Жги!
Александр Пушкин «Маленькие трагедии» Гоголь-центр, режиссёр Кирилл Серебренников, 2017
Поэтический текст Пушкина, звучащий и проецируемый на стены и металлические листы в виде коротких смс-сообщений, без всякого зазора вписан в современную реальность, которая представлена на сцене декорацией, костюмами, внешнем обликом героев, LCD-панелями, куда в режиме он-лайн (или в записи?) транслируется новостной телевизионный поток. Из этого плотного соединения дальнего & вечного (пушкинского «Пророка») и ближнего & сиюминутного (реальности) ещё в прологе рождается мем спектакля - ЖГИ («Глаголом ЖГИ сердца людей»), и пара рэперов начинают жечь рэп, или на пушкинский стих, или им сопровождаемый, рэп напитанный современными ритмами, один из рэперов - Пророк, а затем - Моцарт, их играет один и тот же актёр. С Пророком, точнее с обычным парнем из вокзального зала ожидания, шестикрылый серафим проделывает на глазах зрителей ту самую кроваво-пророческую операцию:
«И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.»
С пылающим в груди поэтическим огнём Пророк & Моцарт жжёт творчеством, рэпом.
Второй рэп-зажигальщик, обозначенный и среди действующих лиц, и среди исполнителей как рэпер Хаски - какой-то заторможенно-отмороженный, он тоже рэпит, но без пылающего огня, формально, нетеатрально, лишь пустым голосом.
Герой следующей маленькой трагедии, Альбер, представитель золотой молодёжи, стритрейсер-мотогонщик, уже не отжигает, а прожигает, он прожигает папины денюшки, когда их ему резко стало не хватать, добирается вместе со своей гламурной гоп-компанией во главе с её лидером герцогом до подвалов с отцовскими сокровищами, и они обнаруживают там… книги, золотёжь лихорадочно трясёт толстые тома в кожаных переплётах в надежде, что оттуда выпадут крупные банкноты, но … тут лишь сокровища старой библиотеки, наследие отцов, ненужное детям.
Дон Гуан, коллекционер женских экстатических саундтреков, жжёт лишь собственное сладострастие и гипертрофированный эгоцентризм.
Фауст погружён в виртуальную реальность, и зажигается от голоса искусственного интеллекта, поступившего из гаджета: «Всех утопить!» Всех так всех, ему всё равно, реальность ему мало интересна.
Чума - смерть, пир - концерт, «Пир во время чумы» - это (пред)последний концерт в преддверии смерти, концерт в доме престарелых ветеранов сцены, его играют старые актёры и актрисы театра Гоголя, у них на столиках пожелтевшие афиши - тамошнего «Декамерона», праздничного концерта в филармонии, они отжигают свои старомодные песенки и арии оперетт, отжигают пока длится музыка, пока за ними не приходят смерть санитары в виде неотвратимого рока.
Попадёт человеку в сердце творческий огнь, и он жгёт себя в творчестве, не попадёт, пролетит мимо - прожигает себя где придётся, в гламуре, в мотовстве, в секс-тренингах, в автомотогонках, в …
В финале творец спектакля прощается со зрителями словами пушкинского «Предчувствия», проецируемыми на металлический лист:
Но, предчувствуя разлуку,
Неизбежный, грозный час,
Сжать твою, мой ангел, руку
Я спешу в последний раз.
Поэтический текст Пушкина, звучащий и проецируемый на стены и металлические листы в виде коротких смс-сообщений, без всякого зазора вписан в современную реальность, которая представлена на сцене декорацией, костюмами, внешнем обликом героев, LCD-панелями, куда в режиме он-лайн (или в записи?) транслируется новостной телевизионный поток. Из этого плотного соединения дальнего & вечного (пушкинского «Пророка») и ближнего & сиюминутного (реальности) ещё в прологе рождается мем спектакля - ЖГИ («Глаголом ЖГИ сердца людей»), и пара рэперов начинают жечь рэп, или на пушкинский стих, или им сопровождаемый, рэп напитанный современными ритмами, один из рэперов - Пророк, а затем - Моцарт, их играет один и тот же актёр. С Пророком, точнее с обычным парнем из вокзального зала ожидания, шестикрылый серафим проделывает на глазах зрителей ту самую кроваво-пророческую операцию:
«И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.»
С пылающим в груди поэтическим огнём Пророк & Моцарт жжёт творчеством, рэпом.
Второй рэп-зажигальщик, обозначенный и среди действующих лиц, и среди исполнителей как рэпер Хаски - какой-то заторможенно-отмороженный, он тоже рэпит, но без пылающего огня, формально, нетеатрально, лишь пустым голосом.
Герой следующей маленькой трагедии, Альбер, представитель золотой молодёжи, стритрейсер-мотогонщик, уже не отжигает, а прожигает, он прожигает папины денюшки, когда их ему резко стало не хватать, добирается вместе со своей гламурной гоп-компанией во главе с её лидером герцогом до подвалов с отцовскими сокровищами, и они обнаруживают там… книги, золотёжь лихорадочно трясёт толстые тома в кожаных переплётах в надежде, что оттуда выпадут крупные банкноты, но … тут лишь сокровища старой библиотеки, наследие отцов, ненужное детям.
Дон Гуан, коллекционер женских экстатических саундтреков, жжёт лишь собственное сладострастие и гипертрофированный эгоцентризм.
Фауст погружён в виртуальную реальность, и зажигается от голоса искусственного интеллекта, поступившего из гаджета: «Всех утопить!» Всех так всех, ему всё равно, реальность ему мало интересна.
Чума - смерть, пир - концерт, «Пир во время чумы» - это (пред)последний концерт в преддверии смерти, концерт в доме престарелых ветеранов сцены, его играют старые актёры и актрисы театра Гоголя, у них на столиках пожелтевшие афиши - тамошнего «Декамерона», праздничного концерта в филармонии, они отжигают свои старомодные песенки и арии оперетт, отжигают пока длится музыка, пока за ними не приходят смерть санитары в виде неотвратимого рока.
Попадёт человеку в сердце творческий огнь, и он жгёт себя в творчестве, не попадёт, пролетит мимо - прожигает себя где придётся, в гламуре, в мотовстве, в секс-тренингах, в автомотогонках, в …
В финале творец спектакля прощается со зрителями словами пушкинского «Предчувствия», проецируемыми на металлический лист:
Но, предчувствуя разлуку,
Неизбежный, грозный час,
Сжать твою, мой ангел, руку
Я спешу в последний раз.