,4% респондентов назвали их результаты "выдающимися", 42,3% - "очень хорошими", 18,8% - "удовлетворительными", 4,8% - "посредственными" и лишь 1,8% - "плохими".
Несмотря на то, что 75% всех респондентов, побывавших в СССР в период с конца 1950-х по начало 1970-х гг., охарактеризовали результаты своих поездок как "выдающиеся" или "очень хорошие", не следует считать эти оценки показателем их некритического или наивного отношения к советской действительности. Проведя в Советском Союзе многие месяцы, большинство из них познакомились с царившими там политическими ограничениями. Отвечая на вопрос о своем отношении к утверждению "Политическая ситуация в Советском Союзе препятствовала научной продуктивности поездки", 25,4% респондентов ответили - "полностью согласны", 47,3% - "согласны", 24,3% - "не согласны" и лишь 3,1% - "совершенно не согласны".
Кроме того, почти все американские ученые, побывавшие в СССР, сходились во мнении, что советская наука не столь блистательна, как американская, и многие из них были убеждены, что именно политические ограничения являются важной причиной неспособности грандиозной научной структуры Советского Союза в полной мере реализовать свой потенциал.
Все эти данные с необходимостью ведут нас к заключению, что американские ученые, имевшие опыт работы в тесном контакте со своими советскими коллегами, в большинстве своем имели вполне ясное представление о вмешательстве политики в жизнь советской науки и тем не менее не считали это вмешательство столь пагубным, чтобы воспрепятствовать проведению ценных научных исследований, включая коллективную работу на международном уровне.
По данным Государственного департамента США, в 1990-1993 гг. в США эмигрировало около 10 000 ученых и инженеров из стран бывшего СССР. В 1990 г. их насчитывалось около 2 000; в 1991 г. - 2 500; в 1992 г. - 3 000; а в 1993 г. - около 2 000 [18]. Согласно подсчетам французского Бюро по экономическому сотрудничеству и развитию, к осени 1993 г. из бывшего СССР эмигрировало почти 30 000 ученых. Эта оценка значительно выше данных Госдепартамента США, однако она включает отток во все страны, а также всех эмигрантов с высшим естественнонаучным или инженерным образованием, среди которых те, кто на момент эмиграции были действующими научными сотрудниками в области естественных наук, составляли явное меньшинство. Сотрудник аппарата Национальной академии наук в Вашингтоне Гленн Швейцер (Glenn Schweitzer) подсчитал, что к 1995 г. эмигрировало только около 2 000 действующих научных сотрудников с учеными степенями в области естественных наук, - что составляет весьма незначительный процент всего научного сообщества, хотя, вероятно, и включающий в себя ряд его лучших представителей.
За последние 70 лет наука в России и Советском Союзе испытала два великих кризиса. В 1929-1953 гг. советская наука была подвергнута политическим репрессиям, не имевшим прецедента в новейшей истории. В этот период десятки тысяч ученых были арестованы и брошены в тюрьмы; многие из них были казнены. Начиная с 1989 г. наука в странах бывшего СССР оказалась в финансовом кризисе, который продолжается до сих пор. Глубина этого кризиса также не имеет аналогов в новейшей истории: за эти годы ассигнования на научные исследования были урезаны до менее чем десятой части от их былых объемов. Что же может сказать нам о науке анализ столь мучительных злоключений, выпавших на ее долю?
Первый вывод, который может быть сделан из анализа этого чудовищного исторического эксперимента, состоит в том, что наука невероятно устойчива: она способна выносить такие удары, которые - если оценивать их абстрактно, не зная об историческом опыте российской науки - посчитал бы смертельными практически каждый. Несомненно, российская наука мучительно страдала как во время сталинских "чисток", так и во время постсоветских экономических потрясений, и эти стрессовые ситуации подрывали ее продуктивность и творческий потенциал. Но поразительный вывод, к которому с необходимостью приводит нас анализ этого исторического опыта, заключается в том, что наука способна переживать невероятные невзгоды. Советские физики получили пять Нобелевских премий - за работы, сделанные в 1930-1940-х гг., в период тирании и террора. Один из них, П. Л. Капица, был насильно репатриирован по приказу Сталина всего лишь за три года до того, как выполнил свое наиболее важное исследование.
Второй вывод, который следует сделать из анализа исторического опыта российской науки, возможно, глубоко обеспокоит защитников свободы научного творчества. Что важнее для науки - свобода или деньги? Советский и российский опыт указывает на то, что деньги важнее. На протяжении всего периода сталинского террора, когда органы госбезопасности регулярно арестовывали ученых и инженеров, советское правительство "закачивало" деньги в сферу науки и техники с таким размахом, которого едва ли когда-либо достигало любое другое правительство, а советские идеологи подчеркивали приоритет карьеры в этой сфере перед всеми остальными профессиями. Набор студентов на научные и инженерные специальности рос в астрономических масштабах. На каждого арестованного ученого или инженера всегда находилось несколько других, готовых занять освободившееся место. Лучшие советские самолеты были разработаны в тюремных лабораториях, учрежденных специально с этой целью, а советским атомным проектом, приведшим к созданию ядерного оружия задолго до сроков, прогнозировавшихся большинством западных лидеров, руководил глава НКВД Лаврентий Берия, один из самых кровавых палачей в истории.
Ныне установлено, что важную роль в создании советского ядерного оружия сыграл шпионаж - получение секретной информации о Манхэттенском проекте, несомненно, помогло СССР построить собственную атомную бомбу. Однако, по мнению многих аналитиков, отсутствие такой информации могло бы замедлить создание советской атомной бомбы самое большее на несколько лет. Более того, СССР построил водородную бомбу вполне самостоятельно, по оригинальному проекту, и сделал это раньше США.
В своих "Воспоминаниях" Сахаров писал, как в 1950-1953 гг. ему приходилось видеть из окна своего кабинета в Арзамасе-16 колонны заключенных, марширующих под вооруженной охраной [25, с. 155-186]. Его беспокоила окружавшая его жестокость, однако это беспокойство, по-видимому, не помешало его научному творчеству. Именно в те годы он и И. Е. Тамм разработали оригинальный тороидальный метод управления термоядерными реакциями, - который до сих пор доминирует в этой области, как в России, так и в других странах, включая США.
Советские ученые верно служили системе, несмотря на то что у многих из них были арестованы или казнены друзья и члены семей. Как нам теперь известно, Манхэттенскому проекту США досаждали шпионы - ученые, желавшие поведать о его секретах иностранным разведкам
Крупный специалист по истории советского атомного проекта Дэвид Холлоуэй (David Holloway) тщательно документировал шпионскую деятельность Клауса Фукса (Klaus Fuchs), Алана Нанна Мэя (Alan Nunn May), Джона Кейрнкросса (John Cairncross) и Дональда Маклина (Donald Maclean). Более того, по его мнению, на американской территории действовали и другие шпионы, которые до сих пор не разоблачены. В частности, он утверждает, что "кто-то передавал информацию о работе Сиборга и Сегре в Беркли", а также ссылается на заявление некоего источника из КГБ, по словам которого, "в лучшем случае половина" агентов, передававших сведения о Манхэттенском проекте Советскому Союзу, была раскрыта. В то же время Холлоуэй отвергает как безосновательное сенсационное заявление руководителя советского шпионажа Павла Судоплатова о том, что такие известные ученые, как Ферми, Бор и Сциллард, сознательно передавали атомные секреты Советскому Союзу (см. [24, с. 82-84, 90-95, 103-108, 138, 174, 222-223], а также [26, с. 3, 172, 192, 196-197]). Однако не известно ни одного случая предательства среди советских ученых из атомного проекта Берии - и это при том, что в Советском Союзе царила тирания, а соперничавшие с ним Соединенные Штаты были демократическим государством. Если существуют более высокие принципы, чем политическая лояльность, то можно было бы привести веские моральные аргументы в пользу предательства сталинского Советского Союза.
Так почему же советские ученые так честно работали на систему, которая так жестоко с ними обращалась? Этот вопрос приводит нас к глубоким и сложным психологическим проблемам, которые никогда не получат исчерпывающего объяснения. Всегда останется нечто необъяснимое в лояльности советских ученых перед лицом той жестокости, которой они подвергались. И все же я думаю, что в объяснении этого удивительного феномена может быть достигнут некоторый прогресс. Можно указать по меньшей мере две причины такой лояльности, одна из которых связана со спецификой Советского Союза, а другая - со спецификой науки.
Многие советские ученые верили (или хотели верить), что, несмотря на вопиющие условия, в которых они жили при Сталине, советский эксперимент и социализм являются важным историческим достижением, ценности которого должны быть сохранены. Несомненно, они были убеждены, что по сравнению с гитлеровским фашизмом советский социализм открывает более широкие просторы для человеческого развития, - если только им удастся пережить сталинскую тиранию. В воспоминаниях многих советских ученых можно найти свидетельства этой глубинной приверженности социалистическим идеям и стремлению их страны создать общество, отличное от капиталистического.
Вторая причина лояльности советских ученых касается собственно науки. Наука (особенно ее абстрактные области, в которых российские ученые более всего преуспели) дает пристанище тому, кто пытается выжить в буре насилия, при этом сохраняя некое ощущение собственного достоинства. Парадоксальным образом репрессии могли способствовать усилению энергии, с которой ученые отдавались своему делу. В Советском Союзе сталинских времен мир за пределами лаборатории был опасен и беден развлечениями. В результате жизнь многих ученых оказалась практически полностью поглощена наукой. Погружаясь в свою работу, талантливые советские ученые стремились укрыться от политических бурь и морального разложения, царивших вокруг. Даже будучи арестованными, они порой продолжали свои исследования в тюрьмах и лагерях. Научная работа была единственным делом, придававшим смысл их жизни, единственной областью, где они могли служить истине, не вступая непременно в конфликт с системой. Лишь физическое уничтожение могло оборвать - и, к сожалению, слишком часто обрывало - их привязанность к науке.
Многим американцам эта привязанность к науке как к убежищу от злокачественной политической атмосферы может показаться странной и чуждой. Тем не менее, мне самому довелось по крайней мере однажды столкнуться с чем-то подобным в Соединенных Штатах. В 1969-1970 гг. я провел год в качестве стипендиата при Институте высших исследований в Принстоне (штат Нью-Джерси), - возможно, самом академичном интеллектуальном центре США. Год, который я там находился, был, по-видимому, худшим моментом въетнамской войны - именно в это время по всей Америке пошла волна протестов и антивоенных демонстраций. В тот год американские солдаты зверски расправились с мирными жителями вьетнамской деревни Ми-Лэй, вызвав шквал возмущения среди своих соотечественников.
Ученые института (среди которых было много физиков-теоретиков и математиков) были сильно угнетены этими событиями, однако их самая обычная реакция заключалась в стремлении как можно глубже погрузиться в работу, в надежде, что все треволнения так или иначе пройдут. Внешний мир представлялся им царством насилия и неправды; отдаваясь своей работе, они могли сохранять верность высоким идеалам научного творчества и объективности. Те из них, которые отличались наибольшей рефлексивностью (так же, как и наиболее рефлексивные среди советских ученых сталинской эпохи), отдавали себе отчет в моральной уязвимости собственной позиции, однако привлекательность науки при таких условиях только росла.
После Сталина в Советском Союзе насчитывалось более половины геологов мира и почти половина инженеров. К середине 1980-х гг. Россия в несколько раз превосходила США по такому показателю, как "плотность" штатных ученых и инженеров в России (т. е. их доля в общем населении страны). Если бы кому-то из социологов науки пришла в голову дьявольская затея - провести эксперимент для ответа на вопрос: "Что важнее для науки - свобода или деньги?", то ему (или ей) едва ли удалось бы изобрести что-либо более эксцентричное и наглядное, чем сравнение Советского Союза сталинской эпохи и России постсоветского периода. Картина ущерба, нанесенного науке в России за последние годы, вынуждает нас заключить, что финансовый кризис постсоветского периода подвел российскую науку гораздо ближе к грани вымирания, чем политические репрессии сталинских времен. В настоящее время наука в России висит на волоске - пусть даже российские ученые сегодня имеют больше политической свободы, чем в любой другой период истории своей страны. В противоположность сталинской эпохе, когда набор студентов на научные специальности бурно разрастался, в последние годы он пошел на убыль. Те же, кто оканчивает вузы, сталкиваются с огромными трудностями: в 1995 г. более трех четвертей выпускников Московского университета в области естественных наук не смогли найти работу по полученной специальности (см. [27, с. 7]). Многие авторитетные ученые либо эмигрировали, либо покинули свои лаборатории и избрали более прибыльные виды деятельности, повинуясь отчаянному стремлению выжить. Закупки оборудования (за исключением тех, которые финансируются из иностранных источников) по существу прекратились.
Но сколь бы отчаянной ни была нынешняя ситуация в российской науке, я все-таки не согласен с теми, кто заявляет о ее смерти. В России по-прежнему много молодых студентов и именитых ученых, которые настолько преданны научным исследованиям, что готовы продолжать свою работу почти в любых условиях. Устойчивость российской науки сегодня впечатляет так же, как и во времена сталинских репрессий. Вместе с тем, надо признать, что экономический кризис 1990-х гг. подвел российскую науку к гибели ближе, чем политические репрессии сталинских времен. И это признание может побудить нас к ревизии наших постулатов о необходимых условиях развития науки.
Пример России показывает, что, по крайней мере в экстремальных случаях, деньги важнее для науки, чем свобода, - но, конечно же, самые лучшие научные исследования будут делаться там, где есть и свобода, и деньги. Американские ученые настолько привыкли и к тому, и к другому, что утратили способность к сравнительной оценке их важности. Бывали моменты, когда и американским ученым приходилось испытывать экономические трудности (Великая депрессия 1930-х гг., сокращение федеральных ассигнований на науку после окончания "холодной войны") или политические преследования ("охота на ведьм", организованная сенатором Джозефом Маккарти (Joseph McCarthy) в годы самой "холодной войны") - однако эти испытания были настолько ничтожнее тех, которые выпали на долю ученых в России, что их едва ли можно сравнивать друг с другом. Российский опыт поистине не имеет себе равных, и поэтому он должен привлечь к себе наше внимание.
Источники:
VIVOS VOCO, полный текст А. Ю. Стручков, перевод
Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе. Лорен Грэхэм
Социальная история отечественной науки
Ну, пишет и пишет. У меня другое мнение. Свобода важнее. Обсуждение в ЖЖ
Graham L. What Have We Learned About Science and Technology from the Russian Experience?
Stanford: Stanford University Press, 1998. P. 52-73.