Леонид Пастернак - Хаиму Нахману Бялику, непосланное письмо.
Краткое предисловие. В начале двадцатых в Берлине выходит книжка Пастернака "Рембрандт и еврейство в его творчестве", причём выходит одновременно на русском и на иврите. Предисловие к ивритской версии книги должен был написать Бялик, с которым Пастернак познакомился ещё в Одессе в 1911м году. Бялик написал такое обширное предисловие, что редакторы сочли, что "будет много лучше и для дела, и для читателя выпустить ее отдельной книжкой с репродукциями картин Пастернака". Предполагаемое предисловие Бялика было напечатано в сокращенном виде на страницах еврейского еженедельника "hаОлам". Ниже приводится черновик неотправленного ответа художника (отсюда).
Дорогой друг!
Итак, вот образец того, что бывает, если в основе известных явлений человеком руководит искренняя любовь, а не принуждение. Коротенькое предисловие, обещанное Вами для моей книжки о Рембрандте, разрослось и выросло в яркую Бяликовскую картину моей грешной личности. Статью Вашу в переводе на русский язык прочел мне наш общий знакомый. Что и говорить, - самая горячая и братская любовь лишь может продиктовать эти строки, полные вдохновенного подъема, силы и библейской красоты. Так пишет Бялик. И только, когда его захватит. И я счастлив, что я могу оказаться для Вас поводом к этому исключительному литературному образцу художественного портрета. Я безмерно рад, что я послужил поводом, - зажечь в Вас тот присущий Вам гневный пламень народного печальника, который - раз начавшись - неудержимо разрастался в пожар. В пожар, в который на мгновение я был брошен с тем, чтобы вовремя быть извлеченным из него любящей рукой Вашей, и в отсвете этого зарева получить столь необычно-привлекательные очертания и живописные формы. Нет, не по неосторожности, а намеренно Вы на некоторое время бросили меня в пылающий огонь Вашего гнева, чтобы, как любящий и карающий Иегова, - вовремя успеть спасти - для моего же блага.
Но, дорогой, не оправдываться хочу я, не жаловаться на незаслуженную кару, - нет, я повинен, знаю, но вина здесь не во мне, а вне меня, в вас, в русском еврействе моего поколения, которому до сих пор было (и еще долго будет) чуждо мое искусство, - искусство, с которым в душе я появился на свет Божий. Вспомните время и тенденции еврейского интеллигентного общества в русских центрах, к одному из которых принадлежал и я. Вы не правы: я не «вернулся», ибо я не уходил, а всегда был с вами. Только вы меня не видели, не искали. А когда захотели увидеть - вспомните день нашей встречи, вы (это не лично о Вас я думаю, а об интересующимся нашим искусством еврействе) - вы увидели меня.
Так называемому интеллигентному еврейскому обществу пластические искусства были чужды. Я знал очень представительных столпов интеллигенции и буржуазного еврейства, ворочавших миллионами рублей, которым и в голову не приходило купить когда-либо у меня картину или заказать портрет, хотя они уже, когда надо было, гордились моим именем, заслуженным в русском искусстве. Но - русский художник Айвазовский красовался у них на стенах, лаская глаза сановного русского гостя-бюрократа. А нашего Левитана - сколько я знаю - в ученические годы его, когда он терпел нужду, - не поддерживал ни один еврейский богач. И его только недавно узнали они, незадолго перед его смертью. И не было даже в специальном «Обществе для распространения просвещения между евреями» и помина на рубрику помощи молодым художникам или обучающимся искусству, - и мне, когда я уже стал на ноги, пришлось обратить внимание на этот пробел и хлопотать о признании подобной помощи им.
Я вырос, конечно, в русской обстановке, получил русское воспитание, развивался под влиянием тенденций русских восьмидесятых годов, т. е. тенденций ассимиляции, и в долге служения русскому народу. И я этому долгу отдал всю свою жизнь, то в качестве обучающего молодое русское поколение художников, то в качестве художника-творца в русском искусстве. И - странная судьба евреев нашего поколения: сейчас нам достается от Бялика, что мы отдали себя не всецело своему обездоленному народу, - а с другой стороны - я часто слышал упреки, что я все же как еврей - не могу быть чисто русским художником, и т. д.
... Помню себя в начале художественной моей деятельности в Одессе до и после моего окончания Академии за границей. Я писал то, что было перед глазами моими из еврейской жизни, - то еврейскую провинциальную улочку, то картинку «Перед Пасхой» - с евреем, который в слякотную погоду тащит домой гусей и пр., то старьевщика, разглядывающего во дворе только что купленный хлам, то типичного разносчика моченых яблок собственного производства, и т. д. И помню, что это охотно покупалось, - быть может - генералами от артиллерии местного гарнизона, а никак не еврейскими представителями финансовой аристократии. Вы думаете, я шучу, говоря о генералах? Нет, это сущая правда, так это было на самом деле.
И никому они не известны, эти еврейские художники. Ни лучшему, интеллигентному, зажиточному еврейству, ни тем более - нищим голодным еврейским массам, - искусство не нужно было, - и еврейство не интересовалось им. И тогдашней еврейской литературе, правда, самой едва-едва волочившей ноги - не до искусства было. Чего Вам больше? Вспомните нашего художника академика Аскназия, в Петербурге - пользуюсь кстати случаем засвидетельствовать здесь дань моего уважения и преклонения перед единственной в своем роде личностью этого художника, поистине подвижника, - единственного среди всех мне известных до сих пор оставшегося евреем в душе и искусстве, подававшего в свое время огромные надежды, не поддержанного еврейством и чуждого русскому обществу своим чисто еврейским уклоном и национальной физиономией. Он влачил жалкое существование, тяжелое в материальном смысле. Оставил необеспеченную семью, детей. И если бы не Солдатенков, в галерее которого была лучшая его вещь, да не Третьяков - кто из современных богачей знал бы, имел бы картины Аскназия, или кто из евреев слыхал о нем?
Я мог бы на эту тему, дорогой мой пламенный поэт, говорить подробнее, но не место здесь. А уж Аскназий был настоящий поэт, вышедший из самых недр литовского еврейства, и его-то евреи знали меньше всего... Такое было время, такое индифферентное отношение и невежество в еврейском обществе.
... Искусство - нежный цветок, который требует тепла, солнца, ухода, который блекнет от отсутствия их. Как это бывает в природе, цветок тянется к солнцу, туда обращаются - его листья, и цвет, и туда же падают и его плоды.
... И вот стоило лишь еврейству оглянуться на себя, на свое жалкое бытие, на свое жалкое недавнее прошлое, на жалкое прислуживанье и пресмыкание, вспомнить далекое славное прошлое, - и зажглись в нем иные светочи и идеалы национального подъема, высоких стремлений, давно не бывалой народной славы, - и расцветает вновь забытая поэзия, - забил вновь родник вдохновения...
И вот перед нами - гневный Бялик! - Где же он был в восьмидесятых годах, почему не стоял на страже на стенах народных и не призывал? Его не было, не могло быть, и безумно было бы привлекать его к ответу. Час пробил, и «встают рати и строятся ряды», и т. д. Так-то, мой дорогой.
И еще. Искусство мое, т. е. - пластическое - обладает одним преимуществом перед словом, литературой: оно - международно и понятно на всех языках. Живопись, рисунок, пейзаж, портрет - будь он написан шведом, французом, русским или евреем - понятен всем, и нам пока не нужен особый язык, особое еврейское искусство. Его пока нет, и быть оно может только на родной своей земле, ибо всякое национальное искусство исходит из родной жизни и им живет. Дело Бяликов и ему подобных - облегчить его рост, раскрыть глаза народу на его красоты, на окружающий мир Божий, - помочь народу наслаждаться искусством, которого он был лишен столько веков, и по религиозным, и по политико-историческим, и по экономическим причинам.
Искусство - источник. И всякий жаждущий, независимо от национальности, может утолить жажду свою из него. Но нужна жажда. Ее не было. Она есть теперь - и уже родников много, - то тут, то там. И придет время, и разрастутся они в большую реку, и потечет широкая река на радость всему человечеству.
Дорогой друг!
Итак, вот образец того, что бывает, если в основе известных явлений человеком руководит искренняя любовь, а не принуждение. Коротенькое предисловие, обещанное Вами для моей книжки о Рембрандте, разрослось и выросло в яркую Бяликовскую картину моей грешной личности. Статью Вашу в переводе на русский язык прочел мне наш общий знакомый. Что и говорить, - самая горячая и братская любовь лишь может продиктовать эти строки, полные вдохновенного подъема, силы и библейской красоты. Так пишет Бялик. И только, когда его захватит. И я счастлив, что я могу оказаться для Вас поводом к этому исключительному литературному образцу художественного портрета. Я безмерно рад, что я послужил поводом, - зажечь в Вас тот присущий Вам гневный пламень народного печальника, который - раз начавшись - неудержимо разрастался в пожар. В пожар, в который на мгновение я был брошен с тем, чтобы вовремя быть извлеченным из него любящей рукой Вашей, и в отсвете этого зарева получить столь необычно-привлекательные очертания и живописные формы. Нет, не по неосторожности, а намеренно Вы на некоторое время бросили меня в пылающий огонь Вашего гнева, чтобы, как любящий и карающий Иегова, - вовремя успеть спасти - для моего же блага.
Но, дорогой, не оправдываться хочу я, не жаловаться на незаслуженную кару, - нет, я повинен, знаю, но вина здесь не во мне, а вне меня, в вас, в русском еврействе моего поколения, которому до сих пор было (и еще долго будет) чуждо мое искусство, - искусство, с которым в душе я появился на свет Божий. Вспомните время и тенденции еврейского интеллигентного общества в русских центрах, к одному из которых принадлежал и я. Вы не правы: я не «вернулся», ибо я не уходил, а всегда был с вами. Только вы меня не видели, не искали. А когда захотели увидеть - вспомните день нашей встречи, вы (это не лично о Вас я думаю, а об интересующимся нашим искусством еврействе) - вы увидели меня.
Так называемому интеллигентному еврейскому обществу пластические искусства были чужды. Я знал очень представительных столпов интеллигенции и буржуазного еврейства, ворочавших миллионами рублей, которым и в голову не приходило купить когда-либо у меня картину или заказать портрет, хотя они уже, когда надо было, гордились моим именем, заслуженным в русском искусстве. Но - русский художник Айвазовский красовался у них на стенах, лаская глаза сановного русского гостя-бюрократа. А нашего Левитана - сколько я знаю - в ученические годы его, когда он терпел нужду, - не поддерживал ни один еврейский богач. И его только недавно узнали они, незадолго перед его смертью. И не было даже в специальном «Обществе для распространения просвещения между евреями» и помина на рубрику помощи молодым художникам или обучающимся искусству, - и мне, когда я уже стал на ноги, пришлось обратить внимание на этот пробел и хлопотать о признании подобной помощи им.
Я вырос, конечно, в русской обстановке, получил русское воспитание, развивался под влиянием тенденций русских восьмидесятых годов, т. е. тенденций ассимиляции, и в долге служения русскому народу. И я этому долгу отдал всю свою жизнь, то в качестве обучающего молодое русское поколение художников, то в качестве художника-творца в русском искусстве. И - странная судьба евреев нашего поколения: сейчас нам достается от Бялика, что мы отдали себя не всецело своему обездоленному народу, - а с другой стороны - я часто слышал упреки, что я все же как еврей - не могу быть чисто русским художником, и т. д.
... Помню себя в начале художественной моей деятельности в Одессе до и после моего окончания Академии за границей. Я писал то, что было перед глазами моими из еврейской жизни, - то еврейскую провинциальную улочку, то картинку «Перед Пасхой» - с евреем, который в слякотную погоду тащит домой гусей и пр., то старьевщика, разглядывающего во дворе только что купленный хлам, то типичного разносчика моченых яблок собственного производства, и т. д. И помню, что это охотно покупалось, - быть может - генералами от артиллерии местного гарнизона, а никак не еврейскими представителями финансовой аристократии. Вы думаете, я шучу, говоря о генералах? Нет, это сущая правда, так это было на самом деле.
И никому они не известны, эти еврейские художники. Ни лучшему, интеллигентному, зажиточному еврейству, ни тем более - нищим голодным еврейским массам, - искусство не нужно было, - и еврейство не интересовалось им. И тогдашней еврейской литературе, правда, самой едва-едва волочившей ноги - не до искусства было. Чего Вам больше? Вспомните нашего художника академика Аскназия, в Петербурге - пользуюсь кстати случаем засвидетельствовать здесь дань моего уважения и преклонения перед единственной в своем роде личностью этого художника, поистине подвижника, - единственного среди всех мне известных до сих пор оставшегося евреем в душе и искусстве, подававшего в свое время огромные надежды, не поддержанного еврейством и чуждого русскому обществу своим чисто еврейским уклоном и национальной физиономией. Он влачил жалкое существование, тяжелое в материальном смысле. Оставил необеспеченную семью, детей. И если бы не Солдатенков, в галерее которого была лучшая его вещь, да не Третьяков - кто из современных богачей знал бы, имел бы картины Аскназия, или кто из евреев слыхал о нем?
Я мог бы на эту тему, дорогой мой пламенный поэт, говорить подробнее, но не место здесь. А уж Аскназий был настоящий поэт, вышедший из самых недр литовского еврейства, и его-то евреи знали меньше всего... Такое было время, такое индифферентное отношение и невежество в еврейском обществе.
... Искусство - нежный цветок, который требует тепла, солнца, ухода, который блекнет от отсутствия их. Как это бывает в природе, цветок тянется к солнцу, туда обращаются - его листья, и цвет, и туда же падают и его плоды.
... И вот стоило лишь еврейству оглянуться на себя, на свое жалкое бытие, на свое жалкое недавнее прошлое, на жалкое прислуживанье и пресмыкание, вспомнить далекое славное прошлое, - и зажглись в нем иные светочи и идеалы национального подъема, высоких стремлений, давно не бывалой народной славы, - и расцветает вновь забытая поэзия, - забил вновь родник вдохновения...
И вот перед нами - гневный Бялик! - Где же он был в восьмидесятых годах, почему не стоял на страже на стенах народных и не призывал? Его не было, не могло быть, и безумно было бы привлекать его к ответу. Час пробил, и «встают рати и строятся ряды», и т. д. Так-то, мой дорогой.
И еще. Искусство мое, т. е. - пластическое - обладает одним преимуществом перед словом, литературой: оно - международно и понятно на всех языках. Живопись, рисунок, пейзаж, портрет - будь он написан шведом, французом, русским или евреем - понятен всем, и нам пока не нужен особый язык, особое еврейское искусство. Его пока нет, и быть оно может только на родной своей земле, ибо всякое национальное искусство исходит из родной жизни и им живет. Дело Бяликов и ему подобных - облегчить его рост, раскрыть глаза народу на его красоты, на окружающий мир Божий, - помочь народу наслаждаться искусством, которого он был лишен столько веков, и по религиозным, и по политико-историческим, и по экономическим причинам.
Искусство - источник. И всякий жаждущий, независимо от национальности, может утолить жажду свою из него. Но нужна жажда. Ее не было. Она есть теперь - и уже родников много, - то тут, то там. И придет время, и разрастутся они в большую реку, и потечет широкая река на радость всему человечеству.