Васильев Лев Мстиславович. Экономист. Из книги 1954
"...Студенты постигают марксистскую идеологию, ее материалистическую сущность. Экономика - базис. Всё остальное - надстройка. Только это якобы дает ключ к разрешению всех мировых проблем.
В каком направлении будет развиваться победоносная революция, уже оправившаяся от ран, нанесенных гражданской войной и периодом военного коммунизма?
На первом этапе победа завоевана. Какой ценой заплачено за эту победу? На этот вопрос профессура не дает ответа.
Выдержки из Маркса заучиваются студентами наизусть. Зазубрить и щегольнуть на лекции цитатой Маркса по памяти считается «хорошим тоном».
Утверждение Маркса о росте народонаселения в условиях коммунистических общественных форм вызывает у студентов недоумение.
Группа студентов «Плехановки» принимала участие в подготовке материалов к пятилетнему плану развития промышленности. Один из элементов этой разработки - проблема* народонаселения. Материалы Центрального Статистического Управления, проработанные при участии студентов, показывают, что за период 1914-23 г.г. Россия потеряла 30,5 миллионов жизней. Людские потери отбросили страну назад в поступательном темпе экономического развития. Каким же путем пойдет дальнейшее развитие экономической жизни страны?
На очередь поставлена коренная реконструкция всего народного хозяйства. Но откуда взять капиталы? Страна зажата в кольце ненависти, классовой вражды и страха.
Жирные нэпманы, эти «недорезанные буржуи», пользуются благами новой экономической политики. Их сытые лица, бобровые воротники и добротные шубы раздражают суровых победителей гражданской войны.
Оппозиционная борьба партийных групп захватила широкие круги студенчества. Какую роль сыграют троцкистская и бухаринская партийные группы в разрешении проблем экономического развития?
Преображенский - теоретик левой оппозиции - предлагает зажать крестьянство жестокой политикой цен. Но крестьянство составляет 80% населения. Как будет реагировать крестьянство, требующее золотого денежного обращения, на экономическую экспансию?
Блестящий Бухарин - кумир студенчества, предлагает иной путь экономического процветания, основанный на свободном развитии, свободно складывающихся цен на рынке и постепенного «врастания кулака в социализм». Какой путь будет выбран?
Эти и другие экономические проблемы волнуют меня и моих друзей однокурсников.
Вспоминаются наши диспуты с другими студентами о пресловутых «ножницах». Мы с Леонидом сходимся в пессимистической оценке экономической обстановки. Цены на промышленные товары растут, на много опережая цены на сельскохозяйственные продукты. Кривая разрыва ширится. Что дальше? Бюрократизация государственного аппарата управления прогрессирует. Какими путями можно выровнять цены? Вполне очевидно, что партия не откажется от государственной монополии промышленного производства и от вооружений. В этом случае охват всего хозяйства государственными монополиями неизбежен. Что утверждает Преображенский? Монополия, всеобщая государственная монополия позволит проводить политику цен, которая будет лишь другой формой налогового обложения. На разговорном языке это означает провозглашение безудержной спекуляции на ценах.
Непомерно разбухшие расходы на управленческий аппарат и армию можно финансировать только путем всё большей эксплоатации населения. Очевидно, что только этот путь остается у советской государственной системы. Неизбежность основных экономических законов будет диктовать и социально-экономическую политику.
Нам представляется, что партия оденет на шею народу монопольную политику цен. Внутрипромыш-ленное накопление будет определяться не качеством и эффективностью работы, а в решающей степени политикой цен. Всеобъемлющая монополия дает рост бюджетных поступлений.
Крестьянство, лишенное права собственности на землю и орудия производства, будет сломлено, даже если для этого потребуется принести в жертву десяток миллионов жизней зажиточных крестьян. И тогда круг монополии будет замкнут. Конечно, это один из возможных путей экономического развития, но он не единственный. Ленин утверждает: всякая монополия это застой - загнивание; монополистический государственный капитализм - это военная каторга для рабочих. Подобные высказывания говорят сами за себя. Но Ленин тяжело болен, а смерть его может многое изменить...
Мне вспоминается одно из изречений Ленина: «Производительность труда, это в последнем счете, самое важное, самое главное для подъема нового общественного строя. Капитализм может быть окончательно побежден и будет окончательно побежден тем, что социализм создаст новую, гораздо более высокую производительность труда».
Самое важное!
Да. В области экономического развития это самое главное. Богатство нации; уровень жизни всех нас в конце концов определяется уровнем производительности. Но даст ли новая - коммунистическая форма общественного устройства - увеличение производительности?
Правильно ли было ломать все устои жизни общества во имя этого призрачно возможного увеличения «производительности»?
Во всяком случае, на первых порах развития новых форм оказалось, что производительность резко упала, особенно в промышленном производстве. Захочет ли, и правильно ли, чтобы крестьянство взяло на свои харчи нового «гегемона» - рабочий класс?
После окончания института в 1926 году передо мной встала задача выбора моего делового пути. Под влиянием «смуты», царившей в столице, и по совету близких моих друзей, я решил поехать работать на пару лет на периферию, в одну из республиканских столиц, где как мне казалось, вдали от московской бюрократии, поле деятельности будет шире.
Вместо двух лет, мне пришлось проработать в столице Узбекистана девять лет и сродниться с жизнью этого края и его людьми.
Получив назначение, я по путевке отдела кадров Наркомата выехал в Среднюю Азию. Мне не хотелось оставаться работать в центральных органах Москвы, хотелось поработать там, где ощущается недостаток в специалистах, где не так будет стеснена инициатива смолодого советского специалиста^ как нас называли на выпускном вечере в институте.
Средняя Азия в то время казалась очень отдаленной частью СССР - местом ссылки, экономически и культурно отсталым районом. Тем не менее, атмосфера в институте и столице заставляла искать какого-то выхода - работа на далекой окраине казалась мне таким выходом.
В недалеком прошлом произошло размежевание национальных республик Туркестанской ССР и ехал я на работу в Узбекскую ССР, на должность консультанта отдела промышленности и торговли Народного Комиссариата финансов.
Столица Узбекистана - Самарканд, в последние годы НЭП'а, была типичным восточным городом - европеизированный центр и средневековые окраины. Можно было часами ходить по узким улочкам и видеть только глиняные стены домов и садов - вся жизнь таилась за этими стенами в маленьких тенистых садах, орошаемых ручьями.
В Узбекистане того времени было мало знающих местных руководящих работников и почти не было квалифицированных специалистов. За исключением европейски образованного председателя Совета Народных Комиссаров Файзулы Ходжаева, руководящие посты народных комиссаров были заняты выдвиженцами узбеками-партийцами. Аналогичное положение было и в самом РСФСР, но далеко не в такой степени.
Благодаря малой подготовленности узбеков-наркомов, главная часть работы лежала либо на их заместителях, либо на консультантах и заведующих отделами. Сосланные сюда оппозиционеры, в значительной части, люди энергичные и образованные, обычно и занимали эти второстепенные, но ключевые с точки зрения работы учреждений должности.
Во главе Наркомата финансов стоял узбек Пулатов. При первом же свидании с этим обрюзгшим, лысым, квадратным человеком, я понял, что руководить работой он просто не в состоянии, хотя и имеет кое-какое общее образование.
Заместителем Пулатова был русский - Иван Васильевич Гончаров. Бывший учитель, вполне интеллигентный человек, Гончаров фактически вел всю работу наркомата. Длинные русые волосы, мягкая походка, сутуловатость и вкрадчивая, дидактическая манера говорить - подтверждали его прошлую специальность. Гончаров был ярким представителем коммунистов-энтузиастов первых лет революции.
Непосредственный же мой начальник - Козлов - больше походил на Пулатова, чем на Гончарова, поэтому мне сразу же пришлось ориентироваться в работе на заместителя народного комиссара.
Козлов, мало вникая в существо работы, больше любил выступать на собраниях и сидеть в президиуме. Главным способом выражения несложных мыслей Козлова было - «так сказать». Зато Козлов всегда придерживался генеральной линии партии и не был способен вольнодумствовать. Последняя способность делала его служебное положение достаточно прочным.
Служебная иерархия была довольно многоступенчатой. Обычно то или иное решение по какому-либо финансовому мероприятию требовало длительного согласования и приходилось подписывать бумаги или собирать визы о согласовании проекта у трех-четырех человек и только после этого идти обсуждать дело по существу с заместителем народного комиссара.
Надо сказать, что даже способный, образованный и быстро соображающий Гончаров не любил решать дело сразу. - Пусть вылежится. У меня английская система. - шутил Иван Васильевич и глядел на меня, улыбаясь своими добрыми серыми глазами. Такая проволочка вредила делу, и я, по своей неопытности и горячности, осуждал тогда в душе Ивана Васильевича за нерешительность. Позднее я понял, что иначе поступать он не мог. При любом решении надо было думать не столько о самом деле, сколько - будет ли это соответствовать директивам сверху.
Учесть же возможные зигзаги партийных директив бывало трудно и иногда приходилось решать головоломку, как провести совершенно необходимое мероприятие, не нарушая в то же время директив.
Аналогичное положение было и в Наркомате промышленности Узбекистана. Наркомом там был необразованный и ленивый узбек Якубов. Заместитель его, русский-выдвиженец, мало чем отличался от своего шефа, а всю работу вели высланные из Москвы оппозиционеры Кауфман и Молочников. Формально Молочников возглавлял планово-финансовый отдел, фактически же - весь народный комиссариат. Ему в то время было около пятидесяти лет. Жил он замкнуто - холостяком. Не следил за своею внешностью, видимо, переживая свое положение, нервничал и курил папиросу за папиросой, зажигая новую от докуренной старой.
Этот умный и образованный человек тяготился нелепыми условиями работы и невозможностью влиять на экономическую политику партии, которая вела население Узбекистана к нищете и разорению.
Сразу по приезде я занялся изучением экономического состояния узбекской промышленности, сельского хозяйства и финансовых проблем, связанных с развитием этих отраслей. Пресловутые «ножницы», которые так волновали умы студентов института, здесь в Узбекистане особенно угрожающе раздвинули свои концы.
В условиях Узбекистана преобладало сельское хозяйство, а промышленность носила преимущественно характер обработки сельскохозяйственного сырья. Можно без преувеличения сказать, что дехканин (крестьянин) Узбекистана, благодаря политике цен, получал за свой труд, за свою продукцию в два с лишним раза меньше, чем в дореволюционной России. Между государственными органами и дехканством шла поэтому неутихавшая борьба. Цены на хлопок-сырец были установлены на уровне дореволюционных (т. е. 4 рубля - 4 р. 50 коп. за пуд), а цены на хлеб были подняты в 3,5 раза против довоенных. Хотя посев и обработка хлопка и требовали в четыре раза больше труда (полив, окучка), государство отбирало хлопок у дехкан по цене один к одному по отношению к пшенице.
Подобная политика проводилась и по промышленным товарам. Так, например, на хлопчатобумажные ткани цены были подняты в 4-5 раз. Объяснялось это положение весьма просто. Государство объявило хлопок «монокультурой», т. е. запрещало сеять хлеб; ткацкие кустарные станки крестьянину также запрещалось иметь под страхом уголовного наказания. Государство торговало, продавая хлеб и текстиль крестьянину по повышенной цене, а крестьянин торговал, продавая государству хлопок по пониженной цене.
Подобная экономическая политика напоминала народную сказку о «вершках и корешках». Сказка эта, как известно, рассказывала о договоре между крестьянином и медведем для совместной обработки земли и дележе урожая между ними по принципу - одному вершки, другому - корешки. Причем, что бы они ни сеяли - выигрывал не медведь, а смышленный крестьянин, забирая себе - при посеве пшеницы - вершки, а при посеве репы - корешки.
Государство в данном случае успешно выступало в роли хитрого крестьянина, отбирая у наивного медведя-дехканина и «вершки и корешки». Государство спекулировало, а крестьяне нищали. Естественно, что такая «коммерция» вызывала постоянное недовольство узбекского дехканства. Крестьяне восставали, их усмиряли, они снова восставали, их снова усмиряли. Поэтому, вплоть до сплошной коллсктивизации, узбекское дехканство всё время кипело в котле восстаний.
Так называемые «басмачи» не давали покоя партии и правительству. Целые крупные воинские соединения Красной армии выступали зачастую в поход для усмирения восставших басмачей-крестьян.
Крестьянство отвечало на зажим всё новыми восстаниями. О брожениях крестьянства не разрешалось говорить, но скрыть это от населения власть была не в силах. При подавлении восстаний, партия всегда старалась использовать, не в полном смысле национальную вражду, но всё же разделение на национальности. Полицейские воинские части, посылаемые на усмирение узбеков, состояли преимущественно из киргизов или туркмен.
Мои деловые экономические предложения, естественно, могли сводиться только к узкой сфере рационализации работы на отдельных участках: как например, на повышении эффективности в работе промышленных и сельскохозяйственных предприятий. по выработке мероприятий для развития отдельных отраслей промышленности. Ряд моих предложений нашел одобрение и поддержку в узбекском Госплане и Совнаркоме.
В Госплане начальником отдела промышленности и торговли работал весьма способный и энергичный молодой специалист, получивший недавно высшее образование, Майзель.
Проведение в жизнь наших предложений не могло влиять на общее развитие коммунистической политики, направленной на еще больший зажим крестьянина жестокой политикой цен.
В таком же положении, как и узбекское, находилось, конечно, и русское крестьянство, с той лишь разницей, что у него государство приобретало по довоенным ценам хлеб, платя один рубль двадцать копеек за пуд (пшеницы) и продавая ему текстиль и другие товары по индексу 4-5 к дореволюционному.
А «социалистическое» правительство продолжало «накоплять», чтобы строить «фараоновы пирамиды» и содержать грандиозную военно-полицейскую машину.
Партийный и государственный бюрократический аппарат пожирал все больше средств. В каждом наркомате на одного действительного работника приходилось два, а то и больше аппаратчиков, неспособных выполнять возложенную на них работу.
Мне было ясно еще в Москве, что выхода из этого тупика не было, так как монополизацию всего народного хозяйства государством партия добровольно не отменит.
До проведения принудительной коллективизации экономические трудности и бесправие крестьянства проявлялись в полной мере, но внешне жизнь населения шла, более или менее, нормально - никто не голодал, базары были полны продуктами, город пестрел узбеками, гарцующими на кровных арабских жеребцах, в чайханах (ресторанах) бойко торговали шашлыком и зеленым чаем. Но это была лишь внешняя сторона, а глубокие порочные экономические корни оставались скрытыми.
В 1926-28 г.г. партия вновь начала решительную борьбу с крестьянством, что и было завершено сплошным обатрачиванием крестьянства, или «сплошной коллективизацией». Зажиточные свободные дехкане пытались стать на путь борьбы, но были разгромлены.
Этот процесс постепенного сползания к тоталитарному военно-полицейскому государству особенно ярко проявлялся в экономической действительности Узбекистана в период моей работы в 1926-1935 гг.
Административно-управленческий аппарат коренезировался. К работе в наркоматах узбеков не подготовляли и коренизация сводилась к фикции - люди слонялись и не знали, чем себя занять. Полуграмотные, скучающие, они томились за письменными столами и целыми днями разучивали, как подписывать латинскими буквами свою фамилию. Усилились гонения и на кустарей.
Почти в каждом узбекском доме до революции был маленький, примитивный ткацкий станок. На таких станках делали местные шелковые и хлопчато-бумажные ткани, узкие и пестрые со своеобразным подбором рисунка и красок. Собственная ткань удовлетворяла вкусы местного населения и успешно конкурировала с государственной. Но это влекло «оседание» хлопка у производителя и сужало рынок сбыта государственному текстилю, на котором государство зарабатывало тысячу и более процентов.
Хранение ручных станков стало считаться преступлением и каралось восемью годами тюрьмы. Дек-ханство заставляли выращивать исключительно хлопок, отбирая весь урожай, не разрешали использовать и килограмма на бытовые нужды.
Правительственная комиссия, в работе которой принимал участие и я, проверяла работу сельскохозяйственной кооперации «Узбексельсоюз». Сельскохозяйственная кооперация вела заготовку каракуля, шелка, кожаного сырья, фруктов и вообще всего, что производил узбекский крестьянин, за исключением хлопка. Заготовка хлопка находилась в руках государственной организации «Узбекхлопком».
Обследование Узбексельсоюза показало, что заготовительные цены, выплачиваемые декханам были несоразмерно низкими, а наложения чрезмерно высокими. Кооперация перерождалась в советскую государственную организацию, имеющую целью не обслуживание крестьянства, а его жестокую эксплоатацию на базе монополии цен. Аппарат Узбексельсоюза, как всякий советский аппарат, был непомерно раздут, оплачивалось большое количество «иждивенцев», не умеющих работать. Хранение сырья было неудовлетворительным, заготовленные товары портились и теряли свою сортность.
В дальнейшем, при обследовании потребительской кооперации - «Узбекбрляшу», вскрылось, подобное же положение. «Узбекбрляшу» фактически являлся филиалом Центросоюза СССР. Цены на товары ширпотреба в среднем превышали дореволюционные в 8-10 раз, в то время как заготовительные принудительные цены на сельскохозяйственное сырье, включая хлопок, как уже было сказано, были сохранены коммунистическими монополиями на дореволюционном уровне. Разрыв в ценах всё возрастал.
При наличии взвинченных государством цен, ассортимент присылаемых товаров к тому же не удовлетворял местного потребителя ни по количеству, ни по качеству. Вкусы восточного потребителя не принимались во внимание.
***
Материалы обследования правительственной комиссией деятельности сельскохозяйственной потребительской кооперации заслушал Совет Народных Комиссаров Узбекской ССР.
Я получил задание подготовиться к содокладу и участвовать в проработке с аппаратом Совнаркома и членами комиссии проекта решения Совнаркома по результатам обследования. После трехдневной усидчивой работы в Совнаркоме проект решения был заготовлен. Первый раздел решения охватывал констатационную часть об основных недочетах работы, а второй - предложения Совнаркома по упорядочению работы и карательные мероприятия по отношению к работникам кооперации.
Мне было совершенно очевидно, что заготовленное решение, хотя и проработано добросовестно, но ничего не изменит в самой системе работы, что «пайщики» кооперации не являются действительными хозяевами кооперации и не заинтересованы в ее работе и что в этом лежит основная причина тех бюрократических извращений, которые вскрыты обследованием.
Собственно радикальным средством в оздоровлении работы могло явиться только устранение монополизма, как в заготовках сельскохозяйственного сырья, так и в торговле товарами ширпотреба и переключение всей работы на рельсы личной заинтересованности.
Нет необходимости говорить о том, что о подобных мероприятиях можно было только думать, но не предлагать. Введение этих принципов лишило бы класть политических и экономических рычагов воздействия на население. А главное, лишило бы тех баснословных спекулятивных доходов на принудительной политике цен в заготовках и торговле ширпотреба, которые получал союзный бюджет и за счет чего финансировал всё нарастающие затраты на содержание административного аппарата принуждения и военные расходы.
Сообщение о чистке, сделанное на одном из общих собраний коллектива Наркомата секретарем партийной организации Трипольским вызвало настороженность среди аппарата, особенно старых специалистов.
На кого обрушится удар? Вполне естественно, что чистка не затронет выдвиженцев из узбеков, не затронет и партийцев. Значит, будут «чистить» еще сохранившуюся в аппарате старую русскую интеллигенцию - «освежать» аппарат и, посеяв страх, сделают его покорным в выполнении директив.
Политико-экономическая концепция партии в оценке роли финансов сводилась к тезису, что сила государства определяется мощью бюджета. Это определяло и роль аппарата - исполнителя воли партии. Финансовый аппарат - основной экономический нерв, и за его реакцией партийные круги наблюдали весьма внимательно. Таков, очевидно, смысл чистки и ее направленность, - пришел я к выводу, размышляя о новой чистке.
Комиссия по чистке до некоторой степени напоминала работавшую в свое время в институте, с той только разницей, что в ее состав был введен представитель народного комиссариата рабоче-крестьянской инспекции. Председателем комиссии был назначен парторг Трипольский.
В этот период мною был составлен подробный доклад о деятельности Узбекхлопкома, обосновывающий ряд положений, резко критикующих деятельность этого крайне громоздкого и дорогостоящего учреждения.
Узбекхлопком находился в непосредственном подчинении московских органов и аппарат, чувствуя себя в Узбекистане независимо, относился к республиканским органам, включая и Совнарком, с пренебрежением. Узбекский Наркомфин, имея специальное полномочие от Наркомфина Союза, находился в несколько ином положении, получив право контроля его деятельности.
Мой доклад обсуждался в Совнаркоме и Госплане и вызвал положительную оценку. В этот период началось проектирование строительства крупнейшего комбината азотистых удобрений па базе водных энергетических ресурсов реки Чирчик в окрестности Ташкента. Он прорабатывался неким инженером Дреновым и я принимал участие в выработке экономических обоснований этого проекта. Электроэнергия, вода и воздух давали возможность производить азотные удобрения в масштабах, обеспечивающих потребности хлопководства всей средней Азии.
Под этим углом зрения проводилось проектирование, а впоследствии и строительство грандиозного Чирчикского Комбината, поглотившего не одну сотню миллионов рублей, ассигнованных на «развитие сельского хозяйства». Это была показная сторона назначения комбината. Фактически же строительная часть проекта предусматривала создание крупнейшего арсенала взрывчатых веществ.
Практически комбинату было придано чисто военное значение и производственный процесс рассчитан, на выпуск нитроглицерина, пироксилина, бездымного пороха и т. п. Азотная кислота и клетчатка (хлопковая) предопределили и выбор места строительства - в районе производства хлопка. Коммунистический империализм в этот период только начал подымать голову и власти, по понятным соображениям, маскировали исключительно большие затраты на вооружения.
Узбекам только обещали «завалить» хлопкоробов удобрениями, но это так и осталось одним лишь обещанием.
...Государственный пресс продолжает неутомимо действовать. Открываются магазины «Торгсина», они ломятся от продуктов, мануфактуры и обуви. В обычных же магазинах - пустые полки, а карточные нормы удовлетворяются только по хлебу.
Женщины снимают уцелевшие крестики и обручальные кольца и несут в Торгсин, чтобы выменять на кусок мыла, пару ботинок или теплую фуфайку для ребенка.
Спекулянты, несмотря на угрозу получить восемь лет концлагерей, перепродают торгсиновскис «боны» по 35-40 рублей за рубль Торгсина.
Союзный бюджет, как ненасытная утроба, требует всё новых жертв. Как кровососная пиявка, бюджет высасывает последние соки из населения.
Торгсин ликвидирован - золото выкачено.
Открываются коммерческие универмаги, забитые товарами. Но каковы цены? Модельные туфли - их выделывает ташкентская обувная фабрика по фабричной себестоимости за 12 руб. - продаются в универмаге за 220 рублей; шерстяное пальто, сшитое на ташкентской фабрике «Красная Заря», по фабричной себестоимости 22 рубля - продается за 280 рублей. Все эти бюджетные наценки - налог с оборота - зачисляются на счета союзного бюджета. Средства централизуются и расходуются на плановое строительство общесоюзных «чирчиков» и тому подобных объектов. Это не «прибавочная стоимость» по Марксу, это новый вид дохода от спекуляций государства на нищете и горе людей. На базаре купить ничего нельзя. Базар - это спекуляция. Базар разгоняется милицией, а горожане, вынесшие обменять свою старую одежду на кусок сала, арестовываются и ссылаются в лагеря.
Нужно всё покупать у государства, чтобы обеспечить его безответственные траты на строительство, армию и аппарат. Государство не «спекулянт». Государство только торгует с наценкой в 1000 процентов и больше. Население раздето и разуто. У населения нет выхода, и трудовые рубли текут в универмаги.
...Следующим объектом обследования правительственной комиссии был Ташкентский хлебозавод. Строительство осуществлялось в ударном порядке и было сдано в эксплоатацию в срок. Но хлебозавод систематически выпускал недоброкачественный - непропеченный хлеб. Оказалось, что дирекция завода была поставлена в тяжелые условия, так как московский главк требовал высокого припека, покрывающего все издержки производства.
В этот период государство уже встало на путь широкой спекуляции хлебом. Хлеб обходился государству с учетом всех издержек производства и припека в 8-9 копеек за килограмм, а продавался населению белый и серый в среднем по 80-90 копеек килограмм. Позднее отпускные цены были вновь подняты, а себестоимость производства, на основе стахановских достижений ударников и увеличения припека, снизилась. Государство успешно продолжало спекулировать на хлебе.
Население не могло обойтись без хлеба и покупало, и покупает хлеб по тем ценам, которые диктовала и диктует коммунистическая власть. После Второй мировой войны цены на хлеб были вновь увеличены в два раза, а заготовительные государственные цены на хлеб, покупаемый у колхозов, оставлен на прежнем уровне дореволюционной России. Рыночные отпускные цены, конечно, не распространялись на расчеты с армией, получавшей хлеб по государственной себестоимости.
По результатам обследования строительства и деятельности хлебозавода правительственная комиссия ограничилась декларативными предложениями об улучшении качества выпечки и расширении ассортимента.
Узбекский Совнарком заслушал доклад по материалам обследования. Файзулла Ходжаев был резок в своих высказываниях, но своих замечаний не внес, а ограничился подтверждением решений, принятых Манжарой.
Мое новое служебное положение обязывало ежегодно ездить в Москву для защиты производственно-финансовых планов и бюджета. Поездки в Москву были обычно интересными в деловом отношении и отвлекали от повседневной рутины Наркомата. Мне запомнилась одна из таких поездок - в обществе Исламова -- нового наркома финансов Узбекской республики. Акбар Исламов был начитанным, культурным человеком. Выдвинулся он на работе в Совете Национальностей Верховного Совета СССР и состоял его членом. Красный значок члена ЦИК СССР подчеркивал его представительную внешность. В Узбекистане он был популярен, как один из ведущих узбеков и член центрального комитета коммунистической партии Узбекистана.
Начинается сутолка бесконечных совещаний, заседаний, согласований с Госпланом и Наркомфином СССР производственных, финансовых планов, лимитов капиталовложений и бюджета Узбекской республики на наступающий новый хозяйственный год. Наркомфин Союза ревниво охраняет Союзную казну. Московскими партийными органами заранее намечены строгие рамки бюджетов всех республик. Госплан с Наркомфином только подравнивают запросы к лимитам ЦК ВКП(б).
Финансовая налоговая система построена с точки зрения национальной политики весьма хитро. Узбекистан - хлопководческая база Советского Союза и занимает по сбору хлопка около 70% удельного веса в хлопковом балансе СССР. Несколько миллионов тонн хлопка вывозится в Советский Союз и узбекские колхозы получают за свою продукцию заниженную стоимость в ценах золотого исчисления рубля. Частично хлопок возвращается в Узбекистан уже как текстиль и реализуется с наценкой, в десять раз превышающей себестоимость. Наценки поступают, минуя бюджет Узбекской республики, на счета Наркомфина СССР. Этот порядок сохраняется по шелку-сырцу, каракулю, хлопковому маслу, кожам и другим видам сельскохозяйственного сырья и по всем видам промышленных изделий.
Союзные главки, заготовляющие в Узбекистане хлопок, не доплачивают Узбекистану миллиарды, а девяносто процентов налогов на торговый оборот, собираемые торговой сетью, поступают в кассу союзного бюджета. Такая финансовая эквилибристика приводит к тому, что бюджет Узбекской республики формально дефицитен, хотя его объем и ничтожно мал. Ущемление интересов Узбекской республики понятно мне и узбекам - руководителям республики, но говорить об этом нельзя. В таком же положении, конечно, и другие союзные республики - Украина, РСФСР - хлеб, лен, уголь и прочее сырье, Азербайджан - нефть и т. д. Зато финансовый кулак союзного бюджета силен и он, как молотом, забивает всё новые гвозди, финансируя бесперебойно коммунистическую военно-полицейскую машину.
Рубли Советского Союза по их товарной стоимости разные и это определяет политику Наркомфина Союза. На первом месте по высокой покупательной способности стоит рубль по расчетам с крестьянством за заготовляемую государством сельскохозяйственную продукцию. На этом же уровне, близком к золотому паритету, поддерживается и курс рубля по расчетам военного ведомства с бюджетом.
Рубль, финансирующий капиталовложения так же, как и военное ведомство, отоварен высоко - тонна стали-катанки по государственным расценкам 70-80 рублей, поэтому при защите хозяйственного плана идет постоянная борьба с Госпланом и наркомфином за сохранение объема капиталовложений на необходимые для хозяйства Узбекистана объекты строительства. Работники Госплана и Наркомфина мало считаются с официальными заявками узбекских органов. Многое при защите плана и бюджета зависит от того, будет ли найден общий язык с работниками центрального аппарата.
Система централизма в управлении хозяйственной жизнью Узбекской республики была доведена до предела. Заготовки всего сельскохозяйственного сырья - хлопка, шерсти, каракуля и т. п. - находились в ведении союзных главков и заготовка практически осуществлялась их филиалами на территории республики по ничтожным ценам, продиктованным Москвой. Промышленность, имеющая экономическое значение, как хлопкоочистительная, растительного масла, текстильная, хлебопечения, шелковая - также была подчинена соответствующим главкам союзного значения. Централизм в управлении еще более укреплялся действующей системой зачисления основных налоговых поступлений с товарооборота на счета союзного бюджета и подчинением торговой коммерческой сети универмага московским торговым органам.
Экономичсская независимость Узбекской республики была фактически сведена к фикции, а узбекский Совнарком, лишенный рычагов управления, превратен в малозначащий придаток московских органов. По существу, финансово-экономическая политика полностью диктовалась Москвой, а за республиканскими правительственными органами были оставлены лишь функции слепого выполнения диктата центра.
Эта зависимость от Кремля еще больше проявлялась в политической жизни республики, вследствие подчинения политической полиции Москве и превращением центрального комитета коммунистической партии Узбекистана в чиновный исполнительный орган ЦК ВКП(б).
Секретарь ЦК партии Узбекистана, председатель Совнаркома Республики и наркомы отраслевых наркоматов, хотя и носили громкие титулы руководителей, но в действительности были зависимы в своих мельчайших поступках и роль их была не более, как чиновных пешек в руках Кремля. Тем самым и ответственность за качество управления ложилась на московские главки. Это положение вызывало исключительную бюрократизацию и снижало качество управления. Московские главки не могли своевременно реагировать на неполадки, а республиканские органы не имели права вмешиваться в работу предприятий.
Этого не могли не понимать и не видеть руководящие деятели республик - узбеки. Те из них, которые хотели во имя личного благополучия слепо исполнять веления Кремля, преуспевали, но и они накопляли в себе скрытое недовольство.
Обстановка в республиканских органах была поэтому всегда крайне напряженной, а экономическая политика удушения с помощью диктата цен вызывала справедливое негодование в широких кругах населения и в правительственных верхах. Было похоже, что клокочущая внутри ненависть прикрыта заслонкой страха и репрессий, но готова каждую минуту вырваться на поверхность.
Этот скрытый антагонизм к политике Москвы я очень ярко ощутил в обстановке своей новой деятельности в Совнаркоме. Мне стало тяжело работать. Я понимал всю безвыходность положения узбекских руководителей. Эти люди видели, что светлые идеалы, к которым они стремились, превращены в мираж.
После довольно длительных хлопот мне удалось добиться освобождения от работы и выехать в Москву, заново строить деловую жизнь.
Спустя два года, работая на Дальнем Востоке, я узнал из газет о нашумевшем процессе «врагов народа» Бухарина, Файзуллы Ходжаева и других. Что только ни было инкриминировано этим людям, пытавшимся бороться с тоталитарной системой Сталина, сколько грязи было вылито аморальным преступником Вышинским на головы этих, когда-то «верных соратников» Ленина!
В каком направлении будет развиваться победоносная революция, уже оправившаяся от ран, нанесенных гражданской войной и периодом военного коммунизма?
На первом этапе победа завоевана. Какой ценой заплачено за эту победу? На этот вопрос профессура не дает ответа.
Выдержки из Маркса заучиваются студентами наизусть. Зазубрить и щегольнуть на лекции цитатой Маркса по памяти считается «хорошим тоном».
Утверждение Маркса о росте народонаселения в условиях коммунистических общественных форм вызывает у студентов недоумение.
Группа студентов «Плехановки» принимала участие в подготовке материалов к пятилетнему плану развития промышленности. Один из элементов этой разработки - проблема* народонаселения. Материалы Центрального Статистического Управления, проработанные при участии студентов, показывают, что за период 1914-23 г.г. Россия потеряла 30,5 миллионов жизней. Людские потери отбросили страну назад в поступательном темпе экономического развития. Каким же путем пойдет дальнейшее развитие экономической жизни страны?
На очередь поставлена коренная реконструкция всего народного хозяйства. Но откуда взять капиталы? Страна зажата в кольце ненависти, классовой вражды и страха.
Жирные нэпманы, эти «недорезанные буржуи», пользуются благами новой экономической политики. Их сытые лица, бобровые воротники и добротные шубы раздражают суровых победителей гражданской войны.
Оппозиционная борьба партийных групп захватила широкие круги студенчества. Какую роль сыграют троцкистская и бухаринская партийные группы в разрешении проблем экономического развития?
Преображенский - теоретик левой оппозиции - предлагает зажать крестьянство жестокой политикой цен. Но крестьянство составляет 80% населения. Как будет реагировать крестьянство, требующее золотого денежного обращения, на экономическую экспансию?
Блестящий Бухарин - кумир студенчества, предлагает иной путь экономического процветания, основанный на свободном развитии, свободно складывающихся цен на рынке и постепенного «врастания кулака в социализм». Какой путь будет выбран?
Эти и другие экономические проблемы волнуют меня и моих друзей однокурсников.
Вспоминаются наши диспуты с другими студентами о пресловутых «ножницах». Мы с Леонидом сходимся в пессимистической оценке экономической обстановки. Цены на промышленные товары растут, на много опережая цены на сельскохозяйственные продукты. Кривая разрыва ширится. Что дальше? Бюрократизация государственного аппарата управления прогрессирует. Какими путями можно выровнять цены? Вполне очевидно, что партия не откажется от государственной монополии промышленного производства и от вооружений. В этом случае охват всего хозяйства государственными монополиями неизбежен. Что утверждает Преображенский? Монополия, всеобщая государственная монополия позволит проводить политику цен, которая будет лишь другой формой налогового обложения. На разговорном языке это означает провозглашение безудержной спекуляции на ценах.
Непомерно разбухшие расходы на управленческий аппарат и армию можно финансировать только путем всё большей эксплоатации населения. Очевидно, что только этот путь остается у советской государственной системы. Неизбежность основных экономических законов будет диктовать и социально-экономическую политику.
Нам представляется, что партия оденет на шею народу монопольную политику цен. Внутрипромыш-ленное накопление будет определяться не качеством и эффективностью работы, а в решающей степени политикой цен. Всеобъемлющая монополия дает рост бюджетных поступлений.
Крестьянство, лишенное права собственности на землю и орудия производства, будет сломлено, даже если для этого потребуется принести в жертву десяток миллионов жизней зажиточных крестьян. И тогда круг монополии будет замкнут. Конечно, это один из возможных путей экономического развития, но он не единственный. Ленин утверждает: всякая монополия это застой - загнивание; монополистический государственный капитализм - это военная каторга для рабочих. Подобные высказывания говорят сами за себя. Но Ленин тяжело болен, а смерть его может многое изменить...
Мне вспоминается одно из изречений Ленина: «Производительность труда, это в последнем счете, самое важное, самое главное для подъема нового общественного строя. Капитализм может быть окончательно побежден и будет окончательно побежден тем, что социализм создаст новую, гораздо более высокую производительность труда».
Самое важное!
Да. В области экономического развития это самое главное. Богатство нации; уровень жизни всех нас в конце концов определяется уровнем производительности. Но даст ли новая - коммунистическая форма общественного устройства - увеличение производительности?
Правильно ли было ломать все устои жизни общества во имя этого призрачно возможного увеличения «производительности»?
Во всяком случае, на первых порах развития новых форм оказалось, что производительность резко упала, особенно в промышленном производстве. Захочет ли, и правильно ли, чтобы крестьянство взяло на свои харчи нового «гегемона» - рабочий класс?
После окончания института в 1926 году передо мной встала задача выбора моего делового пути. Под влиянием «смуты», царившей в столице, и по совету близких моих друзей, я решил поехать работать на пару лет на периферию, в одну из республиканских столиц, где как мне казалось, вдали от московской бюрократии, поле деятельности будет шире.
Вместо двух лет, мне пришлось проработать в столице Узбекистана девять лет и сродниться с жизнью этого края и его людьми.
Получив назначение, я по путевке отдела кадров Наркомата выехал в Среднюю Азию. Мне не хотелось оставаться работать в центральных органах Москвы, хотелось поработать там, где ощущается недостаток в специалистах, где не так будет стеснена инициатива смолодого советского специалиста^ как нас называли на выпускном вечере в институте.
Средняя Азия в то время казалась очень отдаленной частью СССР - местом ссылки, экономически и культурно отсталым районом. Тем не менее, атмосфера в институте и столице заставляла искать какого-то выхода - работа на далекой окраине казалась мне таким выходом.
В недалеком прошлом произошло размежевание национальных республик Туркестанской ССР и ехал я на работу в Узбекскую ССР, на должность консультанта отдела промышленности и торговли Народного Комиссариата финансов.
Столица Узбекистана - Самарканд, в последние годы НЭП'а, была типичным восточным городом - европеизированный центр и средневековые окраины. Можно было часами ходить по узким улочкам и видеть только глиняные стены домов и садов - вся жизнь таилась за этими стенами в маленьких тенистых садах, орошаемых ручьями.
В Узбекистане того времени было мало знающих местных руководящих работников и почти не было квалифицированных специалистов. За исключением европейски образованного председателя Совета Народных Комиссаров Файзулы Ходжаева, руководящие посты народных комиссаров были заняты выдвиженцами узбеками-партийцами. Аналогичное положение было и в самом РСФСР, но далеко не в такой степени.
Благодаря малой подготовленности узбеков-наркомов, главная часть работы лежала либо на их заместителях, либо на консультантах и заведующих отделами. Сосланные сюда оппозиционеры, в значительной части, люди энергичные и образованные, обычно и занимали эти второстепенные, но ключевые с точки зрения работы учреждений должности.
Во главе Наркомата финансов стоял узбек Пулатов. При первом же свидании с этим обрюзгшим, лысым, квадратным человеком, я понял, что руководить работой он просто не в состоянии, хотя и имеет кое-какое общее образование.
Заместителем Пулатова был русский - Иван Васильевич Гончаров. Бывший учитель, вполне интеллигентный человек, Гончаров фактически вел всю работу наркомата. Длинные русые волосы, мягкая походка, сутуловатость и вкрадчивая, дидактическая манера говорить - подтверждали его прошлую специальность. Гончаров был ярким представителем коммунистов-энтузиастов первых лет революции.
Непосредственный же мой начальник - Козлов - больше походил на Пулатова, чем на Гончарова, поэтому мне сразу же пришлось ориентироваться в работе на заместителя народного комиссара.
Козлов, мало вникая в существо работы, больше любил выступать на собраниях и сидеть в президиуме. Главным способом выражения несложных мыслей Козлова было - «так сказать». Зато Козлов всегда придерживался генеральной линии партии и не был способен вольнодумствовать. Последняя способность делала его служебное положение достаточно прочным.
Служебная иерархия была довольно многоступенчатой. Обычно то или иное решение по какому-либо финансовому мероприятию требовало длительного согласования и приходилось подписывать бумаги или собирать визы о согласовании проекта у трех-четырех человек и только после этого идти обсуждать дело по существу с заместителем народного комиссара.
Надо сказать, что даже способный, образованный и быстро соображающий Гончаров не любил решать дело сразу. - Пусть вылежится. У меня английская система. - шутил Иван Васильевич и глядел на меня, улыбаясь своими добрыми серыми глазами. Такая проволочка вредила делу, и я, по своей неопытности и горячности, осуждал тогда в душе Ивана Васильевича за нерешительность. Позднее я понял, что иначе поступать он не мог. При любом решении надо было думать не столько о самом деле, сколько - будет ли это соответствовать директивам сверху.
Учесть же возможные зигзаги партийных директив бывало трудно и иногда приходилось решать головоломку, как провести совершенно необходимое мероприятие, не нарушая в то же время директив.
Аналогичное положение было и в Наркомате промышленности Узбекистана. Наркомом там был необразованный и ленивый узбек Якубов. Заместитель его, русский-выдвиженец, мало чем отличался от своего шефа, а всю работу вели высланные из Москвы оппозиционеры Кауфман и Молочников. Формально Молочников возглавлял планово-финансовый отдел, фактически же - весь народный комиссариат. Ему в то время было около пятидесяти лет. Жил он замкнуто - холостяком. Не следил за своею внешностью, видимо, переживая свое положение, нервничал и курил папиросу за папиросой, зажигая новую от докуренной старой.
Этот умный и образованный человек тяготился нелепыми условиями работы и невозможностью влиять на экономическую политику партии, которая вела население Узбекистана к нищете и разорению.
Сразу по приезде я занялся изучением экономического состояния узбекской промышленности, сельского хозяйства и финансовых проблем, связанных с развитием этих отраслей. Пресловутые «ножницы», которые так волновали умы студентов института, здесь в Узбекистане особенно угрожающе раздвинули свои концы.
В условиях Узбекистана преобладало сельское хозяйство, а промышленность носила преимущественно характер обработки сельскохозяйственного сырья. Можно без преувеличения сказать, что дехканин (крестьянин) Узбекистана, благодаря политике цен, получал за свой труд, за свою продукцию в два с лишним раза меньше, чем в дореволюционной России. Между государственными органами и дехканством шла поэтому неутихавшая борьба. Цены на хлопок-сырец были установлены на уровне дореволюционных (т. е. 4 рубля - 4 р. 50 коп. за пуд), а цены на хлеб были подняты в 3,5 раза против довоенных. Хотя посев и обработка хлопка и требовали в четыре раза больше труда (полив, окучка), государство отбирало хлопок у дехкан по цене один к одному по отношению к пшенице.
Подобная политика проводилась и по промышленным товарам. Так, например, на хлопчатобумажные ткани цены были подняты в 4-5 раз. Объяснялось это положение весьма просто. Государство объявило хлопок «монокультурой», т. е. запрещало сеять хлеб; ткацкие кустарные станки крестьянину также запрещалось иметь под страхом уголовного наказания. Государство торговало, продавая хлеб и текстиль крестьянину по повышенной цене, а крестьянин торговал, продавая государству хлопок по пониженной цене.
Подобная экономическая политика напоминала народную сказку о «вершках и корешках». Сказка эта, как известно, рассказывала о договоре между крестьянином и медведем для совместной обработки земли и дележе урожая между ними по принципу - одному вершки, другому - корешки. Причем, что бы они ни сеяли - выигрывал не медведь, а смышленный крестьянин, забирая себе - при посеве пшеницы - вершки, а при посеве репы - корешки.
Государство в данном случае успешно выступало в роли хитрого крестьянина, отбирая у наивного медведя-дехканина и «вершки и корешки». Государство спекулировало, а крестьяне нищали. Естественно, что такая «коммерция» вызывала постоянное недовольство узбекского дехканства. Крестьяне восставали, их усмиряли, они снова восставали, их снова усмиряли. Поэтому, вплоть до сплошной коллсктивизации, узбекское дехканство всё время кипело в котле восстаний.
Так называемые «басмачи» не давали покоя партии и правительству. Целые крупные воинские соединения Красной армии выступали зачастую в поход для усмирения восставших басмачей-крестьян.
Крестьянство отвечало на зажим всё новыми восстаниями. О брожениях крестьянства не разрешалось говорить, но скрыть это от населения власть была не в силах. При подавлении восстаний, партия всегда старалась использовать, не в полном смысле национальную вражду, но всё же разделение на национальности. Полицейские воинские части, посылаемые на усмирение узбеков, состояли преимущественно из киргизов или туркмен.
Мои деловые экономические предложения, естественно, могли сводиться только к узкой сфере рационализации работы на отдельных участках: как например, на повышении эффективности в работе промышленных и сельскохозяйственных предприятий. по выработке мероприятий для развития отдельных отраслей промышленности. Ряд моих предложений нашел одобрение и поддержку в узбекском Госплане и Совнаркоме.
В Госплане начальником отдела промышленности и торговли работал весьма способный и энергичный молодой специалист, получивший недавно высшее образование, Майзель.
Проведение в жизнь наших предложений не могло влиять на общее развитие коммунистической политики, направленной на еще больший зажим крестьянина жестокой политикой цен.
В таком же положении, как и узбекское, находилось, конечно, и русское крестьянство, с той лишь разницей, что у него государство приобретало по довоенным ценам хлеб, платя один рубль двадцать копеек за пуд (пшеницы) и продавая ему текстиль и другие товары по индексу 4-5 к дореволюционному.
А «социалистическое» правительство продолжало «накоплять», чтобы строить «фараоновы пирамиды» и содержать грандиозную военно-полицейскую машину.
Партийный и государственный бюрократический аппарат пожирал все больше средств. В каждом наркомате на одного действительного работника приходилось два, а то и больше аппаратчиков, неспособных выполнять возложенную на них работу.
Мне было ясно еще в Москве, что выхода из этого тупика не было, так как монополизацию всего народного хозяйства государством партия добровольно не отменит.
До проведения принудительной коллективизации экономические трудности и бесправие крестьянства проявлялись в полной мере, но внешне жизнь населения шла, более или менее, нормально - никто не голодал, базары были полны продуктами, город пестрел узбеками, гарцующими на кровных арабских жеребцах, в чайханах (ресторанах) бойко торговали шашлыком и зеленым чаем. Но это была лишь внешняя сторона, а глубокие порочные экономические корни оставались скрытыми.
В 1926-28 г.г. партия вновь начала решительную борьбу с крестьянством, что и было завершено сплошным обатрачиванием крестьянства, или «сплошной коллективизацией». Зажиточные свободные дехкане пытались стать на путь борьбы, но были разгромлены.
Этот процесс постепенного сползания к тоталитарному военно-полицейскому государству особенно ярко проявлялся в экономической действительности Узбекистана в период моей работы в 1926-1935 гг.
Административно-управленческий аппарат коренезировался. К работе в наркоматах узбеков не подготовляли и коренизация сводилась к фикции - люди слонялись и не знали, чем себя занять. Полуграмотные, скучающие, они томились за письменными столами и целыми днями разучивали, как подписывать латинскими буквами свою фамилию. Усилились гонения и на кустарей.
Почти в каждом узбекском доме до революции был маленький, примитивный ткацкий станок. На таких станках делали местные шелковые и хлопчато-бумажные ткани, узкие и пестрые со своеобразным подбором рисунка и красок. Собственная ткань удовлетворяла вкусы местного населения и успешно конкурировала с государственной. Но это влекло «оседание» хлопка у производителя и сужало рынок сбыта государственному текстилю, на котором государство зарабатывало тысячу и более процентов.
Хранение ручных станков стало считаться преступлением и каралось восемью годами тюрьмы. Дек-ханство заставляли выращивать исключительно хлопок, отбирая весь урожай, не разрешали использовать и килограмма на бытовые нужды.
Правительственная комиссия, в работе которой принимал участие и я, проверяла работу сельскохозяйственной кооперации «Узбексельсоюз». Сельскохозяйственная кооперация вела заготовку каракуля, шелка, кожаного сырья, фруктов и вообще всего, что производил узбекский крестьянин, за исключением хлопка. Заготовка хлопка находилась в руках государственной организации «Узбекхлопком».
Обследование Узбексельсоюза показало, что заготовительные цены, выплачиваемые декханам были несоразмерно низкими, а наложения чрезмерно высокими. Кооперация перерождалась в советскую государственную организацию, имеющую целью не обслуживание крестьянства, а его жестокую эксплоатацию на базе монополии цен. Аппарат Узбексельсоюза, как всякий советский аппарат, был непомерно раздут, оплачивалось большое количество «иждивенцев», не умеющих работать. Хранение сырья было неудовлетворительным, заготовленные товары портились и теряли свою сортность.
В дальнейшем, при обследовании потребительской кооперации - «Узбекбрляшу», вскрылось, подобное же положение. «Узбекбрляшу» фактически являлся филиалом Центросоюза СССР. Цены на товары ширпотреба в среднем превышали дореволюционные в 8-10 раз, в то время как заготовительные принудительные цены на сельскохозяйственное сырье, включая хлопок, как уже было сказано, были сохранены коммунистическими монополиями на дореволюционном уровне. Разрыв в ценах всё возрастал.
При наличии взвинченных государством цен, ассортимент присылаемых товаров к тому же не удовлетворял местного потребителя ни по количеству, ни по качеству. Вкусы восточного потребителя не принимались во внимание.
***
Материалы обследования правительственной комиссией деятельности сельскохозяйственной потребительской кооперации заслушал Совет Народных Комиссаров Узбекской ССР.
Я получил задание подготовиться к содокладу и участвовать в проработке с аппаратом Совнаркома и членами комиссии проекта решения Совнаркома по результатам обследования. После трехдневной усидчивой работы в Совнаркоме проект решения был заготовлен. Первый раздел решения охватывал констатационную часть об основных недочетах работы, а второй - предложения Совнаркома по упорядочению работы и карательные мероприятия по отношению к работникам кооперации.
Мне было совершенно очевидно, что заготовленное решение, хотя и проработано добросовестно, но ничего не изменит в самой системе работы, что «пайщики» кооперации не являются действительными хозяевами кооперации и не заинтересованы в ее работе и что в этом лежит основная причина тех бюрократических извращений, которые вскрыты обследованием.
Собственно радикальным средством в оздоровлении работы могло явиться только устранение монополизма, как в заготовках сельскохозяйственного сырья, так и в торговле товарами ширпотреба и переключение всей работы на рельсы личной заинтересованности.
Нет необходимости говорить о том, что о подобных мероприятиях можно было только думать, но не предлагать. Введение этих принципов лишило бы класть политических и экономических рычагов воздействия на население. А главное, лишило бы тех баснословных спекулятивных доходов на принудительной политике цен в заготовках и торговле ширпотреба, которые получал союзный бюджет и за счет чего финансировал всё нарастающие затраты на содержание административного аппарата принуждения и военные расходы.
Сообщение о чистке, сделанное на одном из общих собраний коллектива Наркомата секретарем партийной организации Трипольским вызвало настороженность среди аппарата, особенно старых специалистов.
На кого обрушится удар? Вполне естественно, что чистка не затронет выдвиженцев из узбеков, не затронет и партийцев. Значит, будут «чистить» еще сохранившуюся в аппарате старую русскую интеллигенцию - «освежать» аппарат и, посеяв страх, сделают его покорным в выполнении директив.
Политико-экономическая концепция партии в оценке роли финансов сводилась к тезису, что сила государства определяется мощью бюджета. Это определяло и роль аппарата - исполнителя воли партии. Финансовый аппарат - основной экономический нерв, и за его реакцией партийные круги наблюдали весьма внимательно. Таков, очевидно, смысл чистки и ее направленность, - пришел я к выводу, размышляя о новой чистке.
Комиссия по чистке до некоторой степени напоминала работавшую в свое время в институте, с той только разницей, что в ее состав был введен представитель народного комиссариата рабоче-крестьянской инспекции. Председателем комиссии был назначен парторг Трипольский.
В этот период мною был составлен подробный доклад о деятельности Узбекхлопкома, обосновывающий ряд положений, резко критикующих деятельность этого крайне громоздкого и дорогостоящего учреждения.
Узбекхлопком находился в непосредственном подчинении московских органов и аппарат, чувствуя себя в Узбекистане независимо, относился к республиканским органам, включая и Совнарком, с пренебрежением. Узбекский Наркомфин, имея специальное полномочие от Наркомфина Союза, находился в несколько ином положении, получив право контроля его деятельности.
Мой доклад обсуждался в Совнаркоме и Госплане и вызвал положительную оценку. В этот период началось проектирование строительства крупнейшего комбината азотистых удобрений па базе водных энергетических ресурсов реки Чирчик в окрестности Ташкента. Он прорабатывался неким инженером Дреновым и я принимал участие в выработке экономических обоснований этого проекта. Электроэнергия, вода и воздух давали возможность производить азотные удобрения в масштабах, обеспечивающих потребности хлопководства всей средней Азии.
Под этим углом зрения проводилось проектирование, а впоследствии и строительство грандиозного Чирчикского Комбината, поглотившего не одну сотню миллионов рублей, ассигнованных на «развитие сельского хозяйства». Это была показная сторона назначения комбината. Фактически же строительная часть проекта предусматривала создание крупнейшего арсенала взрывчатых веществ.
Практически комбинату было придано чисто военное значение и производственный процесс рассчитан, на выпуск нитроглицерина, пироксилина, бездымного пороха и т. п. Азотная кислота и клетчатка (хлопковая) предопределили и выбор места строительства - в районе производства хлопка. Коммунистический империализм в этот период только начал подымать голову и власти, по понятным соображениям, маскировали исключительно большие затраты на вооружения.
Узбекам только обещали «завалить» хлопкоробов удобрениями, но это так и осталось одним лишь обещанием.
...Государственный пресс продолжает неутомимо действовать. Открываются магазины «Торгсина», они ломятся от продуктов, мануфактуры и обуви. В обычных же магазинах - пустые полки, а карточные нормы удовлетворяются только по хлебу.
Женщины снимают уцелевшие крестики и обручальные кольца и несут в Торгсин, чтобы выменять на кусок мыла, пару ботинок или теплую фуфайку для ребенка.
Спекулянты, несмотря на угрозу получить восемь лет концлагерей, перепродают торгсиновскис «боны» по 35-40 рублей за рубль Торгсина.
Союзный бюджет, как ненасытная утроба, требует всё новых жертв. Как кровососная пиявка, бюджет высасывает последние соки из населения.
Торгсин ликвидирован - золото выкачено.
Открываются коммерческие универмаги, забитые товарами. Но каковы цены? Модельные туфли - их выделывает ташкентская обувная фабрика по фабричной себестоимости за 12 руб. - продаются в универмаге за 220 рублей; шерстяное пальто, сшитое на ташкентской фабрике «Красная Заря», по фабричной себестоимости 22 рубля - продается за 280 рублей. Все эти бюджетные наценки - налог с оборота - зачисляются на счета союзного бюджета. Средства централизуются и расходуются на плановое строительство общесоюзных «чирчиков» и тому подобных объектов. Это не «прибавочная стоимость» по Марксу, это новый вид дохода от спекуляций государства на нищете и горе людей. На базаре купить ничего нельзя. Базар - это спекуляция. Базар разгоняется милицией, а горожане, вынесшие обменять свою старую одежду на кусок сала, арестовываются и ссылаются в лагеря.
Нужно всё покупать у государства, чтобы обеспечить его безответственные траты на строительство, армию и аппарат. Государство не «спекулянт». Государство только торгует с наценкой в 1000 процентов и больше. Население раздето и разуто. У населения нет выхода, и трудовые рубли текут в универмаги.
...Следующим объектом обследования правительственной комиссии был Ташкентский хлебозавод. Строительство осуществлялось в ударном порядке и было сдано в эксплоатацию в срок. Но хлебозавод систематически выпускал недоброкачественный - непропеченный хлеб. Оказалось, что дирекция завода была поставлена в тяжелые условия, так как московский главк требовал высокого припека, покрывающего все издержки производства.
В этот период государство уже встало на путь широкой спекуляции хлебом. Хлеб обходился государству с учетом всех издержек производства и припека в 8-9 копеек за килограмм, а продавался населению белый и серый в среднем по 80-90 копеек килограмм. Позднее отпускные цены были вновь подняты, а себестоимость производства, на основе стахановских достижений ударников и увеличения припека, снизилась. Государство успешно продолжало спекулировать на хлебе.
Население не могло обойтись без хлеба и покупало, и покупает хлеб по тем ценам, которые диктовала и диктует коммунистическая власть. После Второй мировой войны цены на хлеб были вновь увеличены в два раза, а заготовительные государственные цены на хлеб, покупаемый у колхозов, оставлен на прежнем уровне дореволюционной России. Рыночные отпускные цены, конечно, не распространялись на расчеты с армией, получавшей хлеб по государственной себестоимости.
По результатам обследования строительства и деятельности хлебозавода правительственная комиссия ограничилась декларативными предложениями об улучшении качества выпечки и расширении ассортимента.
Узбекский Совнарком заслушал доклад по материалам обследования. Файзулла Ходжаев был резок в своих высказываниях, но своих замечаний не внес, а ограничился подтверждением решений, принятых Манжарой.
Мое новое служебное положение обязывало ежегодно ездить в Москву для защиты производственно-финансовых планов и бюджета. Поездки в Москву были обычно интересными в деловом отношении и отвлекали от повседневной рутины Наркомата. Мне запомнилась одна из таких поездок - в обществе Исламова -- нового наркома финансов Узбекской республики. Акбар Исламов был начитанным, культурным человеком. Выдвинулся он на работе в Совете Национальностей Верховного Совета СССР и состоял его членом. Красный значок члена ЦИК СССР подчеркивал его представительную внешность. В Узбекистане он был популярен, как один из ведущих узбеков и член центрального комитета коммунистической партии Узбекистана.
Начинается сутолка бесконечных совещаний, заседаний, согласований с Госпланом и Наркомфином СССР производственных, финансовых планов, лимитов капиталовложений и бюджета Узбекской республики на наступающий новый хозяйственный год. Наркомфин Союза ревниво охраняет Союзную казну. Московскими партийными органами заранее намечены строгие рамки бюджетов всех республик. Госплан с Наркомфином только подравнивают запросы к лимитам ЦК ВКП(б).
Финансовая налоговая система построена с точки зрения национальной политики весьма хитро. Узбекистан - хлопководческая база Советского Союза и занимает по сбору хлопка около 70% удельного веса в хлопковом балансе СССР. Несколько миллионов тонн хлопка вывозится в Советский Союз и узбекские колхозы получают за свою продукцию заниженную стоимость в ценах золотого исчисления рубля. Частично хлопок возвращается в Узбекистан уже как текстиль и реализуется с наценкой, в десять раз превышающей себестоимость. Наценки поступают, минуя бюджет Узбекской республики, на счета Наркомфина СССР. Этот порядок сохраняется по шелку-сырцу, каракулю, хлопковому маслу, кожам и другим видам сельскохозяйственного сырья и по всем видам промышленных изделий.
Союзные главки, заготовляющие в Узбекистане хлопок, не доплачивают Узбекистану миллиарды, а девяносто процентов налогов на торговый оборот, собираемые торговой сетью, поступают в кассу союзного бюджета. Такая финансовая эквилибристика приводит к тому, что бюджет Узбекской республики формально дефицитен, хотя его объем и ничтожно мал. Ущемление интересов Узбекской республики понятно мне и узбекам - руководителям республики, но говорить об этом нельзя. В таком же положении, конечно, и другие союзные республики - Украина, РСФСР - хлеб, лен, уголь и прочее сырье, Азербайджан - нефть и т. д. Зато финансовый кулак союзного бюджета силен и он, как молотом, забивает всё новые гвозди, финансируя бесперебойно коммунистическую военно-полицейскую машину.
Рубли Советского Союза по их товарной стоимости разные и это определяет политику Наркомфина Союза. На первом месте по высокой покупательной способности стоит рубль по расчетам с крестьянством за заготовляемую государством сельскохозяйственную продукцию. На этом же уровне, близком к золотому паритету, поддерживается и курс рубля по расчетам военного ведомства с бюджетом.
Рубль, финансирующий капиталовложения так же, как и военное ведомство, отоварен высоко - тонна стали-катанки по государственным расценкам 70-80 рублей, поэтому при защите хозяйственного плана идет постоянная борьба с Госпланом и наркомфином за сохранение объема капиталовложений на необходимые для хозяйства Узбекистана объекты строительства. Работники Госплана и Наркомфина мало считаются с официальными заявками узбекских органов. Многое при защите плана и бюджета зависит от того, будет ли найден общий язык с работниками центрального аппарата.
Система централизма в управлении хозяйственной жизнью Узбекской республики была доведена до предела. Заготовки всего сельскохозяйственного сырья - хлопка, шерсти, каракуля и т. п. - находились в ведении союзных главков и заготовка практически осуществлялась их филиалами на территории республики по ничтожным ценам, продиктованным Москвой. Промышленность, имеющая экономическое значение, как хлопкоочистительная, растительного масла, текстильная, хлебопечения, шелковая - также была подчинена соответствующим главкам союзного значения. Централизм в управлении еще более укреплялся действующей системой зачисления основных налоговых поступлений с товарооборота на счета союзного бюджета и подчинением торговой коммерческой сети универмага московским торговым органам.
Экономичсская независимость Узбекской республики была фактически сведена к фикции, а узбекский Совнарком, лишенный рычагов управления, превратен в малозначащий придаток московских органов. По существу, финансово-экономическая политика полностью диктовалась Москвой, а за республиканскими правительственными органами были оставлены лишь функции слепого выполнения диктата центра.
Эта зависимость от Кремля еще больше проявлялась в политической жизни республики, вследствие подчинения политической полиции Москве и превращением центрального комитета коммунистической партии Узбекистана в чиновный исполнительный орган ЦК ВКП(б).
Секретарь ЦК партии Узбекистана, председатель Совнаркома Республики и наркомы отраслевых наркоматов, хотя и носили громкие титулы руководителей, но в действительности были зависимы в своих мельчайших поступках и роль их была не более, как чиновных пешек в руках Кремля. Тем самым и ответственность за качество управления ложилась на московские главки. Это положение вызывало исключительную бюрократизацию и снижало качество управления. Московские главки не могли своевременно реагировать на неполадки, а республиканские органы не имели права вмешиваться в работу предприятий.
Этого не могли не понимать и не видеть руководящие деятели республик - узбеки. Те из них, которые хотели во имя личного благополучия слепо исполнять веления Кремля, преуспевали, но и они накопляли в себе скрытое недовольство.
Обстановка в республиканских органах была поэтому всегда крайне напряженной, а экономическая политика удушения с помощью диктата цен вызывала справедливое негодование в широких кругах населения и в правительственных верхах. Было похоже, что клокочущая внутри ненависть прикрыта заслонкой страха и репрессий, но готова каждую минуту вырваться на поверхность.
Этот скрытый антагонизм к политике Москвы я очень ярко ощутил в обстановке своей новой деятельности в Совнаркоме. Мне стало тяжело работать. Я понимал всю безвыходность положения узбекских руководителей. Эти люди видели, что светлые идеалы, к которым они стремились, превращены в мираж.
После довольно длительных хлопот мне удалось добиться освобождения от работы и выехать в Москву, заново строить деловую жизнь.
Спустя два года, работая на Дальнем Востоке, я узнал из газет о нашумевшем процессе «врагов народа» Бухарина, Файзуллы Ходжаева и других. Что только ни было инкриминировано этим людям, пытавшимся бороться с тоталитарной системой Сталина, сколько грязи было вылито аморальным преступником Вышинским на головы этих, когда-то «верных соратников» Ленина!